Читать книгу Предварительное дознание - Irizka2 - Страница 2

2037. 22 апреля.

Берлин. Аллея Пренцлауэр.

По утрам Берлин напоминал мне город-призрак Ордос. Низкое вязкое небо, солнечные блики в зеркальных поверхностях многоэтажек, густой туман в низинах и мутный, желтоватый дым городского смога. Я любил прогуливаться на работу пешком, обходя пустые скверы и парки, заглядывая в заколоченные витрины оставленных магазинов и брошенные дома. Сонный город казался мёртвым. Пустым и ненужным. Временами я мог представлять себя героем постапокалиптических приключений и, петляя под арками обшарпанных мостов, высматривать бродящих на горизонте мутантов.

Во времена моего детства в городе проживало почти четыре миллиона человек.

Сейчас в Берлине много свободного жилья. Около тридцати процентов квартир не заняты. Пустующие районы государство пытается заполнить молодыми семьями или переселить в муниципальные дома жителей ещё более опустевших городов. Переезд в столицу из маленького Ульма или разорённого Эрлангена – хорошее вложение в будущее. Но переезжать особо некому.

Изменения в мире и в жизни людей не везде прошли гладко. Нетерпимость и жестокие законы восточной Европы не позволили людям принять беременных мужчин. Разобщённость и бедность стран третьего мира лишили часть населения возможности получить лекарство, и некоторые районы полностью вымерли. Глубоко религиозные люди отказались принимать лекарство сами. А в коммунистических странах правительство уверяло, что вакцина – это диверсия и попытка убить оставшихся граждан. Образцы им были переданы, и я уверен, что верхушка общества получила свою долю, остальным же было сказано, что их медицина создаст своё лекарство. Последние пять лет новостей почти не поступало: жёсткий контроль и военные кордоны на границах лишили меня дальнейшей информации об их жизни. Во многих среднеазиатских странах омег казнили как противоречащих Корану и оскорбляющих веру своим существованием. В африканских странах омег во время течек приковывали к позорным столбам, и все желающие могли с ними совокупиться. Я слышал, даже в прогрессивных странах людей заставляли принудительно сдавали кровь на определение пола, и омег расстреливали прямо за медицинской палаткой.

Омег забивали камнями, сажали в камеры, пытали, кастрировали. Мне страшно представить каково было живущим там мужчинам – после принятия вакцины внезапно стать изгоями и врагами всего народа. Я откровенно презирал эти нации, и радовался грядущему самоуничтожению населения, ведь оставшиеся женщины не смогут поддержать их существование…

В здании Аксель Шпрингер жизнь зарождалась только после девяти, так что в восемь я мог беспрепятственно попить кофе в общем зале перед телевизором, забросив ноги на журнальный столик. Народу в здании было немного – низкая населённость крупных городов подарила нам свободное пространство и огромное количество рабочих мест. Только работу предлагали женскую, которую нормальный мужчина счёл бы слишком низкооплачиваемой или непрезентабельной. Женщины выполняли всё без вопросов. И после этого кто-то может говорить о том, что раньше не было гендерного неравенства?

Когда кофе был выпит, а все свежие новости прочитаны, большая часть сотрудников находилась уже на местах. Ко мне же подсела Лори, жена Матиаса Дёфнера – нашего гендиректора – и одна из двух женщин, работающих в Ди Вельт.

– Доброе утро, Эдвард, – она мило улыбнулась и положила свою наманикюренную ручку на мою.

– Доброе, Лори, – девушка меня привлекала не только внешне, но и весёлым нравом и позитивным настроем. Даже, несмотря на то, что она была непроходимо глупа и недостижима как спутница, я с удовольствием с ней общался и тайно мечтал о взаимности. – Проверить твою новую статью?

– Да, Эд, ты просто читаешь мои мысли. Если поможешь, испеку для тебя лазанью!

Я рассмеялся, дружественно похлопал её по колену и перехватил протянутую мне флешку. Уверен, как всегда детскую бредятину написала, и мне придётся переделывать её статью с нуля. Но мне нравилось ей помогать, наверное, подсознательно всё-таки на что-то надеялся. Всем нам только и остаётся, что надеяться, потому как женщин осталось так мало, что не хватало даже на самых лучших.

После двенадцати меня вызвал Берн Курце. Вчера я оставил на столе главного редактора набросок статьи о том, как продвигается расследование, и надеялся на его положительную оценку. За неделю, что я общался с Сайманом и Альбертом, материала было набрано много, в том числе и не связанного напрямую с убийством, но это было именно то, что мне хотелось рассказать людям.

Берн же к статье отнёсся с недовольством. Видя, как он кривил брови от каждого упоминания дискриминации, пока пересматривал при мне наброски, я не спорил, терпеливо ждал вердикта. В любом случае, даже если он не примет мой текст, несложно будет продать его в небольшое издание, специализирующееся на проблемах омег, с которым сотрудничал уже много лет.

– Почти две страницы текста о клубах помощи Партогенам? Эд, ты серьёзно думаешь, что эту статью я пущу в газету?

– Если не хочешь печатать эту информацию под заголовком «На улицах убивают омег», могу состряпать что-то более позитивное и написать о домах поддержки отдельно.

– Давай, ты пока отложишь это и займёшься маньяком. Я посмотрел твои записи. Почему ты не написал, что убийц может быть несколько? Представляю, как это встряхнёт Крипо!

– Встряхнёт? – я печально улыбнулся, вспоминая перекошенное лицо Саймана. – Скорее разозлит, а мне с ними ещё работать.

– Ладно, давай прибережём эту новость на потом, но я жду от тебя чего-то более… – Берн пошевелил пальцами в воздухе, а потом взял наработки и потряс бумагой у меня перед носом: – Ты же можешь писать так, чтобы пробивало!

– Материал ещё сырой, через пару дней приведу текст в порядок, – мне приходилось соглашаться, хотя писать, что маньяк на свободе, совсем не было желания. Люди не хотят знать о том, что кто-то умирает у них под носом. Они предпочитают читать о пойманном убийце. И Берн, несомненно, это знает, но в интернет-газетах об этих убийствах уже давно висят статьи, а мы так ничего и не сказали.

– Отлично. Хочу выпустить в пятничном номере.

Из Крипо новостей не было, и не хотелось появляться там лишний раз. Пренебрежение полицейских к моей персоне сквозило в каждом слове. Если с Альбертом мы ещё как-то смогли найти общий язык, то Сайман меня намеренно задевал унизительными шутками и негативными высказываниями. Я отвечал ему взаимностью и потому в набранной статье не указал его имени, написав, что расследованием занимается Альберт Конн единолично.

Несмотря на столь пренебрежительное отношение, в жестах и телодвижениях Саймана угадывались попытки привлечь моё внимание. Язык его тела в невербальных посылах читался как открытая книга – Сайман флиртовал, с каждым днём всё больше сокращал дистанцию, подходил ближе, нависал надо мной и чуть заметно прикасался. Мне хотелось поставить барьер, оградиться и не вдыхать больше его навязчивый запах. Но чем сильнее я на него злился и отталкивал, тем сильнее он пытался сблизиться.

***

Трудовая неделя с чётким графиком – это не для меня. Обычно уже к среде начинаю выть от однообразия и потому вечером во вторник, переборов своё нежелание встречаться с детективами, поехал в полицейский участок. Почти до трёх ночи сидел в архиве, просматривая записи об убийствах за последние восемь лет. Если верить статистике, то Берлин за это время потерял восемьсот семнадцать половозрелых, способных родить омег. Серьёзная цифра для европейской столицы.

В среду утром я отвёл детей в школу, по пути вспомнив, что у близнецов скоро день рождения, и надо купить им что-то приятное, но недорогое. Не считаю нужным баловать их бесполезными вещами, зато этим страдала тётка. Впрочем, ничего другого она дать им и не могла – общаться с детьми, как и с другими людьми, Анна так и не научилась.

На работу явился к четырём, и там меня ждала дымящаяся лазанья, распространявшая по всему этажу запах сыра и томатов, я счастливо улыбнулся, предвкушая хороший ужин. Не знаю, как у Лори это получалось – её стряпня всегда была на высоте. Наверное, у женщин действительно была какая-то волшебная способность превращать обычную пищу в шедевры.

– Как тебе? – Лори заглянула перед уходом, к тому моменту почти половина была мной счастливо съедена. – Не подгорело?

– Лори, у тебя всё всегда выходит идеально, – почти не соврал я.

– Спасибо, но я знаю, что ты преувеличиваешь, – она скромно улыбнулась, задерживаясь на пороге дольше нужного, а потом спросила: – Не хочешь сегодня вечером выбраться со мной в бар? Посидеть, поболтать о работе?

Конечно, я хотел! Даже представить не мог, что она меня пригласит куда-то, предложит встретиться. Это обрадовало, смутило. Спрашивая, куда именно мы пойдём, я мялся как мальчишка.

– В «Петролли». Муж уехал в командировку, а мне скучно. Но он не будет возражать, если мы с тобой посидим.

Она ушла, а я медленно осознавал сказанное. Если Матиас Дёфнер так легко отпускал свою драгоценную женщину в моей компании, значит, доверял. Доверял и не видел во мне конкурента. Такие мысли неприятно раздражали.

В шесть позвонил мой психолог, напомнил про визит. Герман всегда старался звонить, проверять, что не пропущу время, и у меня не появились срочные планы. Видимо, устал от моих постоянных прогулов. Но мы были знакомы пять лет, и временами мне казалось, что наши встречи уже давно переросли отношения психолог – клиент. Поэтому я был рад его звонкам и старался не пропускать консультации.

После Германа со мной связался Альберт Конн и велел приехать к КатцАуге. Сразу стало понятно, что встреча будет не из приятных, и позвали меня на очередное убийство. Всю дорогу я нервно вздрагивал, прижимал к себе фотоаппарат и оглядывался, словно боясь, что за мной следят, или маньяк-убийца стоит у меня за спиной.

Рядом с клубом народа не было – всех зевак разогнала полиция. Зато рядом с трупом суетилась целая толпа криминалистов.

– Как всегда не спешишь, – Сайман заметил меня и подошёл ближе. Достал сигарету. Подумал и предложил мне тоже.

– Я на метро, – курить его крепкий «Кент» не хотелось, но из вежливости сигарету взял.

Погибший лежал между мусорными бочками, прикрытый газеткой и начинающим расцветать кустарником. Тело это не скрывало, из одежды на нём имелись: кеды размера сорок шестого или седьмого, плотные штаны с заклёпками, пуловер с морским пейзажем – явно сделанный на заказ. Шея потерпевшего была покрыта тёмными пятнами, следами от верёвки или от чего-то ещё. Я, как во сне, поднял фотоаппарат, делая снимки. Вспышка осветила его лицо: длинные изящные брови, широко разрезанные глаза, длинный прямой греческий нос. Всё говорило о спокойной, консервативной личности. Губы полные, широкие – добродушие и открытость…

– Жертва – Дитер Гайсберг. Тридцать четыре года, есть официальный муж и двое детей. Случай явно не подходящий под общую схему.

Голос звучал холодно и цинично-обыденно, а меня замутило так, что пришлось удалиться. Отойдя к машинам, попытался отдышаться. По молодости, только начиная карьеру, я добровольно рвался во все горячие точки, самолично видел бесчинства и насилие на дальнем востоке, насмотрелся на трупы и умирающих. Но там – словно чужое, не своё, можно абстрагироваться и сделать вид, что тебя не коснётся. Тут же – родной город, мой дом, где живёт и растёт мой маленький кузен-омега, растёт в этом обществе среди убийц, и возможно, когда-нибудь станет жертвой…

– Ты чего? В морге вроде не пугливый был! – Сайман откровенно ржал, но мне было плевать на его попытки возвыситься за мой счёт. Я тяжело дышал, лицо покрылось испариной, и, затягиваясь крепкой дешёвой сигаретой, старался выбить образы и воспоминания из головы.

– Что он делал в баре, если у него есть партнёр?

– Чтоб я знал, – альфа, наконец, перестал потешаться и вернул себе более подходящее для работы выражение лица. – Альберт пригласил целый консилиум, надеюсь, что-нибудь они обнаружат.

– А ты сам? – захотелось его подколоть. И за усмешки и потому, что вечно на меня наезжал.

– Тебя встречаю, – Сайман недовольно покачал головой и вернулся к месту преступления.

Через час мы сидели в их кабинете. Альберт несколько раз пытался созвониться с мужем погибшего и даже послал на квартиру патрульных. Домработник сообщил, что Гайсберг повёз детей к отцу в Мюнхен и должен вернуться к утру. Утром Гайсберга будет ждать не самый приятный сюрприз. Полицейские громко стучали по клавиатуре, готовя отчёты или делая свои заметки – я в их работу не лез. Вчитывался в отчёты патологоанатома – смерть от асфиксии наступила в результате удушения плотной верёвкой или куском одежды. Перед смертью жертва имела два половых акта, один из которых был, скорее всего, принудительным, судя по характерным следам.

Всё было ещё хуже, чем казалось.

Забираться в дебри расследования мне бы не позволили, но стоило поискать в сети семью жертвы, и нашёлся целый сайт. Дитер работал веб-дизайнером и создал для своих детей страничку. Об омегах, которые соглашались рожать, я мог говорить только с восхищением, этот же не только справился с наваленной государством ответственностью, но и научился радоваться своим изменениям, любить своего мужа – высокого, тучного пожилого альфу, и восхищаться двумя мальчишками – трёх и шести лет. После просмотра фото и забавных историй из жизни незнакомых мне ребятишек накатили безумная тоска и ужас от понимания, как детям придётся переживать случившееся…

– Чем так вкусно пахнет, Эд? Сосредоточиться невозможно! – Альберт задумчиво улыбнулся, потёр переносицу и подмигнул мне.

Комната действительно наполнилась лёгким ароматом сыра, хоть я лазанью переложил в пластиковый контейнер, завернул в фольгу и спрятал в завязанный пакет. Способности чувствовать запахи у всех людей обострились, иногда мне это нравилось, но временами сильнейше доставало.

В университете, когда всё случившееся было в новинку, и когда странные ароматы тел казались диковинкой, подростки по-настоящему сходили с ума. За два часа в аудитории, в амфитеатре на сотню человек, воздух переполнялся амбре так, что дышать было невозможно. И это был не пот или прелость одежды. Каждый мужчина после изменения начал издавать какой-то особенный, свойственный только ему аромат с огромным количеством феромонов.

Подростком я называл это запахом секса, потому что он был невероятно возбуждающим. Любой аромат казался мне приятным, насыщенным любовью и обещающим наслаждение. Альфы, омеги и беты, все они притягивали безумной мешаниной из страсти и похоти, толкали к безрассудству и обманывали доступностью. Многие подростки начинали тогда принимать свои изменения, признавая гомосексуальность или просто тягу друг к другу нормальной. Студенты трахались после лекций в подсобках, закрывались в кабинетах или лифтах. Я же дрочил в туалете и представлял красивую блондинку с пышными формами. С тех пор мало что изменилось в моей голове, только к запахам привык и уже не реагирую так остро.

Есть самому уже не хотелось, и я со спокойной душой отдал остатки лазаньи, но, смотря, как оба полицейские жадно уплетают мою награду, вспомнил о свидании. Лори обещала позвонить – время уже приближалось к восьми, а от неё не было ни слова. Возможно, она передумала… учитывая обстоятельства, я был не против сейчас всё отменить.

– Эдвард, я смотрю, ты кладезь скрытых талантов, – довольный и улыбающийся, заметил Альберт.

– Меня девушка угостила.

– Девушка? – глаза у Саймана загорелись, он вскочил, стал обнюхивать форму для выпечки, вытащил пакет и фольгу, в которую всё было завёрнуто. Мне стало смешно. Конечно, девушки сейчас редкость, но всё же они не заморские чудовища, за которыми приходится охотиться.

– У меня с ней ещё сегодня свидание, – не удержался от хвастовства.

– Чёрт! Эдвард, я тебе бутылку лучшего коньяка достану, позволь с тобой пойти! – лицо Саймана изменилось, он стал похож на шкодливого мальчишку, вымаливающего сладости за хорошее поведение. – Я живых девиц уже несколько лет не видел.

Похоже, выводы о редкости оказались несколько поспешны, это лишь мне повезло иметь в окружении женщин. И Сайман, и Альберт выглядели так, словно я побывал на Венере и сейчас держал в руках бесплатные билеты, которые могли достаться и им. Хотя свидание с Лори тет-а-тет давно было предметом моих мечтаний, её слова о разрешении мужа смешали все мои планы.

– Думаю, она будет не против, – улыбнувшись, ответил я и позвонил подруге.

Лори ждала моего звонка, рассмешив меня наивным огорчением, что я так долго про неё не вспоминал и до сих пор ещё никуда не пригласил. Мне-то, дураку, по неопытности казалось, что раз она проявила инициативу, то и дальнейшие действия тоже будут на ней. Против присутствия двух полицейских на нашем скромном рандеву она не возражала, и даже наоборот, мне послышались нотки заинтересованности.

К Петролли подъехали на машине Саймана. Альберт немного задержался, сообщив, что встретит свою жену. Я лишь плечами пожал – зачем ему тогда Лори?

Заведение оказалось приятным, с домашней обстановкой и узкими ответвлениями, где уютно прятались столики и обитые замшей скамьи. Традиционные ресторанчики в баварском стиле в Берлине стали редкостью, и я мысленно сделал себе заметку запомнить это место. Мы с Сайманом выбрали столик рядом с выходом на террасу – там можно было курить, и заказали пива.

Жена Альберта оказалась вовсе не женой. С первого же взгляда в нём угадывался мужчина. Кроме того, у него был соответствующий запах, чуть утончённый сладкими духами. Альберт представил спутника как Надин, и все мои многочисленные попытки вытащить его настоящее имя остались безуспешны. Одет тот был в обтягивающее красное платье, делающее его фигуру громоздкой, узкие бёдра искусственно увеличены, кадык спрятан под огромным тёмно-бордовым боа, лифчик распирали искусственные груди или вставленный объёмный поролон. Проанализировать его характер по лицу не было никакой возможности – у Надин были выщипаны брови, густо подведены глаза и накачаны силиконом губы.

Надин – один из тех несчастных представителей мужского населения, что не смогли принять свои изменения и попытались выдать себя за кого-то другого. Очевидно, мужчина был омегой и, чтобы найти себе партнёра и уверить себя в нормальности своих биологических качеств, пытался выдавать себя за женщину. Такие люди у меня вызывали искреннюю жалость, а вынуждающие их на это – ненависть. Ненавидеть Альберта совсем не хотелось, и я пытался уверить себя, что это было решением Надин…

– Давно вы женаты? – названия для мужского брака так и не появилось, хотя фактически жены в таких парах не было.

– Четыре года, – Надин с лёгкостью делился личной информацией. Голос у него был ниже, чем у Альберта, и он постоянно откашливался, пытаясь сделать тон более высоким. – Встретились в почти таком же ресторане в Мюнхене. Наверное, понравились друг другу с первого взгляда. Нашему сыну почти три. Очень красивый мальчик. Альфа!

После катастрофы мир пытался возродить популяцию человека-разумного и рационально предложил большие выплаты всем, кто был готов отдать свои тела в использование. Во всей Германии семь женщин и примерно три тысячи омег участвовали в первичном оплодотворении. Сколько было доноров спермы, в статистических сводках не указывалось. Но, чтобы страна продолжала существовать, рождаемость должна была увеличиться до двадцати пяти тысяч новорождённых в месяц. Поэтому несколько лет назад вышло новое постановление, дающее государству право распоряжаться телами своих подданных. Политики серьёзно отнеслись к демографическому кризису, и в Германии вышли законы, по которым каждому омеге было дословно: «крайне рекомендовано произвести на свет ребёнка в соответствии с параграфом Х раздела Y Германского гражданского уложения, в сроки, оговорённые вышеупомянутым параграфом», в переводе на человеческий язык каждый Партоген обязан родить по указке государства. По какому принципу выдавались эти рекомендации, я не знал и не слишком жаждал узнать. Подчиняясь этому закону, Надин и Альберт завели ребёнка. Сделало ли их это счастливыми?

Улыбка у Надин была тёплая, и даже несмотря на уродливые силиконовые вставки, он мог быть привлекательным. От этого мне было жаль его вдвойне. Когда мы с Альбертом вышли покурить, не сдержавшись, я поинтересовался, почему он называет своего супруга женой.

– После родов у Надин что-то щёлкнуло в голове, – Альберт поёжился, стало понятно, что говорить ему об этом неприятно. – Стал надевать женское, краситься. Я не хотел ему мешать… Он нравится мне любым и, если Надин это надо, я готов называть его женщиной.

Примерно представляю, что там могло щёлкнуть. Мы – испорченное генными инженерами поколение. То ли погибшее от неизвестной болезни, то ли спасённое плохо созданным вирусом. С младенчества нам объясняли, что разница между мальчиком и девочкой в трусах и способности родить ребёнка. Как можно оставаться мужчиной, если общество и правительство всеми способами пытаются сделать из тебя женщину? Возможно, следующее поколение, которое толком никогда не видело женщин, будет другим. Омеги не будут бояться своих отличий, может, даже будут гордиться, что способны подарить жизни, в то время как беты и альфы этого не могут. Возможно… мне бы хотелось на это надеяться. Ради благополучия Мая.

Надин оказался весёлым и очень болтливым парнем, не удивительно, что Альберт на него запал. Мне он тоже понравился, и мы договорились о встрече с ним и его переодетыми подругами – они собрали целый клуб поддержки для изменённых. Из их историй могла бы получиться отличная статья.

Лори опоздала на час. Было полдесятого, когда она подъехала к ресторану, и мне пришлось выйти встретить её, чтобы помочь отбиться от сбежавшихся поглазеть на диковинку мужчин. К тому моменту мы уже немало выпили, захмелели и, забыв про работу, маньяка и погибших, достаточно дружески беседовали. Появлению Лори я был рад, но почему-то тут же подумал, что она разрушит сложившуюся мужскую идиллию. Ведь даже Надин в нашей компании смотрелся более естественно, чем молодая и красивая представительница вымирающего пола.

– Сколько тебе было, когда ты приняла лекарство? А когда ты вышла замуж? Планируете ли детей?

Сайман завалил её вопросами, выпытывал, смотрел огромными полными восторга глазами. Сначала меня беспокоило, что он будет приставать к ней или пытаться заигрывать, но и Сайман, и Альберт, и даже Надин, все видели в ней нечто инопланетное, удивлённо любовались, но перейти черту вежливого любопытства не пытались. Поэтому я быстро расслабился и включился в беседу, поддерживал смущённую Лори, отшучивался за неё, рассказывая небылицы.

Все смеялись, настроение неуклонно поднималось, и я чувствовал себя почти счастливым. Вскоре Лори освоилась и легко перетянула инициативу в разговоре на себя.

– Я была совсем юной, когда мне сделали укол. Я тогда уже три года жила в женском пансионате, мой отец и братья присылали мне письма и звонили. Мы не встречались, так как все говорили, что мужчины заразные, но, несмотря на это, девочки в нашем общежитии умирали, и мы ничего не могли сделать. – Лори печально кривила личико, когда говорила о смертях. – Сразу после вакцинации я вернулась домой. Моя старшая сестра и мать умерли, ещё когда я была совсем маленькой, но мне всё равно было очень грустно оказаться дома и не встретить их. Потом я несколько месяцев ездила по различным центрам на проверки и участвовала в нескольких передачах. На ШтадТв познакомилась со своим мужем, – она тут же изменилась в лице, и её улыбка стала игривой и хитрой: – Он почти сразу сделал мне предложение.

Лори любила поболтать, в офисе я часами слышал её звонкий голосок из кухоньки, куда ребята приходили за кофе и чтобы полюбоваться на нашу диву. Мне отлично работалось под её сплетни и глупости. Но в этой компании её болтовня заставляла меня смущаться, не знаю почему, но одновременно было стыдно от её безграмотности и от того, что хотелось заглядывать ей в рот и восхищаться. Она всегда вызывала у меня восхищение и странное благоговение. Сейчас же, под градусом, я был готов целовать ей ноги, хотя лучше пухлые мягкие губы, ведь это непременно бы заставило её замолчать.

Лори же выпила пару бокалов вина и вовсе стала чрезмерно говорливой:

– У меня двое детей, но их воспитывает няня. Или нянь? Как правильно говорить о мужчине воспитателе? Сейчас мне двадцать два, и мой личный гинеколог советует пока не спешить с дальнейшими родами. Я знаю, что дети очень важны и нужны, поэтому в будущем планирую родить ещё пару. Или троих. – Лори о детях всегда говорила с глубокой задумчивостью. Но с какими-то глупыми интонациями: иногда мне казалось, что она не воспринимает своих отпрысков как настоящих маленьких людей. Для неё это домашние забавные питомцы. – У меня родились два альфы, но я мечтаю о девочке. Говорят, при искусственном оплодотворении больше вероятность родить девочку. У тебя, Эд, ведь кузина после ЭКО появилась? – раньше Лори никогда не спрашивала о Камиле, хотя все в Ди Вельт знали о том, что в моей семье есть две женщины.

Обсуждать, чем и как живёт Лори Дёфнер, мне не нравилось – и так знал немало, а упоминание о муже навевало тоску. Лори – недостижимая волшебная фея, на которую я могу лишь смотреть, любоваться и дрочить по вечерам в гордом одиночестве. Для мужчин, таких как я, Сайман или Альберт, женщины навсегда останутся музейными экспонатами. Наверное, потому Сайман и просился в компанию – просто полюбоваться. Я тоже любовался. Безмолвно, без надежды и отчасти с детской наивностью радуясь любому проявлению её внимания. Но вряд ли это чувство имело отношение к настоящей любви. Просто любить мне было некого, и потому все мои чувства сконцентрировались на прекрасной, но недоступной девушке.

От личной жизни Лори разговор перетёк к общим темам – политике, погоде и лекарству. Это три основные проблемы, о которых сейчас говорили все. И о лекарстве, как и о мировых войнах, уверен, говорить будут ещё долго.

– Я читала, всё дело в добавлении гена гепарда. Поэтому многие человеческие болезни перестали на нас действовать. А ещё омеги и альфы получили течку и узел, как у котов! Даже обоняние у нас стало почти как у зверей. Я точно не помню, но раньше не могла отличить запах ели от сосны. А сейчас по запаху могу определить кто в комнате даже через закрытые двери. Ещё я слышала, что у тех, кто живёт на севере, на спине стала прорастать шерсть, и люди больше не боятся холода!

Лори часто говорила глупости, но её никто никогда не перебивал и не поправлял. В целом, я заметил, все мужчины смотрели ей в рот и, соглашаясь, кивали, какая бы чушь не вылетала из её прелестных губ. Над её шутками, даже глупыми – радостно смеялись, стоило ей заговорить – как все умолкали и с восхищённым вниманием следили за каждым словом. А когда Лори выходила в уборную, мужчины, как в старые времена, вскакивали со своих мест и провожали её кивком головы.

Я не стал объяснять, что узла у котов нет, обоняние наше ещё очень далеко от звериного, и ни у кого никакой шерсти не растёт. Не было никаких доказательств, что в наших организмах появились хоть какие-то признаки животных, просто изменения сделали нас другими. В силу профессии приходилось, конечно, читать научные статьи, где доказывалось, что наше ДНК теперь ближе к шакалам, чем к шимпанзе. А значит, при желании мы можем говорить, что являемся дальними родственниками псовых (интересно, как к этому факту отнеслись антропологи?), но в ответ на подобные необоснованные предположения возникает логичный вопрос – почему у нас не изменилось расположение пальцев и не сдвинулись ушные раковины? Узел и течки явно не признак нашей псовости. Это скорее новый виток эволюции.

Еда в ресторане оказалась отменной, однако блюда были достаточно дорогими. Я заказал стейк с кровью и чесночной пастой, с удовольствием попробовал гренки, что взяла Лори, и густой суп с томатами, который заказал Сайман. Мне как никогда было тепло и уютно: дружеские разговоры, выпивка и вкусная еда напоминали о тех счастливых днях, когда жизнь ещё была нормальной. Альберт с Надин ушли сразу после ужина, меня тоже понемногу стало клонить в сон, но Лори с Сайманом продолжали о чём-то говорить, вызывая у меня неудержимое веселье и неконтролируемые приступы ревности.

После четырёх утра, когда несчастный официант, вынужденный работать до последнего клиента, несколько раз сделал нам недвусмысленные намёки, что пора уходить, я всё же смог утянуть девушку домой и с невероятным облегчением избавился от Саймана, который норовил нас проводить. Он выпил, и его поползновения в мою сторону стали слишком откровенными, их уже не удавалось спрятать за равнодушием или презрением. На меня это действовало раздражающе, его присутствие подавляло и заставляло чувствовать себя не на месте. За несколько часов, проведённых с ним за одним столом, мне стало казаться, что запах детектива пропитал весь воздух и даже мою одежду. Хотелось сбежать от его навязчивого присутствия, чтобы уже не приходилось вдыхать терпкий аромат его тела, кружащий голову. Захлопнув дверцы такси, я тяжело вздохнул, даже не понимая, чего испытывал больше – облегчения или разочарования.

Лори жила на алее Эбереше, в шикарном особняке, всего в двадцати минутах ходьбы от Шарлоттенбургского дворца. Я вышел с ней из такси, чтобы проводить до порога. Трёхэтажное строение окружал маленький садик с аккуратно постриженной лужайкой и клумбами с примулами и камнеломками. Вдоль ограждения цвела сирень, и её яркий аромат приятно оттенял естественный запах Лори. Все женщины пахли мягко, сладко. Но в этом запахе не было и намёка на флёр страсти, что присутствовал в запахах мужчин. Лори пахла теплом, цветами и молоком, в то время как Сайман пах яростным желанием и сексом, и сейчас мне безумно не хватало этого аромата.

Ещё в машине я понял, что выпил слишком много, голова кружилась, а тело казалось лёгким и непослушным. Опьянение делало меня смелее и наверняка глупее. Не желая прощаться, я предложил прогуляться по парку или просто посидеть на скамеечке рядом с её домом. Но Лори устала, отрицательно качала головой на каждое предложение, зевала и всячески пыталась отмахнуться от моего внимания.

– Это был очень приятный вечер, Эд, но завтра нам обоим очень рано на работу.

– Может, тогда я к тебе зайду, и ты угостишь меня кофе?

– Завтра угощу тебя кофе, – она недовольно поморщила носик.

– Я прекрасно провёл время, Лори, буду счастлив, если нам удастся повторять это почаще, – мне пришлось отступить, и она тут же улыбнулась.

– Я не против. И Матиас тоже не возражает.

Это странное молчаливое согласие её мужа меня серьёзно смутило, и я удивлённо поднял брови.

– Мат знает, что ты омега, – Лори мягко похлопала меня по плечу. – И я невероятно счастлива, что ты мой друг.

– «Подружка», ты хотела сказать, – всё хорошее этого вечера в одно мгновение стало казаться мне отвратительным и мерзким фарсом. – Думаешь, если я омега, то не мужчина? Или это твой муж считает, что раз омега способен родить ребёнка, то не способен удовлетворить женщину? – я встал к ней слишком близко, сжимая её локоть и заглядывая в растерянные глаза. Меня распирало от злости, горело изнутри жарким пламенем ненависти к этой надуманной дискриминации. Мне хотелось что-то доказать ей или скорее себе, а понимание, что даже Лори не воспринимает меня как мужчину, смывало последние капли здравомыслия.

Лори попыталась отступить, но наткнулась на закрытые двери, а я надавил ещё сильнее, почти вжимая её в твёрдую поверхность.

– Я хочу тебя, Лори, и моя способность рожать не помешает мне взять тебя прямо здесь! Я бы показал тебе, насколько ты желанна, и каким мужчиной может быть омега!

Кажется, я говорил что-то ещё, нагло, бесстыже хватая её за ягодицы и теряя рассудок от своей ярости и её близости. Испуганный взгляд Лори уверял меня в том, что она мне верит, и это помогало верить самому. Поэтому, зажав её в угол, я прижался к её губам, стараясь действием показать всё моё влечение к ней и мои желания. Лори привела меня в чувство звонкой оплеухой, заставляя отшатнуться и немного протрезветь.

– Ты пожалеешь об этом, Эдвард, – она шипела как разозлённая змея. – Я всё расскажу мужу, и тебя завтра же уволят!

Дверь перед моим носом с грохотом захлопнулась, а я обессиленно опустился на крыльцо.

Небо медленно светлело, занимался рассвет, и я достал помятую пачку сигарет из кармана. В голове не было ни единой мысли или сожаления. Меня не терзали глупые надежды на спасение или вероятное помилование. Не было и мысли о том, что всё могло бы быть иначе, держи я язык за зубами. Во мне осталась лишь тоска по мягкости её губ и сладкому запаху тепла. Неуловимый, нежный вкус женщины, который вряд ли придётся почувствовать ещё раз в жизни.