Читать книгу Не стесняйтесь своих чувств и желаний, другой жизни для них не будет - Искра Сафарова - Страница 5

Был в школе ещё очень красивый парень Глеб. Надменный профиль, насмешливый взгляд, красивой рот, очерченный чувственным изгибом губ, упрямый подбородок, худощавое, отличающееся благородством, лицо. Высокий, плечистый, он мог бы гордиться своей внешностью и крепким телосложением. Глеб выглядел взрослее своих сверстников и казался недоступным, дерзким. Славился он отсутствием страха и несговорчивым характером, не скрывал выпирающую из него юношескую браваду, в общем, был сорвиголова.

Глеб был не плохой парень, но строил из себя необузданного бунтаря, нарушителя спокойствия и казался всем настоящим хулиганом. Я тоже так думала. Спортом он не занимался, на танцы не ходил, учился на тройки, ещё всегда с откровенными насмешками и шутками. Он считался крутым парнем, никого не боялся, дерзил учителям, затевал драки, а мне нравились больше те ребята, которые могут наоборот избежать драки, благодаря своей уже не – детской мудрости. Но все девчонки школы буквально сохли по Глебу, так как был он невероятно хорош, поражал своей красотой, притягивал к себе взгляды, и было бы удивительно, если бы они не обращали на него внимания.

Говорили, что в него были влюблены некоторые жены офицеров, я не думаю, что между ними что-то было, потому что с первых дней моего пребывания в Паневежисе, он прямо охотился за мной. Ходил за мной по пятам, как преданный пёс. Многие заигрывали с ним, никто не оставался спокойным и равнодушным в его присутствии, по нему тосковало немало девушек, но у них не было шансов потому, что он был без ума от меня. Пойду я с кем-то из ребят в кино, наутро в школе уже рассказывают, что он избил этого парня. Я спрашивала у него, почему он так поступил, а он спокойно отвечал: «Из ревности», – а сам смотрел на меня весело и нагло. Однажды Володька Сапогов провожал меня до интерната и зашел на минутку. В это время Глеб сделал засаду у дверей, и мне пришлось оставить Сапогова ночевать в интернате, в комнате ребят, иначе избили бы и его. Как потом выяснилось, оказывается, сам-то Глеб и не дрался, а было у него три телохранителя: Гусар, Метёлка и Карамор – ещё те заядлые драчуны, не знаю, из каких соображений он дал им такие прозвища и был у них главарём.

Когда я Сапогова спрятала, а Глеб не открыла дверь, он вышиб её ногой, а завхоз видел, кто это сделал и подал на него в суд. Тогда-то я и познакомилась с его матерью. Это была очень приятная, ещё молодая, красивая, модно одетая женщина. Она приходила в интернат поговорить со мной, посоветоваться, мы вместе думали, как снять вину с Глеба, и нам это удалось. Меня любила наша воспитательница, она и помогла нам замять это дело.

А потом мать Глеба и мать Сапогова спорили между собой, с кем я встречаюсь, одна говорила – с моим сыном, а вторая, нет, с моим. Спорили до того момента, пока однажды не встретили меня в театре с одним молоденьким офицером, тогда обе успокоились.

Был случай, когда в школе должны были быть танцы, а в зале забарахлило пианино, инструмент был старый, заглохла целая октава, быстро было уже не починить. Всем хотелось продолжать танцы, и меня уговорили сходить к матери Глеба попросить аккордеон. Я подошла к его дому и ахнула, – на балконе в роскошном бархатном халате стоял Глеб красивый, как Аполлон. Халат только подчеркивал его благородство и привлекательность. Тогда-то я обратила на него внимание. Глеб донёс аккордеон и, хотя сам не танцевал, но остался до конца, а потом увязался меня провожать.

Он продолжал преследовать меня и рассыпать комплименты. Даже в такие ответственные моменты, когда с минуты на минуту начнётся концерт в Доме офицеров, полный зал зрителей, все ждут моего выхода, он меня обязательно подловит, перегородит дорогу, и что ему не говори, словно ничего не слышит и не отпускает до тех пор, пока не поцелует. Что говорить, его поступки не доставляли мне никакого удовольствия. Его объятья были неуклюжими, несмотря на такие чувственные губы, целовался он чересчур решительно, даже грубовато, мне это не нравилось. В нем была страсть, но не было нежности, поцелуи не вязались с его идеальными губами и головокружения у меня не вызывали. Вот у Эдварда были дурманящие поцелуи, тёплые, страстные, завораживающие и одновременно нежные, медленные, он так умело целовался, что возбуждал меня, его поцелуи распаляли мою кровь.

Иногда мне нравились остроумные шутки Глеба. Конечно, его ирония часто била в цель, все смеялись его шуткам, он любил и меня подразнивать. Но я не могла никого обидеть, не могла поставить человека в неудобное положение, а он любил посмеяться. Это меня огорчало. Бывали моменты, когда он откровенно издевался над кем-то, но почему-то все его прощали, не держали на него зла. Он шутил и над собой, а со мной он просто, таким образом, заигрывал, как он позже говорил.

Глеб часто стал провожать меня на танцы. Принесёт мои туфли, переобует, если это зимой, и стоит, ждёт, пока не закончится вечер. Меня это бесило, мне уже ни с кем другим было не уйти, но я не успевала сильно обозлиться, так как кто-нибудь приглашал меня на танец, и это было главным, я тут же всё забывала.

Мне часто приходилось выступать в школе, в агитпунктах, в Доме офицеров, мы выезжали с концертами в деревни, выступали во время жатвы, поддерживали и поднимали настроение селян. Выступали прямо в поле на свежем воздухе, на импровизированной эстраде, сценой служил грузовик с открытыми бортами. Глеб всегда увязывался за мной.

Для меня всю жизнь сцена была родным домом, я обладала актерским дарованием, без труда приковывала к себе внимание публики. Самое трудное на сцене – это петь, тогда ещё не пели под фонограмму, тогда даже микрофоном не пользовались. Голос у меня был неслабый, мне легко давались лирические песенки. Я пела эмоционально, меня охотно слушали, и я чувствовала, что доставляю людям радость. Аплодисменты не прекращались, они были в мою честь, и это было так приятно.

Глеб все чаще дежурил у моих дверей. Когда наступала весна, он огромными букетами дарил мне белую, невероятно пахнущую сирень. Он знал, что я обожаю белую сирень.

Хоть у меня была душа нараспашку, и я никогда никого не обижала, а вот с девочками дружить не получалось. Я к ним быстро теряла интерес, мне даже нравилось, когда они на меня сердились, это меня только подзаряжало энергией и ссоры меня только развлекали. Я больше дружила с мальчиками, они менее склочны и у них более аналитический склад ума, а у любой женщины в крови присутствует зависть, да женской дружбы надолго не бывает, она тут же заканчивается, когда на горизонте появляется мужчина. Все самые видные, интересные ребята вились вокруг меня, девочки завидовали, видели во мне соперницу, говорили, что легко жить на свете красивой. Уж, какой родилась! Взгляды на красоту у всех разные, да и красота детей это заслуга родителей. У меня не было от этого ни гонора, ни гордости, я понимала, что при любой красоте, надо ещё иметь мозги, чтобы чего-то добиться в жизни.

На всех праздниках я выступала в Доме офицеров, принимали хорошо, мои движения в танцах были свободны, изящны, затрагивали сердца всех потому, что мой танец тоже рождался из глубины моего сердца. В танце я грациозно и легко скользила по сцене, были некоторые намеки на танец живота, все пожирали меня глазами, долго не смолкали аплодисменты. Мой чувственный танец под романтическую музыку Востока, поднимал настроение, приносил радость окружающим. После концерта я оставалась на танцы, у меня появилось много новых поклонников и воздыхателей – молодых офицеров, все они выражали свое восхищение моим выступлением, а заодно и мной.

Я не стану лукавить и не буду скромничать, потому что на самом деле у меня был головокружительный успех, говорили, что я, будто явилась из восточной сказки. Когда после выступления на сцене, я выходила в зал, то слышала вокруг себя возбуждённый шепот, комплементы в свой адрес, достойные поклонники приглашали меня танцевать. Я наслаждалась вниманием, которое они мне оказывали, не всегда верила их комплиментам, но эмоции переполняли мою душу, появилась уверенность в себе, ведь чувство уверенности приходит, когда в первую очередь ты сама себе нравишься.