Читать книгу Юлий Даниэль и все все все - Ирина Павловна Уварова - Страница 3

Родители его были необыкновенны. Уж во всяком случае мать. Минна Павловна.

Если книга интересная, обед не готовила.

– Юлик, тебе обедать не хочется? А то там сосиска…

Иногда спохватывалась проверить школьные знания.

– Ну-ка, что вам задали на завтра?

– На завтра нам задали про земляного червя.

– А ну, расскажи!.. Вот молодец! Ну, иди играй, а я почитаю, такая интересная книжка!

К слову сказать, она работала библиотекарем, что подкармливало и страсть к чтению. А на другой учебный год вдруг опять:

– А ну-ка, расскажи, что вам задали на завтра?

– На завтра нам задали про земляного червя!

Но школу Юлий все же навещал, и по дороге в Большевистском переулке задирал голову, чтобы приветствовать каменного рыцаря в нише старого доходного дома. И успевал отдать честь, трижды топнув по решетке водостока. Мушкетер, одним словом. Он меня водил, показывал и рыцаря, и водосток на Чистых прудах.

Все же, что там ни говори, в школу бегал. Хотя удирал оттуда более прилежно. Во всяком случае, во время суда над ним учительница литературы собиралась писать в Верховный суд: не мог ничего дурного сделать человек, в детстве так любивший литературу.

Минна работала в библиотеке мукомольного комбината. Там же работал, да еще и значился в больших начальниках отец Бориса Исааковича Зингермана, моего будущего… – как сказать? мэтра? покровителя? друга? – всё вместе, но не будем отвлекаться.

Минна Павловна была с ним (с отцом) очень дружна и попросила устроить своего Юлика на лето в лагерь на роль пионервожатого, прямо скажем, мало ему подходящую. Ну чего не сделаешь для милой женщины, такой веселой и легкой. И привлекательной, черт возьми. Так юный Боря Зингерман, в будущем один из самых авторитетных театроведов, встретился в летнем лагере с Юлием, да и пошел в пионеры, как сам вспоминал, поскольку уверовал в своего пионервожатого.

И это он привел ко мне Соню[1]: «Буквально на неделю, Ирочка! Честью клянусь». Ох, поберегли бы вы честь, Борис Исаакович: Соня со мной прожила шесть лет – со мной, с Павлом[2] и с Юлием. Хорошая у нас была семья! Правда же, очень хорошая.

Однажды Минна Павловна сказала Юлику: «Мы мешаем папе работать. Поэтому он теперь будет жить и писать в другом доме. А ты сможешь к нему заходить».

И ведь не дурак был мальчик, а сколько времени прошло, прежде чем он понял: у отца, встречавшего его в бархатном халате с кистями, в новом доме другая жена.

После смерти Юлия она меня разыскала, Слава, последняя страсть его отца. Юная гордая полячка. Разыскивала много лет Юлика – и вот опоздала.

– О господи, да я о вас знаю! Мы тоже вас искали! Юлик так помнил вас – Слава… как дальше?

– Просто Слава.

Да нет, она была не просто Слава… Хороша была так, как бывают только юные польки. Вот и потерял голову стареющий Марк.

Вспоминала: когда они, еще любовники, не имели пристанища, явились ночью к Минне и Юлику, которых, между прочим, Марк бросил, как сказал бы хор обывателей. Но только не Минна. Встретив ночных гостей, захлопотала: «Ох, Марк, как ты устал! Садись скорее, я сниму твои ботинки, Юлик, согрей воду и тазик принеси. Да вы садитесь, чаю?.. Только вот у нас к чаю ничего нет».

Когда хоронили Марка, не дожившего до старости, писательская братия взялась ненавидеть юную польку: это из-за нее, это все она… Еврейские писатели в этом пункте сплотились, как никогда, явив собою дружное единство. Тут Минна Павловна подошла к ней, обняла, и взяла под свою защиту.

(Даже если поздняя любовь и сократила жизнь Марка Мееровича, или Марка Даниэля – как ни кощунственно, следует сказать: слава богу! Не дожил до уничтожения еврейских писателей, всех скопом. Не дробили кости, не вырывали золотые коронки.)

С годами Минна Павловна жизнерадостности, кажется, не потеряла. Однажды в нее влюбился молодой кто-то из Юликовых фронтовых друзей, предложение сделал! Она было и согласилась. Только вдруг: ой, как же так, я ведь Марка люблю. Нет, ничего не получится.

Потом, потом, когда жили на Маросейке в двух крошечных комнатках Юлий, Лара, Санька[3] и бабушка, что-то в Минне надломилось. Свет покинул ее, и душа все глубже уходила во мрак болезни. Умерла она в больнице и всю жизнь Юлика приходила к нему ночами ссориться и упрекать. Она и стояла, видимо, в ногах его постели в последнюю минуту, и он ее увидел, я это поняла. Увидел, изумился, и было это последним, что показала жизнь.

Но я не о том хотела рассказать, я – о женщине изумительной и неповторимой, которая была одарена талантом великой любви, а с этим без таланта не справиться. О Минне Павловне. И прежде чем расстанусь с нею, скажу еще.

Это она, профессиональная, можно сказать, читательница, вычитала у самого Гофмана псевдоним своему Марку: Даниэль…

Плохо ли? Одно звучание слова чего стоит! Даниэль, Даниэль! А кто он там, у Гофмана, этот самый Даниэль, это не интересовало ни Минну, ни Марка. Вот ведь! У писателей псевдонимы обычно полны скрытого значения, а тут – один звук. Но зато завораживающий. Дани-эль…

Как-то я писала рецензию на книгу «Русский круг Гофмана», и так она меня завлекла, что не удержаться было – вписала в русский круг Марка Мееровича: «с тех пор на Руси пошли Даниэли».

Сегодня пошел уже четвертый круг Даниэлей, потомство разнообразное и высокого свойства – все. Только никому это легкое звание «Даниэль» так не в пору, не в масть, как оно было Юлию.

Легкость. Плавность. Иной удельный вес, чем положено в наших широтах. Слово Гофмана «Даниэль» пришлось ему в пору, как… как башмачок Золушке. Хрустальный, между прочим.

Наконец, последнее.

Я разбирала фотографии, принесенные Юлием в большом пакете. Тут вошла в комнату тетя Маруся Мейстрик из Ташкента, дальняя моя родня. А я как раз фотографию Минны держу в руках, где ей лет восемнадцать…

– Тетя Маруся, на кого похожа эта девушка?

– Что ты мне голову морочишь, это же Вера! Твоя мать. Ты что же, родную мать не узнаешь?

Значит, не показалось мне, значит, так и есть. Похожи они, мама его и моя. В какой-то момент юности промелькнуло, показалось это сходство – и ушло. Но ведь было же!

* * *

Про мать Юлия писать было легко, будто я ее видела на самом деле, наяву. Но отца Марка Мееровича Даниэля вижу только на фотографиях. Красив. Вальяжен. Благороден. Я по существу ничего о нем не знаю.

Переплела все его книги, были они бумажные, в масть времени – поспешные. Поспешно изданы, торопливо переведены с идиша и порядком растрепаны. Может, и написаны торопливо. Запомнилась книга о Юлюсе из литовского подполья. Юлик и назван в его честь.

Юлий об отце говорил редко и вспоминал мало. Тайно от Юлия стремилась я понять этого человека, потому уговорила посетить два еврейских дома, где того могли помнить и где меня знали прежде. На пороге называю фамилию моего спутника (в те времена «Даниэль» – это пароль, проверка). Лица почтенных мужей подвергались мгновенному затмению, их жены всплескивали руками: «Марк!» Эти женщины всё еще были красивы и Марка вспоминали мгновенно.

За столом хозяева хотели заговорить на идиш, Юлий объяснил – языка не знает. Как же так?

Вы можете подумать это «как же так» к нему относилось? Нет. Ко мне. Они уже поняли – Юлик для упреков не создан, а я могла бы выучить язык, чтобы читать Марка в подлиннике.

Эти женщины вспоминали Марка хором. Хорошо вспоминали. И мужья их не хмурились.

Еще я привела Юлия к Тышлерам. Услышав пароль «Даниэль», Александр Григорьевич обрадовался. И Флора, всегда меня упрекавшая (не так пишу о Тышлере), улыбалась сердечно. Тышлер вспоминал Марка с яркостью и, конечно же, талантливо. Только мне загадочность Марка Даниэля не открылась ни капли. Разве что выяснилось: жены у него были необычные, и не только Минна.

От Юлика же мне порядком влетало: «Перестань искать мне родственников!» Я обещала. Но родственница Алла Шабун сама нашлась, ей-богу. Я ни при чем. Тут уж расскажу, не удержаться. Тем более – сюжет мистический.

У меня была почечная колика, а тут сын, Павлик, должен был поступать в институт, – я ей сказала: потом придешь!

Потом она и пришла – и меня по «скорой» в больницу. В палате говорили: «Индианку привезли – желтая и волосы темные». Какая-то пациентка засуетилась. Воды принесла и сестру заставила мне укол сделать. Я заснула, а утром благодарю ту женщину – она маленькая, подвижная, чуть хромает. На мою благодарность отозвалась неожиданно:

– Ну что вы! Вас вот привезли, а я уснуть не могла, что-то разволновалась. Родственников вспомнила. Юлика Даниэля. Лару…

Ну конечно же, Юлика ждал сюрприз, он навестить пришел меня – и вдруг: Алка? А ты что тут делаешь, и так далее. Шестиюродные.

С Аллой я потом встречалась, обожгло меня ее узнавание. Да нет, никаких признаков ясновидения не наблюдалось. Что ж это было? Не знаю. Но разве мы были похожи? Лара – Юлий – я?