Читать книгу Жизнь и страх в «Крестах» и льдах (и кое-что ещё) - Исаак Борисович Гилютин - Страница 7

Рассказывать о тяжёлых послевоенных годах я, конечно, не собираюсь – об этом так много написано в книгах. А вот об одном, очень рискованном эпизоде того времени, я считаю уместным рассказать.

1945 год – очевидно, самый голодный. Я уже упоминал, что у моей мамы две родных сестры из трёх тоже проживали в Ленинграде. Но куда больше было двоюродных сестёр, из которых я мало кого знал. Лучше всех из них я знал только одну, Розу Горелик, которая была замужем за Яковом Зиновьевичем Соркиным, который не то до войны, не то после неё, добавил себе в фамилию ещё одно «о» и стал Сорокиным. В то послевоенное время, особенно после 1948 года, многие евреи меняли свои, кто имена, а кто фамилии, на более благозвучные. Никто не может их осуждать за это – какие времена, такие и поступки. Тем более, что Яков Зиновьевич ввиду своего высшего образования мог реально претендовать на вполне номенклатурную должность, что на самом деле впоследствии и произошло. Я упоминаю здесь этот факт только для того, чтобы читатель, особенно молодой, лучше представлял себе то злое время.

Яков Зиновьевич начал своё образование в Московском Химико-Технологическом институте, а закончил его в Ленинградском Технологическом за несколько лет до войны. Перед самой войной он был призван на военную переподготовку в летний лагерь под Ленинградом, откуда прямиком попал на фронт на знаменитый Невский Пятачок под Ленинградом уже в чине капитана и в должности начальника штаба бригады. Там он был ранен в позвоночник и провёл 1,5 года в госпитале, после чего соединился со своей семьёй, которая была эвакуирована в Казахстанский город Атбасар. По рассказам его младшего сына Жени, не в пример нашей, их семья не бедствовала, т. к. их мама получала деньги по «аттестату» за своего мужа-офицера. Так было только с семьями офицеров, но не солдат. Именно поэтому моя мама с тремя детьми «на руках» не получала ничего и была предоставлена в Казани сама себе.

Яков Зиновьевич вернулся в Ленинград со своей семьёй приблизительно в то же время, когда и мы. Напоминаю, что время в Ленинграде очень голодное, даже для семьи Якова Зиновьевича, который получает неплохие деньги по «аттестату», как офицер Советской армии. Что уж тут говорить про нашу семью? В это время Яков Зиновьевич встречается с моим отцом и делает ему предложение, от которого, как говорится, трудно отказаться:

– Борис, я знаю, что у тебя совсем нет денег, а у меня они есть, но в Ленинграде на них никакого продовольствия всё равно не купить. Я готов дать тебе деньги, ты покупаешь на них два чемодана карандашей и едешь с ними в г. Атбасар Ферганской долины Узбекистана. Там карандаши – большой дефицит, ты находишь способ продать там их оптом, на вырученные деньги покупаешь два бараньих окорока, укладываешь их в те же самые чемоданы и возвращаешься обратно. Здесь делим их по-братски – один чемодан твоей семье, другой – моей.

Сегодня, даже в России, это кажется абсолютно безобидным занятием, но в то время это было невероятно рискованным мероприятием. Тогда это называлось спекуляцией и каралось от 5 лет тюрьмы и выше. Это были годы, когда люди получали от 5 до 10 лет тюрьмы за несколько гвоздей, вынесенных с завода или несколько колосков с колхозного поля. Называлось это указом от 4 июня 1947 года по борьбе с «несунами». Надеюсь, что теперь вы представляете, в какое рисковое предприятие Яков Зиновьевич зазывал моего отца. Только не подумайте, что я как-то пытаюсь укорить самого Якова Зиновьевича – ни в коем случае. Правило жизни мне вполне понятно: у кого есть деньги, у того нет нужды рисковать, а у кого их нет, без риска никак не проживёшь. В конце разговора Яков Зиновьевич попытался успокоить отца, сказав, что даже если его поймают, ему ничего не будет – ведь он фронтовик и инвалид войны. Отец мой, конечно, понимал, что сказано это только для «красного словца», и не более того. К этому времени уже было много примеров того, что ни звание фронтовика, ни инвалида войны, не являются защитой от уголовного преследования и наказания за спекуляцию. В то время на всех железнодорожных станциях страны шли облавы на спекулянтов. Так страна боролась с дефицитом продуктов в стране. Тем не менее, ясно, что отцу не оставалось ничего, кроме как соглашаться.

Несмотря на такой повышенный риск, через две недели отец вернулся здоровый и невредимый с двумя чемоданами, заполненными окороками. Очевидно, всевышний оберегал его и на этот раз. Таким образом, обе семьи были обеспечены царской едой на целых два месяца.

Однако пора было зарабатывать деньги на жизнь. Учитывая, что никакой профессии он не имел, отец находит себе работу приёмщика утиля. Здесь следует пояснить для молодого читателя, что сразу после войны в городах были конторы «ГлавВторСырьё», которые расшифровывались как Главное Управление Вторичного сырья. Они занимались сбором от населения бумажной макулатуры, лома цветных и чёрных металлов, стеклянных бутылок из-под водки, вина и пр. и исчезли с развалом Советского Союза. С тех пор и до самой пенсии в одном из таких утильных ларьков и сидел отец полный рабочий день. Работу эту можно описать как не очень пыльную, но довольно грязную. Там особенно тяжело было сидеть зимой, когда термометр опускался до -25^o С и ниже, что в послевоенные годы было нормой для Ленинграда.