Читать книгу Я есть… - Ирина Мартова - Страница 12

Нынче, как раз, был один из тех дней, когда смеркается особенно долго.

Прозрачность теплого вечера отступала неспешно, повисая клоками на опушках и пролесках, цепляясь за прибрежный камыш и высокую осоку. Уставшее за день светило все же отправилось на отдых, и край неба, полыхающий заревом, наконец, погас.

В окно осторожно стукнули.

– Иди в летнюю кухню, я сейчас, – выглянув, произнесла Степанида.

Катерина молча развернулась и вошла в летнюю кухню.

Место это с наступлением лета становилось любимым у сельчан. В каждом дворе оно делалось таким, как мечталось хозяюшке: где-то это было легкое строение без окон, иногда даже без дверей, где-то оказывалось крошечным домиком в одну комнату, где-то только навесом на деревянных столбах.

Убранство тоже отличалось, в зависимости от потребностей: у кого-то здесь помещался диван, у кого-то – обычная деревянная лавка, где-то туда ставили даже стол со стульями. Но везде и всегда в летней кухне обитала плита, потому что именно сюда, как только становилось тепло, переносилась кухня из дома.

Здесь варили варенье и компоты, консервировали овощи и резали салаты. И часто обедали и ужинами, с радостью и удовольствием перемещаясь из душных комнат на свежий воздух.

У Степаниды летняя кухня, полностью перестроенная лет пять назад заезжей строительной бригадой, блистала чистотой. Когда женщина поняла, что старое сооружение, больше похожее на хлюпкий сарайчик, возведенный еще дедом, вот-вот рухнет, то решительно взялась за дело. Сама все измерила, сделала разметку на местности, нарисовала эскизы и, заплатив бригаде, которую рекомендовал коллега, возвела капитальный крошечный домик с тремя окошками, большой комнатой, огромной кладовкой и, главное, настоящей русской печью, о которой давным-давно мечтала.

В домике, кстати, можно было при желании и зимой жить, потому что печь прекрасно обогревала небольшое пространство. Но Степанида искушению не поддавалась, и, как полагалось издавна, на зиму кухню переносила в дом. Но едва солнце начинало пригревать, и на дорожках у дома появлялись проталины, как она тут же вымывала окна, вычищала с мылом и щеткой пол и переезжала вместе с кастрюлями и поварешками в летнюю кухню. И до самого конца ноября, пока первые морозы не начинали покусывать опустевшую землю, она не перетаскивала кухонное хозяйство в основной дом.

Мать, которая уже не помогала дочери в силу возраста, жалеючи ее, не раз предлагала:

– Да бог с ней, с летней кухней. Готовь в доме и летом, ничего с нами не станется!

– Что ты, мама, – усмехалась Стеша. – Это ж удовольствие какое! Зачем я буду здесь пыхтеть над плитой, обливаясь потом? Ничего, не развалюсь. Прабабка моя, в честь которой ты меня назвала, бабка жили так же, и я не отступлюсь от наших обычаев.

Едва Катерина, поджав ноги, устроилась на уютном старом диванчике, как на дорожке послышались и шаги Степаниды. Войдя, она задернула ситцевые шторки.

– Надо закрыть, а то комары или ночные бабочки налетят. Ну, что? Как дела?

– Да какие у нас дела? – Катя задумчиво пожала плечами. – Витька, на удивление, трезв, как стеклышко, а ведь сегодня суббота – как раз его день! Но он ни шагу со двора, представляешь? Я вот думаю: может, заболел? И молчит все время. Не пойму, что с ним такое приключилось. Будто воды святой напился. Телевизор смотрит.

– Ничего, пусть помолчит, ему полезно, – Степанида усмехнулась, вспомнив утреннюю экзекуцию.

– А вдруг у него что-то болит?

– Перестань, Катя. Он уже так проспиртовался, что его ни одна зараза не возьмет!

– Ой, не знаю, Стеша, – Катерина, вздохнув, подложила ладошку под щеку. – У меня каждый день, как по лезвию бритвы, сама понимаешь. Не знаю, чего ждать – бури или штиля. Ну, да ладно. Что у вас-то? Спят твои?

– Мать, наконец, угомонилась. Уснула. Она всегда рано ложится и рано встает. Старость – не радость. А Ниночка к Татьяне побежала, подарок ей привезла.

– Любит ее Ниночка, – улыбнулась Катерина.

– Угу, – согласилась подруга, – любит. Да и как ее не любить? Она же к ней всегда, как к родной, относилась. Помнишь, на руках носила целую ночь, когда у крошечной Нинки живот болел? А как платье ей на новогодний утренник всю ночь шила? Невестка моя покойная не ошиблась, когда выбрала Татьяну в крестные матери для Ниночки.

– Да… Столько лет уже прошло после их гибели, а будто вчера, – Катерина внимательно пригляделась к подруге. – А ты, вроде, расстроена чем-то? Обеспокоена? Или мне кажется?

– Ой, Катя, не кажется, – вздохнула Степанида. – Боюсь я, подруга, что беда на нас надвигается.

– Боже! Час от часу не легче, – Катерина испуганно опустила ноги на пол и напряженно выпрямилась. – Какая беда?

Ответить Степанида не успела, на пороге летней кухни появилась запыхавшаяся Нина.

– А я смотрю, в доме темно, а на кухне свет горит. Вы чего тут? Секретничаете?

– Не секретничаем. Проходи, – усмехнулась Степанида.

Ниночка набрала в ковшик воды, напилась и обернулась к Степаниде.

– А чего тогда такие загадочные?

– Не поверишь, тебя обсуждаем, – лукаво хмыкнула Катерина.

– Меня? – вспыхнула девушка. – С чего это, мам Стеш?

– Присядь, детка, – Степанида молча подвинула стул племяннице.

Ничего не понимая, Ниночка медленно опустилась на стул.

– Да что у вас тут за консилиум?

– А как ты, детка, хотела? – отозвалась Степанида. – Разве могу я спокойно теперь жить?

– Господи, – уже не на шутку переполошилась Катерина. – Да что у вас тут происходит?

Степанида, не отвечая, открыла шкаф, достала графинчик с вишневой наливкой, холодное мясо, порезала малосольных огурчиков, хлеб, домашний сыр. Поставила на стол рюмки, тарелки.

– Подай, Ниночка, вилки и салфетки, – она кивнула на полку у стены и глянула на подругу. – Подвигайся, Кать, к столу.

– С вами не соскучишься. Праздник, что ли, какой? Что мы отмечаем? – Катерина недоуменно развела руками. – Есть повод для наливки?

– А давай, подруга, без повода выпьем. Что-то на душе пасмурно да тоскливо, – Степанида указала на племянницу. – За Ниночку вот, например, давай выпьем. Или за то, чтобы тревоги мои напрасными оказались.

– А можно поподробнее? – Катя взяла рюмку. – Хотелось бы понимать, с чего такой трагический тон…

Степанида, будто и не слыша ее, обернулась к племяннице.

– Я не стала ничего при матери обсуждать сегодня днем, ни к чему ее будоражить. Она уже не в том возрасте, чтобы волноваться. Хватит с нее, она свое сполна получила. Но разговор наш сегодняшний, Ниночка, все-таки закончить хочется.

Девушка, сообразив, о чем пойдет речь, насупилась и опустила голову.

Тишина поплыла по крошечному домику. Было слышно, как где-то за плетнем, у соседки, гремит цепью собака. Как в хлеву тяжело вздыхает уставшая за день корова. Как где-то в конце улицы промчался мотоцикл, выплюнув в тишину хрипящий вопль разгоряченного мотора.

Вот где-то звякнуло ведро в руках припозднившейся хозяйки. Вот из открытого окна соседнего дома донесся громкий храп уснувшего, наконец, соседа. Вот на насесте заклохтали сонные куры…

И эта тишина, наполненная привычными крестьянскому уху звуками, не настораживала и не беспокоила, а лишь настраивала на задушевный, доверительный лад.

Такие минуты, быть может, редки, но именно в такие благословенные мгновения хочется долго молчать, исповедоваться или тихо-тихо петь молитвы или псалмы.

Ночная тишина плавала в крохотной летней кухне. Она словно густела и твердела от напряжения, и ее нарушала только мучительная борьба запутавшейся в ситцевой шторке мухи, которая отчаянно звенела и жужжала, пытаясь вырваться из страшного тряпичного плена.

– Ой, Ниночка, – вдруг спохватилась Степанида, – ты не подумай, ради бога, что я тебе здесь судилище устраиваю. – Она легко встала со стула, ласково обняла огорченную девушку за плечи. – Ниночка, милая, ты так напряглась, словно на допросе. На самом деле ты вовсе и не обязана ничего нам говорить. Если не хочешь – не рассказывай. Это меня мои страхи пережитые мучают, не отпускают, вот я и срываюсь на тебе.

Девушка, пожав плечами, в ответ лишь светло улыбнулась, недоуменно округлив глаза.

– Мам Стеш, да я вообще не пойму, в чем проблема? Что вы волнуетесь? Мне нечего скрывать. Только что рассказывать? Тут и говорить-то не о чем. Обычная история, не пойму, чего ты так всполошилась?

– Да вы что? Сговорились, что ли? – подалась вперед Катерина. – Сколько можно нервы мои тянуть? Говорите уже! Что у вас тут за противостояние?

– Вот видишь, мам Стеш, – усмехнулась Ниночка, – и теть Катю уже накрутили. А ведь ничего страшного. Но, чтобы всем было понятно, начну сначала. В общем, теть Кать, я влюбилась. Он – врач. Молодой хирург. Приехал из Москвы в районную больницу. И, главное, на что отреагировала мама Стеша, он женат. Вот и вся история.

– И все? – ошарашенная Катерина изумленно обернулась к Степаниде. – Это и есть твой повод для тревоги? Нет, ты точно спятила!

– Ой, Нина, Нина, – горестно качнула головой Степанида. – Это тебе только так кажется.

– Ну, ты чего, мам Стеш? – Ниночка нежно чмокнула приемную мать в голову. – Что ты так расстроилась? Помнишь, чему ты меня учила? Любовь – это счастье, редкий дар. Ну? Говорила же?

– Говорила.

– Вот! А он, кстати, меня очень любит.

– Любит? А жену? Ее он, я полагаю, тоже любит? – Степанида сердито свела брови на переносице.

– Ну, подожди, подожди, – остановила ее Катерина. – Не вали ты все в одну кучу!

– А что делать прикажешь? Сидеть сложа руки? – Степанида бросила на подругу жесткий взгляд.

– Господи! Да не лезь ты сразу в бутылку, Стеша! Ничего ж еще не случилось.

– Еще не случилось? Ключевое слово здесь «еще»… – Степанида побледнела. – А тебе это ничего не напоминает?

– Мне – нет. Ты о чем? – удивленно поглядела на нее Катя.

– Ни о чем, – Стеша досадливо дернула плечом, встала, налила в рюмки наливку собственного приготовления. – Давайте-ка все-таки выпьем!

– Так все же за что? За что пить станем? – Катя послушно подняла рюмку.

– За то, чтобы Ниночка наша ошибок моих не повторяла, – горько прошептала Степанида.

Катерина, фыркнув, демонстративно вернула рюмку на стол и недовольно поджала губы.

– Что за тост? Я за это пить не стану! Ты, Стеша, просто зациклилась на этом. Да и к чему теперь вспоминать былое?

– Не хочешь – не пей. А я вот выпила. А про воспоминания я тебе так скажу. Мне и вспоминать не надобно, я просто никогда не забывала!

Катя, расстроенно помолчав, все-таки взяла рюмку, чуть пригубила наливку и вернула ее на стол.

– Я не так выразилась. Я тоже не забывала. Но не вижу связи, понимаешь? Разве твои не самые радужные воспоминания – повод портить жизнь Ниночке? Любит девочка, счастлива, ну и славно! Вон как светится. Да и избранник ее, наверное, не самый плохой человек. А ошибаться всякий может.

Ниночка внимательно слушала их, заинтересованно переводя взгляд с одной на другую.

– Подождите, подождите, – не сдержав любопытства, перебила она. – Мам Стеш, а о чем это вы? Тайны какие-то… Хотелось бы и мне узнать, о чем вы обе никогда не забывали? Теть Кать, о чем речь?

– Не забивай себе голову, Ниночка, – усмехнулась Катерина. – Это дела давние, прошлые, давным-давно минувшие.

– Ну, уж нет! Нагнали тумана, настращали, заинтриговали, а теперь в кусты?

– Вот что ты устроила, видишь? – Катерина развела руками. – Начали за здравие, а закончим, я чувствую, за упокой!

– Не до шуток мне, Катя, – недовольно отозвалась Степанида. – Я с той минуты, как Ниночка мне сообщила о том, что у нее роман с женатым, прийти в себя не могу.

– Мам Стеш, – племянница огорченно поджала губы, – да что тебя так поразило в этой истории? Я уже сто раз пожалела, что рассказала.

– Послушай меня, детка, – горько вздохнула Степанида. – Я не зануда, ты знаешь. Но в нашем роду словно проклятие лежит, женская доля очень тяжела. Мы, словно окаянные или проклятущие, весь век маемся, тянем воз в одиночестве. Не секрет, что ни прабабка наша, ни бабушка твоя, ни я счастливы не были. Это как в поэме известной: «ключи от счастья женского заброшены, потеряны у Бога самого…». Про нас эти строки написаны, точно про нас. Нет у нас ключей от счастья, обходит оно женщин нашего рода стороной. Да мы не жаловались, жили-выживали, крепились, работали, детей растили.

– Мам Стеш, постой… Но ко мне это какое отношение имеет?

– Понимаешь, Ниночка, все мужчины на свете делятся на своих и чужих. Все, без исключения. Если мужчина женат – он чужой. Бывает, конечно, и неженатый чужим, но это реже. Просто надо с самого начала понять – твой человек или нет, родной или чужак. На чужого не стоит тратить ни силы, ни время, ни чувства. Он все равно не оценит. Воспользуется тобою, твоей любовью, твоими телом и душой, а потом вернется домой, а ты останешься раны зализывать. – Она посмотрела куда-то вдаль, словно что-то припоминая. – Я никогда тебе не рассказывала о своей молодости. Просто повода не было, а теперь думаю, что напрасно.

– А что такое было в твоей молодости?

– Я когда-то ошиблась. Очень сильно. Обожглась. Тоже приняла чужого за своего. И поплатилась.

– Остановись, – подала голос Катя. – Зачем, Стеша? Не надо, ни к чему душу бередить. Давайте расходиться. Поздно уже. Пойдем-ка, девочки мои, лучше спать.

– Нет, – перебила ее Степанида. – Не смогу я спать, подкатило прямо под сердце… Давно не окуналась в этот черный омут, бежала от воспоминаний. Видно, время пришло все Ниночке рассказать. Пусть учится на моих ошибках.

– Перестань. Никто не учится на чужих ошибках, – Катерина резко отодвинула тарелку. – Глупости все это! Если бы все было так легко, если бы можно было соломки подстелить – не случалось бы в жизни столько трагедий. Ниночку ты своими историями ничему не научишь. Ничему! Она должна свою жизнь прожить, свои шишки набить. Это правильно, когда человек сам ошибки совершает и потом их исправляет, если получится. Ты ее не защитишь, не оградишь, а себя только расстроишь.

– Ну, уж нет, – заупрямилась обычно очень покладистая и сговорчивая Ниночка. – Теперь уже я обязательно хочу знать эту историю! Даже не из обычного женского любопытства, а чтобы развеять ваши страхи насчет меня. Как я понимаю, ты, мам Стеш, считаешь, что я повторяю твою ошибку. Вот и расскажи о том, что было. Уверена, смогу тебя успокоить.

– Ой, Стеша, Стеша, – недовольно хмыкнула Катерина, – заварила ты кашу. Видно, давно не плакала, соскучилась? Ну, давай, давай, начинай душу травить.

Степанида неторопливо встала, подошла к плите, отодвинула кастрюлю в сторону, повесила полотенце на крючок, сняла фартук…

Она двигалась медленно, будто во сне. Погружаясь в далекие воспоминания, Стеша словно поддавалась их гипнотическому опьянению, отодвигалась от реальности, возвращаясь в те дни, когда молодость еще не покинула ее и когда душа еще была способна радоваться любой мелочи. И с каждой секундой это состояние нереальности происходящего все нарастало, усиливалось и казалось, вот-вот здесь, на летней кухне, внезапно появятся все те люди, которые, казалось, давно канули в лету.

– Испортила я вам вечер? Ну, простите, – невесело усмехнулась Степанида. – Видно, есть то, что сильнее меня. Иной раз думаешь, позабыла все, нет в душе сожаления или печали, но бог все равно по-своему рассудит. Когда придет момент, ты наберешься сил и все былое назовешь своими словами, проговоришь. Не зря в народе толкуют, что если вслух сказал, это все равно что отпустил восвояси. Очистился. Снял с себя горечь, отмылся от паутины черной печали. Похоже, мой черед настал…