Читать книгу Виктор Виттельбрандт - Ирина Михина - Страница 3

Скрипка и ноты были у нас. Семерка набрала скорость 130, но казалось, что мы летим с невероятной скоростью. В уши задувал ветер, отчего у меня разболелась голова и начало тошнить. Глаза Коли нервно блестели, он сиял от радостного возбуждения и казался мне бесстыдным.

– Прошу тебя, сбавь скорость. – Из-за шума езды говорить приходилось напряженно.

– Извини. – Он понимающе взглянул на меня, и машина убавила ход.

Я раздражалась, осознавая, что чувство это неоправданно. В глубине души было даже радостно, что Коля вытащил меня из привычной среды, даже если все наши с ним поездки в итоге окажутся напрасными. Через три дня мне нужно было явиться домой к родителям, где меня должны были повести на очередной осмотр, а затем отправить на неделю в столичную клинику. Меня лечили от онкологии, бесконечно проверяли на гормоны, искали паразитов, подозревали в анорексии и еще множество всего. Я звезда мировой медицина и с каждым днем все больше призрак, чем вчера. Слабость, боли, жажда, судороги, онемение и сон, переходящий в обмороки и обратно – мои последние шесть лет жизни. Прогнозы разные. Порой я отдаю предпочтение врачам, которые в своих диагнозах продлевают мне жизнь, а порой – наоборот, лучше те, кто сокращают срок моих мучений. Жизнь моя давно превратилась в большой медицинский эксперимент. Вот и Коля стал автором одного из опытов, решив поискать лекарство в прошлом.

– Невероятно! Ноты самого Виктора Виттельбрандта. – Нарушил он молчание, чередуя взгляды на меня и на дорогу.

– Здесь нужно аккуратнее. – Я указала взглядом на могильный венок впереди у обочины. – Мне-то все равно, но тебе еще следует быть осторожным.

– Зачем же ты тогда поехала со мной, если все равно?

– Не знаю.

Мне хотелось поговорить с ним как-нибудь по-другому, но я так устала от одной мысли предстоявшего пути, что не стала даже пробовать завязать разговор. Воодушевление Коли было приятным со стороны, но разделить это чувство я не могла – в моем сердце для него не было подходящего места. Только я закрыла глаза, как меня опять затошнило и пришлось останавливаться. Выражение лица Коли стало встревоженным и мрачным. Мне даже не пришлось ничего предпринимать, чтобы поглотить радость его мечтаний реальностью своей болезни, еще одним симптомом которой определенно было – мучить всех вокруг.

– Как скоро мы доберемся? – Спросила я Колю, когда мы вновь поехали.

– Усадьба располагается в селе Лебединая песня. Туда ехать еще минут двадцать.

– Говорящее название.

– Да уж. – Мне нравилось в Коле то, что с ним можно было шутить над моим положением без скрытых оттенков жалости в сердце собеседника. – Когда-то эта усадьба принадлежала мужу Марии Дмитриевой.

– Моему дедушке? – Я впилась в Колю взглядом. В ответ он спокойно улыбался, будто бы то, что усадьба Виттельбрандта относится к моей фамилии, был так себе факт. В ответ он только кивнул мне. Я молчала, ожидая продолжения, которого не было.

– И? – Нетерпеливо протянула я.

– И ничего. – Коля пожал плечами. – Согласно биографии Виттельбрандта, он купил свою усадьбу у главы городского собрания. Теперь, конечно, понятно, что Вячеслав Лопухин обменял усадьбу на скрипку.

– На эту скрипку? – Коля засмеялся после этого вопроса. Наверное, я сильно нелепо нахохлилась от негодования. – Насколько большая усадьба? – Усмиряя свой пыл, я интуитивно приняла наиболее сдержанную позу, но в ответ Коля опять рассмеялся.

– Большая. – Отвечал он. – Но это все равно не имеет никакого значения. После смерти Виттельбрандта, все здания и земли усадьбы приватизировали Советы. В начале, там был дом культуру, потом и до сих пор – санаторий.

– И ты ничего мне не сказал. – Как бы себе говорила я, пытаясь укомплектовать в голове услышанное.

– Я не хотел тебя тревожит. Ты нервная. Но то, что следует ехать к твоей прабабушке, и что скрипка может находиться где-то в вашей семье – это я знал из информации о продаже усадьбы.

Молча, я пыхтела, стараясь утихомирить разбушевавшееся дыхание, чтобы не разболелись спина и грудь. Мы проехали высокие холмы песка, загораживавшие строительные площадки, затем за окном долго мелькали поля, огороженные посадками тополей и берез, редкие домики с надписями «Кабачки. 250», «Морковь. 100» , за табличкой «Ямская степь» подул сильный ветер, небо затянуло тучами и хлынул дождь такой силы, что казалось машину Коли вот-вот унесет, но семерка, смахивая с лобового стекла скрипевшими дворниками мутные волны воды, уверенно плыла под ударами ливня. Впереди все было сплошь белым, встречные машины давали нам пять струями луж, вылетавших из-под их колес. Так продолжалось еще несколько километров и вдруг дождь резко перестал, тучи таяли изнутри, открывая пропитанные солнечным светом белоснежные облака, под еще темным небом справа сияло ярко-желтое поле подсолнухов, а слева, под отвесным склоном, стояли тонкие голые стволы сосен с пышной кроной у самых верхушек, на уровне глаз они походили на коричные палочки . Впереди показалась табличка «Лебединая песня».

Санаторий назывался так же, как и село. Благодаря частым указателям, найти его не составило большого труда.

Когда мы въехали внутрь усадьбы, справа нам открылся сверкавший на солнце пруд с четырьмя белопарусными яликами; справа двухэтажная церковь, от которой вдаль, рисовались сад и роща, соединенные в обширный парк с цветущими аллеями и живописными павильонами. Взяв футляр со скрипкой и коробку с нотами, мы направились к воротам. Шли молча: я в эстетическом восхищении, Коля в исследовательском предвкушении, но оба мы сошлись в чувствах, когда увидели белокаменный двухэтажный дворец, сиявший в волнах солнечного света.

– Так, – оглядываясь, сказал Коля, решая, что делать дальше, – теперь нам надо бы войти.

– Надо бы.

По ступенькам к двери я поднималась с тяжелым сердцем. Мне вдруг представилось, как расставался Вячеслав Лопухин с этими местами и как сильно любил он Марию, если ее желание было для него дороже усадебной роскоши.

Внутри дворца, у входа, располагалась вахта, которую вела тучная женщина с презрительным взглядом. Она медленно и внимательно посмотрела на нас, состроила кислую гримасу и с чувством нараставшего раздражения спросила: «Куда это?»

– Мы исследователи биографии Виктора Виттельбрандта. – Отвечал ей Коля.

– Откуда?

– Из Научно-исследовательского общества «Клио».

– Зачем?

– Исследуем биографию Виктора Виттельбрандта.

– И что?

– Можно ли нам встретиться с тем, кто может провести экскурсию по его усадьбе.

– Звоните по телефону.

– Но мы ведь уже приехали. Издалека…

– Чем я могу вам помочь?

– Позовите заведующего музеем усадьбы или направьте нас у нему.

– У нас нет заведующего.

– А кто может помочь?

– Я ничем вам не могу помочь. Конкретно звоните по телефону.

Но никаких телефонных номеров мы не знали, и так продолжалось еще очень долго, пока я, тяжело вздохнув, не упала в обморок.

Очнулась тут же, в коридоре. Рядом стояла вахтерша, Коля, пожилой мужчина в белом халате держал в руках вату, резко пахнувшую нашатырем, рядом стоял молодой парень в белой рубашке и черных брюках.

– Мы из научного общества «Клио». – Говорил Коля молодому парню. Тот с недоверием посмотрел на меня. Я попыталась улыбнуться.

– Андрей Михайлович, их интересовал музей. Я сказала, чтобы звонили. – Говорила вахтерша молодому парню.

– Кому звонили? – Осторожно замечал он ей.

– Чем я могла им помочь? Они просили направить их к заведующему.

– Направили бы ко мне.

– Но вы ведь не заведующий.

– Заведующего у нас нет.

Это был очень странный разговор.

– Прошу прощения, – вмешалась я, – кто же сможет нам помочь? Мы так долго ехали и, как видите, жара сумасшедшая. Я…

– Да, – перебил меня Анатолий Михайлович, – жара, правда, ужасная. Меня зовут Андрей Михайлович. Я не заведующий музеем, потому что заведующего у нас нет. Мы подчиняемся частично местной администрации, частично больнице. Пока что, скажем так, у нас на местах смена власти и главный тот, кто не успел уйти на больничный.

– Нам бы кого-то по истории. – Волнуясь, начал Коля, все это время молчавший и безутешным взглядом смотревший то меня, боясь ухудшений, то на Андрея Михайловича, боясь, что тот не поможет Коле с его скрипкой.

– Я экскурсовод. – Сообщил Андрей Михайлович, и Коля мгновенно растворился в любви к нему.

– Прошу вас, – взмолился он, – это дело чрезвычайной важности. Совсем недавно в областном архиве были найдены уникальные документы, открывающие новые факты о судьбе знаменитого скрипача конца восемнадцатого – начала девятнадцатого века, нашего земляка, прославившего…

Коля Тишин сам собой представляет редкое ископаемое. Если бы ему предложили отдать все значимые события будущего планеты Земля, чтобы пролить свет на все волновавшие Колю загадки прошлого – по одному событию за загадку – то у будущего просто не хватило бы событий. Его речь, адресованная Анатолию Михайловичу, наотмашь извлекла все накипевшие чувства Коли и сбила неподготовленный разум экскурсовода с ног.

– Прошу. – Ответил поспешно Андрей Михайлович, боясь нового залпа причин и благодарностей.

Коля схватил меня под руку и с видом наигранной деликатности потащил за собой, как флаг грядущей исторической истины. Я почти могла идти сама, жестом давая знать о том мужчине в белом халате, который, в общем-то, об этом особенно не беспокоился. Не смотря на вернувшиеся силы, я приняла позицию ведомой, принимая помощь Коли, которой бесполезно было сопротивляться. Даже, если бы мой смертный час пришел в тот момент, он бы не решился перешагнуть через Колю и подождал.

Представившись сотрудниками городского научно-исследовательского института, мы ожидали, что скажет экскурсовод.

– Может быть, начнем с небольшой экскурсии? – Гениально предложил Андрей Михайлович. Мы охотно согласились.

Усадьба принадлежала не Вячеславу Лопухину, как изначально предполагали я и Коля, а моей прабабушке Марии Дмитриевой. В конце XVIII столетия ее дедушка – князь Лев Васильевич Двитриев получил эту усадьбу от императора Петра I за верную службу, оставил столичное общество и отправился жить в провинцию. Отец Марии – Константин Львович Дмитриев был губернским предводителем дворянства, возглавлял аппарат уездных чиновников и был близким другом губернатора – Аркадия Ивановича Невелидова, ставшего крестным отцом Марии Дмитриевой.

Коля слушал с трепетом, все более и более оживляясь. Андрей Михайлович рассказывал увлеченно, вдохновляясь интересом слушателей. Он показывал нам старинные фотографии семьи Дмитриевых. Мария была красивейшей девушкой, улыбчивой, с живым, веселым взглядом.

– Мария Константиновна Дмитриева – это будущая жена Вячеслава Евгеньевича Лопухина? – Спросил Коля, как бы вдруг.

– Именно. – Подтвердил Андрей Михайлович. – Ее ждала печальная судьба. Мария вышла замуж, родила ребенка – здорового мальчика, будущего князя Михаила Лопухина, открывшего конный завод в Алексеевке, однако сама Мария перенесла беременность тяжело, так что вовсе подорвала здоровье и, как известно, умерла вскоре после рождения Миши от обычной простуды. Вячеслав Евгеньевич не выдержал утраты, продал имение жены Виктору Виттельюрандту и уехал с сыном в Петербург. Оттуда на родину матери Миша вернется только спустя двадцать лет, но уже как совладелец завода (здесь Михаил Вячеславович Лопухин почти не жил, проводя большую часть жизни в Петербурге). После революции история этого семейства нам не известна. – Андрей Михайлович продолжил после нескольких секунд задумчивой паузы, как бы улавливая потерянную нить повествования. – Но вас, насколько я понял, интересует Виктор Виттельбрандт?

– Да. – Вдруг с жаром заговорила я, сама удивившись своему восклицанию. Меня все больше охватывало волнительное предчувствие.

– Что ж. – Экскурсовод как бы в сомнении наклонил голову и пожал плечами. – Это почти совсем отдельная история. Пройдемте в соседний зал.

Мы вошли в широкую спальню с высоким прямым потолком, обрамленным золотистым карнизом. С гармоничной искусностью стояла мебель: круглый столик с тремя стульями, диван, две тумбы с желтыми абажурами, камин. Белоснежные стены, разделенные пилястрами, две двери комнаты венчала позолоченная лепнина витиеватых узоров. На одной из стен висел вертикальный миниатюрный портрет красивого мужчины. Он был молод, на вид лет тридцати, большие зеленых глаза смотрели из-под стекол круглых очков прямо и смело; темные волосы были густыми, кучерявыми и слегка непослушными; тонкое лицо, подчеркнутое бледными скулами, застыло в дерзкой, насмешливой, улыбке; он был утончен, хотя и крепко сложен; насмешлив, горд и даже надменен, но словно полон благородного отчаяния, вызывавшего к себе симпатию, если не влюбленность.

– Потрет Виктора Виттельбрандта, написанный рукой Константина Рутовского – его друга и поклонника. – Торжественно объявил Андрей Михайлович.

– Да, – с восхищением вторил ему Коля, – я уже встречал этот портрет.

Из этой компании я одна видела Виктора Виттельбрандта впервые, и при взгляде на его портрет сердце горько сжалось от обиды. Он прожил полную событий жизнь, оставшись в памяти людей знаменитым музыкантом. Его портрет висит в прекрасной зале дворца, когда-то принадлежавшего ему. Он высокомерен, полон уверенности, тщеславия, распаленного чередой преданных поклонников и поклонниц. В этот самый миг, в который его увековечил Рутовский, он, наверное, и не вспоминал о бедной Марии. С таким ли лицом он получал ее имение, веря в то, что его скрипка действительно стоит целого фамильного дома?

– Сколько ему здесь лет? – Спросила я брезгливо.

– Здесь, если не ошибаюсь, Виктору тридцать два года. Здесь он уже директор филармонического общества, и художник показывает нам его в первый день прибытия из Парижа. Там Виктор Виттельбрандт открывал своим выступлением фестиваль.

Я представила, как ему рукоплещет Франция, а потом представила, как Марию кладут в могильную яму, и вдруг ее мертвое лицо на мгновение стало моим. Эта мысль поразила меня.

– Как он умер? – Спросила я насмешливо, в тон взгляду, смотревшему на меня со стены.

– Он умер в семидесятилетнем возрасте от болезни. Здоровье Виктора ухудшалось с каждым годом из-за образа жизни, который он вел. После сорока его стали мучить первые припадки. Я же считаю, что он умер от душевной боли.

– И малодушия. – Желчно добавила я.

– Этого человека трудно судить. – Заметил Андрей Михайлович.

– А где его могила?

– Здесь же. В этой усадьбе. Рядом с фамильным склепом Лопухиных.

Я негодовала почти до того, что была лично оскорблена и в глубине души сама смеялась над своим негодованием. Еще два дня назад я ничего не знала о своей родословной, но так быстро успела проникнуться обидой за Марию Дмитриеву, что была готова мстить, если бы было кому. Где-то мелькала ехидная мысль, что не трепет к своей фамилии, а собственное положение заставляло меня ненавидеть этого человека. Мне было легко поверить в то, что Виктор Виттельбрандт являлся причиной моей странной болезни, потому что отрицать это он уже не мог, а найти виновного очень хотелось.

– А мы можем попасть туда? – Спросила я. Последовало общее движение.

– Это происходит обычно в конце экскурсии. – Растерянно сказал Андрей Михайлович.

– И мы еще много не узнали о… – Коля хотел сказать «скрипке», но заменил «творчестве музыканта».

– Мне бы очень хотелось начать с его могилы. – Твердо настаивала я, почти осуждая сама себя за странность поведения.

– Что ж… – Андрей Михайлович вопросительно посмотрел на Колю, в глазах которого отражалась горькая доля джентльмена уступать даме. Я оценила его уступчивость, понимая, что вскоре за нее придет возмездие в виде часовых кругов по залам музея. Мы отправились к фамильному склепу.

Я негодовала почти до того, что была лично оскорблена и в глубине души сама смеялась над своим негодованием. Еще два дня назад я ничего не знала о своей родословной, но так быстро успела проникнуться обидой за Марию Дмитриеву, что была готова мстить, если бы было кому. Где-то мелькала ехидная мысль, что не трепет к своей фамилии, а собственное положение заставляло меня ненавидеть этого человека. Мне было легко поверить в то, что Виктор Виттельбрандт являлся причиной моей странной болезни, потому что отрицать это он уже не мог, а найти виновного очень хотелось.

– А мы можем попасть туда? – Спросила я. Последовало общее движение.

– Это происходит обычно в конце экскурсии. – Растерянно сказал Андрей Михайлович.

– И мы еще много не узнали о… – Коля хотел сказать «скрипке», но заменил «творчестве музыканта».

– Мне бы очень хотелось начать с его могилы. – Твердо настаивала я, почти осуждая сама себя за странность поведения.

– Что ж… – Андрей Михайлович вопросительно посмотрел на Колю, в глазах которого отражалась горькая доля джентльмена уступать даме. Я оценила его уступчивость, понимая, что вскоре за нее придет возмездие в виде часовых кругов по залам музея. Мы отправились к фамильному склепу.

– Можно спросить вас? – Обратился Андрей Михайлович к Коле.

– Конечно.

– Что у вас в руках?

Коля мило заулыбался, скрывая замешательство.

– Скрипка Виттельбрандта. – Выпалила все больше нервничавшая я. Андрей Михайлович, распознав в моем раздражении сарказм, добродушно рассмеялся.

– Это правда. – Серьезно сказал Коля, блаженно предвкушая реакцию. Сам бы он, конечно, на месте экскурсовода упал в обморок и, видимо, ожидал от Андрея Михайловича именно этого, но тот лишь изумленно воскликнул: «Откуда?!»

– Дело в том, что моя спутница, – Коля официально, сам на себя не походя, деловито показал на меня, – представительница дворянской фамилии Лопухиных и потомок самого Вячеслава Лопухина. Иначе говоря, когда-то эта усадьба принадлежала ее далекой прабабушке.

– Вы потомок Марии Дмитриевой? – С восхищением посмотрел на меня Андрей Михайлович, даже не подозревая, какое это несчастье – быть ее потомком. Я кивнула.

Мы шли по тенистой аллее. На улице стало прохладно. Тучи добрались и до Лебединой песни, зной остыл, и теперь день хмурился к вечернему дождю. Вдалеке показалась крыша каменного склепа. Подойдя ближе, можно было разглядеть, что он напоминал древнегреческий храм в миниатюре.

– В поле фронтона портика, – сказал Андрей Михайлович, когда мы уже стояли у входа в склеп, – находится лепной герб вашей семьи.

Я с интересом вгляделась в ту часть крыши, на которую указывал экскурсовод.

– Мария Дмитриева, – продолжал он, – верила, что ее предки родом из Греции, поэтому мавзолей был построен в таком стиле. Сама Мария называла склеп Тартар. Его строили еще при ее болезни и если присмотреться, то у входа можно заметить надпись – отрывок из древнегреческих мифов: «Ночь окружает его в три ряда, как воротник шею, а над ним растут корни земли и неубранного моря». Думаю, что ваша прабабушка была сильной женщиной, раз нашла в себе силы не только принять неизбежную смерть, но и придать ее эстетике.

Он говорил теперь со мной, церемонясь. Хотя у него не было никаких доказательств того, что я действительно сотрудник научного института и потомок Марии Дмитриевой, а не ребенок, лгущий в свою пользу. Сюда, наверно, не часто приходили с целью узнать историю усадьбы, и Андрей Михайлович рад был любому слушателю. Это нравилось мне в нем и раздражало одновременно.

– После приватизации усадьбы склеп был заброшен, после разграблен. – Стушевался Андрей Михайлович, заметив мой пристальный взгляд. – Сейчас на его восстановления нужны средства, но он охраняется.

Сказано последнее было с намеком.

– Если вы хотите, – продолжал намекать Андрей Михайлович, – то можете обратиться в охрану памятников. Там вам, как потомку, вполне могут дать разрешение на поиск инвесторов и выдать задание на восстановление…

– К сожалению, у меня нет времени. – Оправдываясь, отвечала я, упиваясь зловещим чувством иронии своего ответа.

– Все же, вашему исследованию это наверняка пригодиться. А теперь, прошу, сюда.

Преодолев несколько коротких кривых лабиринтов между кустарников, недалеко от склепа, мы увидели высокую плиту из черного мрамора. Местами она была отколота, границы могилы не были обозначены. На плите

– Перед вами могила самого Виктора Виттельбрандта. – Объявил Андрей Михайлович.

– Уникальное место. – Заметил Коля.

– А все же? – В тоне шутки вновь начал после некоторого молчания Андрей Михайлович, указывая на коробку и футляр в руках Коли. – Что это за таинственный багаж? Это действительно скрипка? Я тоже играю на скрипке! Вам некуда ее положить? С нашей стороны теперь тоже есть заинтересованность в вашем пребывании здесь. Могу предложить остаться бесплатно в санатории на несколько дней. Я бы о многом хотел спросить вас, Ольга. Ведь после Михаила Лопухина следы родословной первых владельцев усадьбы исчезают.

– В архивах найдено много интересного по этому вопросу. – Оживился Коля. – А это… Мы были у прабабушки Ольги по вопросу нашего исследования, и там нам была передана уникальная вещь. – Коля сделал торжественную паузу. – В моих руках скрипка Виктора Виттельбрандта с литерой «V» и копия нот композиций, автором которых является сам музыкант.

От обморока Андрея Михайловича спасло только чувство долга.

– Мы должны передать это на экспертизу! – Воскликнул он.

– Несомненно! – Подтвердил Коля.

Все это время я не могла оторвать взгляд от могилы Виттельбрандта. Он мертв, но продолжает убивать и после смерти.

– Вы играете? – Ворвалась я в счастье взаимного просвещения.

– Я? – Андрей Михайлович был в большом оживлении, не понимая, к чему вопрос, он все же восторженно, не успев переменить интонации и все еще переживая радостные новости, ответил. – Конечно!

– Сыграйте нам.

– Что вы? – Он испугался. – Да у меня рука не поднимется.

– Сыграйте-сыграйте. Эта скрипка принадлежит моей семье, а значит – мне. Я вам разрешаю.

– Вы не правы. – Мягко возмутился экскурсовод. – Эта скрипка – культурное наследие нашего региона, если не страны или даже всего мира!

– Всего мира! – Подхватил Коля.

– Почему вы решили, что это настоящая скрипка? – Почувствовав повод вырваться накопившемуся раздражению, я прибавила тон, отчего Коля сразу стал озадаченным и в волнении ловил момент, когда можно было вмешаться. – Никто не проводил экспертизы, вы знаете нас всего несколько часов! Андрей Михайлович, как можно быть так преступно наивным?

– Почему же преступно? – Растерянно отвечал Андрей Михайлович, вздрогнув и смешно негодуя. – Я допускаю возможность. Только она и поможет мне, если вы действительно лжете. Первое, чем историк должен руководствоваться – это жажда истины, и оно же единственное, потому что все остальное убивает первое.

Я молчала.

–Если то, что вы говорите про скрипку – ложь, – говорил он, все более горячась и смотря на оправдывавшегося всем видом Колю, – то и вы, и ваш спутник совершаете подлость перед наукой.

– Мы не лжем! – Фальцетом вырвалось у Коли. Слова Андрея Михайловича сильно задели его. – Оля, скажи!

– Извините меня. – Тихо ответила я. Злость стала еще сильнее, грызла меня изнутри не только завистью и отчаянием, но теперь и угрызениями совести. – Все, что было сказано нами здесь – правда. Посмотрите на Николая. Его взгляд скажет больше в защиту скрипки, чем я.

Я оскорбила Колю, когда сказала, что мы можем солгать. Еще более его обиду обнаружил ответ Андрея Михайловича. Чувствуя возникшее напряжение и ловя на себе недовольные взгляды, я почувствовала, как мое тело начинает дрожать, в голове что-то напряженно сживается и все вокруг расширяется, начиная увеличиваться в размерах. Вид мой не скрывал внутренних ощущений. Я поняла это, когда испуганные Коля и Андрей Михайлович стали говорить со мной, как с испуганным ребенком.

– Оленька, ты нас видишь? – Говорил Коля, фальшиво улыбаясь.

– Что с ней? – Шептал Андрей Михайлович, будто я слышала только избранные фразы утешения.

– Она больна, Андрей Михайлович. Возможно… Вероятнее всего… смертельно.

Коле повезло, что в усадьбе Виктора Виттельбрандта был именно такой экскурсовод. Они оба были добры и наивны, оба верили в невероятное. Рядом с такими людьми приятно быть хорошим человеком или возникает большой соблазн совершить какую-нибудь алчную подлость. Вспоминая те события, сейчас я оправдываю себя тем, что болезнь часто делает нас капризными. Меня раздражало, что, быть может, это последние минуты моей жизни, и я никогда не услышу, как звучит причина моей смерти. Так ли был талантлив Виктор Виттельбрандт? Посмеявшись над его портретом, с осуждением взглянув на его могилу, теперь мне хотелось оценить его творчество.

– Прошу вас! Сыграйте! – Из последних сил молила я в нервном срыве, причиной которого был один единственный потаенный умысел.

– Ну, хорошо. – Сдался Андрей Михайлович. Очевидно, осуждая и заставляя себя, он открыл футляр и замер, как юноша, внезапно влюбившийся с первого взгляда. Дрожавшими руками, затаив дыхание он прикоснулся к скрипке.

Нет, он не взял ее в руки, это она, величественная и надменная, взяла его для того, чтобы сыграть с ним. Возможно, что мой воспаленный разум воспринял тогда это так из-за нахлынувшего припадка, но инструмент, извлеченный из чехла, в тот момент поразил не только меня. Коля с тревогой смотрел на скрипача и скрипку, а один раз, напряженно и испуганно, оглянулся, после чего сказал: «Осторожно». Он сказал так, волнуясь не за скрипку, что вполне могло быть в логике Коли, а за Андрея Михайловича, который, в отличие от нас, был словно на подъеме к вершине наслаждения. Впрочем, я и Коля знали о проклятие, возможно именно поэтому мы додумали мистический фон происходившему.

– Что вас сыграть? – Шепотом спросил у нас Андрей Михайлович.

– В коробке ноты. – Сказала я, почувствовав, как Коля резко встрепенулся и повернул в мою сторону голову.

– Благодарю. – Ответил Андрей Михайлович, достал нотную тетрадь и, положив ее на землю, опустился перед ней на одно колено. – Ну, что ж…

Андрей Михайлович внимательно всмотрелся в ноты, расположил инструмент между левым плечом и подбородком, провел несколько раз смычком по струнам, издав несколько странных звуков, недовольно покачал головой, встряхнул плечами, вновь расположил скрипку в позиции готовности и заиграл мелодию, по которой до сих пор томится мое сердце.

Я почти физически ощущала, как звуки проникают в мою грудь, отыскивая в ней давно застывший ком и распутывая его в длинную прямую линию, мягкую и тонкую, вибрировавшую под влиянием волн музыки, доносившейся справа, из-за спины, витавшей над головой, отзывавшейся вдали, наперебой с ветром. И вот струна натянулась, звуки стали сильнее и чаще. Андрей Михайлович, поглощенный блаженством взаимодействия с мелодией, играл ее все быстрее. Она взлетела вверх и падала вниз, плавно и витиевато или острыми, метающимися из стороны в сторону, углами, и вот я перестала слышать музыку, вместо нее зазвучал громкий женский шепот голос, походивший на змеиное шипение.

– Ты можешь отомстить. – Говорил он. – Согласна ли ты отомстить? Хочешь ли ты жить?

– Хочу. – Отвечала я, до конца не определив на какой именно из ее вопросов, но думать об этом не было времени, потому что звуки вновь превратились в слова.

– Я год даю тебе, дитя, чтобы навечно все исправить. Ты укради, похить меня и будешь жить, и будешь править. Но только сердца, только мысли, дум вольных, разума не тронь. В них нет спасенья, нет в них жизнь. В них смерть, падение, огонь. Молчать теперь тебе опасно. Так отвечай мне, ты согласно?

– Да! – Крикнула я, что было силы. Не понимая, сон то был или реальность, я кричала в ответ неровному, витающему вокруг, голосу.

И шепот исчез. Я обнаружила себя стоящей крепко на ногах под прицелом встревоженных взглядов Коли и Андрея Михайловича.

– Нужно звонить в скорую. – Заключил Андрей Михайлович, вставая с колен и готовясь укладывать в футляр скрипку.

– Ты кричала. – Обеспокоенно сообщил мне Коля. Глаза его спрашивали, насколько я понимаю, что помешалась.

– Не нужно скорую. – Ласково сказала я.– Мне просто на мгновение показалось, что со мной кто-то говорил.

Коля выдохнул и обреченно отвернулся. Мои слова далеко не свидетельствовали о моей нормальности.

– Вы слышали голоса? – В пол оборота спрашивал Андрей Михайлович, аккуратно укладывая скрипку. Было видно, что он не столько боялся за меня, сколько сожалел о расставании с жительницей футляра.

– Нет… – Я запнулась. – То есть… Мелодия, которую вы играли, она была чудесна, словно голоса хора в монастыре, куда я обычно хожу по воскресеньям. Они звучат так, словно поют ангелы. – Я ощущала, что моя речь вновь становится прерывистой и нервной.

– Верно. – Андрей Михайлович закрыл футляр и теперь внимательно смотрел на меня.

Футляр, молча, лежал у могилы, напоминая мне саркофаг. Я говорила, но думала о другом. Случившееся сильно напутало меня, с каждой новой мыслью речь становилась все более странной и лихорадочной. Я действительно слышала голос.

– Нам и правда пора. Завтра к вам приедет Коля, чтобы… чтобы скрипка могла начать свой путь к исторической экспертизе. – Я нервно улыбнулась и почувствовала, как неестественно пожимаю плечами и ломаю руки. – Что же могила? Вы так ничего нам про нее не рассказали.

Развернувшись, я не обнаружила могильной плиты. Повертев головой вокруг, я так и не нашла ее. Будто мы переместились в другое место, хотя все вокруг выглядело по-прежнему, кроме могилы – ее не было!

– Она исчезла. Где она? – Спросила я.

– Могила Виттельбрандта? Она перед вами, Ольга. – Андрей Михайлович выглядел испуганно и вопросительно смотрел на Колю, который растерянно злился.

– Вот она. – Показывал рукой Коля на пустое место.

– А где же обелиск? – Я покраснела, чувствуя себя пойманной с поличным. Видя настороженных Колю и Андрея Михайловича, я рассмеялась. – А! Вот же она. – Я смотрела в сторону, куда показал Коля, делая вид, что вижу мраморную плиту.

– Вам совсем не хорошо. – Сказал Андрей Михайлович, продолжая бросать на Колю тревожные взгляды с каждым разом все более настойчивые. – Приезжайте позже. Я здесь каждый день с девяти утра до восьми вечера.

– Спасибо. – Коля кивнул ему, соглашаясь. – Идем, Оля. Нам действительно лучше сейчас уехать.