Читать книгу Копьево. Остров «Детство». Рассказы - Ирина Никифорова - Страница 9

Белый петух вяло клюет что-то в придорожной пыли. Люсенька сидит на крылечке и смотрит на него. А на что еще смотреть? Напротив крылечка серый сарайчик, по улице с чахлыми деревцами никто не идет. Сегодня во дворе скучно, жарко, все ребятишки убежали на речку. Это далеко, а она еще маленькая, её не взяли, да и ножки у нее устают быстро. Вот и приходится смотреть на петуха.

Из дома доносится стук машинки. Это «мама» «работает». Люсенька начинает думать о «маме», которая нашла её и о другом «доме», где было много ребятишек. Она вспомнила высокий-превысокий забор, длинные коридоры, и комнаты, в которых много кроватей. Еще в «доме» была высокая лестница, и по ней надо спускаться в столовую, где кормят. По коридорам, на прогулке и по лестнице её водила за руку большая девочка. Обычно каждое утро Люсенька крепко хваталась за неё и не отпускала весь день.

Люсенька помнит, как они медленно спускались по страшной лестнице, останавливаясь на каждой ступеньке, а мимо с криками и шумом летели ребятишки, потому, что повариха в белой шапочке кричала громко: «А сегодня всем дам добавки, кто быстро кашу съест». Потом за большим столом все громко стучали ложками, а Люсенька тоже пыталась «быстро», но давилась кашей и всё боялась, что ей не дадут добавки, а потом ей опять захочется кушать, и надо будет долго-долго ждать обед.

Но однажды большая девочка привела её в кабинет, где было много тетенек. Одна из них сказала: «Ну, что я тебе говорила? Смотри, как на тебя походит! Люсенька, закрой глазки! Смотри, какие у неё ресницы!». Люсенька послушно закрыла глаза, старшая девочка еще крепче сжала её руку. Тётеньки о чем-то долго разговаривали, а потом Люсеньке сказали: «Вот твоя мама, она за тобой приехала». Люсенька удивилась. Про мам она слышала часто, и сама «маму» ждала, как и все дети в «доме». И вот она пришла. А что такое «мама»?

Большая девочка страшно выла в кабинете, потому что теперь вместо неё Люсеньку за руку взяла «мама» и увела её из большого «дома».

«Мама» оказалась большой тетенькой со строгим лицом, но добрыми глазами. Она повела Люсеньку в магазин, купила ей новые туфельки и конфет. И магазин, и конфеты, а особенно туфельки Люсеньке очень понравились. Но когда они пошли по дороге, она вдруг увидела знакомый высокий забор. Тогда она упала на коленки, громко закричала, задыхаясь: «Не пойду, не хочу». «Мама» растерялась, но всё поняла. Она подхватила её на руки и твердо сказала: «Больше ты никогда туда не пойдешь, мы идем мимо забора на станцию, там сядем на поезд и поедем домой, где тебя все ждут. Да?». Люсенька кивнула и крепко обхватила её шею. И они стояли так, пока она совсем не успокоилась, а потом пошли на станцию, и пыхтящий «тутукающий» поезд увез их далеко… и от забора, и от большого «дома».

…Рано утром они вышли на станции. К вагону подбежали какие-то люди, черноволосая девочка и несколько мальчишек. Девочка обняла Люсеньку и сказала: «Меня Нина зовут. Как хорошо, что ты нашлась, мы все тебя ждали». И все обнимали Люсеньку. Тётеньки были похожи на «маму», и глаза у них тоже были добрые, и тогда она подумала, что это, наверное, тоже её «мамы».

Два дня она называла «мамой» всех тётенек, которые ласково гладили её по кудрявой голове. Они смущенно улыбались, но первая «мама» строго сказала ей: «Это твои тётки, а мама у тебя только я, потому что мама у каждого одна, и дом у каждого один». «Вот как», – подумала Люсенька испуганно. И стала послушно называть «мамой» только её.

Новым «домом» оказалась большая комната с печкой и темными сенями, которые вели на невысокое крылечко в две ступени. Таких комнат и крылечек было ещё несколько. И все они вместе назывались одним странным словом – «барак».

Оказалось, что в «бараке» живет много людей, и тетка Арина с Ниной и мальчишками. Но у них в комнате стоял только стол, лавка, да сундук, а у «мамы» «дома» еще стулья, комод в углу и большая кровать. На ней подушки горой с белыми «накидушками». А еще перед окном – большая машинка на толстых ножках. Если машинка быстро стучит: «Тух-тух-тух, тух-тух-тух», значит мама «работает».

Утром Люсенька обычно просыпается под этот стук. Она натягивает на голову одеяло и лежит так еще немного. С «мамой» хорошо. Она уже знает, что как только позовет: «Мама!», та тотчас поспешит к ней, поможет одеться, умыться, а потом поставит перед ней на стол жареные яички или пирожки, или большую тарелку какой-нибудь каши. Люсеньке особенно нравится желтая пшенная, потому что «мама» щедро поливает её маслом из большой бутыли, а еще посыпает сахарком. Масло медленно растекается ручейками, и ложкой можно черпнуть там, где слаще. Вкусно, и никто не торопит, и не страшно за «добавку».

А еще ей нравится, что теперь у неё есть своя большая кружка – синяя с белыми кружочками, в которую ей молоко наливают. И не только кружка, у неё есть теперь свои игрушки, книжки, мячик и разные бутылочки из-под духов, а главное – самая красивая кукла, которую можно раздевать и наряжать в разные платья. «Мама» сшила много платьев кукле из лоскутков, и Люсе тоже сшила платья. «Мама» всё умеет.

И с «мамой» не страшно вечером, когда за окошком становится темно. Светит керосиновая лампа, «дом» наполняется разными звуками. Теперь Люся знает – «мама» рассказала – что в печке «щелкают» угольки, а суп в кастрюле «булькает», а картошка на черной сковородке «шкварчит». Печку надо «топить», а когда протопится – оттуда надо выгрести золу. Люсенька любит смотреть, как «мама» берет железную палку – «кочергу», и сыплет золу в железный совок. Иногда выскочит из печки вместе с золой еще живой уголек, упадет и рассыплется яркими искрами.

После ужина «мама» обычно читает ей книжку с картинками или говорит: «Давай, почитаем письмо от папы». Она достает железную коробку из верхнего ящика комода. В коробке несколько бумажных треугольников. Бережно развернув один из них, она негромко читает вслух. «Папа» всегда пишет, что очень рад, что его Люсенька нашлась, спрашивает, как она кушает, как растет, а еще пишет, чтобы не волновались, всё у него хорошо, и про дом, который он непременно построит для Люсеньки, когда приедет. А потом они ложатся спать, и Люсенька прижимается крепко к «маминому» теплому боку. Хорошо! Теперь у неё есть и «мама» и «дом», и ребятишки во дворе, и тетки, и даже этот петух, и…

Смотри, совсем девчонка сомлела на солнце…

– Это Линина, што ли, «приёмышка»?

– Она, она, сиротинка. Чистый одуванчик: голова большая кучерявая, глазищи огромные, а ножки худенькие, кривые, всё на крылечке больше сидит.

– Рахит. Ниче-ниче, были бы кости – мясо нарастет. Выправится, еще первая красавица будет! Молодец, Лина, смелая!

– А чего ей не взять сироту, раз не дал им Бог детишек с Григорием. Арина рассказывала, што они давно порешили взять девочку. А потом сродственница ихняя при детском доме в Ачинске устроилась на работу. Вот и отписала им, девочка, мол, есть маленькая, на Лину шибко лицом похожая. Правда, пока бумаги делали, с Григория «броню» сняли – не видал дочку-то ещё, зато Лина теперь не одна. Бегает с ней, как молоденькая. Хош племяшей «полна коробочка», а всё одно – своего родного хочется.

– Зинка Вольных тоже мальчонку привезла, и Парфеновы сразу двух пацанов забрали. Говорят, ужасть, што творится. Везут и везут сиротинушек цельными вагонами в Сибирь. Клич кинули, многие берут ребятишек. А чего? Где двое – там и трое прокормятся.

– Дак чего им не взять? А куда возьмешь, коли своих четверо? Не знаешь, што им в рот положить. А потом и боязно. Прикипишь к нему, а война закончится, родитель какой объявится. Тогда што?

– Ну, и што с того? Объявится кто живой сродственник – можно поладить. А так-то нам грех жаловаться. Огороды, вон, растут, картоха, живность. Не под бомбежками живем.

– Слышь, Арина говорила, што эта не с эвакуированных похоже, а с довоенных…. Видать «политические» родители-то были. Помнишь, поляков ссылали? Их …, а ребятишек в детдом. Метрики-то пустые были у девчонки – ни отца, ни матери не вписано. Даже рождение ей Лина своё поставила.

– Ой, тише ты! Арина-болтушка, скажу ей. А то укоротят язык… Политические или нет, нету нам дела, дети не в ответе.

– Да… жалко их. Вон, как жисть ихние судьбы перемалывает. Утрачиваются корни. Ладно, ежли свезет, как этой, а ежли нет? Вырастут, куда голову преклонить? Намыкаесся по жизни без отца-матери. Да еще война эта проклятущая. Мой как ушел, еще ни одной весточки не было…

– Ладно, запричитала, напишет. Где им там письмы-то писать, когда бои, вон, какие! Ничего! «Перемелется – мука будет».

Разговор тревожит Люсеньку, она хочет открыть глаза, но они почему-то не открываются…

– Ой, Лина, здраствуй! – слышит она. – А мы глядим, спит «приемышка» твоя.

Сквозь сон Люся слышит, как мама негромко, но сердито и твердо говорит:

– Какая еще «приемышка»? Чтоб я этого больше не слышала. Это моя дочка, моя и Григория. Так и запомните!

– Ага! Ага! – быстро отвечают голоса.

Сильные мамины руки подхватывают Люсю.

«Мама», – бормочет она, – моя мама, – и, успокоившись, засыпает в её крепких объятиях. Мама уносит её в прохладный дом.

Петух, наклевавшись, тоже спешит в тень крылечка, спасаясь от зноя. Стоит жаркое лето 1942 года.