Читать книгу Елисейские Поля - Ирина Одоевцева - Страница 16

Вера протягивает Люке пять франков:

– Вот возьми. Иди в кинематограф.

– В кинематограф? – изумляется Люка.

Неужели Вера хочет доставить ей удовольствие? Нет. Тут что-то не так.

Люка прячет деньги в карман.

– Спасибо, какая ты добрая. Завтра как раз дают очень хорошую фильму.

– Нет, не завтра. Иди сегодня.

– У меня много уроков. Я не успею приготовить.

– Глупости. Если не успеешь, напишу тебе записку. Ну, беги.

– А все-таки я бы лучше завтра…

Но Вера сердится:

– Уходи. Слышишь, уходи сейчас же. Противная девчонка. Вечные капризы.

– Верочка, чего же ты злишься? – Люка уже надевает пальто. – Дай только еще франк на метро обратно.

Вера бросает два франка на стол.

– Скоро ли ты? Опоздаешь.

Люка бежит вниз по лестнице. Хорошо бы подежурить у дома, проследить, кого Вера ждет. Но тогда и в самом деле опоздаешь…

Вера взволнованно ходит по столовой.

– Он сейчас придет, мама. Я знаю, это ни к чему. И все-таки. В последний раз. Я хочу, чтобы дома, у нас. Но ты, пожалуйста, не выходи.

– Хорошо, Верочка. Только напрасно ты себя мучаешь. Ведь ничего не выйдет.

– Ну да, да, да. Я знаю. Но все-таки. Вдруг я ошибаюсь и он действительно любит меня.

В прихожей звонок. Вера торопливо приглаживает и без того гладкие волосы:

– Мама, уходи. Это он, – и бежит открывать.

Екатерина Львовна закрывает дверь в столовую, на носках подходит к креслу, садится, берет книгу. Но буквы сливаются и прыгают.

– Он сделал мне предложение…

– И ты, конечно, отказала?..

– Нет. Я не отказала. Я хотела спросить тебя.

Екатерина Львовна переворачивает страницу, несколько раз читает одну и ту же фразу. Не слышать бы, но так близко за стеной.

Она прижимает руку к груди. Бедная Вера, как мучается. А она, ее мать, не может, не умеет помочь.

Голоса переходят в шепот, нельзя разобрать слов. Это еще тяжелее. Екатерина Львовна подходит к самой двери, прикладывает ухо к замку. «До чего дошла. Подслушиваю».

Все тихо, и вдруг… Что это? Будто всхлипывание. Екатерина Львовна уже берется за ручку. Надо утешить, успокоить Веру. Нет, нельзя. Она ничего не может сделать для дочери. Только подслушивать, только плакать. Как будто от ее слез Вере легче.

За дверью продолжают шептаться:

– Что? Что? Твоей любовницей?..

Ответа нельзя разобрать.

– Вы… Уходите, сейчас же уходите. И чтобы я вас никогда больше не видела.

– Но Вера…

– Уходите, уходите, – уже кричит Вера. – Да уходите же. Мама, мама, выгони его. Выгони…

Дверь в прихожей хлопает.

Екатерина Львовна входит в столовую. По щекам ее бегут слезы, она протягивает к дочери дрожащие руки:

– Верочка…

Но Вера холодно смотрит на мать, и лицо совсем спокойно, только немного бледнее, чем всегда.

– Мама, я выхожу замуж за Владимира Ивановича. Я пойду вниз, позвоню ему. Ты довольна?

Она идет в прихожую, но на пороге останавливается:

– А может быть, не стоит?.. – и через плечо смотрит на мать все так же спокойно. – Может быть, лучше в окно выброситься? А, как ты думаешь?

– Вера, что ты говоришь? Господь с тобой.

Вера коротко смеется:

– Я пошутила. Честное слово. Я не выброшусь в окно. Я трусиха… Я выйду замуж. Хотя это, может быть, еще страшнее.

Екатерина Львовна остается одна в столовой. Вот и исполнилось ее желание. Вера невеста. Но как грустно, как тяжело. Она вытирает слезы и крестится. Потом быстро расставляет чашки на столе. Руки все еще дрожат, и чашки жалобно звенят. Зачем она это делает? Кому нужны эти чашки? Разве будут пить чай?.. Вера возвращается.

– Мама, он сейчас придет. Он так обрадовался, даже смешно. Глупый человек. Он думает – счастье. Он думает – любовь. А на самом деле… – Вера пожимает плечами. – Пойдем, мама, помоги мне одеться. Я хочу встретить его в белом платье, настоящей невестой…

Через четверть часа приходит Владимир Иванович, счастливый и растерянный.

Екатерина Львовна впускает его.

– Я так рада, – говорит она, целуя его в лоб.

Глаза его блестят из-под очков.

– Это самый счастливый день моей жизни.

– Надеюсь, что вы теперь всегда будете счастливы. Верочка… это… твой жених.

«Мой жених… – Вера стоит перед зеркалом в белом широком платье. Глаза смотрят печально и удивленно, рот кажется совсем невинным, и руки беспомощно опущены. – Мой жених, – повторяет она. – Я невеста… – Она улыбается себе в зеркале. – Здравствуй, невеста». А о нем, об Арсении, она больше не будет думать. Кончено. У нее жених. Но сердце больно сжимается, боль бежит от сердца к ногам, к рукам, к горлу, и хочется кричать от тоски. Но нельзя. Там, за стеной, ее жених. Он не должен знать. Никто не должен знать…

Она выходит в столовую, протягивает руку Владимиру Ивановичу:

– Володя… – Голос ее звучит тихо и нежно, и лицо розовеет от смущения. – Вы можете меня поцеловать.

Он касается губами ее щеки и закрывает глаза:

– Господи, как я счастлив…

Все молчат. «Что бы ему еще сказать», – думает Вера. У Екатерины Львовны встревоженное лицо. Круглые часы громко тикают.

Владимир Иванович вдруг становится веселым и шумным.

– Вот увидите, какой я теперь буду, – говорит он, шагая по маленькой столовой. – Вот увидите. Я хочу, Верочка, чтобы вы гордились вашим мужем. Я весь мир переверну.

Вера смеется:

– Ну конечно перевернете…

– Вы знаете, на нашем заводе… Меня так ценят. Я…

Вера улыбается, не слушая. Вот он какой. А она и не знала. Разговорчивый. И чем-то гордится. Она думала, робкий, тихий. А он вот какой.

Ей становится скучно.

– Послушайте, Володя. Поедем ужинать. Куда-нибудь, где цыгане. Хорошо?..

– Что ты, Верочка? Как можно к цыганам? Вас благословить надо. А ты к цыганам…

– Ну и благослови, если надо. Но ты ведь, наверное, сама не знаешь, как благословляют. Только поскорей. А потом поедем. Я хочу веселиться…

Ресторан. Шампанское. Женщины в светлых вечерних платьях. И все смеются, и всем весело. Или, может быть, притворяются, что им весело. Но Вере грустно, и нет сил притворяться. Она ставит локоть на стол, голова легко кружится, и все кругом кажется смутным и странным.

Цыгане на эстраде. Старые цыганки в пестрых шалях. Какие у них толстые ноги, а цыганки должны быть стройные и молодые.

поют они гортанно и страстно.

– Как грустно, – вздыхает Вера. – А я хотела веселиться. Зачем мы приехали сюда?

– Если вам не нравится, поедем в другое место. В какую-нибудь французскую буат[2]. Там веселее.

Но Вера качает головой:

– Нет. Останемся. Они хорошо поют. И разве есть место, где мне будет весело?.. Налейте мне еще.

– Верочка, ты слишком много пьешь.

– Оставь, мама. Слушай лучше.

Вера пьет, закинув голову, и ставит пустой стакан на стол.

– Не мешайте мне сегодня жить, – повторяет она медленно. – Но ведь мне никто не мешает. Никто. И все-таки я не могу жить. Ах, лучше бы я умерла.

– Вера, что ты говоришь… – испуганно шепчет Екатерина Львовна. – Не пей больше.

– Ты думаешь, я пьяна? Нет. А может быть, и пьяна, я не знаю. Пусть туман колышется. Видишь, как он колышется. Или это дым от вашей папиросы? Отчего вы молчите, Володя? Вам тоже грустно? Хотите выпьем на «ты»?.. Жених и невеста всегда на «ты».

Она протягивает ему стакан, чокается.

«Надо сказать, что-нибудь неприятное», – и смотрит ему прямо в глаза.

– Я не люблю тебя и никогда не полюблю.

Он роняет стакан, шампанское течет по скатерти, на Верино белое платье.

– Глупый, – смеется она, захлебываясь, волосы падают ей на лоб, – какой глупый. Я нарочно.

Он вытирает ее колени салфеткой:

– Ты пошутила?..

– Ну конечно. Конечно…

поют цыгане.

Вера слушает. Лицо ее снова становится грустным.

– Конечно я пошутила. Но слушай. Я не знаю… Может быть, ты все-таки будешь несчастным со мною. Даже наверно будешь несчастен. Мне очень жаль вас, Володя… Но что же я могу?..

– Вера, не пей больше.

– Ах, мама. Оставь. Сама не пей, если тебе не хочется. И я больше не обязана тебя слушаться, раз я невеста. – Она смеется. – Кончилась твоя власть надо мной. Правда, Володя?..

Цыгане уходят. Теперь вместо них на эстраде негры. Гавайские гитары щемяще и томительно звенят.

– Что же это такое? – растерянно оглядывается Вера. – Будто нарочно. Я хочу забыть, смеяться. А они нарочно выворачивают мне душу.

Из-за столиков встают пары, кружатся, медленно раскачиваются.

– Верочка, пойдем танцевать.

– Танцевать? – удивленно переспрашивает она. – Разве можно танцевать, когда сердце разрывается? Надо сидеть тихо и слушать. Дай мне папиросу. И все-таки… – Она кладет теплую ладонь на его руку. – Я постараюсь быть тебе хорошей женой, Володя…

Он целует ее пальцы.

– Смотри, – вдруг говорит она, вытягивая шею. – Какая у нее шуба, у той черной у окна. Я редко видела такую красивую. Ах какая. – Глаза ее суживаются от зависти. – Какая чудная.

Владимир Иванович наклоняется к ней:

– Тебе очень нравится, Верочка?

– Еще бы. Вот вопрос. Посмотри, какая пушистая.

– Раз тебе так нравится, надо будет тебе такую же купить.

– Мне?.. – Ее брови удивленно поднимаются. – А ты знаешь, сколько она стоит?..

Но он спокойно улыбается:

– Раз тебе нравится…

– Ты… Ты серьезно?

– Конечно. Завтра же утром пойдем выбирать.

Но она все еще не верит:

– Ты смеешься надо мной. Я даже мечтать никогда не смела. Ведь у меня на пальто кролик.

– А завтра у тебя будет белка. Самая лучшая. Какую захочешь.

– Завтра?.. Такая широкая, с огромным воротником, на парчовой подкладке?.. Правда? Ах, как я рада, какой ты милый.

Она громко хлопает в ладоши.

– Верочка, не шуми, – успокаивает Екатерина Львовна. – На нас смотрят.

– И пусть смотрят. Пусть. Ты только подумай, мама… Завтра с утра пойдем покупать. Ах, Володя, теперь я знаю, ты меня любишь. И мне очень, очень весело. И это все вздор. Мы наверно будем счастливы. Я танцевать хочу, Володя. Ах, как мне весело. Как весело…