Читать книгу Я рисую твое небо - Искандер Муратов - Страница 5

Через три дня после свидания с мамой к нам домой пришли участковый, двое незнакомых мужчин и женщина средних лет, которая, как только переступила порог, стала с интересом осматривать все вокруг. Они даже не представились. В тот вечер у нас гостила моя школьная подруга Лена Жевнаренко. Мы с ней делали домашнее задание. Из-за случившегося я сильно отстала по предметам, а Лена решила помочь мне подтянуть знания. Тетя Зина готовила что-то на кухне. Она буквально застыла, увидев незнакомцев в сопровождении участкового, так как, в отличие от нас, поняла, в чем дело.

– Здравствуйте! – поздоровалась женщина и протянула тете Зине какую-то бумагу и беспристрастно объяснила, что это предписание из горкома, согласно которому нас должны определить в детский дом. Пока тетя Зина изучала документ, женщина бегло оглядела комнаты и, обратившись ко мне, сказала, чтобы я собрала свои вещи и вещи брата.

Новость о том, что нас должны отправить в детский дом, стала для меня громом среди ясного неба. Я поняла, что сейчас нас заберут из родного дома неизвестно куда. Мне стало страшно.

– Леночка, иди домой, пожалуйста, – попросила я.

Она промолчала в ответ, но с места не сдвинулась.

У меня похолодели кончики пальцев на руках. Мои уговоры, просьбы, мольбы оставить нас с братишкой дома оказались напрасными. Меня словно никто не слышал. Тогда в разговор вмешалась тетя Зина:

– Скажите, могу ли я оформить опекунство над детьми? Я все-таки не чужая им. Они мне как родные. Обоих нянчить помогала… Да и Иришку знаю сызмальства. Ее покойных родителей знала, схоронили их вместе…

– Нет, гражданочка, вам не положено по возрасту. Мы все делаем по закону. Девочка пробудет в детском доме до восемнадцати лет, так же, как и мальчик, – холодно ответила женщина.

– Но как же так? Улечке ведь уже шестнадцать, она учится в десятом классе, – с надеждой проговорила тетя Зина.

– Это не имеет значения, все согласно закону, в предписании написано!

– Подождите! У детей есть родной отец – Андрюша. С ним-то они могут жить? Я же знаю его номер телефона. Он живет в Москве, работает каким-то большим начальником, – отчаянно проговорила тетя Зина, надеясь на то что, слова «Москва» и «большой начальник» сыграют роль и хоть как-то смягчат непреклонных членов комиссии. Хотя в действительности наш отец был обычным инженером-конструктором.

Незваные гости переглянулись между собой и, выдержав паузу, женщина разрешила:

– Звоните! Только побыстрее.

– Я сейчас! – засуетилась тетя Зина. – Его номер записан у меня в телефонной книжке дома. Я мигом сбегаю.

– А эта девочка кто? – спросила женщина, указывая на Леночку.

– Какая тебе разница, кто я? Что? И меня заберешь? Кишка тонка! – грубо ответила Лена. Она всегда была очень вспыльчивой девушкой.

– Да как ты разговариваешь с взрослыми? Кто это, товарищ милиционер? – возмутилась женщина.

Но участковый, имени которого я не знала, видимо хорошо знал Елену Жевнаренко. Район-то у нас был небольшим. Он подошел к женщине и что-то прошептал ей. От услышанного та изменилась в лице и сказала:

– Я очень уважаю твоего отца, Леночка, но с взрослыми так разговаривать нельзя. Ты же понимаешь? Давай договоримся, что этот наш с тобой разговор – простое недоразумение.

Я точно не знала, кем работал отец Леночки, Владимир Петрович Жевнаренко. В школу ее всегда привозили на черной «Волге» с государственными номерами. Многие учителя побаивались Леночку и старались с ней общаться только по учебе. Зато мы с ней с первого класса были как родные сестры. Наша девичья дружба с годами только крепла.

Через несколько минут в дом вбежала запыхавшаяся тетя Зина. У нее в руках была красная телефонная книжка. Надев очки в роговой оправе, она судорожно перелистывала страницы, пытаясь найти номер нашего отца в Москве.

– Вот! Ну, слава Богу! Нашла! – обрадовалась она и набрала номер.

Я и Лешка подошли поближе к телефону. Несмотря на свои десять лет, он прекрасно понимал, что такое детский дом. В трубке шли длинные гудки, никто не отвечал.

– У них не общий, по-моему, телефон, а свой должен быть. Он как-то говорил, когда звонил, – оправдала долгое ожидание тетя Зина.

Наконец, на другом конце провода ответили, и тетя Зина взволнованно заговорила:

– Алло! Алло! Вы слышите меня? Андрей, это ты? Андрюша, это Зинаида Михайловна тебя беспокоит, бывшая твоя соседка. Помнишь меня?

В трубке что-то ответили и тетя Зина, облегченно вздохнув, продолжила:

– Андрюша, беда у нас! Тут такое дело… Ирину арестовали. Произошло недоразумение. Это не телефонный разговор. Детей хотят определить в детский дом. Нельзя этого допустить, Андрюша! Сам понимаешь, Ульяночке скоро школу заканчивать, к институту готовиться надо, а Лешенька… Он же маленький совсем!

Я не могла больше слушать это и выхватила телефонную трубку из рук тети Зины. Отцу мы всегда были не особо нужны. После переезда в Москву он почти не интересовался нашей жизнью, звонил нам только под Новый год и то не всегда. Поэтому его долгое молчание в ответ на мои мольбы забрать нас с Лешкой к себе меня даже не удивило. Выслушав меня, он спокойно ответил: «Ульяна, дочка, ну куда я вас? У меня и так здесь коммуналка, комната на четверых. Тебе школу скоро заканчивать, в институт поступишь, общежитие тебе дадут. Ну, а Лешка, он – пацан. Привыкнет». Я дослушала отца, извинилась за беспокойство и положила трубку. Было ли мне больно? Нет. Обидно? Может быть. Но ничего нельзя было поделать. Мне оставалось лишь повернуться к женщине и мужчинам и тихо проговорить:

– Наш отец отказался нас забирать к себе. Простите…

В глубине души мне казалось, что что-то просто пошло не так. Еще мгновение и произойдет чудо: отец перезвонит и изменит решение, а может тете Зине разрешат нас оставить у себя. Чуда не произошло. А гулкую тишину, которая повисла в комнате, нарушил голос женщины:

– Ну, вот и решено! Теперь можно и познакомиться. Меня зовут Виктория Сергеевна Толмачева. Я – директор школы-интерната. Смотреть за такими детишками, как вы – моя работа. А теперь, собирайте все самое необходимое, и едем!

Тетя Зина села на табуретку и от безысходности заплакала. Я же опустилась на колени перед Лешкой и обняла его.

– Помнишь, мама говорила, что ты должен быть настоящим мужчиной?

– Да, – ответил он, обвивая меня своими худенькими ручонками.

– Сейчас самое время проявить себя как мужчина.

– Если ты будешь рядом со мной, я буду им! – он тихонько всхлипнул. – Я все понимаю, Улечка.

Я потихоньку выпустила Лешку из рук и пошла собирать вещи. Свои я упаковала в мамин чемодан, а Лешины в его любимый – маленький с изображением Буратино и Мальвины. Его мама привезла из Сочи. Леша очень любил этот чемоданчик и хранил там свои самые важные и ценные вещи. Жаль, что сейчас чемоданчик нужно было использовать не для путешествия, а для переезда в детский дом. Перед выходом я подошла к Леночке, которая, все еще ничего не понимая, стояла в ступоре, чтобы попросить о помощи дяди Вовы. Он мог посодействовать тому, чтобы я могла уехать вместе с ней в Москву, поступать в институт, а не дожидаться пока мне исполнится восемнадцать лет. Леночка пообещала поговорить с отцом.

В тот вечер в сопровождении Виктории Сергеевны мы отправились в новую жизнь. Когда мы поворачивали в сторону ворот детского дома, я впервые увидела ту самую женщину в черном одеянии. Свет фар ярко осветил ее силуэт, и я успела разглядеть, что на ней был надет какой-то черный балахон, голову прикрывал черный платок с еле заметным орнаментом. Лица не было видно, так как платок был спущен до самого носа. Кроме того, лицо было скрыто сетчатой тканью, похожей на ту, из которой делают вуаль для шляпок. При желании можно было лучше разглядеть ее, но я не смогла, так как машина быстро завернула за ворота. Я обернулась и увидела, что она стоит на месте и смотрит нам вслед. Так мы с ней смотрели друг на друга, пока не закрылись ворота.

«Интересно, кто это?» – подумала я, но сразу же отвлеклась, так как машина остановилась и нам нужно было выходить.

Мы направились следом за Викторией Сергеевной по узкой тропинке, мимо высокого забора, как мне тогда казалось, в неизвестность. Я шла, держа в правой руке чемодан, а левой крепко сжимая вспотевшую ладошку Леши. Пройдя метров пятьдесят, мы оказались на футбольном поле, освещенном уличными фонарями. По обе стороны от него стояло два почти одинаковых двухэтажных здания с огромными колоннами, похожими на те, что украшали фасады Домов Культуры тридцатых годов.

Когда мы пересекли футбольное поле, к нам подошли две женщины в белых халатах. Алексей крепче сжал ладонь и спрятался за мою спину, словно чувствуя, что нас сейчас разлучат. Одна из женщин, пошептавшись с Викторией Сергеевной, подошла к Леше и, взяв его за руку, молча повела в сторону здания, которое возвышалось слева от поля. Я спросила, куда его ведут. Виктория Сергеевна ответила, что в корпус для мальчишек. Лешка упрямился и не хотел идти. Он постоянно оборачивался и смотрел на меня так жалобно. Последней каплей стало то, что от волнения он уронил свой любимый чемоданчик.

– Да стойте же! – чуть повысив голос, я сказала воспитательнице, которая, несмотря на мой возглас, пыталась увести брата.

Я подбежала к ним и, опустившись на колени, обняла Лешу. Посмотрев ему в глаза, я тихонько сказала:

– Скажи, когда ты вырастешь, будешь нас с мамой защищать?

– Буду, – всхлипывая, ответил он.

– Тогда учись быть мужчиной уже сейчас! Иди с гордо поднятой головой! – я погладила его по плечам, словно расправляя их.

– Хорошо, – Лешка шмыгнул носом и снова обнял меня.

Мое сердце разрывалось на части, когда я смотрела, как он отдалялся от меня. Но мои слова подействовали: он ни разу не оглянулся назад, сдерживая свое слово.

Я даже не заметила, что директриса куда-то исчезла. Настал мой черед идти за другой женщиной. Так я переступила порог здания для девочек. Мы шли с ней по полутемным коридорам детского дома. Она довела меня до комнаты и открыла дверь. Время приближалось к полуночи, и все воспитанницы тихо сопели на казенных кроватях. Я прошла, присела на свободную койку и задвинула под нее чемодан. Дежурная постояла еще несколько минут перед тем, как отправиться на свой пост. Спать мне не хотелось. Я думала о маме, как там она, о том, чтобы Лешку поместили в нормальные условия. Тревожные мысли о нем не покидали меня, и спустя минут сорок я вышла в коридор, чтобы пойти к нему и узнать, как он устроился. Дежурная, увидев меня, встала из-за стола.

– Ты куда? Если в туалет, то тебе прямо по коридору. Только давай быстрее, – буркнула она.

– Нет, мне не в туалет, – растерянно ответила я. – Мне нужно проведать своего братика. Мы первый раз ночуем в таком месте, я переживаю за него. Можно мне сходить к нему?

– По ночам шастать не положено. Завтра и увидишь! А сейчас, марш в кровать и спать! – равнодушие в голосе дежурной мгновенно сменилось на раздражение.

– Я просто хочу увидеть своего братика. Что особенного в моем желании?

– Посмотри, какая настырная, а! Ты меня не поняла? Я же сказала тебе, завтра увидитесь! – гаркнула дежурная, подойдя ко мне вплотную.

У нее была очень большая грудь, которая возвышалась на уровне моих глаз. Рядом с ней я была как Моська перед слоном из басни Крылова. Несмотря на это, ее отказ только разозлил меня и усилил желание увидеть Алексея. Поэтому я решила идти до конца. Все мысли в моей голове собрались в один огненный шар, который дал невиданный прилив энергии.

– Я хочу видеть своего брата! – крикнула я и пихнула дежурную в сторону, пытаясь освободить себе дорогу.

Но она оказалась не из робкого десятка и резким ударом по голове свалила меня с ног. Девушкой я была хрупкой и, почувствовав сильную боль в голове, на какое-то время потеряла сознание.

Очнулась я оттого, что кто-то тряс меня за плечо со словами: «Эй, давай вставай! Уже подъем». Я вспомнила дежурную, с которой у меня ночью случился конфликт. Но рядом со мной была не она, а девочка, очень похожая на кореяночку. С виду ей было лет тринадцать-четырнадцать. У нее были узкие, как две щелочки, глазки, невероятно красивые ямочки на щечках и темные волосы, заплетенные в две косички до плеч. Ростом она доходила мне до подбородка. Но вот что действительно привлекло мое внимание – это ее болезненная худоба.

– Вставай, – повторила она. – Время уже семь утра. Нам надо умываться. Я смотрю, у тебя над лбом шишка от Никитичны? С утра уже слухи поползли. Да, ее лучше не злить. Она у нас суровая. Как тебя зовут? – протараторила девочка.

– Ульяна, – тихо ответила я, рукой ощупывая больное место на голове.

– А меня Вероника! Будем дружить! Я тут зеленку принесла. Обработай! – она улыбнулась, протягивая мне бутылочку с зеленой жидкостью.

– Спасибо тебе, – поблагодарила я, а затем аккуратно смочила ватку и приложила к образовавшейся после ночной распри шишке. Щипало ужасно. Сдержав стон, я поднялась и стала оглядывать комнату. Все девочки уже были на ногах, я заметила, как они быстро и четко заправляли свои кровати. Я тут же спросила у Вероники, могу ли убрать свою постель попозже.

– Нет, Ульяна, у тебя будут проблемы. Лучше заправить сейчас. И делать это нужно так же аккуратно, как все. Иначе отругают всех. В детдоме бытует правило коллективной ответственности. И если у тебя сразу не получится так же аккуратно, то мы с девочками поможем тебе. Потому что, в противном случае у нас будут неприятности.

Повзрослев, я часто вспоминала эти слова. В них была своя правда.

Как и следовало ожидать, у меня не получилось с первого раза заправить постель, как того требовалось. Минут через пятнадцать после того, как я закончила возиться с покрывалом, в комнату вошла Виктория Сергеевна, и все, словно по команде, выстроились перед ней в ряд.

– Доброе утро, девочки! – поприветствовала она. – У вас новая соседка – Ульяна Спиридонова. Думаю, вы уже успели познакомиться.

После ее слов все стали смотреть на меня как на музейный экспонат. Интересно то, что до этого никто не обращал на меня внимания. А я, в свою очередь, заметила, что девочки были разного возраста: от шести лет до шестнадцати и даже старше. Всего нас было около тридцати человек.

– Кто спит рядом с ней? – грозно спросила Виктория Сергеевна, держа руки за спиной.

– Я, – еле слышно ответила Вероника.

– Замечательно, Ким. Вот ты и научишь новенькую, как правильно заправлять кровать. Главное, объясни ей, что иногда, я хожу с ниткой и проверяю, насколько аккуратно все сделано.

– Хорошо, Виктория Сергеевна, – кивнула Вероника.

– Все, а теперь всем желаю доброго и бодрого утра! На очереди физзарядка, общий завтрак и занятия. Кстати, Ульяна, учиться здесь нужно. Просто необходимо. У нашей страны большие надежды на вас! – на последнем предложении Виктория Сергеевна повысила голос.

– Я хорошо училась, когда жила с мамой, – ответила я с напором.

Виктория Сергеевна подошла ко мне вплотную, внимательно посмотрела и, прищурив свои глаза, прошипела:

– Здесь мне не перечат и не отвечают подобным тоном. Времена, когда ты жила с мамой, закончились, и ты уже не у себя дома. Поняла меня? Это место называется детский дом! И этим все сказано!

Опустив глаза, я промолчала. Спорить было бесполезно. Теперь мне придется жить по правилам этого мира. Я вспомнила слова мамы, которые она сказала мне, когда я впервые получила тумаков от дворовых девчат, будучи совсем маленькой: «Чтобы ответить, нужно уметь ждать. Придет и твой черед».

Грудь Виктории Сергеевны нервно вздымалась. Я понимала, что вывела ее из себя. Хотя, конечно, тогда я еще не осознавала, что разозлила человека, у которого были все возможности испортить мне жизнь.

– А теперь все умываться и на зарядку. Марш! – скомандовала она.

Так начался мой первый день в детском доме. После умывания мы сделали зарядку в спортивном зале и пошли в просторную комнату, служившую столовой. На календаре был все еще март, а на стенах почему-то до сих пор висели новогодние игрушки, вырезанные из цветной бумаги, и плакат из ватмана, на котором было написано «С Новым годом!». Вероника, словно прочитав мои мысли, сказала:

– Да, Новый год давно прошел, но дети попросили, чтобы украшения не убирали. Девятый столик наш. Ты иди, садись, а я сейчас принесу завтрак.

Я прошла к столу, у которого стояло только два стула. Вслед мне раздавались перешептывания и хихиканье. Но я не повернулась. Сев за стол, я осмотрелась: те, кто помладше изредка кидали на меня взгляды, а вот девочки постарше смотрели, как на врага. От них меня загородила хрупкая Вероника, вернувшаяся с подносом.

– Я не вижу своего брата, Лешу…

– А мальчики здесь не завтракают. Они в мальчишеском корпусе – это здание напротив, через стадион. Ты можешь сходить к нему после занятий.

– Мне сказали, что сегодня я смогу его увидеть, – я хотела сорваться с места и побежать к Леше.

– Ульяна, мало ли что здесь говорят. Не всему надо верить, и потом «сегодня» еще не закончилось, – ответила Вероника, расставляя на столе тарелки с манной кашей, галетами и железные кружки с чем-то очень похожим на чай. Также у тарелок с кашей она положила по куску белого хлеба.

Закончив с «сервировкой», Вероника пошла вернуть поднос на место. Тут то я смогла внимательнее разглядеть ее. На Веронике был надет застиранный серенький свитер, зеленая юбочка, серые колготки, а на ногах сандалии. «И как только ей не холодно?» – подумала я, еще раз взглянув на ее обувь. Ведь пол был настолько холодным, что я чувствовала это даже через сапожки. Но знаете, Захар Анатольевич, одежда – это лишь тряпки. В Веронике была сама безупречность.

– Вероника, а ты как сюда попала? – спросила я, когда она вернулась к столу.

– Не знаю. Меня подбросили в дом малютки, когда мне было всего несколько дней от роду, а может и месяц. Кто мои родители – неизвестно. Знаю только, что корейцы, по мне же видно, – улыбнулась она, отпила из кружки чай и поморщилась. – Вообще сахара нет! Есть только запах.

– Это почему? – сменила я тему разговора, подумав, что ей неприятно рассказывать про родителей.

– Потому что в этот чай добавляют раскаленный сахар, чтобы придать хоть какой-то цвет и вкус, – ответила Вероника, скорчив смешную гримасу.

– У тебя красивые ямочки на щечках, – улыбнулась я в ответ, – А сколько тебе лет?

– Мне тринадцать. Ну, ты давай, ешь. Скоро уроки уже начнутся, – задорно ответила моя новая подруга.

– Ошиблась на год, – улыбнулась я. – Вероника, а вот в этом мальчишеском корпусе также кормят? Ну, я имею в виду, им дают то же, что и нам?

– Да, их кормят, так же, как и нас, Ульяна, – сказала Вероника, доев кашу. – А что? Ты не любишь манную кашу?

– Люблю, просто давно не ела…

– А вам, вольным, все яичницу с сосисками подавай! – хмыкнула она.

– Знаешь ли, не всегда была яичница с сосисками, – я понимала, что в словах Вероники нет злости. – Просто, переживаю за брата…

– Ульяна, между прочим, самый полезный завтрак – это манная каша или какая-нибудь другая. Минздрав рекомендует! Поэтому твоему брату будет полезно ее есть.

– Да-да, я слышала, что очень полезно, – слукавила я, чтобы не задеть Веронику.

– Да брось ты, я же знаю, что это не так. Конечно, яичница с сосисками – это вкусно, но каша лучше. Я когда вырасту, буду, все равно, есть кашу! – не отступала от своего мнения она.

Я съела еще немного каши, а печенье не стала. Достав из кармана носовой платок, я завернула его и убрала, чтобы передать Леше после занятий. Вероника проделала с печеньем то же самое. Я удивилась, но не стала акцентировать на этом внимание.

– Вероника, можно я задам тебе один вопрос? Только пообещай мне, что не обидишься, – попросила я.

– А я и не умею обижаться, так что спрашивай, – беспечно отозвалась она.

Я несколько мгновений раздумывала, спрашивать ли ее об одежде, что она носила. Ведь, на самом деле, я понимала, что Вероника росла, не зная домашнего уюта, материнской заботы и тепла. При этом стала доброй и открытой. Чтобы не бередить ее душу, я решила отказаться от своей идеи с вопросом:

– Нет, я не стану ничего спрашивать. Ты поела? Давай сходим в нашу комнату, мне нужно взять кое-что из вещей.

– Да, я поела. Кстати, Уля, здесь не концлагерь. Просто есть кое-какие правила, которые нужно соблюдать. В них нет ничего плохого, наоборот, они даже полезны. Например, здесь строгая дисциплина, которая не позволяет нам «сойти с рельс», – нравоучала Вероника.

– Какая же ты умная, однако! Ну все, пойдем. Сколько у нас есть времени до начала уроков?

– Минут двадцать, если не ошибаюсь. Уроки здесь начинаются в половине девятого и это радует! – Вероника вновь состроила умную физиономию. – Вот только мы с тобой в разных классах.

– А сколько вообще девочек у нас в детдоме?

– Девочек примерно сорок семь, а мальчиков – пятьдесят. У нас небольшой детский дом. Все девочки поделены на три класса: самые маленькие, средние и вы – старшеклассники.

– Понятно. Так, теперь пошли! – скомандовала я и мы, встав из-за стола, побежали в сторону нашей комнаты.

Я решила поделиться частью вещей с Вероникой, пока мой чемодан, по правилам детского дома, не забрали на хранение. Достав его из-под кровати, я стала копошиться, вытаскивая теплые свитера, носочки и ботиночки.

– Вот возьми, тебе это сейчас нужнее. А то я смотрю, ты все еще в сандалиях ходишь. Когда я буду уходить отсюда, то все свои вещи оставлю тебе. Мне-то недолго здесь осталось, а тебе еще о-го-го! Но я обещаю, что буду радовать тебя постоянно, – подмигнула я ей.

Вероника взвизгнула от радости, захлопала в ладоши и, присев на край кровати, сказала:

– У меня есть зимняя обувь. Просто она совсем износилась. Я хочу, чтобы скорее наступила весна, – бодро ответила она, как бы оправдывая свои сандалии.

– Ну, вот теперь ты можешь смело ходить в ботиночках, а сандалии оставить на весну. Правда, они немного велики тебе, но, я думаю, это не страшно. С носками будет в самую пору.

Вероника тут же начала переобуваться и, когда она уже завязывала шнурки на ботинках, в комнату вошла какая-то девушка плотного телосложения примерно моего возраста. На ней были мужские брюки и какой-то растянутый свитер. Короткая, как у мальчишки, стрижка дополняла ее угрюмый и хулиганский вид.

– Эй ты, кнопка, иди-ка сюда! – дерзко выкрикнула она, глядя на Веронику.

Я заметила, как та изменилась в лице и, трясясь от страха, подошла к верзиле. Мне стало тревожно, я пошла следом.

– Че, обновка, да?

– Да, – еле слышно пролепетала Вероника.

– Это ты ей «подогрела»? – дерзко спросила верзила, обращаясь ко мне. В это время вслед за ней вошли еще две девушки примерно такого же роста и телосложения.

Вероника схватила меня за рукав и испугано зашептала:

– С ней лучше не спорить. Это Маша-Глыба. Она за главную среди девчонок. А это ее шестерки Любаша Монро и Марика.

Я не обратила на ее слова никакого внимания. Меня всегда раздражали дерзкие девчонки. Даже в школе, бывало, могла дать оплеуху. Мы с Леной Жевнаренко были силой, но исключительно оборонительной.

– Да, я. А что? Почему тебя это волнует? – с вызовом ответила я.

– Ты че? Крутая что ли? Ты же с «воли», по-моему, заехала вчера?

– Да, я приехала вчера. Разве это мешает мне подарить девочке одежду? – злость закипала во мне.

Верзила приблизилась ко мне, и я не поняла, каким образом оказалась на полу. В следующую минуту Любаша Монро и Марика резко перевернули меня на живот. Я почувствовала тяжесть – кто-то из них присел на меня. Как оказалось, Любаша. Несмотря на мои попытки, вырваться не получалось.

– Давай по пяткам, Марика! – вдруг скомандовала Маша-Глыба.

– Пожалуйста, не бейте ее, очень прошу вас! Я Пакесу скажу! Он вас накажет! – запричитала Вероника, всхлипывая.

– Что?! Твой Пакес пусть у себя рулит, на нашей девчачьей территории он – абсолютный ноль! – ухмыльнулась Маша-Глыба.

Я все еще продолжала вырываться, как неожиданно почувствовала резкую боль в области пяток. Удары продолжались. Было адски больно. Видимо это и стало толчком к возвращению воспоминаний. Перед моими глазами пронеслась картина с Лариным, пытавшимся меня изнасиловать, мамой в КПЗ, Лешкой, плачущим, чтобы его не забирали в мальчишеский корпус. Не знаю, откуда во мне появилась сила, но я резко поднялась, да так, что сидящая на мне Любаша Монро отлетела на пару метров. Не раздумывая, я схватила с тумбочки настольную лампу и со всей силы запустила ее в Машу. Та сначала замерла, а потом медленно опустилась на пол и заплакала. Я набросилась на Марику, которая била меня указкой по пяткам, и стала колотить ее по лицу. Она явно не ожидала такого поворота. В это время Любаша выскочила в коридор с воплями: «Люди! Здесь Машку-Глыбу и Маришку убивают!». Эх, девочки… Какими бы мы сильными не были, все равно плачем, как маленькие. И совсем не важно, в каком ты возрасте и социальном положении.

На вопли Любаши сбежались дежурные и учителя. Правда, я не замечала никого вокруг. Эмоции, накопленные во мне за все это время, выплеснулись в диком рвении проучить Машу-Глыбу и ее шестерок. Дежурные еле-еле оттащили меня за волосы в сторону, хотя я нисколько не сопротивлялась. Тут же меня отвели в какой-то полутемный кабинет, похожий на камеру. Я все еще была в бешенстве. Как потом рассказывала Вероника, я походила на сумасшедшую и даже в процессе драки вырвала клок волос у Марики.

В кабинете было темно и сыро, только сквозь маленькую форточку пробивался солнечный свет. Мне стало боязно. Я никогда не попадала в такие помещения, напоминающие карцер. При этом в душе я была рада, что смогла не просто вылезти из-под этой Любаши Монро, а дать сдачи! Мне было даже жалко, что не все трое получили. Минут через десять в комнату вошла Виктория Сергеевна.

– Встань с места! – крикнула она, сверкая глазами от злости.

Но я не пошевелилась. Виктория Сергеевна дождалась, пока ей принесут стул, и присела рядом со мной. Я знала, что сейчас мне попадет.

– Значит так, Спиридонова! Скажи, мне оформить данный инцидент как хулиганство? Лампа попала ей в голову и задело ухо! А если бы она оглохла? Что было бы?

Я молчала, хотя мне так хотелось рявкнуть, что им досталось поделом.

– И пойдешь по этапу, по лагерям! Тебе это надо? А как же брат? Ты о нем разве не подумала? – ее слова меня словно отрезвили.

– Простите, Виктория Сергеевна, – я подняла голову и смело посмотрела на нее.

– Вас бы всех наказать, да рука не поднимется у меня! Хотя суть конфликта я знаю от и до. С этими тремя я тоже проведу разъяснительную беседу. А теперь, иди в класс! Еще раз такое повторится, оформлю как хулиганство! Мое дело тебя предупредить, – она поднялась со стула и добавила: – Тебе в четырнадцатый кабинет, это на первом этаже.

Расстояние от «комнаты-карцера» до кабинета мне показалось чудовищно огромным. После ударов по пяткам я еле переставляла ноги и шла, морщась от боли. Отыскав нужный кабинет, я постучалась и сразу вошла. Девочки тут же повернулись ко мне и начали перешептываться. Учительница ответила на мое приветствие и указала, куда сесть. Дойдя до своей парты, я плюхнулась, опустила голову и заревела. Физическая боль смешалась с моральной. Неожиданно ко мне подошли девочки и начали успокаивать, но это продлилось недолго, учительница дала понять, что занятие началось.

Уроки в тот день были разными: алгебра, геометрия, русский язык и литература. Все они проходили в одном кабинете, сменялись лишь учителя. На переменах я ни с кем не общалась по классу, да и девочки больше не подходили. Видимо в самом начале их растрогали мои слезы, но жалость закончилась быстро. После последнего урока я вышла в коридор, где увидела поджидавшую меня Веронику.

– Как прошел первый день учебы? – спросила она, заискивающе улыбаясь.

– Лучше не бывает, – в отличие от нее, радоваться мне было нечему.

– Ну, ты вообще-е-е-е! Самой Маше-Глыбе по башке дать! А эту Марику ты вообще забила, чуть ли не до посинения!

– И что будет теперь? Весь детский дом против меня?

– Да не-е-е! Наоборот, тебя стали уважать! А мне даже позавидовали, что у меня появилась такая подруга, как ты! Не боись, теперь тебя не тронут! – подмигнула Вероника. – Как твои ноги?

– Ходить могу, но больно очень, – ответила я. – Вероник, а ты проводишь меня к Лешке?

– Конечно! Но может лучше завтра? Раз тебе больно…

– Нет, сегодня! – запротестовала я. Желание увидеть Лешу превозмогало любую боль.

– Тогда идем, я покажу тебе мальчишеский корпус, – согласилась Вероника.

– Идем, – ответила я и вспомнила про печенье, которое приготовила для него. Все это время оно пролежало у меня в кармане. Я достала сверточек. К моему сожалению, печенье было поломано на маленькие кусочки. Мне стало обидно до слез. Я так хотела отнести брату гостинец.

– Оно, наверное, раскрошилось, когда ты дралась с Машкой и Марикой. Но ничего, я знаю, как тебе помочь! Скорее пошли! – Вероника потянула меня в сторону каптерки.

Каптерка было небольшой, зато полок в ней было, хоть отбавляй. С одной из них Вероника достала большой мешок из бязи, а из него – мешочек поменьше, в котором лежали печенья, аккуратно завернутые в бумагу. Я была удивлена. Вероника бережно достала из мешочка десять галетных «квадратов» и добавила к ним горсточку ирисок.

– Вот возьми! Я каждый день приношу печенье сюда и храню его до выходных, а потом съедаю, сидя на футбольном поле. Или же собираю целый месяц, чтобы можно было сделать торт. А эти конфеты еще остались из новогодних подарков. Я ем их по особым случаям или по праздникам. Меня здесь никто не навещает, вот и приходится экономить, чтобы потом радовать себя. Я очень люблю сладкое, а здесь с этим проблема, особенно зимой, – сказала мне Вероника, протягивая печенье и ириски.

После услышанного я еще сильнее пожалела эту хрупкую беззащитную девочку-сиротку, которая экономила печенье и конфеты от праздника до праздника, вместо того чтобы расти в кругу семьи и радоваться жизни. Печально, что где-то были дети, которые раскидывались этими ирисками и не хотели их есть. К их счастью, они не знали ни о детском доме, ни о том, что такое «копить» сладости. Мне было неловко брать печенье и конфеты, я уже хотела было отказаться, когда Вероника продолжила:

– Бери-бери. Здесь в каптерке всегда прохладно, поэтому ничего не портится.

– Спасибо тебе, Вероника! – поблагодарила я.

– Спрячь быстро по карманам, мало ли… люди итак злые здесь, – предупредила она.

– Почему? – удивилась я.

– Эх ты, Ульяна, законов жизни не знаешь. Ну, ничего, скоро привыкнешь, – с улыбкой ответила она.

Тогда я не понимала, что она имела в виду. Смысл ее слов мне стал понятен позже. Все было просто: счастье любит тишину, а с печеньем в детском доме это было связано напрямую.

На улице было солнечно. На чистом голубом небе не было ни единого облачка. Мы шли к корпусу мальчиков через футбольное поле. Ноги мои болели, но я должна была идти, ведь меня ждал брат.

– Уля, скажи, а ты любила когда-нибудь? – вопрос Вероники заставил меня остановиться.

– Если быть откровенной, то за мной бегал один парень, но я не ответила ему взаимностью. А почему ты спрашиваешь? – поинтересовалась я.

– В том корпусе, где сейчас Алешка, есть парень на пару лет меня старше. Он очень мне нравится. Его зовут Дима, он тоже кореец. Но вот я ему не нравлюсь, – с грустью проговорила она.

– Почему ты так решила, дуреха? – спросила я. – Подожди, давай присядем, больше не могу идти. У меня так болят пятки! Прямо горят!

– Хорошо, – она помогла мне присесть на ближайшую скамейку. – Ты знаешь, после того как тебе досталось сегодня, я больше всего на свете хотела дать по шее этой верзиле, но мне помешали Марика и Любаша! – слукавила Вероника, как бы оправдываясь передо мной.

– Неужели никто не может остановить это беззаконие здесь? Куда смотрит Виктория Сергеевна? Никто не имеет никакого морального, да и вообще никакого права избивать нас! – проговорила я, рассматривая свои красные горящие пятки.

– Я попробую ответить на твой вопрос. Этот детский дом, на самом деле, не такой плохой, как кажется. Здесь хороших людей больше, чем плохих. Я тебе больше скажу: когда случается беда, все мы помогаем друг другу. Маша-Глыба – это реально исключение! Она хочет всех подмять под себя, хотя, по сути, она это и делала до сегодняшнего утра. Ты – первая, кто прекратил это. Ну, а что Виктория Сергеевна? Она регулярно проводит беседы с нами, но ты же знаешь, в любом стаде есть непоколебимые бунтари. Это факт! Не бывает, чтобы все сто процентов были верны законам общества.

– И все равно, Виктория Сергеевна недосмотрела. Она виновата!

– А что она должна сделать? Избить? Чтобы таких стычек не было? Есть масса других способов избежать силы. И поверь мне, Викторию Сергеевну любят даже за то, что она не лезет в подобные ситуации. Та же Маша, Любаша, Марика – они очень любят ее. Хоть и беспризорницы.

– Так чем же она добилась такой всеобщей любви?

– Со временем ты сама поймешь! А пока слушай, далеко не буду ходить, расскажу про себя. Я в этом мире никто, до моего существования никому нет никакого дела. Случись что со мной, никто и не вспомнит. Мою могилку некому будет навещать, со временем ее снесут, а вместе с ней и напоминание о том, что когда-то на этом свете жила девочка с узкими глазами и дурацкими мечтами, – Вероника вздохнула, натянув слабую улыбку. – Каждый человек с возрастом становится эгоистом и любит только себя. Сегодня очень мало людей, которые думают иначе. Меня оставили у порога дома малютки в тоненькой одежде. Как мне говорили, я была замерзшим младенцем без шансов на жизнь. Меня едва спасли, а потом перевели сюда. Виктория Сергеевна заботится о таких, как я. Старается, чтобы нам было сытно и тепло. Она ведет себя, как человек, понимаешь? Вот тебе пример, в новогоднюю ночь, которую мы все ждем целый год, она привозит музыкантов из города и заставляет их играть почти до утра, повторяя: «Пусть дети вдоволь побесятся, потанцуют!». Или вот еще пример, когда у Наташки Селивановой обнаружили какую-то болезнь и сказали, что жить ей осталось месяца два, Виктория Сергеевна сделала все, чтобы ее вылечить. Она такой скандал подняла! Из самой Москвы профессора приезжали. Она добилась лечения и какой-то операции для Наташки.

– И что? Ее увезли туда? – мне тяжело верилось в то, что говорила Вероника.

– И привезли уже! – улыбнулась она.

– То есть вылечили?

– А то! Еще как! В прошлом году «откинулась» отсюда и больше не приезжала. Говорят, уехала жить во Владивосток. Так что, тебе можно таить обиду, ты с «воли» пришла, а мне совестно, я здесь выросла. Я – человек благодарный. Просто пойми, Ульяна, не всегда и не все можно говорить в лицо. Проверено! Запомни, где бы ты ни находилась, не иди в общество со своими нравами и не старайся выделиться. Просто, как рыбка, тихо вклинься в общий косяк, а там судьба покажет, с ними ты или нет. В детдоме все точно так же. Да, ты, возможно, и умнее всех нас, но опыта выживания у тебя нет. А в жизни это гораздо важнее, чем ум!

Я молча сидела на скамейке и думала над словами Вероники. Ведь в чем-то она, наверное, была права…

– Согласен, – добавил Августов. – Девочка была умна не по годам. И тот факт, что она выросла без какой-либо поддержки в этом суровом мире, сыграл свою роль.

– Да, Захар Анатольевич. Она была права. Все хорошее или плохое, что мы узнаем о мире, мы узнаем от людей, которые нас окружают, – я на секунду задумалась и продолжила.

Мы посидели еще пару минут и снова двинулись к Лешке. Я решила вернуться к теме, с которой Вероника начала разговор:

– Так ты говоришь, что он тебе нравится? Ну, этот Дима?

– Да, но он даже не замечает меня. Я пару раз пыталась с ним заговорить, правда, ничего не вышло. Наверное, это потому, что он из «вольных», как и ты, а я – нет. Людям свойственно не замечать таких, как я, – ответила Вероника.

– То есть, как это из «вольных»? Какая разница? Все мы люди!

– Про таких, как ты с Алешкой, говорят «вольные», потому что вы пришли с улицы. Вот и Дима такой же. Его родители погибли в автокатастрофе, а родственников у него нет, поэтому сразу определили сюда, – пояснила она.

– И откуда ты только все знаешь, а? – удивилась я.

– У меня среди мальчишек есть друзья. Они-то мне все и рассказывают. Однажды ребята хотели наказать Диму за что-то и стали готовить заговор против него. Я точно не помню, в чем там дело было. Так вот, узнав про это, я пошла напрямую к главному «козырю» мальчишеской общаги – Игорю Пакесу, и попросила не трогать Диму. Пакес такой же местный, как и я. Мы знакомы с детства. Он всегда относился ко мне, как к своей сестренке. Игорь тогда выслушал меня внимательно и пообещал, что ребята не тронут Диму. Я не знаю, в курсе ли Дима о нашем разговоре с Пакесом, но все равно рада, что тогда уберегла его от неприятностей, – довольно улыбнулась Вероника.

– Вот так, Захар Анатольевич! Иногда обычная девчонка в старых сандалиях может уберечь мальчика от неприятностей. И этот малец может даже и не познал ее доброты. Порой мы не замечаем многого в жизни. В тот день я второй раз убедилась в том, что самое главное в людях – это душа и сострадание, умение оставаться человеком в любой ситуации.

Футбольное поле казалось мне огромным из-за ноющей боли в пятках. Я думала, что мы никогда не пересечем его. Вокруг поля были расставлены деревянные скамейки, а само оно было засеяно травой, которая только-только начинала пробиваться после долгой и холодной зимы. Самым ярким, что я увидела среди всей серости, были футбольные ворота, выкрашенные в ярко-желтый цвет.

Когда поле, наконец-то, закончилось, мы оказались у двухэтажного здания, идентичного нашему. Вероника уверено открыла дверь и вошла внутрь помещения. Я, хромая, проследовала за ней. К нам тут же подошел мужчина средних лет, похожий на учителя.

– Вам чего, девочки? – спросил он.

– Здравствуйте, Дмитрий Александрович! Это моя подруга Ульяна. Мы пришли проведать ее младшего брата, – быстро проговорила Вероника.

– Понятно! Ну тогда подождите на улице. Я попрошу ребят позвать его. Как зовут-то мальчика? – спросил Дмитрий Александрович.

– Спиридонов Алексей, – ответила я. – Нас только вчера привезли.

– Хорошо, ждите на улице, девочки. Он сейчас выйдет, – в голосе мужчины почувствовалась строгость.

– Дмитрий Александрович работает у нас завхозом. Он очень строгий, но прислушивается к мнению Пакеса, – щебетала Вероника, пока мы шли к ближайшей скамейке.

Присев, я достала из кармана печенье, завернутое в двойной тетрадный лист. Тут я вспомнила наш разговор в каптерке:

– Вероника, ты сказала, что из печенья можно сделать торт…

– Да, а чему ты удивляешься? Ты не ела торт из печенья? – перебила она меня, вытаращив глаза.

– Нет, никогда не ела, – я растерялась. В моей прошлой жизни торты делали из специальных коржей, смазывали кремом и украшали розочками или шоколадной крошкой.

– О, это целая история! Слушай, каждый день нам дают по три печеньки к чаю во время завтрака. Я их не ем, а отношу в каптерку и складываю их в плотный мешочек. Ну, ты его видела сегодня. Я собираю печенье почти месяц, чтобы получилось больше семидесяти штук. Ты знаешь, что это почти килограмм? Потом я их достаю, мелко крошу, а крошки засыпаю обратно в мешочек. Только крошки я не храню долго, а достаю их на следующее утро. Обычно я подгадываю под воскресенье, так как в остальные дни учеба, и времени, чтобы спокойно полакомиться тортом, не хватает, – со всей серьезностью проговорила Вероника. – Самое главное в торте что? Правильно, на-чин-ка! С этим немного сложнее. Я знаю некоторых ребят, к которым еще кто-то приходит с улицы. Их очень мало. Ну, так вот, я иду к ним и прошу, хоть это иногда и унизительно, немного орешков или шоколадных конфет. Много не надо, только горсточку. Начинку можно сделать даже из фруктов. Но со мной не всегда делятся. Бывает, что я ем просто торт без начинки, залитый сладким чаем.

– Я не верю своим ушам, Вероника! Это все правда? – воскликнула я. Раньше я даже и подумать не могла, что на свете есть такие дети, которые копят печенье, чтобы в конце месяца сделать из него торт, залив крошки сладким чаем.

– А что здесь такого? Я совсем одна. Шоколадки мне носить некому. Вот и забочусь о себе с малых лет. Первый торт я сделала, когда мне было восемь лет! А один раз Пакес «подогрел» меня печеньями из Москвы, специальными такими. Он мне дал целых два килограмма! Ты представляешь? О, это был королевский торт! – Вероника широко улыбнулась своим воспоминаниям.

Вот так непринужденно она рассказала мне про свою жизнь и детство, лишенное даже самых простых детских радостей. Повторюсь, в стенах детского дома я поняла, что есть на свете такие дети, которые мечтают не о дорогой игрушке или модных вещах, купленных на родительские деньги, а о том количестве печенья, которого бы хватило на торт в конце месяца.

– Это очень грустно, Вероника! Но я поражаюсь тому, насколько у тебя огромное сердце! Честно! – я порывисто обняла ее за плечи.

– Нет, нисколько не грустно. Мы не теряем как его… м-м-м… – Вероника зажмурилась, вспоминая правильное слово.

– Оптимизма? – подсказала я.

– Во! Точно! Всегда забываю это «иностранное» слово! – сказала она с сарказмом. – Мы не теряем оптимизма! Кстати, скоро я приглашу тебя на торт!

Вероника была изумительно смелой и добродушной девочкой. Складывалось такое ощущение, будто бы рядом со мной сидит видавшая виды, битая жизнью женщина лет сорока. Хотя моей детдомовской подружке было всего тринадцать лет.

Мои размышления прервал звук открывающейся двери. На пороге появился Лешка. Едва я успела подняться со скамейки, как он с разбега обнял меня. Прижав к себе, я гладила его по спине, чувствуя, как он всхлипывает. В этот миг весь мир словно замер. Мы бы простояли так еще долго, если бы не Вероника:

– Ну ладно, вы поговорите, а я тебя на стадионе подожду.

– Погоди, – я остановила ее, – Познакомься, это Алексей – мой младший брат. Леша, а это – Вероника. Мы с ней познакомились сегодня утром и сразу подружились.

– Слушай, Лешка, – присев на корточки сказала Вероника, – Если тебя кто-то обидит, скажи, что ты брат Веронички-Банзайки, так тебя никто не тронет.

– Как ты сказала? Банзайки? – удивленно переспросила я.

– Да. Это меня так пацаны называют, я одна такая здесь! – рассмеялась она.

– Хорошо, – робко кивнул Лешка.

– Тебя никто не трогал? – грозно спросила она.

– Не-а, но, если обидят, обязательно скажу, что я – братик Банзайки, – совершенно серьезно ответил он.

– Ну, все, вы тут пообщайтесь, а я побуду на стадионе, – Вероника пошла в сторону стадиона.

– Я поговорю и догоню тебя.

– Мне здесь плохо, – вздохнул Леша. – Я хочу домой, к маме. Я очень соскучился.

Его глаза были такими грустными, что мне захотелось сделать все, лишь бы он вновь стал веселым и озорным мальчиком. Я понимала, что потерять в десять лет маму, родной дом – одна из самых больших трагедий для ребенка. Да что говорить, это было и моей трагедией. Но я знала, что сейчас, несмотря на рвущиеся изнутри слезы и крик, мне нужно было собрать волю в кулак, найти слова, которые помогут ему стать смелее и принять происходящее.

– Алешка, никогда не забывай, что ты будущий мужчина! Мамы с нами не будет еще долго. Но она обязательно к нам вернется! Зато у тебя есть я, и мы вместе с тобой все переживем. Ты должен научиться постоять за себя, вырасти смелым и умным мужчиной. Ведь ты наш с мамой защитник. Мы же говорили с тобой на эту тему. Обещай мне, что никогда не будешь грустить, – глотая слезы, говорила я.

Леша внимательно посмотрел на меня и почему-то прошептал:

– Только бы мама там не болела…

– Мы будем молиться, чтобы она не болела. Это очень просто, Лешенька. Когда будешь ложиться спать, закрой глазки и шепотом произнеси: «Господи! Спасибо тебе за пищу и здоровье, что даешь мне и моим родным сегодня. Пусть мама моя никогда не болеет, пусть живет долго. Прости ей все ее грехи». Запомнил?

– Да, Улечка, запомнил. Только можно мне добавить и твое имя туда? Ведь тебя я тоже люблю.

– Конечно, можешь, милый, – я поцеловала Алексея в щечку.

– Уля, а почему папа не захотел нас забрать к себе?

Ответить на этот вопрос было сложно.

– Не знаю, Леша. Он человек занятой. Наверное, у него много работы. Вот вырастишь и спросишь у него сам!

Я передала сверток с печеньями и ирисками брату, проводила его до двери и пошла в сторону стадиона. Там на скамейке меня ждала Вероника. Она смотрела на многоэтажные дома, виднеющиеся из-за высокого забора, который растянулся по всему периметру детского дома. Тогда этих домов было не так много. Я подошла и молча села рядом.

– Уля, как ты думаешь, – обратилась она ко мне, – Они смотрят на нас сейчас? На двух девочек, одиноко сидящих на старой скамейке?

– Кто они? – непонимающе спросила я, глядя туда, куда был направлен ее взгляд.

– Дети, которые живут вон в тех домах, и их родители, – Вероника кивнула в сторону жилых домов.

– Не знаю, – я пожала плечами, хотя ее вопрос меня удивил.

– Они не смотрят на нас. Потому что у них другая жизнь и другой мир. На самом деле, им нет никакого дела до нас и до того, как мы живем. У них и так полно забот. Когда я сижу здесь и кушаю торт, всегда смотрю на эти дома, на окна, в которых горит свет. На бельевые веревки с развешанными после стирки вещами. Иногда под вечер видно, как на кухне чья-то мама готовит что-то, наверняка, очень вкусное, а дети играют… Это прекрасно. Бог миловал их, – размышляла Вероника.

– А причем здесь другой мир? Ты же про эти дома спросила, – не поняла я.

– Эти дома и есть другой мир, Уля. Там за забором, в этих домах, есть беззаботное детство, а здесь его просто нет. Детский дом – это маленькая страна со своими законами и лидерами. Мы совершенно разные и не похожи на тех, кто живет за «забором». У нас здесь все по правилам: подъем, отбой, завтраки, уроки… Ты знаешь Ульяна, что я больше всего ненавижу?

– Нет, Вероника, не знаю…

– Больше всего я ненавижу, когда ровно в семь утра открывается дверь, и я слышу голос дежурной по коридору со словами «Подъем!». И все, что ты видел во сне, в один миг растворяется. А ты должна зимой и летом подниматься с постели по стойке смирно и со страхом заправлять кровать по ниточке, чтобы не попало тебе и всем остальным. Вот это и отличает нас от тех домов. У них есть свобода.

– Но ты ведь сама говоришь, что здесь иногда хорошо.

– Да, я не отрицаю своих слов. Наверное, потому что мне просто не с чем сравнить… С одной стороны, мы проходим хорошую школу жизни, а с другой, как же жалко, что у нас не было настоящего детства в семье, с родителями. В какой-то момент даже начинаешь винить детский дом, а потом, с годами, понимаешь, что он ни при чем. Виновата судьба. А она – «штука», не разгаданная еще до конца! Эх, ладно… Не хочу говорить на эту тему!

Печальный вид Вероники резко сменился улыбкой. Она вскочила на нашу скамейку и стала размахивать правой рукой в воздухе, словно держа невидимую кисть и рисуя что-то над моей головой.

– Что ты делаешь? – спросила я.

– Я рисую твое небо… и облака в нем, – смеясь и пританцовывая, ответила она. Затем, остановившись, посмотрела на меня и спросила:

– Глупышка, разве ты не знала?

– Нет, не знала. При чем здесь мое небо? Облака? Разве у нас не общее небо? – я все еще не понимала, о чем она говорит.

– Когда мне грустно, я рисую небо, но не простое, а беззаботное, мирное, и города под ним, где нет детских домов. В моих городах все дети живут в полных семьях. А небо над головой… Оно у каждого свое. Как и судьба. Оно не может быть общим или повторяющимся. Потому что у каждого из нас своя дорога. Только иногда эти дороги пересекаются. Я думаю, что все предначертано заранее. Самое главное – надо всегда уметь ждать, – Вероника закончила свою поучительную речь и снова стала кружиться, рисуя рукой в воздухе силуэты всего перечисленного.

Сделав аккуратно еще несколько кругов вокруг себя, она плюхнулась на скамейку без сил. Я крепко прижала ее к себе. В тот день я поняла, что эта девочка навсегда вошла в мою жизнь и еще сыграет в ней свою роль.

– Я хочу есть. Мы ведь не обедали, – пожаловалась она.

– Все! Пойдем, покушаем, милая, надеюсь, что-нибудь осталось в столовой, – встав со скамейки, мы пошли в сторону нашего корпуса.

Вот так и началась моя короткая жизнь в этом детском доме. Как ни странно, Маша-Глыба и ее шестерки больше не беспокоили меня и Веронику. Хотя за спиной я всегда чувствовала их ненавидящие взгляды. Я научилась по ниточке заправлять постель, не перечить директрисе и никому вообще, всегда улыбалась и старалась избегать конфликтов. И это работало. Мне даже стало казаться, что работники детского дома были добрее. Наверное, потому что благодаря Веронике я поняла, что есть такие люди, с которыми лучше не ссориться, а просто промолчать. Это было маленькое общество, где я не хотела выделяться. Мне нужно было просто жить, искать в этом обществе что-то хорошее для себя, Алексея и Вероники.

Кстати, я тоже научилась экономить печенье и делать из него торт вместе с Вероникой, чтобы иногда радовать себя и Лешку. Временами к нам приходила тетя Зина. Она рассказывала, как идут дела, что нового там, на «воле», новости про маму и приносила всякой вкуснятины, которую после ее ухода мы с Вероничкой и Лешкой с удовольствием лопали на стадионе. Леночка тоже периодически навещала меня. Одним словом, жизнь шла своим чередом, я постепенно начала забывать о том кошмарном дне, когда начались наши с Алексеем трудности.

Спустя два месяца нашего пребывания с Алексеем в детском доме к нам приехала тетя Зина. Она сообщила о том, что в скоро начнется суд и еще, что отец Леночки попросил Викторию Сергеевну отпустить меня в день оглашения приговора мамы. Я была благодарна семье Жевнаренко за помощь, которую они оказывали мне и, как потом выяснится, моей маме.