Читать книгу Не стесняйтесь своих чувств и желаний, другой жизни для них не будет - Искра Сафарова - Страница 4

Квартира в Вентспилсе была огромная, красивая, у нас у всех было по комнате, а в гостиной поперек стояла раздвижная перегородка. У меня появилось много подруг. Жили весело, уже ходили на танцы в латышскую гимназию, танцевали в агитпунктах, сами тоже были агитаторами перед выборами. Я училась в 7-м классе, но не успела закончить учебный год, как папу опять перевели в Литву в город Утена. Мы с бабушкой остались, а родители уехали на новое местожительство. В море мне так и не удалось искупаться, правда в дюнах позагорала, копченой рыбы наелась вдоволь. А такого вкусного угря и камбалы больше нигде никогда не ела, даже треска холодного копчения там была самая вкусная.

Утена. Поцелуй был сорван насильно

Утена – провинциальный литовский городок, весь утопающий в зелени. Всюду частные, уютные домики с огородами, цветниками, с живописными садами, изумительное озеро в центре города, кинотеатр, стадион, посреди города широкая асфальтированная дорога, ведущая к железнодорожному вокзалу, а также к другим небольшим городкам.

Мало того, что в каждом дворе свои яблони, клубника, цветы – вокруг ещё красивый, густой лес, в котором много лесных ягод, грибов, орехов. Мы с бабушкой часто ходили в лес, а сопровождал нас всегда нагловатый русский парень Борька, как я узнала много позже, он был выслан из Москвы за хулиганство, а тут был первым парнем на деревне, все русские девушки были в него влюблены. Он был с золотым зубом, челкой, брюки всегда заправлены в сапоги. Глаза у него всегда были мутные. Ходил он развязной походкой, засунув руки в карманы, типичная шпана. Было в нём что-то отталкивающее, грубое и ещё от него очень сильно пахло крепким табаком. Все ребята его побаивались. Кто ко мне подходил, он кричал на блатном жаргоне – «отвали на полштанины», другие его высказывания были и того хуже.

В городе была футбольная команда, играли, можно сказать, заурядно, но иногда выигрывали. Мы часто бегали на стадион, даже мой отец не пропускал футбол, любил наблюдать за игрой, хотя ему больше нравилось смотреть, как бушуют болельщики во время игры, так сказать «болеют» футбольные фанаты. Капитаном был этот Борька, он считал себя футбольной звездой города. Однажды после неожиданной победы, девчонки преподносили игрокам цветы, и надо же было так случиться, что свой букет я совершенно случайно отдала этому Борьке Климову. Он расценил этот знак внимания по- своему и с того случая не давал мне проходу своими ухаживаниями. Правда, сначала он вошел в доверие к бабушке, носил ей воду из колонки, колол дрова, а потом сидел у нас под окном и довольно-таки прилично пел под гитару. У него был блатной репертуар, но приятный голос. Пел он разные лирические песенки, посвященные мне. Его пение, конечно, не разрывало мне сердце, но нравилось.

Однажды, когда мы с бабушкой собирали в лесу грибы, мы очень захотели пить, Борька тут же принес холодного свежего молока. Нам и в голову не пришло, где он его взял, думали, купил, попросил у кого-то, и только потом выяснилось, что украл. По окрестностям были раскиданы хутора, где люди жили большими семьями, а так как тогда ещё холодильников не было, молоко они хранили в колодцах. Я об этом узнала только на суде, где его судили из-за очередной драки, которую он устроил якобы из-за меня. Какая-то девушка что-то про меня насплетничала, а он её избил. И был суд, а так как у него это было не первое хулиганство, ему дали 5 лет тюрьмы.

Я не переживала, мало того, что он был мне безразличен, я ещё всячески хотела от него избавиться, а у меня это не получалось. Он не хотел понимать, что абсолютно не нужен мне, он меня злил, раздражал. Я ещё очень плохо себя чувствовала потому, что впервые в жизни поцеловал меня именно он. Поцелуй был крепкий, долгий, обжигающе – ненасытный, я чуть не задохнулась, он был сорван насильно, этот Борька впился в меня прямо как клещ. Первый поцелуй и не с любимым человеком, без удовольствия, без моего желания, я попыталась освободиться, не получилось, размахнулась ударить, он перехватил руку, смогла только оттолкнуть.

Я была ещё совсем юной, наивной, романтичной, его прикосновения мне были неприятны, ничего, кроме отвращения, я к нему не чувствовала. Я не просто расстроилась, мне было противно, обидно до слёз. Казалось, что губы подозрительно припухли, утром боялась выйти из своей комнаты к завтраку, казалось, что все домашние заметят мои распухшие губы. Никакого тепла не осталось, только ледяная злоба. Когда его забирали после суда, он меня просил дождаться его, подарил свою любимую гитару и велел своей семье забрать меня в Москву, чтобы я там ждала его возвращения.

И на самом деле за мной приезжала его мать, уже не молодая женщина лет пятидесяти, с седеющими волосами, увядающим лицом, колючими, хитрыми глазами. Борис был похож на неё, от осины не родятся апельсины. Мы, конечно, её встретили открыто, радушно, но, слава Богу, надо было ещё учиться, и родители прямо отбили меня у этой семьи, якобы пока закончу школу. Не могли ей сразу сказать, что он герой не моего романа. Он ещё долго преследовал меня. Отца вновь и вновь переводили служить в другие места, а Борька каким-то образом каждый раз находил нас, и засыпал меня письмами, но, ни на одно из них я не ответила.

В Утене у меня было много хороших парней. Я любила танцы, они были для меня праздником и необъяснимым счастьем. В летние дни танцы были прямо на улице. Я была центром внимания, каждый парень спешил со мной потанцевать. Мне не приходилось делать для этого никаких усилий, я танцевала стильно, легко, и мальчики всегда во мне что-то находили. Возможно, им нравилось, что я была очень общительной, подвижной, любила наряжаться, менять наряды. Когда человек хорошо одет, то уверен в себе, у него сразу хорошее расположение духа. Я была игривой, весёлой, но, наверное, ветреной. В общем, я была такой, какой хотела быть.

Наряды мне шила портниха, полячка. Она всего один раз сняла мерку, а потом без единой примерки выдавала мне шедевры моды того времени, у неё был хороший вкус. Платья были по последней моде, оригинальными, очень женственными, с брошью, вышивкой, цветком на плече или за поясом, косыночкой, многие фасоны были навеяны трофейными фильмами, которых было тогда множество. Я любила сочные цвета, они прогоняли печаль и уныние, мои наряды радовали глаз. Портниха говорила: «На тебя шить – одно удовольствие».

Я быстро освоила азы верховой езды

Я любила совершать прогулки верхом, ловко и грациозно гарцевала на своем коне. Был у меня, конечно, не чистокровный арабский скакун и не орловский рысак, а обыкновенный красивый жеребец вороного цвета, с изящно вытянутой мордой, беспородный, но гордый конь. Он красиво встряхивал своей пышной гривой, был послушным, и управлять им было не трудно.

Был случай, когда конюх слабо подогнал стремена, плохо подтянул подпругу, а я не проверила седло. Пока жеребец шел лёгкой трусцой, не было проблем, а когда я сильно пришпорила, чтобы его взбодрить, он рванул галопом, видимо на полном скаку ремни у седла ослабли, оно поползло вниз и перевернулось, а я оказалась вниз головой под брюхом. Одна нога осталась в стремени, хорошо хоть руками ухватилась за поводья и не отпускала. Глупый конь мог бы взбеситься, встать на дыбы, понестись и волочить меня по земле пока я не угодила бы под копыта и не сломала себе шею, мог бы лягать, топтать. А мой сразу перешел на шаг и тут же остановился, посмотрел на меня своими темными глазами, фыркнул и стал спокойно перебирать губами удила, чем спас мне жизнь. Я даже не покалечилась, правда, мне всё равно пришлось преодолеть страх, прежде чем снова взобраться на него. Вернувшись, я погладила и ласковыми словами поблагодарила жеребца. С тех пор я не забывала каждый день приносить ему морковку или сахарок, в знак благодарности.

Под руководством отца я быстро освоила азы верховой езды, он научил меня держаться в седле, сделал из меня сносного наездника. Конечно, я ограничивалась прогулками верхом, без скачек с препятствиями, и хорошо знала, когда надо натянуть поводья, когда привстать в седле. Я не была опытной наездницей, но верховая езда мне нравилась. Родители заказали мне брюки галифе, правда, без кожаных вставок и редингота – это сюртук для верховой езды, и шлема у меня не было, но была шапочка с козырьком и сапожки у меня тоже были.

Альгис. У каждого из нас была своя правда

Ухаживал за мной литовский парень Альгис, полное имя Альгирдас, такой волнующий, вежливый, спортивный красавец. Он и по плаванию занимал первые места в городе, и по лыжам, великолепно танцевал народные танцы, был таким серьёзным, воспитанным, романтичным. Мне он очень нравился, и хотя ребята настаивали, чтобы я выбрала кого-то одного, но мне пока не хотелось дружить с кем-то одним. Всей большой компанией мы ходили на танцы, на озеро, играли в пинг-понг, в волейбол, катались на велосипеде, просто общались и весело разбегались. Ребята назначали мне по шесть свиданий в день, и бабушка переживала за меня, все боялась, что кавалеры соберутся все вместе и сбросят меня с моста. Говорила, что нельзя так делать, ты их сначала завлекаешь, заманиваешь, а потом бросаешь, нельзя жить все время, играя в любовь. Но для меня это были просто забавное приключение, чувство быстро вспыхивало и быстро гасло. Никакой любви не было, я просто была беспечной и жизнерадостной.

В эти радужные дни со мной произошла страшная и грустная история. Как-то явились ко мне товарищи в штатском из компетентных органов, так тогда называли работников НКГБ, и приказным голосом сказали:

– Ты комсомолка, в трудную минуту должна помогать Родине, в этом есть острая необходимость. Мы знаем, что ты встречаешься с Альгисом. Нам нужна твоя помощь, возражений не принимаем. Вот тебе вопросы, их нужно на обычном свидании просто в разговоре задать Альгису и записать ответы, а мы потом заберем этот лист. Слово «должна» было ключевым в этом предложении, слышалась повелительная интонация. Ну и что делать? Как отказать? Это уже не проблема, это уже беда. Отец партийный, на ответственной работе, да я и сама считала, что Родине надо помогать. Мне не оставалось ничего другого, как согласиться.

Честно сказать, в Литве в то время не все были довольны Советской властью, в лесах ещё скрывались, так называемые «лесные братья», которые боролись за свободную Литву. В городе как раз произошел случай, когда над литовской гимназией вывесили флаг бывшей Литвы, из учительской украли пишущую машинку, из кабинета военного дела украли оружие. Но мы были ещё почти дети, и это нас не настораживало, мы смутно понимали эти политические игры. Я дружила со всеми ребятами – литовцами, русскими, евреями, с девочками и мальчиками, со всеми ходила в клуб, танцевала, с кем хотела, каждый старался пригласить меня на свой день рождения, благодаря отцу я могла позволить себе хорошие подарки. Когда я приезжала из Паневежиса, где мне пришлось учиться, меня на вокзале встречало по 16 человек, все были ко мне внимательны, а многие парни были влюблены и соперничали между собой.

Короче, я не могла отказаться от этого приказа, хотя мне было очень плохо, но долг Родине все-таки превысил. Альгис был серьезный, умный, видный парень – такой мог возглавить любое молодежное движение, а я была патриотом своей страны, хотя интересовали меня тогда только танцульки, да поцелуйчики. Видимо, для большей важности вопросы мне принесли глубокой ночью, потом так же забрали ответы.

Я решила для себя, что ни за что не напишу про Альгиса плохо. Вопросы задам, но если что-то пойдет не так, сама напишу правильные ответы. Мне не пришлось этого делать. Альгис был ни в чем не замешан, он так же, как и я верил, что все люди братья навек.

Со временем я стала забывать эту некрасивую историю, хотя первое время мне очень хотелось всё рассказать Альгису. Но я боялась, мне велено было молчать. Мы с ним весело проводили время, он приходил ко мне в гости, приносил цветы, уверял, что самый красивый цветок – это я, но как-то подарил розу и чувственным шепотом произнес: «Ты самый нежный бутон розы, но когда тебе что-то не нравится, ты выпускаешь острые шипы, как эта роза». Здорово подметил, сама я думала, что «выпускаю шипы» только в случае опасности.

Зимой мы с удовольствием гуляли по хрустящему снегу, у меня были маленькие фетровые беленькие бурочки, очень нежный и тонкий кружевной платок из козьего пуха и любимые духи – «Красная Москва», «Белая сирень», «Серебристый ландыш». Закутавшись в шубы, мы катались на санях, запряженных моим конем, целовались на морозе или просто сидели дома на диване, смотрели друг на друга, и время замирало, мы любили мечтать о будущем.

Нам было хорошо вместе и очень уютно, даже когда мы просто молчали, держась за руки. Он был такой душевный, умный, чувственный. Однажды зимой мы пошли на танцевальный вечер. Я всегда брала с собой туфли, там переобувалась, а назад туфли нёс он. Когда мы подошли к дому, то обнаружили, что туфель остался один. Была метель, дул сильный, пронизывающий ветер, Альгис все равно возвратился, искал, но в глубоком снегу так ничего и не нашел. Тогда на подошве оставшейся туфли я написала «Найдешь второй – буду твоей. Искра». Туфель был новый, лакированный, надпись на подошве хорошо выделялась.

Прошло время, мы сдружились с Альгисом ещё больше, он писал мне влюбленные письма, приезжал в Паневежис, где я училась в школе, позже в Вильнюс, куда я поступила в институт, объяснялся в любви. Помню, я досрочно в институте сдавала зимнюю сессию, чтобы заехать к нему в Утену, отца тогда уже перевели в другое место.

В 1953 году, всего около трех месяцев после кончины Сталина, у власти стал Лаврентий Берия. Он тут же все руководство в прибалтийских республиках поменял на местных руководителей из коренных жителей. Русских срочно перевели в Россию, кстати, и моего отца тоже. Новое местное руководство НКГБ тут же показало Альгису анкету с моими ответами о нем. Это выглядело, как донос, предательство.

Альгис больше не поверил в правдивость моих чувств, а я и не стала ничего доказывать. Зачем? У каждого из нас в этой истории была своя правда. Так и остался незаконченным наш роман. Я слез не лила, но было очень обидно. На память об этом прекрасном сказочном для меня времени остались его фотографии и любовные письма на литовском, русском и английском языках, он неплохо знал английский, а я ходила переводить его письма к своей учительнице по английскому языку.

За 11 лет учебы мне пришлось сменить 8 школ

Из-за того, что мне так часто приходилось менять школы (у военных постоянные переезды), я привыкла к этому образу жизни. Мне приходилось учить то английский, то немецкий язык и ни одного из них я толком не знала. За 11 лет учебы мне пришлось сменить 8 школ, столько раз мы переезжали и налаживали жизнь заново. Каждый раз менять свой уклад жизни нелегко, менять школы совсем непросто, быть новичком трудно. Единственное, что успокаивает, я посмотрела страну. Новые места добавляли в жизнь разнообразие, мне уже скучно было сидеть на одном месте. Как говорится, на одном месте сидишь, жизни не увидишь. Я по-своему полюбила наши переезды и старалась относиться к ним как к новому приключению.

Эдвардас. Я поняла, что до него моё сердце было не задетым

В Утене судьба свела меня ещё с одним юношей.

Когда мы получили квартиру в новом доме, нашим соседом оказался председатель горисполкома, наверное, это как сейчас мэр города, да, собственно говоря, и дом-то был построен именно для начальства и состоял всего из 4-х квартир.

Однажды, из квартиры напротив, вышел сын этого председателя. Боже! Парень, словно сошел с обложки модного журнала – высокий блондин с вьющимися, искусно подстриженными волосами, мягкой улыбкой, безупречной фигурой, царственной осанкой, зелёными глазами, волевым подбородком. Мы встретились глазами, и весь мир замер, я ничего больше не видела и не слышала, он был потрясающе красив. В нем была такая природная элегантность, манеры аристократа, такой и на охоту наденет белые лайковые перчатки. Голос был приятный, будто слегка утомленный.

Когда он появился у нас дома, сел за пианино и его длинные, гибкие пальцы, будто выточенных рук, грациозно начали порхать по клавишам, играя этюды Шопена, я была в диком восторге. Я смотрела на него, словно загипнотизированная музыкой, плавностью движений и каким-то необъяснимым величием. Эдвард только что с отличием окончил гимназию и одновременно музыкальнее училище. Чувства переполняли меня, волнение души лилось через край, казалось, что земля в одно мгновение уплыла из-под моих ног.

Музыка, как страсть проходила по всему телу, мне казалось, что Эдвард не просто играет, а объясняется в любви, посвящая эту музыку мне одной. Она точно передавала мое настроение полное надежд, я была околдована этой музыкой и не могла отвести от Эдварда глаз. Я поняла, что по уши в него влюбилась. Чуть позже он мне признался, что тоже влюбился в меня с первого взгляда – это было взаимное притяжение.

Эдвард хорошо понимал музыку, чувствовал её. Иногда, когда его руки, словно две испуганные птицы порхали над пианино, у меня на глазах выступали слёзы, а внутри, наоборот, все пело от радости. Конечно, он тогда ещё не был виртуозом, но был безумно талантлив, так играл, что сердце разрывалось от этих звуков. Мое сердце билось в такт с музыкой, хотелось сразу танцевать, петь, смеяться или плакать, радоваться или грустить, просто наслаждаться переполняющими тебя чувствами.

Он все сильнее очаровывал и притягивал меня к себе, я чувствовала сильное влечение к нему. Мне хотелось слушать его музыку, хотелось видеть его, думать о нем, сидеть рядом. Я влюблялась в него все больше и больше, и поняла, что до него мое сердце было не задетым.

По инерции я ещё сопротивлялась и продолжала вертеть хвостом, ведь всегда безопаснее увлекаться несколькими сразу, чем одним. Я, по-прежнему, на волейбол ходила с одним, в кино с другим, на танцы с третьим, на велосипеде каталась с четвёртым. На озере мы купались своей компанией и все вместе весело и беззаботно переплывали на другой берег. Но я начала чувствовать, что надолго меня не хватает, мне как-то быстро все надоедали. Только верхом на прогулку я выезжала одна. Так было приятно умчаться за город, где сама природа дарит тебе настоящий покой. Я с удовольствием наслаждалась солнечными днями, вольным воздухом, жизнью. Мне некому было составить компанию, потому что больше ни у кого из ребят не было коня, только у меня. Да и у меня это был конь из военкомата, где отец служил военным комендантом.

С того момента, когда я познакомилась с Эдвардом, где бы я ни была, с кем бы я не была, возвращаясь домой в любое время суток, хоть в 4 утра, он меня ждал и встречал в подъезде. Зная это, подходя к подъезду, у меня сладко замирало сердце. Он ругался, что я поздно возвращаюсь, что была не с ним, умолял меня с другими не встречаться, признавался в своих чувствах, не пускал меня домой, обнимал и целовал, а я была от счастья, наверное, в раю и с удовольствием наслаждалась соблазнительной близостью.

Сначала, это были торопливые, лёгкие, но жадные поцелуи, потом его поцелуи пронизывали насквозь, от его поцелуев захватывало дух, глаза сами закрывались от удовольствия, потом его поцелуи были блаженством, были ласковыми, умелыми, они сводили меня с ума. Темперамент у него был огненный, даже от его настойчивых губ шел жар, с ним было все иначе, чем с другими, он сильно волновал меня, на его поцелуи откликалось все моё тело. Но я все равно противилась, сопротивлялась, убегала домой, а на другой день уходила на свидание с кем-нибудь другим. Мне не хотелось терять свою свободу, мне необходимо было личное пространство, я любила нравиться всем, тогда это было частью моей жизни.

Этот постоянный успех вселял в меня уверенность, я уже с детства привыкла чувствовать себя гордой, независимой, весёлой, в меру легкомысленной, но безрассудной я не была никогда. Теперь я точно знала, что в подъезде меня встретит Эдвард и с нетерпением ждала этого момента, и он тоже ждал.

Наши встречи с каждым разом были теплее, сильнее и ярче, уже после первого поцелуя наше чувство росло и крепло с каждым днём. Мне нравились его прикосновения, нравилась его напористость, он был особенным, ярким, темпераментным, дружелюбным, веселым, его поцелуи были такими сладостными, иногда поцелуи были просто нежными, иногда страстными, мы целовались и все больше влюблялись друг в друга, были очень счастливы.

Однажды, мы с Эдвардом поехали в лес собирать малину. Это был изумительный июльский день. Конюх подготовил конную коляску с откидным верхом (фаэтон) и, так как другого всё равно не было, запряг скакового коня, приученного ходить под седлом.

Я с детства умела управлять лошадиной упряжкой, легко держала вожжи в руках и сразу погнала лошадь галопом. Погода стояла жаркая, парило, ни малейшего дуновения ветра, в воздухе стояла предгрозовая тишина. Зашли в лес, начался малинник, места оказались ягодными. Кругом такая неземная красота! Чудесный аромат цветов, среди густой листвы деревьев над головой щебетали птицы, над цветами радостно жужжали шмели, вокруг всё благоухало, настоящий рай. В сердце был такой восторг, воздух был напоён запахом леса, запах будоражил, пьянило ощущение свободы, природа будто манила к наслаждению, лес звенел, прямо сводил с ума и ещё больше сводил с ума Эдвард.

Я была взволнована, порхала, как трепещущая бабочка в весеннюю пору (у меня и сарафан был с такой пелеринкой, которая нежно развевалась при движении, словно крылышки бабочки) от одного куста малины к другому. Эдвард ловил меня, его прикосновения были такими нежными, волнующими и чувственными, зовущими, по телу пробегала дрожь от его ласки, я таяла в его объятьях. Мы остановились, он ещё крепче обнял меня и стал целовать губы, волосы, плечи, сначала спокойно, медленно, как бы дразня меня. Потом его глубокие поцелую стали более жадными, пылкими, соблазняющими, обжигающими, я чувствовала нежность и настойчивость его губ. Целовал так, что внутри все горело, это было так приятно и сладко, его руки обжигали мне спину, по телу пробежала горячая волна, я уже была в его власти. Почувствовала, как он задрожал всем телом, сердца стали биться сильнее, переполнялись любовью и нежностью, сначала внутри все приятно щекотало, потом от его прикосновений перехватило дыхание, почувствовала прилив возбуждения, желание пробежало по всему телу, пожирало меня изнутри. Вспыхнула страсть, которая перешла в ураган страсти, хотелось броситься в огонь любви, мое сопротивление таяло на глазах, тело выходило из-под контроля, защемило сердце, я уже еле-еле стояла на ногах.

Внезапно погода испортилась, появился упругий ветер, и небо затянулось грозовыми тучами. Они быстро сгущались, превращаясь в злые, свинцовые. Вдруг резко потемнело, и голубое небо вмиг стало серым. В воздухе запахло дождём. Где-то вдалеке послышались глухие раскаты грома, полыхнула молния. Гроза стремительно надвигалась, то и дело стали сверкать молнии и уже совсем близко грянул оглушительный гром. Эти раскаты грома заставили нас опомниться, вернули меня к желанию сопротивляться. Разразилась гроза!

На землю упали первые капли дождя, полил сначала мелкий, летний дождь, но он быстро усилился и, барабаня по листьям, перешел в сплошной ливень. Мы укрылись под раскидистыми ветвями старого дерева. Его ветки закрывали собой все небо, но вскоре дождь стал протекать сквозь верхние листья и крупные капли дождя все равно достали нас. Эдвард прижимал меня ещё сильнее, он пытался спрятать меня, закрыть собой, от этого я была ещё ближе, платье мгновенно промокло и прилипло к телу, рельефно облепив все мои прелести, мокрая ткань особенно подчеркивала мою грудь, я стояла будто совсем голая.

Я чувствовала, как передается тепло его тела, внутри все трепещёт, какая-то магическая сила не отпускала нас друг от друга, Эдвард ещё по-прежнему обжигал меня своими волнующими поцелуями, гладил волосы, они уже пропитались свежестью дождя. Поцелуями старался осушить моё мокрое лицо, прикасаясь губами к каплям дождя, катившимся по моим щекам. Я ещё чувствовала томную слабость, но холодный дождь все-таки остудил нас. Мы с большим трудом сдержали свои эмоции, отодвинулись друг от друга и несколько минут стояли, будто умерли, медленно возвращаясь в реальный мир. Гроза нас отвлекла, не дала нам утонуть в наших чувствах, поцелуями всё и закончилось. Дождь, как холодный душ подействовал отрезвляюще, вернул ясность мысли. После грозы дышалось легко, пахло свежестью, воздух был чист, свеж и прохладен. Пламя угасло, но наше желание не прошло, между нами остался обжигающий огонь страсти. Ещё долго дождь сопровождался грозовыми раскатами, но мы по знакомой тропе добежали до фаэтона, подняли темный брезентовый тент и спрятались от дождя. Я взмахнула вожжами, пуская лошадь рысцой, и очень скоро мы были уже на дороге. Конь, постукивая копытами, быстро нёс нас домой. Мы вернулись без ягод, наверное, малина досталась медведям. Я думала об Эдварде, и вкус его поцелуев ещё долго не сходил с моих губ.

Я выделялась на фоне обычных девушек

В Утене русской школы не было, и отец привез меня в город Паневежис, где такая школа была.

Мне исполнилось шестнадцать лет. Фигура моя почти оформилась – высокая грудь, гибкая шея, узкая талия, плавно очерченные бедра, длинные стройные ножки, как говорила бабушка: «Ты, как спелая ягодка и фигурка у тебя рюмочкой». В нарядном белом костюме из модной тогда чесучи я выглядела просто королевой.

На моем маленьком личике раскосые голубые глаза, обрамленные длинными густыми ресницами, казались огромными, а красиво очерченные брови с изломом посередине, делали мой взгляд слегка надменным. Немного выдающиеся скулы, прямой, аккуратный носик, в меру пухлые губы. В лице моём едва уловимо уже проглядывалось что-то женственное, чувственное. У меня были роскошные длинные косы смоленого цвета с непослушными завитками на лбу.

Конечно, я не была красавицей, а была просто хорошенькой, интересной. Я выделялась на фоне обычных девушек, потому что во мне текла восточная кровь. Мальчики смотрели на меня с любопытством, а девчонки скорее враждебно.

Когда я пришла в школу все ребята сжигали меня глазами, а узнав мое имя, каждый парень считал своим долгом заглянуть в класс, чтобы лучше рассмотреть меня. Никто не остался равнодушным, хорошо, что я была не из робкого десятка и не растерялась. Девчонки сразу стали держаться особнячком, выглядели обиженными, на самом деле они мне просто завидовали потому, что ребята наперебой домогались моего внимания. Я была новенькой и по этой причине была ещё привлекательней. Приход новенького – это всегда событие в любой школе. В общем, я была счастлива, что меня оценили по достоинству.

Даже по городу мне невозможно было пройти незамеченной, все смотрели на меня с интересом. Часто кричали вслед: «Искра!» – и ждали, чтобы я обернулась, мое имя привлекало внимание и звучало для них необычно. Все провожали меня пристальным взглядом, я кожей ощущала их нескрываемое любопытство, казалось, что они видят меня даже сквозь одежду. Я не удивлялась их интересу, так как привыкла быть в центре внимания, была юна и хороша собой, имела красивое имя и всегда была в хорошем настроении.

Как потом говорили ребята, ты просто во всех зажигала любовь, а у взрослых парней возбуждала желание. Я этого не хотела, просто, как говорится, я искрила, и жила без слёз и тревог, без тоски и страданий, никогда ни перед кем не унижалась, вела себя любезно и достойно.

Многим ребятам во время войны пришлось пропустить учебу, и большинство теперь были переростки. Некоторые были старше меня на один-два года, и всем хотелось меня опекать. Мне нравилось чувствовать повышенное внимание к себе, это мне льстило. Я любила себя, и их внимание придавало мне ещё больше самоуверенности. Мне нравилось, что я не похожа на других.

Паневежис моей юности – это тихий и маленький литовский город с драмтеатром, стадионом и старинными домами. В самом центре города находился пруд, а вокруг него парк отдыха и зелёная зона под названием Ясная Горка. Жители города любили гулять по главной улице города – Республиканской, раньше она называлась Ремигольская. Центр города и школа утопали в зелени. Интернат, в котором мне пришлось жить, находился недалеко от школы. В городе стоял лётный полк и был красивый Дом офицеров.

Хотя интернат разлучил меня с родителями, жила я там с удовольствием. Было весело, интересно, да ещё и кормили по расписанию завтраком, обедом и ужином. Старшие классы дежурили по кухне, и мама сшила мне умопомрачительный белый шелковый кружевной передничек с карманами, всевозможными оборочками, рюшечками, а сзади весь этот шедевр украшал изящный бант. Я надевала его во время своего дежурства и больше ничего не делала, так как всегда находились желающие помочь, а вернее все сделать за меня.

Дрова носить мальчики мне тоже не разрешали, да ничего не давали делать, все делали сами. Все были в меня влюблены, и каждый ухаживал по своему, в основном писали мне записки и смешные стихи.

Мне мама сшила голубую, в цвет неба, атласную пижаму с белым ажурным воротничком, я в ней спала на всякий случай, в любой момент мог кто-нибудь зайти в комнату. Ещё мама сшила форменный фартук из черного шифона, со складочками спереди и с большим бантом сзади. Такой фартук был единственным в школе и выглядел очень красиво, от него невозможно было оторвать глаз. У всех были ситцевые, а я красовалась в тонком шифоне.

Я вновь и вновь убеждалась, что если ты хорошо выглядишь, то появляется уверенность в себе, потому что внешний вид добавляет человеку самоуверенности. Интернатские парни меня ревновали к городским, а городские ребята – к интернатским. Кто-то предлагал дружить, кто-то встречаться, кто-то проводить свободное время, – все ухаживали за мной наперебой. В общем, я не страдала от невнимания сверстников, ко всем относилась с легкой симпатией, но никому не отвечала взаимностью, вообще считала, что дружба не предлагается, а возникает сама собой, всё должно происходить естественно, отношения должны складываться сами по себе.

Как-то Валентин Абакумов, один из видных парней школы, пригласил меня прогуляться, предложил показать город, местные достопримечательности, и я согласилась. Сначала водил по главной улице, потом показал парк, Ясную горку. Шли, разговаривали, он рассказывал о себе, о своем отце офицере- лётчике и вдруг остановился, трепетно взял меня за руку и хотел поцеловать. Это было так неожиданно, я увернулась и даже успела залепить ему пощечину. Я понимала, что с его стороны это был просто мимолетный порыв, он обозвал меня дикой кошкой, и на следующий день уже вся школа гудела, что я недотрога. Никакого влечения к нему я не испытывала, повода не давала, просто согласилась на прогулку и все.

Но неприступной недотрогой я не была. Когда осенью нас отправляли убирать картошку в колхоз, там после трудового дня, вечером, у костра мы играли в бутылочку, и все ребята старались поцеловаться со мной.

Со временем все признания, записки, стихи, тайное соперничество – всё мне надоело. Я решила выбрать кого-то одного из парней и остановилась на Володе Сапогове. Умница, отличник, он был начитанным, воспитанным целеустремленным парнем с густой тёмно-каштановой шевелюрой и выразительными карими глазами. Мы вместе ходили на танцы, в кино, в кафе, играли в волейбол. Он приглашал меня домой, мы печатали фотографии и целовались. Он познакомил меня с родителями, и, так как я не была сильна в математике, то все домашние задания и контрольные работы делал за меня. Наверное, дотошная математичка все понимала, но равнодушно молчала.

Володя был старше меня на год, поэтому школу закончил раньше, поступил в лётное училище и посылал мне любовные, остроумные письма по 15 страниц, просил ждать его возвращения. Позже приезжал ко мне в институт свататься. Он был парень предусмотрительный, ему надо было до окончания училища оформить документы, поэтому он меня торопил. А я была непрактичная, недальновидная и сразу ему отказала.