Читать книгу Леди Шир - Ива Михаэль - Страница 2

Начало весны. Это время самого продолжительного и важного поста. Шир не очень-то любила это время. Когда пост начинался, ей думалось, что это пройдёт легко и быстро, «диета без жирной пищи обязательно пойдёт на пользу», – думала Шир. Впервые пару недель поста Шир чувствовала себя легко, и ей даже казалось, что она становится стройнее. Но потом однообразная постная пища начинала надоедать, приём пищи не приносил радости, а превращался в унылое занятие. После шестой недели казалось, что уже нет никакой надобности подходить к столу – и тогда начинался голод, лёгкое головокружение и апатия.

Хотя Шир и не ночевала в монастыре, но была вынуждена жить согласно устоям монастыря. Денег ей за работу не платили, она состояла полностью на содержании монастыря. Всё, что ей было необходимо для жизни, она могла взять в монастыре и даже попросить денег. Если на то была причина и если это будет одобрено настоятельницей – ей выдадут деньги. У Шир остались кое-какие вещи из «прошлой жизни»: несколько пар обуви, несколько платьев, кружевное бельё, зеркало, несколько принадлежностей парфюмерии и небольшой портрет её мужа. Она сама его нарисовала. На это ушло немало часов работы. Начала она его рисовать в лесу.

Это был солнечный день и совсем нежаркий, Шир с мужем решили провести его на воздухе под открытым небом, а главное – вдвоём. Шир сложила в корзинку немного фруктов, немного овощей, варёных яиц, сыра и хлеба, взяла покрывало, карандаши и холст. Шир нечасто рисовала, да и не получалось у неё ничего такого, что заслуживало бы внимания, но она была уверена, что если очень захочет и придёт вдохновение – то обязательно получится. Портрет получился. Когда продукты из корзинки были съедены, а покрывало изрядно помято, он задремал, а она им любовалась. У неё было всё ещё неудовлетворённое желание и вдохновение, и ещё ей очень хотелось запечатлеть его красоту. Она рисовала его сидя к нему спиной. Его лицо всегда было у неё пред глазами, куда бы она ни смотрела. После его смерти в её жизни появились другие лица, Шир помнила своего покойного мужа, постоянно думала о нем, но всё же жила настоящим, а мужа продолжала любить по памяти, и у него, у её покойного мужа, не было ни малейшего шанса быть ею разлюбленным.

Первые полгода Шир прожила в монастыре. Её поселили в маленькую комнату, выбеленную до совершенства, и обнаружив, что Шир повесила на стену мужской портрет, настоятельница тут же попросила его убрать. Но дело было не в портрете, а в белизне стен, Шир угнетали эти безнадёжно белые стены. Она уже начинала думать, что тоже умерла и теперь ждёт в очереди по дороге в Рай и очередь столь бесконечна, что ожидающих поселили в комнаты, чтоб не толпились у входа. Переехать в квартиру над швейной мастерской предложила настоятельница. Эта квартира принадлежала монастырю по договорённости – как постоянному и самому большому заказчику тканей и пошива. В комнату поднимали заказ, и девушки из монастыря имели возможность рассматривать ткани и уже готовые изделия в стороне от посторонних глаз. Часть пошива выполняли на месте – в монастыре, но что-то более кропотливое изготовляли в швейной мастерской. Со временем дела мастерской пошли на убыль, и заказ монастыря уже не поднимали наверх, а оставляли в кладовке в самом цеху, которая теперь пустовала. Настоятельница опасалась, что квартира на третьем этаже за ненадобностью постепенно вернётся во владения мастерской, поэтому и поселила туда Шир. Таким образом, она сразу устраивала два дела: удаляла Шир подальше от монастыря, при этом не отказывая ей в помощи, и сохраняла за монастырём дополнительное помещение. Переезд из монастыря в каморку над мастерской было первым радостным событием для Шир после смерти мужа. На тот момент Шир хотелось думать, что так она доживёт свои дни, выполняя посильную работу в тиши монастыря и возвращаясь по вечерам в свою маленькую уютную квартирку. Тогда ей и в голову не приходило, что её могут выгнать из монастыря и попросить освободить эту комнату.

Швейная мастерская находилась в пятнадцати минутах ходьбы от монастыря. Дважды в день Леди Шир проделывала этот путь, не спеша, наслаждаясь каждым шагом. Выходила она из дому рано утром и возвращалась поздно вечером. И утром, и вечером улицы города, как правило, были пусты, и у Шир сложилось впечатление, что в городе жило совсем не много людей, и почти всех она уже знает в лицо. Когда ей встретился Эфраим по дороге домой, Шир совсем не удивилась, он был одним из тех знакомых, которые жили в этом городе. Шир поздоровалась с ним и хотела было продолжить свой путь, от голода болела голова, и не хотелось ни с кем говорить, но Эфраим специально пришёл, чтобы встретить её.

– Добрый вечер, Леди Шир, я тут проходил мимо, вот встретил вас, – сказал Эфраим, виновато улыбаясь. Он был уверен, что в такой ситуации соврать будет лучше, чем сказать правду, что он уже с полчаса топтался на этом месте, чтобы встретить Шир.

Шир не была особенно рада его видеть и не пыталась это скрыть, фальшиво улыбаясь. Но Эфраим понял это по-своему:

– Вы, видно, устали сегодня, выглядите бледной, вам надо чаще гулять на воздухе.

– Да, устала и голова болит, мне приходится соблюдать пост, – Шир надеялась, что это достаточно уважительная причина, чтобы уже ничего не объясняя, просто уйти. Ей не хотелось обижать Эфраима – «он, в общем-то, неплохой человек», – говорила она себе. Но Эфраим и это понял по-своему:

– Шир, я именно тот, кто вам сегодня необходим, – сказал он и показал Шир, что у него с собой сумка, а в ней хлеб.

– Хлеб, – безрадостно сказала Шир, – у нас есть много вашего хлеба.

– Нет, нет, это не то, что я хотел вам показать, – с наигранной загадочностью произнёс Эфраим и, пошарив в сумке, достал склянку, горлышко которой было замотано белой тканью, – это масло, настоящее сливочное.

Шир подумала, что он отдаст ей сумку с хлебом и маслом, и уже была готова упрекнуть себя за то, что так неприветливо его встретила, но не тут-то было, Эфраим спрятал масло обратно в сумку, бесцеремонно взял Шир за руку и повёл в сторону её дома:

– Пойдёмте к вам, у нас будет отличный ужин из бутербродов с настоящим сливочным маслом, масло я покупаю специально для кремов, оно отменное, – торжественно объявил он.

Шир даже усмехнулась от удивления, в очередной раз её восхитила собственная наивность. Эфраим это заметил, но расценил как восторг:

– О, вы не знали, что мы в пекарне делаем и торты?! Вам надо обязательно нас навестить, я угощу вас тортом и пирожными.

– Как-нибудь обязательно, – ответила Шир, – знаете, уже поздно, может, нам лучше в другой раз… – Шир всё еще не теряла надежды побыстрей вернуться домой и лечь спать.

– Нет, что вы, я не приму отказа, – решительно сказал Эфраим, как будто он приглашал Шир в свой дом, – пойдёмте, Шир, поужинаем, поговорим, вам надо выговориться, я чувствую тяжесть у вас на сердце. Знаете, Леди Шир, я давно за собой заметил, что чувствую других людей. Вам необходимо излить душу, увидите, вам станет легче, я тот человек, с кем можно говорить обо всем, который всё поймёт. Такой уж я добряк, неравнодушный к чужому горю.

«Интересно, какое у меня горе?» – подумала Шир, она уже поняла, что этот вечер ей придётся провести в компании неравнодушного Эфраима.

– …и жена мне моя говорит, что я слишком добрый, – продолжал Эфраим, – да вот только она не понимает, что делая добро, я чувствую себя счастливым, и знаете что я для себя понял, Шир? – и, не дожидаясь ответа, он продолжал: – Делать добро – это очень просто и не всегда требует затрат, каждый человек может это делать. Вот, к примеру, сегодня утром, – и он приостановился, показывая, что именно эта часть его повествования заслуживает особого внимания, – у нас оставался черствый хлеб с прошлого дня, я уже собирался его выкинуть, как вдруг на пути встречаю босоногого мальчонку. Голодным он был, это было видно сразу, не выдержало моё сердце, отдал я ему хлеб… – у Эфраима задрожал голос, он упивался своим рассказом, – … и знаете, Шир, как он меня благодарил, даже руку поцеловал, спасибо, говорит, добрый дядя. Я даже прослезился, о, как же я был счастлив ему помочь.

– Да, но вам же это ничего не стоило, – удивлённо сказала Шир.

– Так вот и я же про то! – Эфраим даже хохотнул от радости, что был понят, как ему показалось, – всё равно бы выбросил этот хлеб, а так дело доброе сделал и получил огромное удовольствие и, заметьте, совсем не потратился! – Эфраим торжественно поднял вверх указательный палец, он решил пафосно закончить свой рассказ красивой фразой. – Творите добро, Шир, это сделает вас счастливее.

Шир вздохнула. «Неужели я выгляжу несчастной, – подумала она, – от голода, наверно».

– Ещё можно голубей покормить сухим хлебом, – задумчиво сказала Шир.

– А что толку с тех голубей, они только гадят повсюду, – Эфраим сплюнул на землю, – от них одна грязь.

Шир вспомнила день, год назад, когда они с Мартой кормили голубей на площади возле больницы и катались на подвесных скамейках.

Эфраим сам приготовил бутерброды, сам заварил чай:

– Вареньем бы еще намазать, – сказал он, – получился бы королевский десерт, и мы как знатные вельможи – сидим и попиваем чай.

– У меня нет варенья, – сказала Шир улыбаясь, «…нет, всё-таки он хороший», – подумала она.

– А знаете что, Леди Шир, варенья не обещаю, а вот фруктовый сироп – это обязательно к следующему разу обязуюсь, – и Эфраим аккуратно двумя пальцами взялся за её мизинец и легонько потряс, как знак скрепления договора, и сказал: – Вот видите, Шир, ведь всё-таки не зря вы меня пригласили, я поднял вам настроение.

Эфраим стал частенько навещать Шир, был и сироп, и другие угощения из пекарни. Он рассказывал ей бесконечные истории из своей жизни, рассказывал про своих родственников: про свою сестру, которая неудачно вышла замуж и теперь всю жизнь мучается с ленивым мужем и с тремя нерадивыми сыновьями, которые так же ленивы, как и их отец; рассказывал про брата, который жадный и корыстный и которому хитростью удалось получить большую часть наследства после смерти их родителей.

– … и эти деньги не пошли ему на пользу, – говорил Эфраим, – возможно, он и стал богаче, но мы все отвернулись от него, он одинок в его большом доме. Жена его такая же жадная и избалованная, она не готовит, не возится по дому, вся её забота – тратить деньги наших родителей на наряды. А брат как дурак влюблён в неё, на руках её носит, я бы такую пройдоху на порог не пустил. Вот моя жена целый день в работе, топчется по кухне, как заводная, готовит изысканные блюда, чтобы мужу угодить, и ещё находит время помочь мне в пекарне. А за домом как следит! При такой жене и домработница не нужна, и, что самое главное, – не требует ни нарядов, ни дорогих украшений, я с ней горя не знаю.

Далее Эфраим поведал Шир, что у него есть ещё один брат:

– … такой же добряк и такой же щедрый, как я, – с философской улыбкой на лице говорил Эфраим, – мы с ним очень дружны, он немногим старше меня, вот жену похоронил в прошлом году, хорошо – сын взрослый, есть кому помочь. Ох, Шир, видели б вы его сына, красавец, чернобровый, стройный, наша порода.

Шир оглядела Эфраима с ног до головы: «Стройный… – подумала Шир, – возможно, Эфраим когда-то и был таким».

– Мы с женой поговариваем сосватать за него одну из наших дочерей, – продолжал Эфраим, старшенькую, наверно, она попышнее, младшая худоватая, пусть ещё дома сидит, отъедается, а то трудно будет её пристроить, хотя на лицо она красивее старшей. И потом племянник-то наш не так и молод, уже третий десяток, а всё как пацан в мечтах. Говорил я с братом, и он вроде как был не против, но ответа мы пока не получили. Боится, наверно, что сын после свадьбы отдельно жить уйдёт и некому помогать будет. Ресторанчик у него небольшой в центре города. Дела идут неплохо, жена только вот померла у него… Кажется, уже говорил. Работящая она была и не прихотливая, как моя, много пользы приносила. Брату помощницу теперь пришлось взять на кухню, но он ею недоволен – ест, говорит, много, а работает мало, скучает он за женой.

Потом Эфраим рассказывал про родственников жены, говорил что «они тоже, в общем-то, люди неплохие, но живут по каким-то непонятным законам».

– Когда отец моей жены захворал, – рассказывал Эфраим, – мы с женой забрали его к нам. Тесть был прикован к постели, я ухаживал за ним, как за ребёнком, купал его, постригал, как за родным заботился. За своими-то стариками мне заботиться не довелось. Братец мой, как только почуял, что те прихворнули, так сразу к ним и переехал, он тогда холостой был, он у нас младший. Как пиявка, присосался и не отстал, пока те не померли, отписав ему большую часть. Так вот, тесть-то мой почти три года у нас пролежал, а как помер, то оказалось – наследство всем поровну поделил. У жены ещё две сестры, чтоб их… Но я виду не подаю, человек я бескорыстный, только понять всё пытаюсь, как же ж так…? Когда отец заболел, мы с женой первые приехали, а как наследство делить – так всем поровну. Ладно, – Эфраим махнул рукой, глядя вперёд невидящим взглядом, – другой бы на моём месте так бы этого не оставил.

Шир в основном молчала. Несколько раз она, правда, пыталась тоже рассказать что-нибудь, ну хотя бы о жизни в монастыре, но Эфраим всякий раз вежливо прерывал её («Извините, Шир, я перебью вас») и продолжал свои истории. Нередко, слушая его, Шир спрашивала себя, зачем ей всё это нужно и почему она должна выслушивать все эти рассказы о людях, которых она никогда не знала и, скорее всего, никогда и не узнает? Но всё-таки двое из них, о ком рассказывал Эфраим, встретятся Шир на её пути. Это будет потом, ну а пока у Шир случались такие вечера, пустые и одинокие, когда Эфраим был как никогда кстати, он приносил угощения, от него пахло свежим хлебом и ванилью. Всякий раз, уходя домой, Эфраим приглашал Шир навестить его пекарню:

– Вы будете моей почётной гостьей, Леди Шир, – говорил он, оглядывая её с головы до ног, – я угощу вас тортами и пирожными.

В ответ на это Шир лишь улыбалась. Но один раз ей таки случилось побывать в пекарне Эфраима, только ни тортов, ни пирожных в пекарне тогда уже не было, выгорело всё, оставались только стены и всё то, что не могло сгореть. Лето было жарким и сухим. Возможно, пекарня так пересохла, что сама собой вспыхнула к осени, а может, её кто-то просто поджёг. Дело было ночью, поэтому Эфраим узнал о пожаре, когда пламя уже охватило почти всё помещение. Зрелище, вероятно, было столь впечатляющим, что Эфраим не был способен осмысливать свои поступки и сделал то, что первое пришло ему на ум, – обычно в такие моменты человек действует инстинктивно и правильно, чему потом сам удивляется. Эфраим с криками о помощи побежал к Богу, то есть в монастырь. Его удалось остановить уже у самого входа в здание монастыря. Первой на крик прибежала старая монахиня, которая была сиделкой в коридоре, где комнаты девочек, и у которой была бессонница. Она с трудом поднялась со своего кресла, которое за много лет было хорошо знакомо с её задом и уже приняло его форму. Монахиня, медленно переставляя обмотанные тряпками ноги, двинулась в сторону входа на крик, но в её понимании это означало бежать. Всю свою жизнь она провела в монастыре и большую часть времени сидя в кресле. Никакую другую работу она выполнять не могла, потому что была грузной и неподвижной, поэтому и усадили её в кресло с подлокотниками присматривать за девочками. Днём монахиня дремала в этом же кресле, опираясь на деревянную конторку, которая была придвинута плотно к креслу и которую надо было отодвигать всякий раз, чтобы подняться, поэтому старая монахиня не поднималась с кресла без особой надобности.

Когда из криков Эфраима стало понятно, что в городе пожар, в монастыре приняли решение оповестить об этом жителей звоном колоколов. Жителям, выбежавшим в ночных платьях на улицы, не сразу стало понятным, какая именно часть города охвачена огнём. Когда выяснилось, что горит всего лишь пекарня, некоторые разочарованными вернулись домой, а некоторые пошли помогать тушить пожар. Леди Шир тоже услышала звон колоколов, он ей был хорошо знаком, она открыла окно, чтобы посмотреть, что там происходит. Сторож в швейной мастерской сказал, что горит пекарня, он специально стоял под окном, где комната Шир, чтобы когда Шир захочет узнать, почему в городе шум и откроет окно, то он будет первым, кто ей расскажет новость и заодно увидит её в ночной сорочке. «Если кому суждено умереть на пожаре, то, скорей всего, он это уже сделал», – подумала Шир и вернулась в постель. И потом она могла просто крепко спать и не слышать звона колоколов. Утром Шир пришла в монастырь в обычное для неё время. У ворот была суета, Эфраим взволнованно объяснял настоятельнице, что на восстановление пекарни ему понадобиться всего несколько недель.

– Это не страшно, – говорила настоятельница, – мы подождём, какое-то время мы можем выпекать хлеб и в монастыре.

Она пообещала Эфраиму содействие в восстановлении пекарни и даже сопроводила с ним несколько девушек из монастыря, чтобы те помогли жене Эфраима и его дочерям прибираться после пожара. Марта тоже суетилась у ворот, ей было интересно – Шир уже знает о пожаре? Шир сделала вид, что только утром об этом услышала и чувствовала себя немного виноватой за притворство, поэтому тоже вызвалась на помощь. Эфраим с благодарностью посмотрел на неё и заранее искренне поблагодарил. Шир подошла к нему ближе и шёпотом быстро сказала:

– Та девочка у ворот, беленькая, её зовут Марта, попросите, чтобы её отпустили с нами помогать. Мы с ней дружим.

Шир давно собиралась рассказать Эфраиму про Марту, но как-то не довелось. Эфраима ничуть не удивила просьба Шир и то, почему Шир сама не попросит за Марту у настоятельницы. Настоятельница отпустила Марту по просьбе Эфраима и наказала другим девушкам постоянно за ней приглядывать.

Поутру в воздухе ещё оставался дым и запах гари, по дороге, ведущей к пекарне, текли черные потоки воды. Атмосфера города немного нарушилась после ночного пожара или, скорее, слегка поменялась, но солнце и осенние облака выполняли свою каждодневную работу, им и дела не было до того, что жители города останутся без хлеба.

Шир и Марта шли позади всех. Время от времени Марта останавливалась и заглядывала в лицо Шир: «Карие, а на солнце зелёные», – решила для себя Марта про глаза Шир. Эфраим шёл первым и постоянно бранился то на ветер, то на жару, то на того «кто это сделал», он клялся всеми Богами найти его и отомстить. Вслед за Эфраимом молча шли монашки, одна из них то и дело оглядывалась на Марту.

– Вот дурочка, – сказала Шир. Марта сразу поняла, о ком говорит Шир и тихонько хихикнула. Марта крепко держала Шир за руку, им предстояло целый день провести вместе. От радости Марта едва ли сдерживала себя, чтоб не побежать.

– Шир, а помнишь, как мы давно в больнице были? Правда, было хорошо, только у меня палец болел. Теперь мы опять идём вместе, и палец у меня не болит, – Марта задумалась на минутку и добавила, – конечно, жалко что сгорела пекарня…

Она не любила Эфраима. Как-то Шир сказала ей, что они с Эфраимом дружат, но Марте не хотелось, чтобы у Шир были другие друзья кроме неё.

– Шир, а тебе жалко, что сгорела пекарня? – спросила Марта.

– Марта, тебе нужен хороший ответ или честный? – и Шир рассмеялась, она притянула руку Марты к своим губам и поцеловала ей пальцы, – ведь никто не пострадал, разве что пара мешков муки да деревянные столы. У нас будет хороший день, детка, мы будем разговаривать.

Монахиня, которая постоянно оглядывалась на Марту, приостановилась и с укором сказала, обращаясь к Шир, но не глядя ей в глаза:

– Нам бы не следовало так громко смеяться.

– А мы радуемся, что никто не пострадал на пожаре, – сказала Марта, сдерживая смех.

Ни жены, ни дочерей пекаря в пекарне уже не было, они всю ночь помогали тушить пожар и теперь вернулись домой. Оставалась самая грязная работа: вынести всё что сгорело, отчистить помещение от гари, чтобы поскорее можно было начать ремонт. Первым делом монахини устроили совещание «чтобы правильно распределить работу», Шир и Марта в этом не участвовали. Шир нашла большую кастрюлю, и они вдвоём с Мартой собирали в неё всё черное и горелое, что валялось под ногами, и выносили на улицу. Они старались держаться в стороне от остальных, чтобы поговорить.

– Вот послушай, Шир, – и Марта коснулась пальцами лица Шир, но быстро отдёрнула руку, увидев, что её рука полностью черная. Они обе уже были перемазанные золой – и руки, и лица, – нам говорят, что всё что случается – значит, так хочет Бог. Вот зачем ему было поджигать пекарню?

– Не знаю, – ответила Шир, они обе сидели на корточках и руками разгребали кучи обгоревших тряпок, по толстым верёвочным узлам, которые до конца не прогорели, можно было догадаться, что это ещё вчера были мешки с мукой, – не думаю, чтобы Бог сам поджигал пекарню, – говорила Шир, – может он попросил кого…

– Но для чего? – не унималась Марта, каждый предмет, который она клала в кастрюлю, она внимательно рассматривала, пытаясь угадать, чем он был до пожара, – мы сейчас всё уберём, потом всё исправят, – задумчиво сказала она, – и будет всё сначала, как и раньше, как и вчера, как и в те все другие дни.

– Значит, нужен был сам пожар, для чего-то, – сказала Шир и вздохнула, она увидела в куче горелых тряпок обуглившиеся трупики котят. «Только не это»– подумала Шир, она понимала, что уже не успеет оттащить Марту в сторону и что Марта вот-вот тоже увидит котят, и ей станет грустно. Марта была занята верёвкой, верёвка почти не пострадала от огня, потому что была туго скручена, и Марте зачем-то надо было её раскрутить. Когда дело было сделано, Марта кинула верёвку в кастрюлю и вот тогда тоже увидела котят или то, что от них осталось.

– Ой, котятки, – удивлённо сказала Марта, как будто не замечая, что и на котят-то они уже не похожи. Она подползла к ним на коленях, не заботясь о своём платье, уселась возле них и стала гладить рукой то, что осталось от котят, – бедненькие котятки, – дрожащим голосом сказала Марта, и по её щекам потекли слёзы, – бедная кошечка, сгорели её детки.

Шир немного удивилась тому, как быстро Марта догадалась, что это были именно котята, она села рядом с Мартой и обняла её. «И зачем был нужен этот пожар?» – думала Шир.

– Что нам с ними делать? – шёпотом спросила Марта.

– Мы их похороним, просто закопаем тут, возле пекарни. Всё живое после смерти имеет право быть похороненным, – сказала Шир и сгребла котят в подол платья.

– Красиво ты это сказала, Шир, и правильно.

– Это мой папа так говорил, – сказала Шир и опустила взгляд на скрученные трупики трёх котят, что лежали у неё по подоле, – мы часто гуляли с ним в лесу, и когда он видел мёртвого птенца, который выпал из гнезда, или какого другого мёртвого зверька, то мы всегда останавливались и папа хоронил его.

– Наверно, твой папа был очень добрый.

– Пойдём Марта, – Шир решительно встала и взяла Марту за руку, – никому не скажем про котят, это будет наш секрет.

Недалеко от пекарни росло большое дерево, оно вполне подходило, чтобы похоронить под ним котят. Шир и Марта уселись под этим деревом. Шир попробовала ковырять землю руками, но это было трудно.

– Нам нужен какой-нибудь совок, чтобы выкопать ямку, – сказала Шир.

– Там валяется железная кружка, можно кружкой копать ямку, – предложила Марта. Она уже не плакала, но была грустной.

Кружка подошла для того, чтобы выкопать ею ямку – могилку для котят.

– Спите спокойно, – сказала Марта, когда Шир клала котят в могилку и накрывала сухими листьями.

– Ты когда-то была на похоронах? – спросила Шир.

– Нет, а что? – Марта пожала плечами.

– Тогда откуда ты знаешь, что говорят, когда хоронят?

– Ты давно рассказывала мне, как хоронила своего мужа, помнишь, Шир? – и Марта вопросительно посмотрела на Шир.

– Нет, не помню. Что ещё я рассказывала?

Марта смущённо опустила голову и тихо сказала:

– …Что он в реке купался, что была холодная вода, что поэтому он заболел и потом умер.

– А, ясно, – сказала Шир с горькой усмешкой.

– Что ясно? – спросила Марта.

– Ясно, откуда ты знаешь эти похоронные слова, – на самом деле Шир подумала о другом: ей наконец стало понятным, почему Марте приснился сон про реку.

– А как звали твоего мужа? – осторожно спросила Марта. – Или ты и сейчас не помнишь?

– А я тебе не говорила? – безразлично спросила Шир, её взгляд был направлен на Марту, но смотрела она как бы сквозь неё.

– Нет, ты тогда не помнила, – сказала Марта, глядя Шир прямо в глаза, подсознательно понимая, что Шир её сейчас не видит.

– Его звали Милош, – немного помолчав, ответила Шир и печально улыбнулась.

И всё же одному человеку пришлось рассказать секрет про котят: Эфраиму. Он растеряно бродил вокруг пекарни, его потерянный вид говорил о том, что только сейчас Эфраим начинал осознавать, насколько большой ущерб причинил пожар. Из всего существа, которое представлял собой Эфраим, казалось, признаки жизни подают теперь только глаза и ещё какая-то внутренняя сила отчаяния, которая передвигала его ноги. Эфраим подошел к Шир и Марте в тот момент, когда они обе сидели под деревом. Марта решила, что нужно объяснить, что они делают под деревом, и тихо сказала:

– Мы похоронили котят, они сгорели, – потом Марта виновато посмотрела на Шир и ещё хотела было добавить, что это секрет, но, увидев безразличный взгляд Эфраима, поняла, что в этом нет необходимости.

– Да были котята, четыре, кажется, или пять, – сказал Эфраим.

– Мы нашли троих, – сказала Шир и протянула Эфраиму руку, чтобы он помог ей подняться.

Когда Шир уже поднялась, Эфраим продолжал держать её за руку.

– Мы всё тут починим, вот увидишь, Шир, я всё быстро восстановлю, я им всем ещё покажу, кто такой Эфраим, – он говорил это с приглушенной яростью, так, что лицо его начинало дрожать, – я не позволю никому мешаться в моих делах, я всю жизнь тяжело работал, чтобы содержать в достатке мою семью.

Шир молча смотрела на него и старалась сделать так, чтобы её взгляд казался Эфраиму как можно более понимающим, она даже обняла его одной рукой, но в этот момент Эфраим почему-то был ей отвратителен. Когда Марта увидела, что Шир обняла Эфраима, то тут же отвернулась и убежала, она не могла видеть, как её Шир обнимает чужого человека.

Пожар, который удалось потушить за несколько часов, повлечёт за собой перемены не только в семье Эфраима, но и в жизни Шир и в жизни Марты. Эфраиму не удастся восстановить пекарню за пару недель, как он на то рассчитывал, понадобится гораздо больше времени. К тому времени, когда пекарня будет восстановлена, в монастыре уже сами научатся выпекать хороший хлеб, и не будут нуждаться в услугах пекаря. Из-за спешки он влезет в долги, которые будет не в состоянии сам выплатить. Ему придётся выдать замуж ту дочь, что попышнее, за немолодого, но богатого господина, который поможет Эфраиму выплатить часть его долгов. Бедная девушка уже была втайне влюблена в красавчика кузена, после всех тех разговоров, которые велись вокруг них в семейном кругу. Она мечтала и была уверена, что отец всё устроит, и она станет счастливой женой. Но ей придётся стать женой другого, которого она не будет любить ни одну минуту в её жизни. Вторая дочь останется без приданного, поэтому долго не сможет выйти замуж, и родители будут рады отдать её за чужеземца, который увезёт её в дальние страны, и она уже никогда не вернётся домой даже повидать родителей.

Шир и Марта не знали и не могли знать, что очень скоро и их жизнь изменится, поэтому сейчас их совсем не заботил пожар, для них это был повод побыть вместе. Только вот было жаль котят.

Летом в школе при монастыре девочкам устраивали каникулы. Ученицы разъезжались по домам, это был их долгожданный период. Только вот Марту каникулы не радовали, для неё это означало целый месяц не видеть Шир. На каникулы Марту забрала её тётка, та, что воспитывала Марту в младенчестве. Дом отца Марты летом пустовал. Карин с близнецами уезжала к родителям, а Эдуард был постоянно занят работой, и у него не было достаточно времени приглядывать за дочерью. Так он говорил, но на самом деле он боялся оставаться с Мартой наедине: он не знал о чём с ней говорить, не знал чем её можно развлечь. В последнее время, когда Эдуард навещал Марту, Марта приводила с собой Шир, и посещение монастыря перестало быть для него мучительной обязанностью. Шир рассказывала смешные истории из жизни монастыря (оказывается и такие бывали) и при этом сама веселилась, как ребёнок. Эдуард стал чаще приходить в монастырь, приносил угощения для Марты и для Шир и всякий раз, уходя, протягивал Шир руку и предлагал помощь. Шир не отказывалась, но и не о чём не просила.

В последний день школьных занятий собрали родителей и объявили, что они могут забрать детей домой на месяц. Девочки стали прыгать и хлопать в ладошки, только Марта стояла неподвижно и в ожидании смотрела на отца. Эдуард был уверен, что Марта боится, что он опять оставит её в монастыре, но Марта не боялась, она надеялась на это. Когда все разошлись, Эдуард подошел к настоятельнице и спросил, много ли девочек остаются на каникулах в монастыре? Настоятельница поджала и без того узкие губы, измерила Эдуарда строгим взглядом и, выдержав паузу, ответила вопросом на вопрос:

– А вы и на этот раз хотите оставить Марту на каникулах в монастыре?

Настоятельнице стало известно, что, навещая дочь, Эдуард встречается и с Шир. Ей это не нравилось, но она ничего не могла сделать: Шир не была монахиней, и поэтому их не в чем было упрекнуть.

– Нет, нет, – торопливо заговорил Эдуард, – я просто хотел спросить…

Но настоятельница не дала ему договорить, она скривила рот в недоброй усмешке и спросила:

– …Или вы хотите пригласить к себе в дом на каникулы девочек сирот?

Эдуард плотно стиснул зубы, ему не хотелось ни пререкаться, ни оправдываться. А ещё он подумал, насколько легко ему удаётся хлестать фразами в суде и как невыносимо здесь его гнетёт присутствие монастыря и всего его уклада. Далее Эдуард подумал про Марту, впервые за все годы он задумался, что, возможно, отдать Марту в школу при монастыре было поспешным решением. И теперь, после разговора с настоятельницей, он был решительно настроен забрать Марту из монастыря хотя бы на время каникул. Эдуард спросил сестру, может ли он привезти к ней Марту на месяц. Белла, так звали сестру Эдуарда, с радостью согласилась.

Белла с мужем Александром и с тремя сыновьями жили в деревне, у них было своё, небольшое хозяйство, этим они и зарабатывали себе на жизнь. Они были счастливой семьёй. Соседи до сих пор в шутку называли их молодожёнами, хотя женаты они были не меньше шестнадцати лет. Как-то осенью, среди белого дня, соседка застала их в саду за «святым делом». Белла смутилась и хотела было убежать, но Александр удержал её:

– Глупая, мы женаты, нам всё можно.

Вечером, соседка-свидетельница прелюбодеяний пришла в дом Беллы и Александра с корзиной молодых яблок. Она принесла им яблоки, давая понять, что это именно она видела их в саду и что она ничуть их за это не осуждает.

Марту привезли в дом тётки поздно вечером, когда в доме почти все спали. Белла постелила Марте постель в маленькой комнате на втором этаже, её вещи отнесли туда же.

– Утром всё разберём, – сказала Белла, – это будет твоя комната.

Белла ненадолго задержалась в комнате, чтобы получше рассмотреть Марту, она не видела её два года. С тех пор Марта очень изменилась: похудела и вытянулась.

– Как же ты похожа на свою мать, – с грустной улыбкой сказала Белла и погладила Марту по светлым разбросанным по плечам волосам, – такая же красавица.

Белла не была особенно красива лицом, и женская красота всегда вызывала в ней восхищение. Но Карин, хоть и считалась красивой женщиной, Белле никогда не нравилась. Белла не высказывала своего мнения, но её очень удивил выбор брата. И особенно Белла невзлюбила Карин, когда та решила забрать у неё Марту для того, чтобы потом отправить её в монастырскую школу. Белла была уверенна, что Марта навсегда останется у неё, после трёх сыновей Марта для Беллы была настоящим подарком, Белла называла её дочкой.

Когда Марта осталась в комнате одна, она переоделась в ночную сорочку, которую принесла ей Белла и залезла под одеяло. «Целый месяц»», – подумала Марта и вздохнула. Когда она прощалась с Шир перед отъездом, Шир пообещала ей, что когда она вернётся всё останется по-прежнему. Шир ведь не могла знать, что в пекарне будет пожар.

Постель была слишком большой, подушка слишком высокой, одеяло слишком тяжёлым, но Марта так вымоталась за время поездки, что тут же уснула. Утром Белла разбудила её, не заходя в комнату через закрытую дверь, она осторожно спросила:

– Дочка, позавтракаешь с нами?

В комнате было светло, два неразобранных чемодана стояли под стенкой, на стуле весело школьное монашеское платье. Марта лежала под одеялом и рассматривала комнату, в которой она будет жить целый месяц. Тёплый ветер через приоткрытые окна играл со шторами. В комнате витал особый запах, который бывает только в деревенских домах: это смесь запахов сырости, лежалых вещей, сушеных грибов, запах дров и свежескошенной травы. За окном стрекотали кузнечики и пели птицы, а в углу комнаты стоял весёленький полированный комод с выдвинутыми ящиками, чтобы показать, что они пусты. Комод был немного округлым, с резными узорами по бокам. Марта встала с постели, подошла к комоду и задвинула ящики один за другим.

– Ты похож на циркового слонёнка, – сказала Марта и погладила комод, – вернусь, разложу вещи.

Марта нырнула в своё серое школьное платье и уже, выходя из комнаты, вспомнила, что не застелила постель, Марта скривилась, потом посмотрела на комод и сказала:

– Застели-ка мою постель, слонёнок.

Марта могла заговорить с любым предметом, будь то глиняная тарелка или потертые ботинки, любой предмет мог вызвать в Марте желание поболтать, она легко придумывала ему имя, и всегда находилось что сказать.

Столовая располагалась на нижнем этаже, и, ещё спускаясь по лестнице, Марта увидела сидящих за столом Беллу, Александра и двух своих двоюродных братьев: самого старшего – Романа и самого младшего – Косту, среднего из братьев – Нойи за столом не было. Марта остановилась и двумя руками взялась за перила. Тётка с мужем Марту совершенно не смущали, а вот два кузена-подростка тут же вызвали в ней неудержимое желание подняться в комнату, где комод-слонёнок, и спрятаться под одеяло. Большую часть своей сознательной жизни Марта провела в монастыре, и радость общения с мальчишками обошла её стороной. Она не умела с ними общаться и не хотела. Для себя Марта решила, что для общения с мальчишками еще придёт время, и придёт оно не скоро, вот тогда она об этом подумает. В доме отца Марта бывала редко и поэтому почти не была знакома со своими двумя младшими сводными братьями-близнецами. Как-то во время игры близнецы мчались по коридору, привязав себя, один к другому, верёвкой. Наверно, это была игра в поезд. Они так увлеклись игрой, что не заметили Марту и сбили её с ног. Марта упала на пол, а когда поднялась, то с силой толкнула близнецов. Она сделала это прежде, чем успела что-либо подумать. Близнецы ударились один о другого, потом об стену, потом повалились на пол, а затем оба, в один голос, разревелись. Из комнаты выбежала Карин, она метнула в Марту недобрым взглядом, как камнем, но ничего не сказала. Карин схватила за руки близнецов и строго наказала им обходить Марту стороной. Пожалуй, это был единственный случай общения Марты с её сводными братьями, после которого близнецы ещё больше стали сторониться Марты, а у Марты они стали вызывать ещё большую неприязнь.

Белла заметила Марту, стоявшую на лестнице. Она встала из-за стола и подошла к лестнице. Не поднимаясь, глядя снизу вверх, она протянула навстречу Марте обе руки и поманила её к себе:

– Марта, доченька, спускайся скорее, мы тебя ждём, – при этом Белла улыбалась как настоящая мать. Будь у неё ещё четверо детей или пятеро, она любила бы их всех не меньше и тратила бы на них ровно столько же чувств и жизненной энергии, сколько тратит на своих троих сыновей.

Марта заскользила ладошками по перилам, медленно спускаясь вниз по лестнице, переступая со ступеньки на ступеньку.

Белла усадила Марту рядом с собой, она не стала объявлять другим членам семьи, что в их доме гостья. Белла вела себя так, как будто Марта постоянно живёт в их доме.

– Чего бы тебе сегодня хотелось на завтрак? – спросила она Марту и поставила передней тарелку, – выбирай: есть сыр, овощи, есть свежие, есть пожаренные.

Марта пожала плечами. Тогда Белла привстала и положила Марте на тарелку почищенное варёное яйцо, два кусочка белого домашнего сыра, несколько колечек изящно нарезанного помидора и намазала тонко отрезанный хлеб жёлтым домашним маслом.

– Наедайтесь хорошенько, – обратилась Белла ко всем троим детям, что сидели за столом, Марта кивнула в ответ, а двое братьев сидели неподвижно и зачарованно наблюдали за Мартой. – Мы с папой уходим до обеда работать в поле, хотите, можете прийти к нам помочь, а нет – найдите себе занятия дома или погуляйте, но к обеду будьте здесь и ждите нас.

– А где Нойа? – тихо спросила Марта.

Белла спохватилась, как будто только что вспомнила о нём:

– А, Нойа, Нойа у себя в комнате, ему нездоровится, – сказала Белла и тут же встала со стула, хлопнула в ладоши и с улыбкой объявила: – Мальчики, кто не идёт с нами помогать, тот останется присматривать за Нойей.

Братья оба скривились, как по команде.

– Нее, – протяжно сказал Роман, – я лучше в поле, – и встал из-за стола. В свои пятнадцать он уже по росту и ширине плеч догонял отца.

Александр тоже встал из-за стола, подошел к старшему сыну, хлопнул его по плечу:

– Давай, сынок, поможешь мне воду нести.

Роман взял яблоко со стола, сунул его в карман и медленно поплёлся во двор вслед за отцом.

Коста сидел в раздумье, поглядывая то на Марту, то в сторону комнаты, где лежал в постели его брат Нойа. Коста был почти одного возраста с Мартой, но был намного её крупнее и выглядел старше. Он был самым озорным среди братьев, его зелёные лисьи глаза так и бегали, высматривая малейшую возможность сотворить озорство. Ему хотелось остаться с Мартой, прогуляться с ней по двору, показать кроликов. Коста был уверен, что имеет на Марту больше прав, чем кто-либо из его братьев, потому что они с Мартой одного возраста, но ему очень не хотелось присматривать за Нойей.

– Наверно, и я с вами, – лениво сказал Коста, – не хочу оставаться с Нойей, он скучный, лучше буду жуков собирать, Марта пусть за ним присматривает.

Все разошлись, и Марта осталась в гостиной одна. Она не решалась подняться в комнату к Нойе. Марта не знала, как именно ей надо за ним присматривать. Она прошлась по дому, в доме было приятно, тихо и прохладно, под потолком жужжала муха, с улицы были слышны удаляющиеся голоса Александра и сыновей. Марта вышла во двор, на улице было уже жарко. Её серое суконное платье выглядело нелепо летним утром среди деревенской щедрой зелени. Марта вернулась к себе в комнату, вытащила из чемодана её любимое белое длинное платье и нарядись в него. Постель оставалась незастеленной, комод-слонёнок на просьбу Марты застелить её постель – не откликнулся. Марта без всякого удовольствия застелила постель, а вещи решила оставить в чемоданах до следующего дня.

Неуверенной, медленной походкой, отсчитывая шаг за шагом, Марта подошла к комнате Нойи и тихонько постучала в дверь. На стук никто не ответил, Марта постучала второй, третий раз, но по-прежнему ответа не было, тогда Марта осторожно вошла в комнату. Нойа спал, одной рукой он прижимал к груди развёрнутую книгу, в другой его руке повисли очки, распахнув дужки. Марта придвинула стул к кровати и села так, чтобы быть поближе к Нойе. Нойа был очень худым и бледным, и если бы Марта не слышала его дыхания, то решила бы, что он мёртв. Сидя у постели больного кузена, Марта сочла, что будет правильным прочитать молитву за его выздоровление. Она сложила руки, как это полагается во время молитвы, но ни одна молитва на ум не приходила. Тогда Марта решила обратиться к Богу своими словами, как учила её Шир.

– Добрый Бог, – зашептала Марта, – это мой двоюродный брат Нойа, он очень болеет, у него слабое здоровье, мой папа говорит, что он таким родился. Я не стану тебя просить, чтобы ты чудесным образом его вылечил, потому что думаю, что это невозможно. Хоть нам и говорят в школе, что ты можешь делать любые чудеса, но Шир говорит, что это не совсем так, и я ей верю. Шир говорит, что не надо просить чудеса и беззаботную жизнь, а надо просить силы справляться с бедой и ум, чтобы уметь видеть чудеса, которые уже есть. Добрый Бог, пожалуйста, дай моему брату Нойе много сил справляться с его болезнью.

Ума для Нойи Марта просить не стала: она часто слышала от отца, что Нойа очень умный и в раннем возрасте научился читать, когда обычные дети не умеют еще и говорить.

Нойа открыл глаза: его разбудил шёпот Марты. Он плотнее прижал к себе книжку и крепче сжал в руке очки.

– Ты Марта? – спросил он, ещё полностью не проснувшись.

– Да, – ответила Марта и кивнула.

Нойа слегка улыбнулся, отложил в сторону книгу и очки и протянул Марте руку.

– Привет, Марта, Белла говорила, что ты должна приехать, я ещё не спал, когда вы пришли вчера вечером.

– Белла тебе родная мать? – спросила Марта.

– Родная, конечно. Разве ты не знала этого? – немного удивился Нойа.

Марта кивнула:

– Да знаю, а почему ты её Белла называешь?

– Привык с детства, отец её так называл, вот и я повторял за ним.

– А твоего отца ты тоже по имени называешь?

– Нет, мы с ним вообще мало общаемся.

Марта с недоверием посмотрела на Нойу. Он был не самым старшим ребёнком у Беллы и Александра, Роман был старше его ровно на год, но Нойа как будто не считался с ним. «Наверно, когда Нойа начал говорить, Роман ещё не говорил», – подумала Марта и хотела об этом спросить, но вспомнила, что ей было поручено присматривать за Нойей, а не задавать ему разные вопросы.

– Хочешь есть? – спросила Марта и сразу почувствовала себя взрослой и заботливой.

Нойа покрутил головой, не отрывая её от подушки.

– Нет пока. А все ушли? – спросил он.

– Да, в поле, – кивнула Марта.

– Ты из-за меня осталась? – спросил Нойа совершенно со взрослой интонацией.

Марта кивнула, но не ответила.

– Расскажи мне про твою школу, раз уж ты решила побыть со мной, – попросил Нойа, – ведь ты так и осталась в этой монастырской школе?

Марта опять кивнула.

– Ну, там не так и плохо, – сказала она, слегка поморщив нос, – лучше я тебе про Шир расскажу.

– Девочка с твоего класса? – спросил Нойа.

– Нет, она взрослая, она на кухне помогает.

– Монахиня? – спросил Нойа и сел на постель, прикрывая худые ноги одеялом.

– Нет, – несколько резко ответила Марта, как будто монахиней быть оскорбительно, – Шир не монахиня, она просто там работает, – всё тем же тоном объяснила Марта.

Нойа оживился, в его больших голубых глазах блеснул лучик жизни.

– Продолжай, какая она твоя Шир? – нетерпеливо попросил он, его совсем не обидел резкий тон Марты, а наоборот раззадорил.

Он сидел на кровати и тщательно прятал ноги под одеялом, чтобы их болезненная худоба и синеватый цвет не испугал Марту, сверху на нём была широкая белая рубаха с тонкого хлопка, отороченная кружевами, которая полностью закрывала его тело. Из-за болезни Нойа мало выходил на улицу, и лицо его было бледно восковым, нежным, без рыжих пятен, которые всегда появлялись летом на лицах его братьев.

– Другие называют её сумасшедшей, – начала рассказывать Марта, стараясь выразить в голосе ещё и благодарность за то, что Нойа не обиделся на её резкий тон и не ответил ей тем же, – но она не сумасшедшая, просто очень добрая, ей можно рассказывать всё что угодно. Мы с ней прячемся в кладовке и разговариваем. Шир мне пообещала, что когда-нибудь мы с ней сбежим из монастыря, и будем жить вдвоём, как пираты вне закона. А ещё она всё знает, и про Бога тоже она мне рассказывает, и это не так, как нас учат в школе.

Нойа с жадностью смотрел на Марту, с ним давно никто не разговаривал. Если кто и заходил к нему в комнату, то только для того, чтобы спросить, как он поживает и быстро уйти. Нойа впивался в каждое слово, что говорила Марта, он останавливал её и переспрашивал подробности: или Шир красивая, носит ли она монашеское одеяние, есть ли у неё муж и дети?

– Её муж умер, – говорила Марта, – из-за реки. Он купался в реке, и была холодная вода, потом он заболел. Шир его очень любила и, наверно, сейчас любит.

– Как звали её мужа? – спросил Нойа.

Марта пожала плечами:

– Не знаю.

– Как, ты не спросила? – удивился Нойа.

– Спросила, но Шир не помнит, – сказала Марта, и ей показалось, что она оправдывается.

– Что значит – не помнит? – Нойа ближе придвинулся к Марте, – сколько ей лет?

– Не знаю, – и Марта опять пожала плечами, – может, тридцать, может, сорок, – неуверенно сказала она.

Какое-то время они молчали: Нойа не задавал вопросов, и Марта не продолжала рассказывать. Она внимательно смотрела на Нойу. Нойа пытался представить себе Шир, а Марта пыталась понять, почему это ему так интересно.

– Она красивая? – мечтательно спросил Нойа.

– Она всегда прячет волосы под платком, – ответила Марта и показала руками на своей голове, как лежит платок на голове у Шир, – но у неё доброе лицо, на неё всегда хочется смотреть.

– Какого цвета у неё глаза? – спросил Нойа.

Марта попыталась вспомнить глаза Шир и поняла, что не знает, какого они цвета.

– Не знаю, – виновато прошептала Марта, – мы редко видимся, когда светло.

Нойа лёг на подушки, заложил руки за голову и, не глядя на Марту, спросил:

– Что ещё Шир рассказывала про мужа?

– … Что они брали еду в корзинке и уходили в лес, и ещё они в лесу целовались.

Нойа улыбнулся уголками рта, совершенно со взрослым выражением лица, продолжая не смотреть на Марту. Марта не понимала, что вызвало в нём улыбку.

– Я проголодался, – сказал Нойа и повернул лицо в сторону Марты, – что-нибудь осталось еще от завтрака?

Марта тут же вскочила со стула.

– Да есть, в столовой, хочешь, я принесу сюда в комнату?

Нойа кивнул, и Марта выбежала из комнаты. Она быстрыми шагами спускалась вниз по лестнице в столовую за едой для Нойи и думала о том, что Нойа совсем не похож на других мальчишек, что он взрослый и добрый, как Шир.

После обеда Марту уговорили пойти прогуляться по ферме, и Нойа остался дома один. После разговора с ним, другие два брата, Роман и Коста, уже не казались Марте чужими. Пока Роман развлекал Марту смешными историями, от которых сам смеялся больше, чем Марта, Коста собрал для неё колоски разных трав, за что получил подзатыльник от старшего брата. Коста поведал Марте свою заветную тайну: если поставить эти колоски в вазу и оставить в спальне на ночь, то ночью обязательно будут сниться чудные сны.

К ночи, когда все улеглись, Нойа долго не мог уснуть, он думал про Шир и про её безымянного мужа. Роман решил для себя, что через несколько лет станет мужем Марты: «Надо бы ей дать подрасти, уж больно мелкая», – думал он. В свою очередь, Коста был уверен, что Марта никогда не выберет его старшего брата Романа «прыщавого жирдяя» и он, Коста, женится на ней, когда они подрастут. Про Нойю он даже не вспомнил. Но Марта, лёжа в своей постели, думала про Нойу: «Наверно, я выйду замуж за Нойу и буду присматривать за ним, – думала Марта, – потом, когда мы станем взрослыми. Только бы он не умер». Марта боялась, что Нойа может умереть, он сильно кашлял, и в его комнате было полно лекарств.

Каждое утро, пока Марта жила в доме у тётки Беллы, она приходила в спальню к Нойе и повторяла свою молитву. Постепенно Нойа уже перестал притворяться спящим во время молитвы, и Марту не смущало то, что он слушает её разговор с Богом. Молитва стала их утренним ритуалом. Как-то Нойа попросил Марту почитать ему вслух, Марта открыла книжку, где была закладка и начала читать:

«Февральский ветер беспощадно пронизывал верхние нежилые этажи. Мандарина сидела на холодном каменном полу и пыталась разжечь огонь в камине. Сырые дрова не поддавались жалкому язычку пламени. В доме было холодно, плакал ребёнок.

– Успокой его, – крикнул Франк.

Мандарина покорно встала и пошла к ребёнку. Ребёнок затих. Камин остался не растопленным. Но Франку не мешал холод, он работал. Белые листы бумаги покрывались мелкими записями формул и графиков, затем Франк хватал их мял, рвал в клочья и сметал на пол. Мандарина боялась подойти к нему – ей нужны были деньги заплатить за продукты. Бакалейщик оставил корзину у входа и, не дожидаясь платы, – ушёл. Денег не было, и дров почти не оставалось. Большой дом отсырел, и по серым стенам поползли трещины. Ночами Мандарина не всегда могла знать: она слышит скрип пера в руке Франка, или это стонет старый дом? Мандарина гнала прочь мысль о теории закономерности неудач, про которую ей поведал Франк, она верила, что у него получится, и у них будут деньги заплатить бакалейщику, купить сухих дров и многое другое. Ночью Франк обнимал её большими горячими руками, и это стоило тех лишений, на которые пошла Мандарина ради него.

– Если закончатся дрова раньше, чем ты сможешь продать твою работу, я продам мои волосы, – сказала Мандарина. Франк зарылся лицом в её разбросанные по подушке рыжие пряди и ничего не ответил».

Марта отложила книгу в сторону:

– Почему у неё такое странное имя «Мандарина»? – спросила она.

Нойа взял книгу из рук Марты и начал перелистывать страницы.

– У тебя тоже странное имя, – сказала Марта, – Нойа, почему у тебя такое имя, оно немного похоже на женское?

Нойа оторвал взгляд от книги и, виновато улыбаясь, посмотрел на Марту.

– Я родился очень больным и с маленьким весом, такие дети, обычно, не выживают. Белла была расстроена, и одна женщина посоветовала ей назвать меня Нойа. Она сказала, что это имя близко к Богу. Отцу было всё равно, он надеялся, что я умру. У него уже был сын.

Марта не знала, что сказать, ей стало грустно. Нойа почувствовал это и опять начал перелистывать страницы книги.

– Читай дальше, дальше у них будет всё хорошо, – и он опять протянул Марте книгу, но уже на другой странице, ближе к завершению истории.

– Ты её уже прочитал? – спросила Марта.

– Ага, несколько раз, – ответил Нойа и улыбнулся такой детской улыбкой, как могут улыбаться только взрослые, которых в шутку называют детьми.

– А разве она такая уж интересная?

– Да, очень, это моя любимая книга, она про семью. Когда я вырасту, у меня обязательно будет жена, – сказал Нойа. – Читай, теперь тебе должно понравиться.

Марта послушно стала читать с той строки, на которую указал Нойа.

«Конверт лежал на столе. Мандарина старалась не смотреть на него и не думать о нём, но это было нелегко. В конверте было нечто важное. Мужа не было дома, и Мандарина не стала открывать конверт, хоть и умела читать. Франк вернулся поздно. Войдя в гостиную, он сразу увидел на столе конверт. Не подходя к жене и даже не поздоровавшись с ней, Франк подошел к столу, медленно сел на стул, упёрся локтями в стол и обхватил руками голову Мандарина внимательно следила за каждым движением мужа. Каждое мгновение тянулось мучительно долго. Франк усталым взглядом смотрел на конверт и не открывал его. Получая очередной отказ, работать становилось всё труднее, энтузиазма оставалось всё меньше. Мандарина медленно подошла к мужу и нерешительно коснулась его плеча. Франк резко поднял голову, он забыл, что не один в доме. Мандарина отдёрнула руку.

– Я не верю в теорию неудач, – тихо, но решительно сказала она, – ты великий гений.

Франк притянул её к себе двумя руками и прижался лицом к её животу.

– Я всего лишь инженер, – с горькой усмешкой сказал он.

Мандарина взяла со стола конверт и сорвала печать.

– Читай, – приказал ей Франк, не переставая её обнимать.

Мандарина пробежала глазами по строчкам – слишком много слов, предложения нескончаемо длинные, а далее цифры, имена, адреса.

– Ну же, – нетерпеливо крикнул Франк.

Мандарина попыталась сосредоточиться, но не смогла разобрать ни одной фразы. Это письмо было не похоже на те, другие, которые состояли из нескольких фраз вежливого отказа, это же было почти на два листа.

– Читай сам, – сказала Мандарина и вложила Франку в руки письмо.

Франк стал читать, Мандарина присела у его ног и стала внимательно следить за выражением его глаз. Некоторые строки Франк пробегал, не останавливаясь, к некоторым возвращался по нескольку раз. Глаза его постепенно оживлялись, взгляд становился безумным, на лбу выступили капли пота, по щекам текли слёзы. Франк сделал усилие, чтоб не заорать. Он ждал этого долгие восемь лет. Восемь лет нищенского полуголодного существования, но собственные лишения Франка не угнетали, он был одержим идеей. Его мучило, что его жена и ребёнок были вынуждены страдать из-за него. Но за все эти годы Мандарина ни разу не пожаловалась, ни на холод, ни на голод, она стойко переносила нужду и раздражительность мужа. Она сохранила к нему любовь, преданную и яркую, какой она была с первого дня их встречи, и продолжала оставаться любимой и желанной мужем.

Франк вскочил на ноги, обнял Мандарину и стал кружить её в воздухе. На этот раз в конверте был не отказ. Так и не сказав ни слова, Франк взял со стола письмо и поспешно ушёл. Мандарина не спросила, куда он идёт и почему так поздно. Франк вернулся через час с большой яркой коробкой перевязанной лентой. В коробке было жёлтое шелковое платье, Мандарина развернула его и приложила к своим плечам.

– Красивое, – сказала она, – наверно, очень дорогое.

– Теперь у нас будет много денег, – сказал Франк, – и у тебя будут самые дорогие наряды».

Марта почувствовала, что задыхается от волнения и от радости за Франка и Мандарину. Нойа внимательно следил за выражением лица Марты, он чувствовал то же самое.

– Вот видишь, я знал, что тебе тоже понравится. Он спроектировал мост, и они стали богатыми. Когда я вырасту, тоже стану инженером и тоже построю мост. Это моя мечта. Я ещё никому этого не говорил.

Марта не могла объяснить почему, но ей стало страшно за Нойу. Теперь ещё больше ей стало казаться, что он умрёт, так и не построив свой мост. Все дальнейшие годы Марта будет расспрашивать отца про Нойу при каждой их встрече. Но Нойа не умрёт. Наверно Бог услышит молитву Марты и сделает то чудо, о котором Марта даже не просила: Нойа излечится, станет инженером и построит свой мост.

Почти целый месяц, проведённый в деревне, Марта просидела в комнате возле Нойи. Лишь однажды ей удалось уговорить его прогуляться по улице. Утро было прохладным, свежим после ночного дождя, и вся семья отправилась в поле собирать жуков.

Марта так и не разложила свои вещи в комод. Когда Шир спросила Марту, чем она занималась в деревне, Марта ответила, что они собирали жуков, и перевела разговор на другую тему. Шир больше не спрашивала её об этом, она поняла, что было нечто такое, о чём Марта не хочет рассказывать.