Читать книгу Неотправленное письмо - Ирина Серебренникова - Страница 4

Я Петербургу посвящаю стих —

Любимцу и ветров, и вод морских

Под северным жемчужным небосводом.

Прекрасен он в любое время года.

Я Петербургу посвящаю стих.

Любимцу и ветров, и вод морских,

Творцу судеб и малых, и больших,

Родному городу, которому нет равных,

Хранителю дел и традиций славных,

Любимцу и ветров, и вод морских.

Под северным жемчужным небосводом

Рождённому дыханием свободы

Среди болот и горестей людских

В наследство поколеньям молодых

Под северным жемчужным небосводом.

Прекрасен он в любое время года:

Когда слышны ночам июньским оды,

Иль город тонет в золоте листвы,

Иль обновлён зимой наряд Невы —

Прекрасен он в любое время года!

Я Петербургу посвящаю стих,

И пусть мой голос не звучней других,

Единственному городу на свете,

Шагнувшему в четвёртое столетье,

Я Петербургу посвящаю стих!

Что-то переменчива погода —

То пушистый снег, то гололёд.

С Новым годом, люди! С Новым годом!

Пусть счастливым будет Новый год.

Где-то не сумели, не успели,

И начать чего-то не пришлось,

Даже проиграли в важном деле

И о чём мечтали – не сбылось.

Но уже короче стали ночи,

День длинней на несколько минут.

Кто-нибудь за нас да похлопочет,

Нам пропасть до срока не дадут.

А декабрь торопится с уходом,

И полно предпраздничных забот.

С Новым годом, люди! С Новым годом?

Пусть счастливым будет Новый год!

Вновь в Петербурге звон колоколов

И белизна Рождественской метели,

И голова кружится как с похмелья

Среди других, трезвеющих голов.

По старым ностальгия временам,

И мнится – с колокольней возродили

Ту веру, что была дана отцам,

И дедовы забавы возвратили.

Гуляет перед Рождеством метель,

Сочельник весел, и хохочут святки.

Под мишурой благоухает ель.

И, значит, СЛАВА БОГУ, всё в порядке!

Моя судьба счастливей судеб многих.

Ей буду благодарна до конца.

Она в начале жизненной дороги

Мне сохранила на войне отца.

Отец мой, очень мирный, очень штатский,

Он даже тапки сунул в вещмешок.

На перекурах средь братвы солдатской

Наверно, слышал ни один смешок.

На Ленинградском, огненно-кровавом

Ему пришлось стрелять-то только раз.

На фронте наводил он переправы,

Как мог бы наводить их и сейчас.

По водам Нарвы, Тиссы и Дуная

Шёл понтонёр сквозь орудийный шквал

И, путь войскам к победе пролагая,

Порою сам огня не замечал.

Мала была. Не помню дня Победы.

Но вот опять весна. В цвету страна.

Девятого, весенним утром деду

Мой взрослый сын достанет ордена.

Гляжу на них, и чуть подводят нервы.

Унять волненье не хватает сил.

Таким как сын, отец был в сорок первом,

Когда на Ленинградский уходил.

Как листы, покрытые инеем,

Тоже стали совсем иными мы,

Но порою утрами свежими

Нам побыть случается прежними,

Потому что живем надеждами:

Есть еще, кто видит нас прежними…

Поздравленья, речи.

                                Ты в слезах.

Как иначе вспоминать блокаду?

Выпало на долю Ленинграду

То, чего не скажешь на словах.

Город наш над невскою волной —

В книге судеб огненная строчка.

Выжить вместе с маленькою дочкой —

Подвиг ленинградки молодой.

Молча мы с тобою посидим.

Как ты скорбно голову склонила…

Ты меня в блокаду сохранила —

Бог поможет,

                     внуков сохраним.

Мы не помним, не знаем войны,

Но суровы её отголоски:

На портретах чернеют полоски,

И нескрытые слезы слышны

В тихом, сдержанном голосе мамы,

Что траншеи копала и ямы

Под обстрелом блокадной зимы

И не может забыть эти дни.

Мы не помним, не знаем войны.

Снятся нам только мирные сны.

Но остался пацан сиротою

С малолетней девчонкой-сестрою.

На мальчишечьи плечи легли

Дисциплина суворовской роты

От родимого дома вдали,

Долг отца и сыновьи заботы.

Мы не помним, не знаем войны,

Но у нас подрастают сыны,

И сегодня тревожно нам что-то…

Я – женщина технического века.

Ни пол, ни возраст делу не помеха.

Всё от и до: будильник и метро,

Короткий завтрак и обед в бистро.

С утра до ночи на глазах у всех

С экзаменом на стойкость, на успех.

Но иногда… я время выбираю

И старым транспортом,

                         медлительным трамваем,

Неспешно еду к невским берегам.

Единственная панорама в мире

В неповторимой стройности и шири

Влюблённым открывается глазам.

В точёно-чётком ритме колоннад,

В волненье вод, оправленных гранитом,

Такая жизни полнота открыта,

Что мне не страшно

                        в завтра бросить взгляд.

Как хороши глаза у молодых!

Раскрыты широко и смотрят прямо.

Все интересно им. Вопрос упрямый

В ответ не терпит истин прописных.

В них целый мир, что был и мной открыт,

Познания свет, что был и мне подарен,

Но после безрассудно разбазарен,

Погашен или просто позабыт.

Завидую? Немного. Иногда.

Но знаю: там, где в слабости сомненья

Оставить не сумела я следа,

Ждёт молодых успех преодоленья.

Боюсь дверей, обитых кожей,

С накладкой дутою под медь,

Не поспешат их отпереть

Ни для друзей, ни для прохожих.

За ними глухо и тоскливо,

Там затаилась боль впотьмах,

Непроходящий чей-то страх

От света спрятан торопливо.

Люблю распахнутые двери!

Их с бесшабашностью доверья

Чуть прикрывают на авось,

Для них любой – желанный гость.

Они живут умно и просто

С веселым скрипом и хлопком.

Одна ведет в знакомый дом,

И я вхожу туда без спроса…

Гудит толпа. Строительный забор —

Сосредоточье дум и устремлений —

Стихийная доска для объявлений.

«Пропал эрдель…» «Куплю большой ковер…»

Съезжаются… Дряхлеют старики.

Быть надо рядом, если занедужат.

Разводятся… И общий дом не нужен,

И под одною крышей не с руки.

Забор пестрит лохмотьями одежд

Разнообразных вкусов и фасонов.

Здесь в сотнях адресов и телефонов

Лишь единицы сбывшихся надежд.

Мне – мимо…

Где храм? Куча пепла и горечь утраты…

Весь мир содрогнулся. Молва стоекратна:

Забыть Герострата! Забыть Герострата!

Но память безжалостна и справедлива.

Позор и величье она сохраняла

И голосу разума следует свято:

Забыть – это значит простить Герострата!

И тех, кто отвергнув людские законы

Крушил беззащитных богов Парфенона,

Кто скверною метил святыни Софии,

Джордано и Гуса сжег души живые,

Кто свастику поднял над славою Рима

И в ад на земле превратил Хиросиму!

Нет! В сердце немолкнущий голос набата:

Нельзя ни простить,

                               ни забыть Герострата!

Надену красное пальто,

Хоть по-осеннему дождливо.

Весёлой стану я, красивой,

И мимо не пройдёт никто,

Не подарив меня улыбкой.

А я в ответ слегка кивну —

Не просто так, не по ошибке,

А будто другу своему.

Надену красное пальто

И под него тихонько спрячу

Своих просчётов неудачи,

Обидных мелочей не то

И равнодушье к новым модам —

Обычной суете вовне —

Мою тоску.

                 С твоим уходом

Она со мной. Она во мне.

Бывают дни – всё валится из рук,

Как ни старайся обмануть природу:

То огорчит неловким словом друг,

То принесёт дождливую погоду…

Не разомкнуть порочный этот круг,

Не обрести желанную свободу.

Бывают дни – всё валится из рук,

Как ни старайся обмануть природу.

Вот, кажется, прервётся сердца стук —

Вестей, что жду, нет иногда по году —

И не снести проклятых этих мук,

А слезы также глупо лить, как воду.

Бывают дни – всё валится из рук.

Лесное озеро осокой

                                 заросло.

Полощется утиная семья

В прогалине.

Рыбак – лодыжки

                            в цыпках —

Напрасно ждёт,

                        чтоб клюнул здесь карась.

В траве трещит кузнечик.

С неба солнце

Всё озаряет: озеро,

                              тропинку,

Утят в осоке,

                    с удочкой мальчишку,

Меня и двух мужчин,

                                 любимых мной:

Отца —

           слегка опущенные плечи —

И сына,

            взрослым ставшего совсем…

Стройнее Дантова сонета

И строже гимна город наш,

Когда в миг краткий до рассвета

Огонь ростральных вспыхнет чаш.

В напрасных поисках ответа

Бессильны кисть и карандаш.

Онегинской строфой воспета

Та полуявь-полумираж.

Мне жребий выпал непростой

На невских берегах родиться,

Здесь сына своего растить.

И в наш застой и перестрой

Не дрогнуть и не оступиться,

Отца заветы свято чтить,

Что были мне даны измлада,

И петербурженкою быть,

И знать, что за спиной – блокада.

В начале жизни —

                             жизни торжество

Пьем жадными поспешными глотками.

Помех – препятствий неподъемный камень

Не замечаем – только и всего!

Цены не зная истинным вещам,

Ее бездумно назначаем сами.

Разбрасывая золото горстями,

Предпочитаем верить медякам.

Со временем напиток уж не тот,

И медяки под патиной тускнеют.

Становимся мы чуточку умнее,

А вот со счастьем

                           что-то не везет…

В ненастную погоду —

Декабрь такой несносный,

И дождь такой тоскливый

Нам в назиданье дан —

Я шла по переходу

На площади Московской,

Где пели под гитару

«Сиреневый туман».

Два голоса звучали,

Два голоса сливались,

Два голоса терялись

В подземной глубине.

Нахлынули внезапно

Студенческие годы,

Поездка на картошку

И практика в Литве.

В другой какой-то жизни —

Наверное, счастливой,

Похожей на любовный

Бесхитростный роман,

В кружок собравшись тесный,

Под Санькину гитару

Мы пели вечерами

«Сиреневый туман».

Казалось, все забылось

И все переменилось;

Давно напев прощальный

Не слышался во сне.

И вот, скажи на милость!

Вдруг память пробудилась,

И в легкой дымке юность

На миг явилась мне.

«Сиреневый туман»…

Обрушился мой маленький мирок.

Я только соберу его осколки

Да кое-где подклею втихомолку,

Чтоб он побыть ещё немного мог.

А за его некрепкою стеной

Бунтует мир, огромный и опасный,

Он, разрушая, воздвигает властно,

Конечно, не советуясь со мной.

Он требует участия и жертв,

Отвергнув все законы и границы.

И ни на миг мне не даёт забыться

Болезненно пульсирующий нерв.

Обрушился мой маленький мирок.

Не стоит собирать его осколки.

Над ними я поплачу втихомолку

И в мир шагну.

                        И да простит мне Бог.