Читать книгу Исчезнувшие - Ирина Верехтина - Страница 6

Отщепенец

За четвёртую жалобу, написанную вдогонку первым трём, якобы он на кого-то наорал (Гордеев не помнил, на кого. Наорал, значит, так надо было) его снова пригласили в администрацию Клуба. На это раз обошлось без собрания, ему просто сказали, что в таких руководителях Клуб не нуждается, Гордеев швырнул на стол партбилет, то бишь удостоверение руководителя, сорвал со штормовки значок Клуба, хотел и штормовку швырнуть¸ но в последний момент передумал: он за неё заплатил, экипировку руководителям продавали по складской цене. Штормовку и рюкзак он не отдаст.

Их с него и не требовали. Не попрощались даже по-людски, покивали молча, и Гордеев им покивал. И всё.

По дороге домой купил бутылку виски и выпил вдвоём с хозяйкой, как он называл Антонину Сидоровну, после чего закручинился, по выражению той же Сидоровны.

– Ничего. Перемелется, мука будет, – успокаивала его хозяйка, которой он рассказал обо всём, не щадя себя и излагая события объективно.

– А чего ты хочешь? Чтобы благодарности тебе писали? Несёшься как угорелый, поесть людям не дал…

– Так они же сами просили привал перенести, сами! И на меня же жалуются. Не могу же я два привала устраивать.

– А чего ж, можно и два. Погода-то тёплая. И ходили бы помедленней, на пожар вы, что ли, бежите? Отдыхали бы почаще…– гнула своё Сидоровна.

– Ага-ага, помедленней, – взъелся Гордеев. – И придут ко мне сто человек, «отдыхать». Знаю я такие группы, и как там отдыхают, знаю. Водку пьют и в волейбол играют. Это у них поход называется. Оздоровительный. И жалоб никто не пишет, всем нравится.

Сидоровна вздыхала. Соглашалась. И заходила с другого боку:

– Ну а орал-то зачем? На женщину, не на мужика. Какое ж ты право имел…

– А имел! Люди обедать сели, она аппетит портить взялась, вы, говорит, себя убиваете, смерть свою приближаете. Говорит, консервы яд, и сахар яд, и хлеб, и соль, и салаты ваши со сметаной яд, потому что в сметане антибиотики, коров антибиотиками кормят, а вы едите. И на голову встала.

– Это как – на голову?

– А вот так. Каком кверху. Йога. И стоит, выё… выёживается, я мол вот как умею, вся такая правильная, а вы ядом травитесь. Мужики аж жевать перестали. Правда, спрашивают, яд? А она им – правда. И перекрестилась. Ну и зачем мне в группе эта шизоидная? Я ей сказал, чтобы встала нормально и не выё… не выёживалась, ну и ещё что-то сказал, не помню уже.

Утром Гордеев был никакой, завтракать не стал, обедать Сидоровна его заставила, не пимши не жрамши второй день, куда годится?

– Не жрамши, но пимши, вчерамши, – поправил её Гордеев. – Хлеба дай. – И сел хлебать суп.

– Неможется? Или полегче тебе стало?

– Полегче. Хуже чем вчера, но лучше, чем сегодня утром, – признался Гордеев, и Сидоровна покачала головой. Вот пойми его!

* * *

«Попимши и пожрамши», Гордеев воспрянул духом и обзвонил «кадровый состав» группы, телефоны у него были, всех восьмерых. Гордеев изложил предельно кратко, что он больше не член Клуба, стараниями благодарных туристов. А походы будут необъявленные. Если хотите, приходите. Двадцатого октября, это суббота. Электричка, как обычно, семь тридцать одна. Если хотите, конечно.

Они хотели, все восемь, а Надя даже попросила разрешения привести подругу, и Гордеев разрешил. Девять человек это по любому лучше, чем восемь.

Последней он позвонил Наталье. И не выдержав, признался, как тяжело у него на душе и как его приложили в Клубе. Наталья «развела беду рукой», заявив, что на каждый роток не накинешь платок и что так даже лучше: в группе все свои, закрытый профиль.

Про профиль Гордеев не понял, Наташа объяснила, и Гордеев улыбнулся – впервые за последние дни.

Гордеевские походы больше не появлялись в официальном расписании, получив статус необъявленных, то есть только для своих. И все от этого только выиграли – и Клуб, и Гордеев, и «свои».

Свои

После потери статуса руководителя походов выходного дня МГКТ (Московский городской клуб туризма) Гордеев попритих, как сказала бы Сидоровна. На маршруте почти не разговаривал, вместо его любимого «Группа! Встаём, идём дальше!» молча подносил к губам свисток. Группа молча вставала и шла. Дисциплину они воспринимали как данность. Как воздух, которым дышат и никто не замечает. Все кроме двоих имели неслабую физическую форму, и темп был им не в тягость, даже Надя привыкла и уже не пыхтела, ловко перебиралась через поваленные деревья, и Лось её похвалил:

– Во! Идёшь как человек, а то всё охала.

– Я не всегда, я только когда ветки цеплялись.

– А теперь не цепляются? – задал вопрос Лось, и Надя не смогла ответить. Шла и улыбалась: Дима-Лось мало кого удостаивал похвалы, больше придирался и цеплялся, как те ветки. Или как репейник. Надя фыркнула. Лось тут же отозвался:

– Во! Весело ей. Битых три часа как кенгуру по деревьям лазаем, а она веселится. Молодец девочка!

Про кенгуру – это он здорово. Он всегда так шутит. Сейчас Виталик кинется его поправлять и объяснять ему про кенгуру, и будет веселуха. В группе всегда так. Неужели мы правда три часа идём? Значит, скоро уже привал. Хорошо-то как!

Гордеев постепенно оттаял, разговорился, на привале смеялся вместе со всеми, а смеялись они с завидной регулярностью. Вопросы решали по ходу дела и не сбавляя шаг, а проблемы… Да не было в группе проблем! То есть, они конечно были, у каждого, у кого их нет? Но на привале проблемы не обсуждали, а обсуждали фильмы, книги, походные маршруты, руководителей, туристов, что класть в котёл, что резать в салат… что отмочил Дима-Лось, когда покупал билет, как Васька-гитлер обаял контролёршу, и она ему простила «заячий» проезд… Было очень весело, а проблемы куда-то исчезали. Боялись веселья, наверное.

Толклись у костра, греясь живым огнём и мечтая об обеде, поскольку всем хотелось есть. Ждали, когда закипит вода в котлах. Обламывали с ёлок мелкие сухие веточки на растопку, они хорошо горят. Резали хлеб и всё что надо резать, разливали по мискам суп, подхватывали с «чайного» стола мятные пряники, красиво нарезанные ромбики тыквенного пирога и разноцветные мармеладины, обсыпанные сахаром. И радовались тому, что они снова вместе, что не зря прожит выходной, что нет дождя (если был, обедали под натянутым на четыре жердины полиэтиленовым пологом и радовались, что сухо, и можно нормально поесть).

Полутора часов вполне хватало и на обед, и на отдых. Они заливали кострище водой и отправлялись в путь. Дружно махали из окон электрички тем, кто выходил раньше, на вокзале долго прощались и всю неделю ждали субботы.

* * *

Уписывая котлеты с душистым картофельным пюре, которое у Антонины получалось волшебно вкусными, Гордеев рассказывал ей о походе, в патетических местах взмахивая вилкой. И спохватившись, лез в рюкзак: «Я тебе гостинец принёс, клюквы набрали сегодня».

Сидоровна отбирала у него рюкзак, подкладывала в гордеевскую тарелку котлетки и удивлялась. И чему человек радуется? Километров прошагал немерено, да по завалам, да по грязи осенней. Понесли его черти! Теперь вон сидит, ест как в последний раз, не наестся никак…

Черти были своими в доску, и несли Гордеева, можно сказать, на руках, а походы прибавляли сил и дарили душевный комфорт.

Не каждому руководителю так везёт, когда в группе такие люди. Виталий Герт, бывший горный спасатель, рассказывал байки о горнолыжниках и приносил фотографии, от которых у всех захватывало дух; Дима-Лось, бывший баскетболист, мог дать дельный совет и был негласным гордеевским замом; Надя-пианистка пекла замечательно вкусные пирожки; Васька Рыболовлев, душа компании, разжигал костёр с одной спички; двойняшки Юля и Люба умели играть на гитаре, и много чего умели, даром что девчонки совсем. И никогда не ныли, Гордеев это ценил в людях.

Была ещё Наталья Крупенова, старая дева (это сразу видно), лет за сорок. Была ещё Лера Голубева, голубиная душа, малоежка и каприза, каких поискать. Из-за неё суп в группе варили, предварительно сняв с тушёнки жир (добавляли в миски желающим, по кусочку), а салат ей накладывали первой, после чего заправляли майонезом и солью и раскладывали по мискам. Лера ковырялась в салате с видом мученицы, брезгливо отодвигая кусочки колбасы. Колбаса свежая, вкусная, все едят-нахваливают, ей одной не нравится.

– Тебе что, есть ничего нельзя? И жир нельзя, и колбасу? Желудок болит, да? Гастрит? Панкреотит? Ты худенькая такая, в чём душа держится… Голубиная душа!

– Какой ещё панкретин? Сам ты кретин!– выворачивала «голубиная душа». – Ничего у меня не болит, и мне всё можно. Просто я не хочу.

Лера уходила от костра, чтобы не приставали, и примостившись на брёвнышке, ела свой салат. Без соли и без масла. И бревно сырое, а она на него уселась.

– Лер, простудишься, иди к костру, холодно же, – звала Наталья.

– Не простужусь, я на подпопнике сижу (туристский слэнг: пенополиуретановый коврик-сидушка, не пропускающий холод), – неприязненно отзывалась Лера. Потому что бревно сырое, салат холодный, а костёр далеко, и чего привязались?

– Лерочка, а давай я тебе сметанки положу, вместо майонеза? – предлагала Надя, и слышала в ответ:

– Не надо. Мне и так вкусно. Слушайте, дайте спокойно поесть, а?

Гордеев показывал Наде кулак, та испуганно замолкала, Лера, замёрзнув, возвращалась к костру, хватала миску с горячим супом и лезла с ней чуть не в костёр. Ненормальная. Стоя ест, как лошадь.

– Что ты стоя, как лошадь ешь. Сядь!

– Не хочу, у меня спина замерзает.

– А ты спиной к огню садись.

– А тогда впереди всё замерзает, и руки, не могу же я в перчатках есть! Отвали, надоел.

Голубиные капризы никому, в принципе, не мешали. Лера тихонько призналась Гордееву, что профессионально занимается танцами, и её капризы вовсе не капризы, только вы… только ты никому не говори.

– Правда что ли? – не поверил Гордеев, которому польстило её «ты», значит, не такой он старый. – А в каком… коллективе, или как это у вас там называется?

Голубева наклонилась и сообщила в гордеевское ухо название ансамбля, отчего ухо покраснело, а глаза широко раскрылись.

– А к нам чего ходишь?

– Я природу люблю, и грибы собирать, и на лыжах, – призналась Лера.