Читать книгу Меж троном и плахой. Исторический роман - Ирина Николаевна Павлычева - Страница 11

Прибывали с каждой минутой. Вновь появлявшиеся сдержанно здоровались, невнятно переговаривались, обменивались знаками, сигналами, жестами. Замелькали офицеры, пожаловало духовенство. Продолжался обмен приветствиями, грозными взглядами, словами скорби, печали, радости, и при этом все что-то или кого-то искали глазами… Недоставало Меншикова. Светлейший просто не мог не быть здесь, однако, не появлялся, не хватало еще некоторых, что было странно, но не озадачивало и не тревожило так, как отсутствие князя Александра Даниловича.

Нагнеталось тяжелое противостояние. Обстановка достигала предельного напряжения. Чаще и чаще то тут, то там слышались фразы: «… да, их жалкая кучка!» или «…и древностью рода и количеством превосходим…”, «Петр II»…

Василий Лукич и Алексей Григорьевич Долгорукие как бы невзначай сошлись вплотную. Одними губами Алексей спросил:

– Что, князь Долгорукий, Василий Лукич? Как на дело смотришь?

И получил едва слышный ответ:

– С надеждой, князь Долгорукий, свет-Алексей Григорьевич. Наших тут подавляющее большинство. По шепоткам слыхать, что Петру II на троне быть, если ничего непредвиденного не произойдет. Твое мнение?

– Уверен.

– Рад, рад слышать… Видать, светлейший тоже не сомневается, что к их высочествам бегал на поклон, – хмыкнув, отозвался князь Василий.

– Да уж коли их светлость так чудить начали, стало быть в полной беспомощности пребывают, вона, даже нос высунуть ему боязно! – на этих словах братья разминулись.

На самом деле своими радужными прогнозами и шутками братья лишь желали подбодрить один другого. Отсутствие Меншикова пугало и настораживало их несказанно. Да, то что было на поверхности трудно оценивать иначе, как победу, но не было светлейшего, значит, идут какие-то подводные течения, иначе быть и не могло, но было бы куда легче столкнуться с ним в лоб, а то думай-гадай, чем он сейчас занят. Ставки-то уж больно не равны. Они Долгорукие в случае провала останутся, как говорится, при своих, если, не полезут на рожон, а он теряет все: власть, положение, состояние, жизнь, да и семье и близким его не поздоровится. Посему от него было легко ожидать наиотчаяннейших поступков, и чем дольше он не казался на глаза, тем более угрожающим воспринималось его отсутствие.

Страсти разгорались. Сторонники Петра Второго честолюбивые и знатные по рождению люди, натерпевшиеся в тени, безвестности, в безвластии и подчиненном положении бесконечно долгие годы петровского правления, всеми фибрами души страстно вожделели перемены. Представлялось, счастье так близко, так возможно, рукой подать. Но опаска нарастала с устрашающей силой и скоростью: противоборствующие не сдадутся без боя и сражаться будут до последнего, несмотря на то, что их позиция заранее проигрышная, а скорее именно поэтому. На какие отчаянные действия их толкнет безысходность?!! Что за лихие шаги они предпримут при том, что отступать многим из них предстоит только на плаху?!! У НИХ нет шансов, но что ОНИ будут делать?!! Подобные вопросы мучили собравшихся ничуть не меньше, чем нестерпимое желание ухватиться за власть… Сюда же прибавлялась жгучая горечь утраты, чувство, которое многие не предполагали ощутить в себе в связи со смертью Петра и тем ни менее… Гремучая смесь сильнейших и разнообразнейших эмоций наполняла и наполняла зал и, казалось, давно перевалила возможные пределы… Меншикова не было, зато из внутренних покоев появился Бассевич, его встретили холодными и презрительными взглядами, уж больно много на себя брал последнее время при дворе этот гольштинец. «Теперь придется тебе поосадить коней, мил человек, да и убираться к себе в Гольштинию», – замелькало во взглядах и ухмылках окружающих. Не смущаясь, с видом исполненным достоинства, граф, пересекая зал, направился к Ягужинскому, подошел вплотную и, понизив голос, с крайне секретным видом, но так, чтобы любой желающий мог расслышать хотя бы суть, Бассевич «зашептал» на ухо растерявшемуся обер-прокурору:

– Примите награду, господин Ягужинский, за предостережение, сделанное вами вчера. Уведомляю вас, что казна, крепость, гвардия и армия, Синод и подавляющая часть Сената – в распоряжении императрицы, даже здесь ее сторонников больше, чем можно полагать. Передайте тем, в ком вы принимаете участие и посоветуйте сообразовываться с обстоятельствами, если они дорожат своими головами.

У Ягужинского даже не было времени поразмыслить, не провокация ли это, понятно было лишь одно, что раздумывать некогда, и плавно переместившись к своему тестю, графу Головкину, он забормотал:

– Граф, будьте осторожны, – сила и власть в руках Екатерины.

Бутурлин, скромно и тихо пристроившийся у окна, внимательнейшим образом проследил, чтобы весть обошла большинство собравшихся, и, обменявшись взглядами с Бассевичем и Толстым, прислонился лбом к стеклу, – таков был условный сигнал. Тотчас за стенами дворца раздается барабанный бой, причем, сразу со всех сторон, что позволило сообразительным и опытным присутствующим мгновенно понять, – дворец окружен гвардейскими полками. Опять пробежали шепотки, на сей раз панические: «что такое?», «никак мы в окружении?», «западня!?», «теперь держись!», «уж не готовятся ли нас всех взять под стражу?»

Два князя Долгоруких снова невзначай сомкнулись.

– Считай, мы в ловушке, ну и прыть у некоторых. Поберегись, одно неловкое движение и дверца захлопнется, – уголком губ шепнул Василий Лукич братцу.

– Не многовато ли мы трусим? Не на пушку ль нас берут? – захорохорился Алексей Григорьевич: ощущение уплывающего из-под самого носа величия доводило его чуть не до умопомрачения.

– Вот именно – на пушку! Гляди! Геройствуй в меру! – бросил князь Василий и отстранился.

Тем временем остальные вышли из первого шока. Раздался зычный голос Репнина:

– Что значит сие, кто осмелился распоряжаться гвардией помимо меня?! Разве я боле не главный начальник полков?

Отозвался доселе смирный Бутурлин:

– Приказано мною. Без всякого, впрочем, притязания на ваши, князь, права. Я имел на то повеление императрицы, моей всемилостивейшей государыни, которой любой верноподданный обязан повиноваться и будет повиноваться, не исключая и вас.

Репнин не нашелся, да и не успел ответить, ибо едва отзвучали слова Бутурлина, в зал вошли Меншиков, Екатерина, поддерживающий её принц Гольштинский и еще целая свита приближенных. Не оставляя шанса собравшимся даже перевести дух, Екатерина, ответив на холодные поклоны, заговорила:

Несмотря на удручающую меня непомерную горесть, я пришла к вам, мои любезные, с тем, чтобы рассеять вполне справедливые опасения, которые предполагаю с вашей стороны, а именно, того, что власть теперь может перейти в руки ребенка. Хочу уведомить вас, что согласно воле моего возлюбленного, дражайшего покойного супруга, который, разделяя со мной трон, собственноручно возложил на меня корону, готова посвятить оставшиеся мне дни трудным заботам о благе монархии и всеми силами стараться воспитать Великого Князя так, чтобы он сделался достойным того, кого мы теперь оплакиваем.

Без паузы, перекрывая последние слова Екатерины, не давая никому опомниться и вставить слово, громогласно вступил Меншиков:

– Виват Государыне Императрице Екатерине I! Виват! Виват!

Выкрикивая здравицы, светлейший чутко отслеживал всех и каждого. Да, как и ожидалось, подхватили не поголовно, а из тех, что подхватил, многие без должного восторга. Пока дело шло по задуманному, и Меншиков продолжил:

– Матушка, Государыня-Императрица, позволь поблагодарить тебя за столь благое и важное объявление.

– Благодарим, благодарим! – не слишком стройно затянули присутствующие.

«Продвигаемся, теперь пора отдать должное соблюдению приличий», – подумал Меншиков и обратился к Макарову:

– Господин кабинет-секретарь, скажите нам, не сделал ли покойный Государь какого-нибудь письменного распоряжения и не приказывал ли обнародовать его?

– Нет, – раздалось в ответ. – Однако его намерения в свое время были выражены с такою торжественностью, которую нельзя было бы придать никакому письменному акту.

– Совершенно с вами согласен, впрочем, как и всё почтенное собрание, – продолжил Меншиков. – Посему в силу коронации императрицы и присяги, которую чины ей принесли, словесному завещанию государя нашего, которое он доверил своим приближенным еще в 1722 году, и благодаря милостивому согласию ее величества, Сенат может провозгласить ее государынею и императрицей всероссийской с тою же властью, что имел государь, ее супруг. Полковник Бутурлин, объявите о сем гвардейским полкам, не-то, боюсь, что они уже теряют всякое терпение. Пусть узнают, что их упования на матушку-императрицу сбылись, да грянут громкое «ура». А вам, господин Макаров, полагаю, надлежит заняться составлением манифеста. Ну и раз все решилось, мы, здесь присутствующие, можем заново принести присягу нашей всемилостивейшей монархине.

Бутурлин бросился выполнять данное ему поручение немедля, и загодя проинструктированные гвардейцы разразились громоподобным «ура» прямо среди речи светлейшего, так что тот договаривал в паузы между многократными возгласами.

– Вот и гвардия выплескивает свою радость, узнав о вожделенном для нее разрешении ситуации. Давайте подхватим, друзья! Гип-гип!

Сквозь жидкое «ура» в зале опять зазвучал голос Репнина:

– А не имеет ли смысл объявить императрицу не правящей монархиней, а регентшей при малолетнем царе Петре II?

«Ура!» резко оборвалось.