Читать книгу Флер Д’Оранж: Сердце Замка - Ирина Лобусова - Страница 5

Константин Сопиков – автор статьи в центральной газете о сбежавшем директоре музея, напустил на себя важно-пренебрежительный вид, словно я специально вторглась на его территорию. Причем вторглась нагло, не снимая грязных сапог. Мне был неприятен его вид. Было неприятно сидеть с ним в кафе. Но, другого выхода не было. К тому же, наш столик смотрелся так странно, если не сказать, смешно. Передо мной стояла маленькая чашка кофе со сливками, а перед Сопиковым теснились: блюдо шашлыка с жареным картофелем, три горячих бутерброда и бутылка красного вина. Мне он даже не подумал предложить чего-нибудь съестного. Было чертовски обидно. Дело заключалось, конечно, не в шашлыке (на деньги, которые были с собой, я могла заказать десять таких порций), а в том, что он уселся за столик и сделал заказ, демонстративно игнорируя меня, даже подчеркнул официанту, что второй прибор не потребуется. Разумеется, мне было плевать на его угощение, просто меня покоробило проявление столь «дружеских» и «добрых» ко мне чувств. Он словно говорил мне всем своим видом: «Раз уж ты обратилась по делу, то мы становимся не друзьями, а конкурентами, и здесь нет никакого места реверансам»!

Глядя на Сопикова, который и раньше-то не страдал хорошими манерами, я вспомнила народную мудрость: «хочешь потерять друга, заведи с ним общий бизнес». Я не собиралась заводить с Сопиковым общий бизнес. Просто меня привело к нему дело, случайно оказавшееся общим. И, глупый Сопиков, даже не подозревал, что информация, которой он располагает, имеет большую ценность. Разумеется, я не собиралась делиться с ним этими сведениями. А потому сделала вид, что ничего не замечаю и не понимаю, и спокойно заказала себе маленькую чашку кофе со сливками. Бестактное, грубое поведение Сопикова напрочь отбило у меня аппетит.

– Итак, – сказал Сопиков с набитым ртом, – итак, давай поконкретнее. Что конкретно ты от меня хочешь?

– Я уже объяснила.

– А почему ты считаешь, что я должен делать тебе одолжение?

– Одолжение?!

– Разумеется! Ты просишь меня разгласить конфиденциальную информацию, которая…

– Сопиков!

– Информацию, которую я достал с таким трудом!

– Просмотрев областные газеты в Интернете…

– Да как ты смеешь! – пухлое лицо Сопикова побагровело, – как ты смеешь мне такое говорить! Мы работаем совсем не так, как вы на этом своем ящике! Я никогда не дурил людей! От твоего якобы шоу несет пошлостью и хамством, а ты еще в чем-то пытаешься упрекать меня! Да, твою журналистскую деятельность следует просто запретить в приличном обществе, потому, что ты это общество разлагаешь! А ты еще…

– Успокойся, Сопиков. Я ни в чем тебя не упрекаю. Просто уточняю, что такая информация уже была…

– Никогда не была! Я использовал данные, проверенные четкими фактами…

– Может, попытаемся поговорить нормально и спокойно?

– А я только и делаю, что разговариваю нормально и спокойно, – Сопиков прищурился, – твой опыт на телевидении дает себя знать. Это вы там привыкли дурить людей, оперируя всякими выдуманными историями, да ждать, кто больше заплатит за всякую грязь. А я работаю иначе. У меня все факты выверены, статьи строго аргументированы, а, главное, всегда согласованы с крупным начальством во избежание всяких неприятностей в мой адрес. И если начальство говорит мне сделать материал, я его делаю.

– Так, – что-то начало проясняться, – ты хочешь сказать, что статья про сбежавшего директора музея была согласована с большим начальством? Или заказана большим начальством?

– Скорей, согласована… Ты не читала мой материал? Я так удачно и талантливо поднял острую социальную проблему текучести кадров. Вроде утечки мозгов. Я сделал социальный надрез прослойки потенциальных перебежчиков… Меня очень хвалили!

– Кто хвалил?

– Ну… зачем это тебе?

– Хвалил тот, кто одобрил такую статью? Кто?

– Разумеется, в работе над материалом я обращался к первоисточникам. К общественным лицам, которые поднимают такую важную проблему в своих выступлениях и в политических программах. Я советовался с человеком, который ведет довольно значимую политическую жизнь, и он полностью одобрил мой материал потому, что сам, по своей кристальной честности и прямоте, не может не осуждать таких, как этот директор музея. Он посчитал, что моя статья будет иметь широкий общественно-политический резонанс. Ты не могла не слышать о человеке, о котором я говорю. Это депутат Горянский.

– Горянский? – действительно, мне, как любому работнику СМИ, это имя говорило о многом.

– Да. Анатолий Павлович Горянский – народный депутат. Я советовался с ним по поводу моей статьи.

– Не понимаю. У Горянского достаточно нейтральная репутация политика, который никогда не был связан со скандалами – ни с мелкими, ни с крупными. Какое ему дело до N-ской области и, тем более, до директора провинциального музея?

– Во-первых, этот музей не провинциальный! Это заповедник, единственный в своем роде. Он известен на весь мир. А во-вторых, разумеется, ничего личного. Но, буквально пару дней назад Анатолий Павлович произносил речи на сессии парламента о том, как некоторые граждане пытаются покинуть страну любой ценой. Наша газета еще печатала выдержки из его выступления. И, получив информацию от одного из наших провинциальных собкоров, я решил, что вполне уместно и разумно будет, если эту историю прокомментирует именно Горянский. Он, кстати, сразу согласился.

– Значит, ты получил информацию от одного из собкоров. Ты проверял ее?

– Ну, разумеется! Ты меня просто удивляешь! Как я мог дать непроверенные факты в печать! Все абсолютно точно и верно, никаких сомнений быть не может! А что, собственно, тебя так волнует?

– Меня волнует, действительно ли Алексеев, директор музея, выехал за рубеж?

– Да, выехал. Можешь не сомневаться. Редакция запрашивала МИД. Виза, билет – все, как положено. В Афинах он даже отметился в посольстве. Правда, потом уехал. Я не знаю, в точности, где он сейчас, но, кажется, он переехал в Германию и подал там документы, чтобы получить вид на жительство. Мне говорили, что это действительно так. Но, я точно не знаю. Точно я могу утверждать только одно: Алексеев бросил свою семью, чтобы выехать в Грецию. Что еще ты хочешь знать?

– Значит, следы обрываются в Германии…

С набитым ртом Сопиков прошамкал, – Ефё нифефо не ифесно!

В этот час в кафе было много людей. Они постоянно сновали в проходах между столиками, заказывали еду, кивали знакомым… Все было обыденно и точно так же, как было всегда… Нет! В тот день все было не так, как было всегда! У меня была цель. А, значит, пространство вокруг обретало краски. Пусть пока это были лишь бледные пастельные тона – все равно: блеклая прозрачность этих невыразительных тонов была лучше, чем унылая серая безнадежность.

Я прекратила смотреть по сторонам и снова уставилась на Сопикова. Он жадно ел, тщательно рассматривая каждый кусок так, как это обычно делают очень алчные, скупые люди. Весь его упитанный вид был преисполнен того поганенького чувства самодовольства, которое для многих значит больше, чем любые достижения. Сопиков был доволен собой: свое положение и жирный кусок еды он никогда не променял бы ни на что. Ведь этот жирный кусок, щедро политый соусом, позволял с легкостью оставить за спиной все высшие (а, значит, такие хлопотные и зыбкие) материи. Я смотрела на него… Мне вдруг стало тоскливо. Вот он, здесь, сейчас, прямо передо мной: отнюдь не ведущий дешевенького развлекательного шоу (смешного шоу, вызывающего больше смеха, чем презрения), а серьезный обозреватель крупного издания, которое имеет вес и голос. Член Союза журналистов. Еще какой-то там член. Уверенный, солидный человек, жадно смакующий собственную упитанность.

Неужели это то, к чему я стремлюсь? Неужели хочу быть такой же, как он? Упиваться этим жирным самодовольством и с размаху плевать на все остальное? Я тяжело вздохнула. Сопиков этого не заметил. Он и не мог заметить. Он был слишком занят большим куском шашлыка, который с трудом пытался разрезать, и это было самой сложной его проблемой за весь сегодняшний день. Мимо проходящая дама случайно толкнула меня в спину. Что я здесь делаю? Что я вообще делаю? Смотрю, как Сопиков жрет на честно заработанные деньги, полученные за сомнительную историю о никому не нужном директоре провинциального музея? О директоре, которого ждут (а может быть, и оплакивают) только жена и две маленьких дочки?

Я была совсем близко к тому, чтобы встать и уйти. Уйти не оглядываясь, и больше никогда не видеть ни Сопикова, ни ему подобных. Я не знаю, почему не сделала так. Честное слово, никак не могу объяснить. Может, в тот момент в моей памяти вспылили слова из письма (больше похожие не на слова, а на толчок), о том, что мне будет легче заниматься этой историей, собирая информацию по крупицам, потому, что я никогда не была связана ни с криминалом, ни с политиками, ни с грязными историями из настоящей жизни. Впрочем, это было не все. Было еще одно обстоятельство, медленно всплывающее из глубин подсознания (интуиция?), до тех пор, пока не вышло на поверхность… Вот это – верней всего: благодаря мысли, пришедшей мне в голову, я уже не могла встать и уйти. Закончить разговор с Сопиковым было проще всего, а я никогда не искала легких путей (возможно, это и было моей главной трагедией). Я пристально посмотрела на своего собеседника и сказала:

– Сопиков, а с кем Виктор Алексеев выехал за границу?

Следом за этим вопросом раздался звук. Честно говоря, странный звук, металл по стеклу… Это Сопиков уронил обратно в тарелку нож и вилку.

– Ка… а… какой еще Алексеев?

– Как это, какой, Сопиков? – улыбаясь, по возможности обворожительно, я с удовольствием отмечала про себя, что Сопиков демонстрирует, по меньшей мере, нервозность, – Тот самый директор музея, о котором ты так хорошо информирован! Неужели Алексеев один выехал в Грецию? Никогда в это не поверю! Люди подобного типа редко бегут в одиночку! Обычно их к этому подговаривают. Наверняка он сбежал со своей любовницей, а? Ну признайся, Сопиков, ведь визу в Грецию выдавали на двоих человек? Или, все-таки, на одного?

Сопиков с шумом втянул в себя воздух и начал багроветь, как стоящий перед ним стакан вина.

– Я не понимаю! Какое отношение это имеет к моему рассказу?

– Самое прямое. Я хочу знать, выехал (то есть сбежал) Алексеев один или с любовницей? И с кем он был зарегистрирован при въезде в Грецию?

– Что за вздор ты несешь?! – Сопиков легонько хлопнул рукой по столу (скорей от растерянности, чем от возмущения), – Наверное, я сделал ошибку, вообще согласившись разговаривать с тобой об этой истории! Всеми забытой истории! Которая никого уже не интересует! Ты нагло пристаешь с глупыми вопросами, перевираешь полностью смысл сказанного мной и пытаешься извратить ситуацию в каком-то странном русле…

– Сопиков, Бог с тобой! Чего ж ты так бесишься? Я задала самый простой, невинный вопрос – только и всего! Что ж ты так сильно рассердился? Нервничаешь, весь красный, руки дрожат. Что случилось? Неужели ты не знаешь, с кем уехал Алексеев? Нет, допустить подобное я просто не могу! Предположить такое – значит, смертельно оскорбить тебя, так точно и серьезно работающего с любым фактическим материалом! А, тем более, с фактами такой нелицеприятной истории! Ты ведь так тщательно проверяешь всю информацию! Согласовываешь все сведения! Так неужели ты…

– Хватит юродствовать! – Сопиков почти визжал, голос пронзительный, как у поросенка и было это ужасно смешно (у такого солидного человека такой поросячий визг). Я быстро отвела глаза в сторону, чтобы не рассмеяться, – Да узнавать такие грязные подробности просто не пришло мне в голову! Это же ужас – искать во всем грязь! У нас крупное солидное издание, а не грязный, желтый, бульварный листок! Мы не позволяем себе копаться в грязи!

Сопиков закашлялся, залпом выпил бокал вина, потом отдышался и продолжил более спокойно:

– Я понимаю, почему тебя так интересует именно этот вопрос. Ты привыкла копаться в грязи. Как и большинство работников телевидения, ты привыкла к грязи и эту мерзость ты уже никогда не сможешь с себя отмыть. Следует только один раз взглянуть на твою передачу, чтобы понять, чего ты стоишь. Да от тебя несет грязью за километр, как от вокзального бомжа, и ты распространяешь вокруг себя зловоние! И сколько бы ты не прыскалась дорогими духами, ты все равно воняешь, как и твоя дешевая передача! И чтобы ты ни сделала, это все равно будет вонять! Признаться честно, занимаясь историей о сбежавшем директоре музея, я думал о более высоком, светлом. Я думал о человеке, так гнусно предающем свою страну, свое правительство, превращающем работу (занятие историей) в какой-то грязный фарс. Я думал, насколько низок такой поступок и как важно выносить подобные личные поступки на общественное осуждение, чтобы общество и коллектив знали в лицо подобных негодяев, разбирали их по косточкам, наказывали презрительным отношением к ним и семьям таких перебежчиков… Вот о чем я думал, а не о какой-то грязи ниже пояса, наподобие того – один он уехал или нет! Люди моего положения не думают о такой низости!

Сопиков замолчал. Его глаза рыскали по сторонам как мыши, попавшие в стеклянную банку. Он так тревожно ждал того, что я скажу в ответ на его внушительную тираду, что мне стало не по себе. А я… Я просто утонула в потоке его красноречия! Вот кому бы работать на телевидении в развлекательном шоу! Как чешет языком – ну, просто с ума сойти!

Я поняла все, как только он договорил до точки. Я поняла абсолютно все, и это понимание чуть не подбросило меня на стуле, как сильный разряд электрического тока. Дело в том, что Сопиков не знает, один выехал в Грецию Виктор Алексеев или нет! Сопиков понятия не имеет! Об этом факте его не проинформировали. Либо забыли, либо посчитали, что о подобном никому в голову не придет спрашивать, что незначительная история сама собой затихнет вдали и исчезнет в прошлом, как на воде исчезают круги. Сопиков не был готов к тому, что кому-то захочется копаться в бегстве директора провинциального музея и теперь он просто не знает, что ему говорить. Я застала его врасплох. Этим объясняются и нервозность, и оскорбления в мой адрес, и бегающие глаза… Сопиков ничего не знает! Но, если это так… Значит….

– Успокойся, Сопиков! Я совсем не хотела тебя обидеть!

– А по-моему, хотела!

– Нет, конечно нет! Успокойся! Ты говорил, что большинство информации передал тебе ваш провинциальный корреспондент…

– Я сам тщательно работал с фактическим материалом!

– И посчитал этот факт незначительным…

– Именно! Точно! Незначительным! – Сопиков бурно обрадовался подсказке, – Конечно! Я посчитал этот факт совсем мелким и незначительным и не подумал, что такой грязной мелочи стоит уделять внимание!

– Конечно. Я понимаю. А этот корреспондент – он часто передает информацию в ваше издание?

– Время от времени, если в N-ске произойдет что-то интересное. Происшествие с директором музея показалось мне интересным.

– Были отклики на твой материал?

– Только положительные!

– А жена Алексеева? Ты беседовал с ней?

– А зачем? Что это изменит? Нет, я не счел нужным ей звонить. Кстати, после выхода моей статьи она тоже не позвонила. Наверное, уже знала правду. Я использовал настоящие фамилии, но прошлой семейной жизни Алексеева касался весьма корректно.

– Понятно. И ты не сомневаешься ни в чем?

– Нет, конечно! Но, я не понимаю… Может, ты как-то объяснишь свой повышенный интерес?

– О, это легко! Историю о сбежавшем директоре раскопала одна из моих редакторш, но, прежде чем ее использовать, я решила выяснить, что к чему. А ты, все-таки, первоисточник…

– Вот именно! И, если ты будешь делать такую передачу, ты просто обязана меня пригласить!

– Ну, конечно! Обязательно приглашу.

– И Горянского?

– А вот насчет этого я не знаю Я не знаю, какие отношения и счеты у нашего продюсера с Горянским.

– Хорошие, можешь не сомневаться. У Горянского со всеми хорошие отношения!

– Если так, тогда приглашу. Но я не уверена, что буду делать такую передачу. Скорей всего, нет. Тема исчерпана, закрыта… Ты ее полностью исчерпал!

– Вот именно! Со мной тягаться трудно.

Сопиков себя очень любил. Мы распрощались довольно быстро, для приличия поболтав о пустяках. Сопиков потеплел, узнав, что я не собираюсь составлять ему конкуренцию. Я вышла из кафе, весьма довольная собой. Я узнала важную информацию: оказывается, Сопиков тайно работает на Горянского, ведь именно Горянский поручил Сопикову написать статью о пропавшем директоре музея. Разумеется, получив такую «указку сверху» никакую информацию Сопиков проверять не стал. Проверять даже не пришло ему в голову. И писал он так, как ему диктовал Горянский. И еще, у моего продюсера тоже есть с Горянским какие-то тайные дела, о которых Сопиков, как доверенное лицо, знает, а я нет, хотя и сплю с этим самым продюсером. Возможно даже, вскоре произойдет очередной «передел собственности» и Горянский после раздела собирается получить часть нашего канала. Все может быть. Впрочем, такие подробности меня уже не интересуют. Меня интересует другое: почему высокопоставленный богач Горянский вдруг заинтересовался судьбой ничтожного директора провинциального музея? Какое ему дело до всей этой истории? Я вспомнила письмо… Автор открыто писал о том, что все статьи, вся шумиха в прессе делались с одной целью – переключить внимание, отвлечь это неудобное общественное мнение, направить его на другое. Как странно… Более, чем странно…

Я стала вспоминать то, что знаю о Горянском, и вдруг поняла, что, несмотря на то, что знаю его в лицо, слышала о его предполагаемых общественных делах, знаю наизусть все его должности (одной из них он особенно гордится – депутатской), я не знаю о нем ничего. Безликий серый политик. Ничем не примечательное лицо – без пола и разума. Таких масса. Никаких отличительных черт. Все серое, смазанное, казенное, немного советское. Таких очень много, особенно в политических кругах. Ничего не сделает, ничем не проявится, пройдет его время – исчезнет и никто о нем не вспомнит. А место его займет точно такой же.

Впрочем, я слышала, что он богат: какой-то преуспевающий бизнес, связанный с «подъемом отечественного производителя». Но это богатство, вроде бы, чистое (если уж конкуренты не выкопали грязь перед выборами, может, этой самой грязи и нет)? Может ли эта безликая стандартная фигура быть связанной со скандальным делом? Депутат… В мозгах моих что-то щелкнуло. Я остановилась посреди шумного квартала, лихорадочно хватая мобильник. Депутат!

– Алло? Сара Янг? Я забыла задать вам очень важный вопрос! Как фамилия депутата, у которого Поль брал последнее интервью? Да, то самое интервью, после которого он погиб? К кому он ездил? Как его фамилия?

Я услышала четкий голос:

– Горянский.

Я вернулась в студию в отвратительном расположении духа. Разговор с Сопиковым выбил меня из колеи. Будучи довольно вспыльчивым человеком, я с трудом могла переносить оскорбления и хамство, и сама удивилась тому, что не вылила все вино из бутылки Сопикову на голову. Очевидно, я была задета этим письмом больше, чем сама думала. И, горя нетерпением поскорее приступить к своей цели (то есть распутыванию истории), я была так сильно увлечена этим, что все остальное просто теряла за какой-то стеной. Распутывание истории…. Конечно, звучит гораздо заманчивей, чем тот бред, который я несла в камеру каждый день. Но, прежде чем приступить к главной части (а именно, к распутыванию), следует выяснить самое важное: существует эта история как таковая или нет?

Что я выяснила с Сопиковым? Очень странные нити, которые тянутся не только в N-ский замок. Еще то, что Сопиков лжет. Каждое его слово – ложь, но только вот непонятно, по какой причине он лжет? Сознательно или нет? Если ему приказали повторять все то, что он говорил мне – значит Сопиков лжет бессознательно, автоматически, так, как лгал всегда. Если же Сопиков сам принялся анализировать кое-какие факты и пропажа директора музея показалась ему сомнительной, тогда он лжет сознательно, покрывая себя и тех, кто стоит за ним. В этом случае ситуация намного хуже: почуяв, что от моих расспросов может запахнуть жареным, Сопиков поспешит поставить в известность своих хозяев, и тогда…

А что – тогда? Я еще ничего не делаю, только расспрашиваю! Даже если Сопиков сомневается в пропаже, одних моих расспросов слишком мало, чтобы насторожиться. К тому же, история о редакторше, которая копалась в старых газетах, выглядит очень убедительно. Так мы поступаем всегда. Что же остается мне? Ждать! Продолжать делать то, что я делаю и ждать. Только в этом случае я увижу, как станет развиваться ситуация дальше. В любом случае, я не обнаружила той гладкости и слаженности в фактах, которая может показать ясней любых слов, что полученное мною письмо – фальшивка. Если так много вопросов возникает в начале, что же будет в конце?