Читать книгу Ты подождешь меня там - Ирина Лорина - Страница 4

Они сидели на диванчике в холле больницы уже больше часа. На все вопросы Клавдия Семеновна Токмакова отвечала охотно, но излишне пространно. Там, где вполне хватило бы короткого «нет», пускалась в лирические отступления.

– Кем вам приходится Василий Денщиков? – спросил следователь в самом начале беседы.

– Василием Денщиковым и приходится, – кивнула Клавдия Семеновна. – У моей сестры двое детей есть и уже внучок с внучкой. Так они такие потешные: внучка пузатенькая, а внучок доходяга, хотя кормят их одним и тем же.

– То есть Василий – сын вашей сестры?

– С чего вы взяли? Да они с сестрой никогда друг друга и не видели!

– Денщиков является вашим родственником или нет?

– Является родственником, но не настоящим. Я его люблю как родного, но кровь в нем течет чужая.

Они поговорили уже обо всем на свете, даже о том, что Клавдия Семеновна ненавидит зимний моросящий дождь – «эка срамота, вместо мороза!», а Петр Петрович никак не мог поставить точку.

Если отбросить многочисленные подробности, то из рассказа Клавдии Семеновны следовало, что Василий Денщиков – трудолюбивый, неконфликтный, молчаливый и робкий человек, у которого нет приятелей.

– Чего ему толпу друзей заводить, если у него сам редактор журнала «Мистика и криминал» в дружках ходит, – похвасталась Клавдия Семеновна. – Васька про этого Александра Гордеева часто рассказывает. Только не нравится мне, что не зовет его Василий в гости, стесняется своей квартиры. А чего стесняться – недавно вон новую ванну купил и полочку для обуви.

– А не разрешите ли вы мне прямо сейчас на его квартиру взглянуть, а, Клавдия Семеновна? – вкрадчиво произнес следователь. – Может, найду там что-нибудь, что Василию поможет. Он ведь является важным свидетелем в деле об убийстве. Ключи от его квартиры у вас, наверное, есть?

– Ясное дело, есть. У кого ж им еще быть, если не у меня? – миролюбиво произнесла женщина и вдруг взвизгнула: – Что вы сказали? Свидетелем об убийстве?! Василька могли убить! Какой ужас! Где вы, полицейские, всегда пропадаете, когда людей убивать начинают? – Она жадно задышала, издавая хлюпающие звуки. – Ладно, ключи у мужа моего возьмите, передайте, мол, Клавдия разрешила. Но муж с вами пусть там побудет. Разные ведь люди в полиции работают, могут и стащить чего. А я пока в палате Василька подежурю.

– К сожалению, Клавдия Семеновна, в его палату вас не пропустят. Врачи считают, что любые посещения на данном этапе лечения могут повредить пациенту.

– Нельзя в палату к мальчику? Чего ж вы раньше не признавались? Я вам тут как на исповеди все рассказываю, а вы вон какой оборотень!

– Врачи никого не пускают – ни вас, ни меня, – заверил следователь.

– Тогда пусть сам ко мне выйдет! – настаивала женщина. – Я должна убедиться, что он живой. А если живой, то уж спрошу у наглеца, где он по ночам шляется с головой разбитой и с какого перепугу драться надумал. Никогда с мальчиком проблем не имела и вдруг нате, на старости лет принялся беспредельничать.

– Не может он выйти, ему вставать пока запрещено. Да тут много больных, к которым никого не пускают, не один Василий такой, – успокоил следователь.

– Вот это как раз и подозрительно, когда больных припрятывают! – вскричала Клавдия Семеновна. – С чего бы врачам таиться, если совесть у них чиста? Они, может, опыты сейчас какие над Васечкой моим ставят, мозг его вскрывают, пока я с вами лясы точу. Обрадовались, что голова повреждена и можно на травму свалить, если опыт не удастся.

Женщина тяжело откинулась на спинку дивана. Мимо везли каталку с забинтованным человеком.

– Ладно, дайте я ему тогда позвоню хоть, – сдалась она, – может, зарядил телефон свой наконец.

– Денщиков поступил в больницу без телефона. Вообще без всяких вещей.

– Как же так – без телефона? Да он без него ни шага не сделает! И сумочка всегда при нем, черная, – в ней он и телефон держит, и ключи. Когда у Васечки однажды из кармана ключи вытащили, он сумочку и прикупил, не доверял больше карманам… Так вот почему мальчик на звонки не отвечал, – отняли у него телефон грабители. А я думала – разрядился.

Каталку с забинтованным человеком благополучно погрузили в лифт, и Клавдия Семеновна повеселела.

– А куриный бульончик ему можно? Передачки-то хоть принимают?

– Надо уточнить, но я считаю, что куриный бульончик окажется кстати.

Женщина вскочила.

– Ничего я не стану уточнять! Меня к Васечке не пускают, его ко мне не выпускают, если еще и бульончик не передадут, ой, пожалеют!

Следователь не сомневался, что пожалеют, ой, как пожалеют.

– Я побежала на базар за домашней курицей. Больной должен пить бульончик только из домашней курицы, вы меня поняли?

Следователь задумался и запоздало кивнул в тот самый момент, когда собеседница скрывалась за больничными дверями.

Клавдия Семеновна, обретя душевное равновесие в размышлениях о правильной курице, сразу же его растеряла, стоило ей оказаться за пределами больницы. Там, на диванчике в холле, она чувствовала себя гораздо увереннее, заряжаясь спокойствием от невозмутимого толстого полицейского. А на улице, среди потока машин, ее охватило отчаяние и страх. Отчаяние от безысходности – отродясь она такого чувства не испытывала! – и страх за здоровье Васечки – тоже ей неведомый: мальчик, с виду хлипковатый, никогда не болел серьезно и очень редко – несерьезно.

Одной ей не справиться! Нужна помощь влиятельного человека.

Квартирка Василия Денщикова – комнатка в 16 метров, 5-метровая кухонька и тесный совмещенный санузел – поразила Петра Петровича уютом и обустроенностью. Полы вымыты, цветы в пятнадцати горшках кажутся вполне довольными жизнью, даже окна – и те блестят.

Холодильник заполнен продуктами, а полная кастрюля борща и миска с печеночными оладьями говорили о том, что хозяин знает, как найти этим продуктам применение. Василий, похоже, не доверял полуфабрикатам, считая их или слишком дорогими, или невкусными. А может быть, просто любил готовить.

Следователь открыл морозильник. Мясо разложено по небольшим, чтобы лишнего не размораживать, целлофановым мешочкам – на один обед. Здесь и кости для супа, и нарезанная на куски мякоть для жаркого, и фарш для котлет. А еще два пакета с налепленными маленькими, слегка кривоватыми, пельмешками. Еду Василий готовил явно для себя, поскольку кухонный шкафчик испытывал определенный недостаток посуды. Пара тарелок, пара чашек, несколько вилок и ложек – не тот набор, с которым принимают гостей.

Окончательно следователя добили две банки с квасом, бродившие на подоконнике.

Словно не молодой человек здесь живет, а домохозяйка-хлопотунья!

Но содержимое шкафа-купе свидетельствовало о том, что здесь обитает все-таки молодой человек, которому к тому же небезразлична собственная внешность. Внушительный гардероб наверняка требовал немалых вложений. Возможно, именно рациональное ведение домашнего хозяйства позволяло Василию модно одеваться, поскольку на зарплату дворника особо не разгуляешься. Многочисленные рубашки и футболки, носки разнообразных цветов, джемперы и свитера, пять пар джинсов и три костюма – все чистое, отглаженное, на своих местах. А еще четыре куртки и плащ. Обувь начищена и разложена по коробкам.

Петр Петрович терпеливо, не торопясь, сантиметр за сантиметром, обследовал шкаф. Должны же быть у молодого человека какие-то тайны личной жизни! Письма или фотографии – все то, чем Василий мог дорожить, но, зная характер Клавдии Семеновны, прятать от ее суровых глаз.

Так и есть: в одной из коробок с надписью «Конспекты» обнаружился пакет, а в нем – фотоальбом.

На всех фотографиях смеется девушка из парка.

Вот она в узком и длинном, до пола, красном вечернем платье, с накрашенными, как у женщины-вамп, губами.

Вот вся в бантиках, оборочках и тесемочках – эдакая барышня-крестьянка.

А вот в купальнике, играет солнцезащитными очками и смотрит в объектив призывно и дерзко.

На обороте каждой фотографии – печать: «Модельное агентство «Мистер и миссис Стиль».

Следователю захотелось вскочить и помчаться прочь из квартиры, прижимая к груди добытый трофей, но он пересилил себя и продолжил обыск.

Помещение угнетало теснотой. «Меня бы на недельку поселить в квартирку такого размера, я из нее быстро склад сделаю, – подумал Петр Петрович. – Я большие-то пространства без усилий загромождаю».

Кроме шкафа-купе, в комнатке имелся еще стеллаж с книгами, а также диван, журнальный столик и тумбочка с телевизором.

На тумбочке стояла большая черно-белая фотография в рамке – молодая симпатичная женщина в осенней куртке несмело улыбается на фоне моря. На ее плече лежит мужская рука – тяжелая, с толстыми квадратными пальцами, с массивным перстнем в виде русалки. Никакой зелени изумрудов, никакого темно-желтого золота – все только черное и только белое. Но описание бармена точно: губы русалки кривятся в наглой усмешке, а глаза того и гляди вылезут из орбит. Сам мужчина в кадр не попал.

Следователь взял фотографию и задумался. Мальчик, так рано потерявший мать, судя по фотографии, мягкую и застенчивую, попадает в руки властной Клавдии Семеновны – незавидная судьба! Хотя та его, без сомнения, любит. И в некоторой степени, если уж быть справедливым, уравновешивает его безвольность.

Аккуратно расставленные на стеллаже тома – в основном фантастика и растиениеводство – Петр Петрович обвел быстрым взглядом, а вот у полки с подшивками журнала «Мистика и криминал» и приложениями-сборниками задержался подольше.

Посередине полки красовался портрет улыбающегося загорелого блондина в белом костюме в черную полоску. Сероглазый джентльмен прижимает к груди статуэтку в виде летучей мыши. Подпись на фотографии, вырезанной, по всей видимости, из какого-то журнала, гласит: «Александр Гордеев, редактор журнала «Мистика и криминал», получил награду «Персона года» от телепередачи «Зазеркалье».

Все пути вели к Александру Гордееву, и данное обстоятельство Петра Петровича и радовало, и огорчало.

Если Гордеев оказывался убийцей, следствие заканчивалось, что не могло не радовать.

Но Гордеев не выглядел глупцом. Вряд ли он стал бы разбрасывать улики и добровольно затягивать на собственной шее петлю. И в этом случае следствие только начиналось, что не могло не огорчать.

Существовал и еще один вариант. Гордеев именно потому, что не был глупцом, мог специально разбрасывать улики и картинно затягивать на своей шее театральную петлю.