Читать книгу В потоке творчества: личность и творчество. Книга шестая - Ирина Михайловна Соловьёва - Страница 14

Да, ещё был Миша Большаков, который хоть и учился в другой школе, но в компашку всё равно входил. Его родители были преподавателями истории и всё из того же Московского университета. В компанию Мишу пригласил Игорь Алексеев, а сами ребята познакомились… на помойке Мухиной горы, где Миша частенько рылся в контейнерах в поисках исторических документов. По словам Игоря, дело оказалось настолько увлекательным, что ребята теперь начали рыться вместе, причём, ежедневно и подолгу.

Помимо этого, Миша был необыкновенно начитанным мальчиком и ко всему прочему, с недюжей фантазией, так что скоро вся местность, начиная от Бородинского моста и заканчивая низиной 7-го Ростовского, заканчивающейся Виноградовскими банями, была переделана друзьями в волшебную страну, по аналогии книг А.К.Волкова и, прежде всего, «Волшебник Изумрудного города», которыми зачитывались тогда все дети. Баня, по утверждению Миши, было местом обитания хозяйки фиолетовой страны ведьмы Бастинды, потому как Гингему, как известно, расплющил при падении домик Элли.

Узнав о месте жительства Бастинды, Игорь как-то раз наотрез отказался идти с папой на помывку, не объясняя основной причины. Да и с Гингемой оказалось не всё так однозначно, потому что Миша придумал свою версию её дальнейшего и явно непростого существования, видимо не желая терять столь ценную фигуру в лагере врагов. По утверждению Большакова ведьма выжила, переместилась сюда и теперь шастала по ночам по набережной Москвы-реки, а днём жила в подвалах дома Бакшеева, охраняя спрятанные там несметные сокровища. Вскоре нашлись и доказательства: за Гингему вполне сошла пожилая, высоченная, худющая и сутулая домработница, жившая в квартире со стороны чёрного хода в дом, ходившая в магазин с палкой-клюкой и почему-то во всём чёрном. Как-то раз она шуганула ею Большакова, пытавшегося подтянуться за подоконник и зависнуть, дабы досконально изучить то, что твориться в особняке. Сделала она это по-простому – пинком под зад, да так, что тот, сделав кувырок, угодил прямо в крапиву. Мишка и так её побаивался и недолюбливал, а с того случая понял окончательно, что вот она-то и есть та самая настоящая Гингема.

В тот же день он рассказал об этом Игорю, на что Алексеев, окончательно потеряв силу духа, какое-то время обходил дом стороной, направляясь в школу. Вскоре слухи о доме Бакшеева, странном и загадочном месте, стараниями малолетних «романтиков» расползлись по всему району, обрастая всё новыми и новыми домыслами, лишь подогревая этим, любопытство ребятни.

Удивительно, но в какой-то степени Миша был предтечей Вани Ламочкина, друга Игоря, но уже в отрочестве и ранней юности, который тоже не входил в основную компанию, но оказал огромное влияние на формирование личности и характера Игоря. А большаковская страна «Драгоценных камней» могла вполне повлиять на Игоря позже, при создании им знаменитой Гугушатии. Конечно, всё это мои догадки и допущения, но тем не менее, всё это было и осталось в душе Игоря, как «наиважнейший» факт, способствующий, по его словам, «выйти за рамки традиционного мышления и встретиться с подлинными чудесами».

В дневниках Терентия осталась такая запись: «Миша и Ваня никогда не встречались и даже не знали о существовании друг друга. Но оба были выходцами из мира моего прекрасного детства – мира мечты и фантазии. Конечно, было нечто общее, что их объединяло, и я об этом догадывался. Позже я понял, что оба были с минимальным уровнем претензий и выказывания собственной значимости, что, безусловно, давало им и право, и желание к познанию. Они умели не только учиться, но и трансформировать новые знания в бесчисленные варианты сугубо своих авторских решений. Именно из таких и получаются гениальные мастера своего дела».

Весной 1972 года Игорь повторно проходил курс лечения и отдыха в Крыму в том же санатории. Здесь он заканчивает первый класс, а летом с бабушкой едет отдыхать на дачу в Софрино.

Описывать любое детство непросто, а Терентия в особенности. Иногда мы по несколько часов засиживались с ним за разговорами, и он многое вспоминал и рассказывал, рассказывал и вспоминал. Что-то я записывала в свой писательский дневник, но чаще пользовалась диктофоном, а позже переводила рассказы в литературную форму.

Книга, это не подстрочник воспоминаний, а серьёзный труд. В задачу биографа, а тем паче писателя-публициста, входит умение вычленить главное, разглядеть то зерно, которое прорастёт в читательском сердце, вызывая любовь не только к герою повествования, но и живой интерес к тому времени, в котором он жил и рос. Нередко коллеги меня называют «травниковедом», что, возможно, вполне заслуженно. Мне немало приходилось работать над статьями и очерками о жизни ярких людей науки и искусства, но Травник занимает особое место в моём творчестве. И дело не в объёмах его наследия, и даже не в его потрясающей харизме, а прежде всего, в нём самом, в его умении видеть мир глазами ребёнка полными любви. Сегодня в моем архиве собрано множество дневниковых записей о нём: какие-то войдут в книги, какие-то останутся ждать своего часа, когда кто-нибудь захочет понять и отыскать в Терентии что-то своё и дерзнёт отразить это на листе бумаги. Что ж, время покажет, ну, а пока, Травника ещё нет, а есть его детство, есть начало: обыкновенный мальчик с Ростовской набережной – Игорь Алексеев или просто Игоряша, как к нему обращаются те, кому он по-настоящему и близок, и дорог.

Работая над главой о детстве Терентия, подспудно ищу ответ на вопрос о том, что лично для меня, писателя-публициста, решившего с головой окунуться в замечательную историю моего современника, значит его детство? И ответ пока не найден! Иногда я ощущаю его детство, как бескрайнее облако любви, медленно плывущее в сторону и моей мечты… А иногда я теряюсь в поисках ответа и просто становлюсь счастливой. Может в этом и есть ответ? А пока продолжу…