Читать книгу Леди Шир - Ива Михаэль - Страница 5

Её разбудил грохот, что доносился из зала ресторана. Шир укрылась одеялом с головой и перевернулась на другой бок. «Наверно, опять дрова привезли», – сквозь сон решила она. Особенно холодными ночами Шир оставалась ночевать в доме у Лео и Марселя. В её каморке над швейной мастерской было невыносимо холодно. Настоятельница запретила сторожу давать Шир дрова на обогрев и горячую воду.

– У… ведьма, – говорил сторож, размахивая худыми руками, торчащими как сухие ветки из широких рукавов его дублёной шубы, – а шипела то как, не поленилась, сама лично пришла проверить, как я тут выполняю её приказ. Но я придумал одну хитрость: теперь топлю в мастерской на втором этаже, дров кладу побольше, так чтоб тепло и вам доходило.

Сторожу нравилась Шир, он решил для себя, что она самая красивая и добрая женщина, какую он когда-либо встречал. Шир была единственная во всём доме, а может, и во всём мире, кто разговаривал с ним. Иногда Шир приносила сторожу еду из ресторана, и они трапезничали прямо на скамейке под тыльной стеной дома, которую ветер обходил стороной. Все свои истории старый сторож начинал со слов «Никого у меня в этой жизни уже не осталось, а я всё живу и живу. Шир ему во внучки годилась, но о себе могла сказать то же самое.

Грохот снизу постепенно превратился в однообразный стук. «Что бы это могло быть?» – подумала Шир. Спать ей уже не хотелось. В доме у Лео было тепло и уютно. Шир потянулась, нежась в мягкой постели. Было уже светло, за окном бесшумно сыпался совершенно свежий и безукоризненно белый снег. Шир приподнялась на локтях и стала прислушиваться к стуку. «А может, нас грабят? – вдруг подумалось ей, – а что если они убили Лео, а Марселя прибивают к полу, ну или наоборот, чтобы он рассказал им, где спрятаны деньги?» Шир сама улыбнулась, какая же глупая мысль пришла ей в голову. Но едва ощутимая и почти ничем не оправданная, но всё же тревога, осталась блуждать в её сонных мыслях. Шир решила спуститься вниз и посмотреть, что же всё-таки там происходит. Она вставила ноги в домашние туфли, накинула шерстяную шаль и стала спускаться. Все эти вещи: и туфли и шаль, когда-то принадлежали покойной жене Лео. Вещи Шир по-прежнему оставались в каморке над швейной мастерской, всё как-то времени не хватало перенести их к Лео, да и не было в этом особой необходимости: Лео с Марселем перетащили в комнату, что теперь принадлежала Шир, целый сундук женских нарядов.

– Уверен, что она смотрит на нас сверху и совсем не против, чтобы ты надевала её платья, – сказал Лео. Платья его покойной жены пришлись Шир в самую пору.

Спускаясь по лестнице, Шир услышала ворчание Лео и покорно приглушенный голос Марселя:

– … крепче держи, бездарь.

– Угу, можешь подавать, держу.

Шир вздохнула с облегчением: «Всё в порядке».

В зале было светло и прохладно, столы и стулья были сдвинуты в одну сторону ближе к центральному входу, повсюду валялись доски разных размеров, щепки, инструменты, Лео и Марсель прибивали большую доску к стене: Лео, сидя на полу на войлочной подстилке, а Марсель, стоя на стремянке, на той самой стремянке, на которую он влезал помногу раз на день достать на кухне подвешенные к потолку куски вяленой буженины. Они двое не сразу заметили Шир, которая уже пару минут наблюдала за их работой. Шир поёжилась, поплотнее завернулась в шаль. Лео заметил Шир и, глядя на неё снизу вверх, сказал:

– А, Шир, мы тебя разбудили, можешь ещё отдыхать, откроемся только к обеду, мы должны закончить с этим.

Шир молча окинула взглядом разбросанные на полу доски, затем окна, затем перевела взгляд на стоящего на стремянке, Марселя.

– Мы всегда забиваем окна на этой стене на зиму, чтоб было легче протапливать зал, зимой-то всё одно посетителей мало, а топить надо, иначе вообще никто не придёт, – объяснил Марсель.

Шир пожала плечами.

– А, понятно, я думала – вы просто хотите отгородить ненужную часть зала, чтоб она не забирала тепло, так я делала в доме у мужа, когда зима была особенно холодной, – сказала Шир, и воспоминания о суровой зиме тут же рванулись к памяти, как вьюга в неплотно закрытую дверь. Шир затворила эту дверь покрепче, ещё раз окинула взглядом Лео, Марселя, разбросанные доски и медленно пошла в свою комнату в надежде снова уснуть.

Лео и Марсель молча переглянусь и, вот так глядя друг на друга, на пару секунд застыли без движения.

– Ну ладно я… я уже старый, но ты-то молодой, а ума не больше, чем у замороженного петуха, – сказал Лео и кряхтя поднялся со своей войлочной подстилки, держась за спину, – отдирай все эти доски с окон и делай, как сказала Шир.

– Ага, понял! – радостно вскрикнул Марсель. – Мы отгородим эту часть зала, и тогда там будет теплей.

– Смотри-ка, догадался, а я уж было подумал – ты окончательно все свои мозги пропил.

По дороге в свою спальню Шир заглянула на кухню. На кухне, под стеной, недалеко от печи, лежали дрова, перевязанные травяной верёвкой. От них пахло свежестью и морозом, как пахнет постиранное бельё, которое сохло на улице зимой. Но дрова уже потихоньку начинали оттаивать и издавать волшебный запах древесного сока. На столе оставались неприбранными два бокала и почти пустая бутылка вина. Ночами, когда гости расходились, зал пустел и не было смысла его обогревать, Марсель с кем-нибудь из гостей продолжали попойку на кухне. Ночные похождения Марселя перестали интересовать. То ли зима была слишком холодной, то ли он наконец-то повзрослел и теперь напивался ночами, как и многие взрослые, неприкаянные и не обременённые семьёй. Шир вылила в рюмку остатки вина, не заботясь о том, что рюмка может быть недостаточно чистой, собрала в ладонь с разделочной доски обрезки варёного мяса, одним глотком выпила вино и кислый вкус выдохшегося вина заела варёным мясом. Печь была еще тёплой, Шир открыла затворку и заглянула внутрь: дрова уже выгорели. Шир зачем-то взяла кочережку и разворошила тлеющие угли, угли покраснели, и из-под них пробились едва заметные лепестки пламени. Шир подняла с пола несколько щепок, аккуратно положила их в печь на угли, и вновь занялся огонь. «Здесь я уже, как дома, – подумала Шир, – и там, в каморке, как дома, и в доме у варвара-мужа была, как дома, потом в домике для гостей – тоже как дома, – Шир усмехнулась, – беспризорница…»

Но и дом Лео был не последним её пристанищем.

Вечером пришёл Эфраим, навьюченный в бараний тулуп, в скрипучих кожаных сапогах.

– Это что ещё за сооружение? – спросил он, хлопнув ладонью по дощатой стене, которую Лео и Марсель выстроили по совету Шир.

– Шир нам подсказала, – самодовольно сказал Лео и многозначительно посмотрел на Шир, надо ещё коврами забить, будет красиво и тепло.

– Ах, Шир, – проговорил Эфраим и пренебрежительно потрепал Шир за щеку, он сделал вид, что только сейчас заметил её, хотя Шир всё это время была рядом и первая вышла ему на встречу, когда он вошёл.

Шир отвернула лицо в сторону и отшатнулась, с ней давно никто так грубо не обращался, она вообще забыла о существовании Эфраима.

– Освоилась уже? – и Эфраим опять потянул руку к лицу Шир, но Лео перехватил его руку и превратил невежественный жест в дружеское рукопожатие.

– Садись за стол, брат, устрою тебе ужин, давно ты у меня не был.

– Давай, Шир, шевелись, – сказал Эфраим и щелкнул пальцами, – хозяева ужинать будут.

Лео виновато посмотрел на Шир, нелепо улыбнулся, как бы извиняясь за брата.

– Ты садись, давай, тулуп снимай, я сам всё принесу, у Шир и без нас работы хватает.

– Правильно, пусть работает, хлеб свой отрабатывает, – важно по-хозяйски сказал Эфраим, он сидел, откинувшись на спинку стула, выпятив живот и широко расставив ноги, – а то придётся её уволить как ту.

– О ком ты говоришь, брат? Никого я не увольнял, – торопливо сказал Лео и опять виновато посмотрел на Шир.

– Ну как же, помнишь, толстуха молодая?

– Так она ж сама ушла, замуж вышла, не понравилось её мужу, что она работает ночами.

– Да уж, – проговорил нараспев Эфраим и с ухмылкой посмотрел на Шир, – не пристало приличной женщине между столами задом вертеть по ночному заведению.

– И что на тебя нашло? – Лео придвинул стул и сел напротив брата так, чтоб заслонить собой Шир от его насмешливого взгляда. – И потом, у нас тут не ночное заведение – ресторан, люди приходят покушать. Расскажи лучше, как твои дела, когда пекарню открывать думаешь?

Эфраим махнул рукой.

– Оставь, много работы, заново строить надо, вот дождусь весны…

Марсель принёс бутылку домашней водки и блюдо с дымящимся варёным картофелем со шкварками.

– Здравствуй, дядька, вот вам для начала, чтоб согреться.

– Ага, Марсель, красавчик, вот ты где, хорошо выглядишь, – Эфраим и его щипнул за щёку, – а я уж думал – ты окончательно тут спился.

– Терпеть его не могу, – сказал Марсель Шир, когда вернулся с пустым подносом на кухню, – он зануда, пусть отец с ним сидит, а мы с тобой и сами управимся.

Впервые за всё время работы у Лео Шир почувствовала усталость. Ей захотелось домой, но где был её дом: здесь у Лео, где разорённый в щепки брат хозяина щёлкает ей в лицо пальцами или, может, в каморке над швейной мастерской, где святая добродетель холодом старается выжить её на улицу? «В каморке, – подумала Шир, там, в каморке на стене, оставался портрет Милоша, – хоть Милош и был варваром, но, пока я была с ним, мне не о чём было заботиться, я заботилась только о нём». Шир вдруг ощутила одиночество, потерю. Никогда ранее, как ей казалось, она этого так сильно не чувствовала. Шир захотелось в холодную каморку, где портрет Милоша, чтобы упасть на кровать и долго плакать. Теперь она снова видела его героем: сильным и добрым, крепостной стеной, ограждающей её от забот. Всё происходило само собой, сами собой появились деньги, а потом сам собой выстроился большой дом, в нём сами собой завелись слуги, и сам собой водился достаток. Милош был трудным человеком, его характер был резок и непредсказуем, но это единственное к чему надо было приноровиться. Понадобилось лишь время и терпение, чтобы научить его доверять, не ревновать и не подозревать. «И какая же глупая мысль водилась тогда в моей голове, что помышляла о свободе и позволила потерять Милоша?» – подумала Шир, с трудом сдерживая слёзы.

Её позвали. Эфраим, он крикнул бесцеремонно на весь зал:

– Шир, неси нам ещё водки!

Они оба с Лео были уже пьяны и теперь, перебивая друг друга, жаловались на жизнь.

– … Того, что зарабатываем летом, только и хватает на дрова зимой, – говорил Лео.

Шир поставила им на стол очередную бутылку водки и, не поднимая глаз, поспешила уйти.

– Сегодня домой пойду ночевать, – сказала она Марселю.

– Да что ты, Шир, он очень редко приходит, он скоро уйдёт, – Марсель сразу догадался, почему Шир хочет уйти. – Зачем ты вообще подошла к ним? Меня бы попросила. Ты только не уходи, они скоро разойдутся, я отца знаю, он много пить не может, скоро засыпать начнёт. Я сейчас дядьку выпровожу, а отца наверх спать отведу, и мы с тобой ужин устроим. Мне с тобой поговорить надо.

– Нет, Марсель, спасибо, – Шир печально улыбнулась, – мне хочется домой. Можно мне уйти сейчас?

– …И не нужно меня спрашивать, – сказал Марсель, он взял Шир за обе руки, и ему передалась та печать одиночества, что уже полностью охватила Шир. – Подожди минутку, я провожу тебя, минутку подожди, гостей уже не будет, а с этими двумя я потом разберусь, когда вернусь.

Они были уже у выхода, когда Эфраим догнал их, покачиваясь и шаркая ногами. Он бесцеремонно оттолкнул Марселя, обнял Шир, почти полностью повисая на ней, и, дыша ей в лицо перегаром от водки, сказал:

– Пойдём, дорогуша, я провожу тебя домой, молодым нас не понять, мы с тобой одно поколение, своё мы уже отжили, нам будет, о чём поговорить.

Марсель сжал кулаки и, если б Эфраим не был его дядькой, то Марсель бы его, конечно же, ударил, даже не смотря на то, что тот был его вдвое старше. Но Марсель покорно отошёл в сторону, он понимал, как противен был Шир пьяный невежественный Эфраим с отёкшим красным лицом. За те несколько месяцев, что Шир проработала в ресторане, Марсель понемногу учился понимать её. С раннего детства Марсель начал помогать родителям в ресторане и уже много лет простоял за барной стойкой, наблюдая за посетителями. Марселю было необходимо понимать настроение каждого вошедшего в ресторан, чтобы уметь быль приветливым и ненавязчивым; весёлым, но не насмешливым; услужливым, но не надоедливым. Лео по-отцовски жалел своего единственного сына и по-своему его любил, но во многом и не недооценивал. Лео даже не догадывался, какую важную роль исполняет Марсель в его деле, «недоумок» и «бездарь» Марсель, умеющий вовремя подбежать к посетителю с подносом и с широкой улыбкой, кого-то по-дружески похлопать по плечу, кому-то вежливо поклониться. Каждый новый человек, вошедший в зал, был для Марселя новым уроком, к которому Марсель подходил осторожно и аккуратно, стараясь усвоить всё до мельчайших деталей. Когда к отцу пришёл Эфраим, чтобы рассказать про Шир и выхлопотать для неё рабочее место в ресторане, Марсель был неподалёку и слышал их разговор. Эфраим говорил о Шир пренебрежительно, назвал её женщиной посредственной, но вполне подходящей для работы на кухне. Потом говорил, что очень жалеет её, и его бесконечно добрая душа не может позволить ему оставаться равнодушным. Сказал, что Шир вдова, что горе помутило ей рассудок, и она пустилась в распутство, за что теперь горько раскаивается. Лео был напрочь сбит с толку, но ему нужна была помощница, и он пообещал принять Шир на работу. Марсель пытался представить себе, какой должна быть эта Шир, он не слишком-то доверял своему дядьке и понимал, что многое сказанное им может быть неправдой. И вот на следующее утро пришла сама Шир. Она была совершенно другой, Марсель так и предполагал, что Шир будет чем-то совершенно иным, очень отличающемся от того образа, что он состроил за ночь в своей голове. Впервые заглянув ей в глаза, Марсель догадался, что Шир будет для него тем уроком, что ему и за всю жизнь не усвоить. Поначалу он упорно пытался не поддаваться её влиянию и продолжал вести привычный образ жизни, но делать это становилось всё труднее: то ли возраст давал о себе знать, то ли рядом с Шир было настолько спокойно и уютно, что уже совсем не хотелось никуда идти. Хотелось быть где-нибудь неподалёку от неё. Пусть она и занята своим делом, пусть даже спит, но на неё всегда можно посмотреть или даже просто глянуть украдкой на загадку-Шир, уютно спящую в своей постели. А ещё хотелось её удержать, чтобы она уже никуда не уходила и чтобы самому уже не надо было никуда выходить на поиски счастья. И пусть этот маленький уютный мир навсегда ограничится ресторанчиком отца и несколькими спаленками наверху. Марсель родился и вырос в маленьком мире, построенным его отцом, он не знал большой жизни, не знал и боялся её. Шир стала частью этого мира, не надо было ничего менять и начинать, всё уже само собой началось и поменялось. Марсель не представлял и представлять не хотел, что всё может быть по-другому. Накануне вечером он сказал отцу, что хочет жениться на Шир. Лео молча откупорил бутылку вина, достал из бульона ещё горячий кусок варёной говядины, медленно нарезал говядину на доске толстыми пластами, затем наполнил доверху вином два бокала и тихо сказал:

– Это будет твой первый мужской поступок, сынок, подойди, хочу с тобой выпить.

Они оба выпили вина, затем Лео сделал вступительный жест рукой, хотел что-то сказать, но, видно, передумал и едва заметно махнул рукой, что означало «неважно». Он сказал, что с утра надо будет встать пораньше и забить окна на дальней стене, хотя сказать хотел совсем другое. Следующий день Шир проспала до обеда, а потом пришёл Эфраим, а потом вдруг Шир захотелось уйти домой. Марселю так и не удалось поговорить с ней. Марсель не спал всю ночь, он думал о том, как скажет Шир о своих намерениях и что будет, если Шир не согласиться, как смогут они постоянно находиться рядом, если она ему откажет? «Она будет чувствовать себя виноватой, – думал Марсель, – а я не смогу заинтересоваться другой, покуда буду видеть перед собой Шир». А еще Марсель проклинал Эфраима за то, что тот «притащился именно в этот день и увязался вслед за Шир». Ну и, конечно же, Марсель злился на самого себя, за то, что он в свои тридцать, как сопливый мальчишка, позволил взрослому дяде себя оттолкнуть и увести его женщину Марсель решил сказать обо всём Шир сразу, как только она вернётся, пока ещё кто-нибудь не ворвётся и не помешает им. Но Марсель опоздал. Возможно, ещё вчера Шир бы ему не отказала, может, да – может, нет, она и сама себе иногда удивлялась, но сегодня она пришла, чтобы попрощаться. Лицо её было бледным, опрокинутым, она вошла, молча, опустив голову, и даже не поздоровалась. Лео увидел её ещё из кухни и поспешил подняться наверх, он уже догадался, что его сын не получит эту женщину. Марсель вышел ей на встречу:

– Нам надо поговорить, – сказал он Шир с неестественной и не свойственной ему решительностью.

– Да всё нормально, – сказала Шир, не глядя на Марселя, – а где Лео?

Решительность Марселя как-то сразу растворилась и исчезла бесследно. Он неуверенно пожал плечами, огляделся по сторонам:

– Не знаю, – сказал он, – наверно отец на кухне.

– Я пришла попрощаться, – тихо сказала Шир, продолжая смотреть куда-то в сторону.

Марсель почувствовал, что у него пересохло во рту, он не хотел слышать то, что сказала Шир, он не хотел понимать смысл этих слов, он оттолкнулся от этих слов так, как если бы их вообще не было. За ночь Марсель десятки раз проигрывал у себя в голове, как он будет разговаривать с Шир, а она будет молчать в ответ, но он будет настойчив; или она будет плакать, а он будет нежен; или она посмеётся над ним, тогда будет плакать он, но не было ни разу, чтобы Шир хотела попрощаться.

Марсель постарался заглянуть в глаза Шир, но взгляд её блуждал из стороны в сторону, она думала о чем-то совершенно ином.

– Выходи за меня замуж, – неожиданно для самого себя сказал Марсель.

Шир заставила себя улыбнуться:

– Всё будет хорошо, – тихо сказала она, – у тебя ещё будет весна.

– Я не понял твоего ответа, – с трудом выговорил Марсель.

Шир опустила голову и едва слышно проговорила:

– Нет, Марсель, я ухожу, скажи сам об этом Лео, я не смогу.

– Нет, Шир, – торопливо заговорил Марсель, – это ничего не меняет, мы и дальше можем быть просто…

Шир не дала ему договорить:

– Есть одна девочка, она очень больна, у неё нет мамы, я нужна ей, её отец нанимает меня ухаживать за ней…

Лицо Марселя на мгновенье осветила бледным светом печальная улыбка слабой надежды:

– Может, потом, когда девочка выздоровеет…?

Печальная улыбка, как бледный солнечный зайчик, пробежала и по лицу Шир:

– Может быть, – сказала она.

Шир тоже не спала всю ночь. Эфраим был плохим попутчиком. Они добирались к дому Шир больше двух часов, Эфраим спотыкался, падал, потом ругался, потом, опять падал. Дорога была скользкой, на небе не было ни луны, ни звёзд, наверно, ветер гнал по небу черные тучи, чтобы потом вытряхнуть из них снег. Шир приказала себе молчать и ни о чём не думать: не думать о том, как она ненавидит Эфраима; не думать о том, каким жалким выглядел Марсель, когда Эфраим оттолкнул его в сторону; а главное не думать о том, во что превратилась её жизнь после смерти Милоша. Как же ей хотелось ускорить шаг и оставить Эфраима замерзать в эту нелепую ночь. Почему она тащит его на себе, ведь это из-за него её опозорили и выгнали из монастыря, ведь это он весь вечер изображал из себя хозяина и пренебрежительно отдавал ей приказы? Шир ещё не знала, что, подойдя к её дому, одуревший от водки и долгов, Эфраим выплеснет на неё всю ненависть, что накопилась в нём к людям, у которых не сгорело имущество.

– К тебе пойду, помоги мне забраться на эту чёртову лестницу, – сказал Эфраим, когда они подошли к дому.

Шир представила себе, как остаток ночи ей придётся выслушивать нытьё и жалобы пьяного кого-то, кого она по неосторожности или из-за бесконечного одиночества называла другом.

– Иди домой, Эфраим, тебе надо выспаться, – сказала Шир тихо и осторожно, ей хотелось как можно быстрее отделаться от него, чтобы наконец-то остаться одной.

Но Эфраим грубо притянул Шир к себе за плечи:

– Сюда иди, ты не будешь говорить, что мне нужно, – он скрежетал зубами, его отёкшее лицо в темноте выглядело синим, – не забывай, кто пристроил тебя в теплое местечко.

Шир попыталась отстранить Эфраима, но это разозлило его ещё больше.

– Не упирайся, теперь мы все знаем кто ты.

Эфраим говорил громко, его голос срывался на крик. На шум вышел сторож. Старик не спал и сразу догадался, что происходит. Он направил ружьё на Эфраима и стволом ткнул его в плечо.

– Прочь пошёл, пьянь, пристрелю, как пса.

– Уйди, дед, не лезь, не твоя забота, – сказал Эфраим, но сделал шаг назад.

Вид У сторожа был грозный, он продолжал отталкивать Эфраима стволом ружья.

– Пристрелю, мне терять нечего, до утра околеешь, утром тебя в телегу погрузят и прочь из города вывезут, – сторож закряхтел, таким уж был его смех.

Эфраим отступил, сторож напугал его. Старик загородил собой Шир и продолжал держать ружьё впереди себя наготове.

– Иди к себе, дочка, я с этим гадом сам разберусь.

Старый сторож был единственным, кто чувствовал себя хорошо в разыгравшийся сцене. Возможно, это был его последний шанс его, старого вояки, – хотя бы ещё раз нажать на курок.

И вдруг пошёл снег. Шир почувствовала холодные капельки на щеках и подумала, что это её слёзы, подумала, что она плачет, сама того не замечая, но потом поняла, что это снег. Шир посмотрела на небо, снег сыпался откуда-то из темноты, как мука через огромное сито. Шир почувствовала себя совершенно непричастной ко всему, что происходило вокруг неё, ни кураж сторожа, ни брань Эфраима уже не имели к ней отношения. Эти люди, а с ними и Лео, и Марсель, зачем-то толпятся в её жизни, зачем-то она нуждается в них… Или не нуждается? Ей захотелось уметь летать, чтобы, как во сне, оставить внизу под собой неприглядное и, расталкивая воздух, подняться вверх. Шир часто видела во сне свой полёт, но это всегда было тяжело, она не могла парить, как птица, летать было трудно, воздух был упругим, и его движение разрывало её легкие, но только так приходило спасение.

– Тебя мужчина искал, – громко и радостно сказал сторож так, чтоб и Эфраим его расслышал, – несколько раз приходил, интеллигентный, инженер, наверно.

Шир очнулась, как после забытья, по воздуху медленно кружился снег. Шир показалось, что она уже полжизни стоит так на лестнице за спиной у сторожа с ружьём. О ком говорил сторож, Шир не поняла и понимать не хотела. И чтобы там дальше не происходило в её жизни, Милош уже умер, и надо как-то дожить эту жизнь. Шир подумала, что теперь ей многое безразлично и даже то, что Эфраим назвал её «падшей женщиной».

– … Мужчины к ней ходят, – рычал Эфраим, – моему несчастному брату голову морочит. Но на кой чёрт ей старик, пацана соблазнить решила. Я сразу догадался, Марселя дурака захотела к рукам прибрать, а ему дурню и невдомёк, что наша Шир у себя инженера принимает.

Шир безучастно смотрела на Эфраима, как в театре смотрят на плохого актёра. Сторож выстрелил в воздух. Хлопнул сухой выстрел. Шир вздрогнула. Эфраим от неожиданности повалился на землю.

– Ага, работает, моя девочка! – радостно закричал сторож. – Мы с ней всю войну прошли.

Сторож поднёс ружьё к губам и поцеловал ствол. Похоже, он совсем забыл про Шир, глаза его горели из под наморщенных век, лицо напряглось, обострилось.

– Ползи отсюда, мразь, пристрелю ведь, точно тебе говорю.

Эфраим, не поднимаясь с земли, стал пятиться назад так, как будто его и впрямь подстрелили.

– Сучье племя, – ругался он, но уже значительно тише, – в тюрьму засажу, вы сожгли мою пекарню, завистники проклятые…

Эти двое нашли себе занятие: Эфраим, отталкиваясь пятками, старался отползти подальше от «сумасшедшего старика», а «сумасшедший старик» преследовал его, как затравленного зайца, держа на прицеле. Даже для неба нашлось дело: сыпать снегом. Только Шир бесполезно стояла на лестнице и с тоскливым безразличием наблюдала за сценой охотника и его жертвы. «И как могло это случиться? – думала Шир, она задавала себе вопросы, на которые вовсе не собиралась отвечать. – И что же я сделала не так, в какой момент ошиблась, почему моя жизнь покатилась к чёрту, и где теперь, интересно, мой дом, в этой стылой конуре или у добродетеля Лео?»

Шир вспомнила про ключ. «Будет смешно, если забыла его в ресторане», – подумала она и опустила руку в карман, ключ был в кармане. Шир поднялась по лестнице к своей двери и засунула ключ в замочную скважину. Замок уже наполовину проржавел, но таки открылся, хоть и с жутким скрежетом. Шир замкнула дверь изнутри и, не раздевшись и даже не сняв обуви, залезла под одеяло и укрылась с головой, ей не хотелось видеть то, что теперь окружало её. Ни повисшее на стуле монашеское платье, ни сундук с её вещами, ни портрет умершего Милоша на стене. Ей хотелось уснуть, чтобы прекратить думать, но сон не приходил, пришли они – воспоминания.

Было это лет пятнадцать-двадцать назад. Милош едва оправился от болезни, которая чуть не убила его, но долго оставаться в постели он не мог. Он заставил выбрить себе лицо, и во время этого занятия он то и дело вертелся и давал указания, за что был трижды порезан брадобреем. До дома оставалось несколько недель пути, но осенние дожди и неожиданный снег размыли дороги, и, наверно, придётся ждать первых заморозков в лагере под хутором. Молодые кони били землю копытами от голода. Но долго оставаться в лагере было нельзя: кони могли погибнуть, и тогда весь труд пропадёт даром. Казалось, что в лагере все чем-то заняты очень важным, только Шир не находила себе дела. Милош носился верхом на черной кобыле. Он был очень худым, измождённым болезнью, но глаза его горели стальным блеском. Он что-то постоянно кричал, жестикулировал руками. Шир наблюдала за ним и повторяла себе: «Теперь это мой муж». В лагере к Шир никто не подходил, кроме старшего брата Милоша и их старика отца. Они пытались с ней говорить, но Шир их почти не понимала. Все другие люди, Шир ещё не разобралась, кем они были, обходили её стороной, опуская голову. В лагере были только мужчины.

Весь день Шир просидела одна возле их шалаша, наблюдая за Милошем, но потом и он исчез на своей смоляной кобыле. После полудня пришёл старик, он принёс Шир свежего сыра с хутора, хлеба и овощной отвар, похожий на суп. Она ела сыр с хлебом, запивала отваром, а старик с благоговением смотрел на неё и бормотал себе под нос непонятные слова. К вечеру появился Милош и с ним какие-то люди. В лагере засуетились: заложили костры, сдвинули наскоро сбитые дощатые столы, стали готовиться к ужину. Шир сочла для себя необходимым помочь накрывать на стол. Милош уже сидел с гостями за пустым столом, они оживлённо говорили. Милош показывал альбом с записями и с зарисовками лошадей. Гости были такими же варварами, как и сам Милош, и, когда Шир подошла с подносом к столу, один из гостей что-то сказал ей и потянулся к ней двумя руками. Но не успела Шир понять, что происходит, как Милош вскочил, схватил гостя за грудки, стал трясти его, хлопать ладонями по щекам и что-то кричать. Лицо Милоша оскалилось и сделалось красным, подбежал брат Милоша, он разнял их. Ошалевший гость плюхнулся на своё место, как наполовину опорожнённый мешок, а Милош схватил Шир за локоть и отвёл в шалаш.

– Зачем подавать стала? – кричал Милош, стоя, согнувшись в шалаше и глядя на Шир сверху вниз. – Ты не прислужница, а хочешь со мной сидеть – лицо накрывай.

Шир осталась в шалаше одна, она сидела в оцепенении, пытаясь понять, что произошло. Милош впервые кричал на неё, Шир уже слышала, как он кричит на других, но надеялась, что эта участь обойдёт её стороной. В шалаш осторожно заглянул брат Милоша, он подал Шир сложенный отрез материи и показал руками, что этим она может накрыть лицо. Временами у Шир уже начинало получаться чувствовать себя частью происходящего, но иногда всё опять оборачивалось сумбурным сном, от которого ей никак не получается пробудиться.

В лагере всё ещё шумели, слышны были голоса, смех, стрельба холостыми (надеялась Шир) в воздух. Шир сидела в палатке в темноте, полностью накрытая покрывалом. Вошёл Милош:

– Ангел мой, ты ещё не уснула? – шёпотом спросил он.

– Ещё нет, – тихо ответила Шир.

– Устал я от них, будем уже спать.

Милош зажёг оплывшую свечу, что была прилеплена воском на поставленных один на другой сундуках.

– Зачем сидишь с покрывалом, не нужно этого? – сказал он и стащил с Шир густую вуаль, которая полностью закрывала её лицо. – Прости, пожалуйста, что кричал, просто разозлился, ненавижу таких, что на чужих жён смотрят. Тут в степи волчьи законы, мужчины долго без женщин, становятся дикие.

Милош присел возле Шир, положил ей голову на колени и обхватил её ноги.

– Не бойся меня, я не какой-то зверь.

– А я и не боюсь, – сказала Шир, она опять начинала чувствовать, что всё происходящее, происходит именно с ней, – просто я не поняла, что сказал тот человек.

– Не важно, не надо ему на мою жену смотреть, я не смотрю на других женщин, они могут быть замужними, это будет обижать их мужей.

Шир подумала, что Милош прав, прав, как никто другой, ведь это так просто и понятно: всего лишь не смотреть на чужих жён. Руки Шир неуверенным движением коснулись его светлых растрёпанных волос. «Какой же он хороший», – подумала Шир и прижала Милоша к себе крепче двумя руками, в ответ Милош крепче обнял её.

– Я продал некоторых молодых лошадей, – сказал Милош, – задорого. Мы задержались из-за меня, больного, теперь надо домой быстрее.

– Ты их продал тому, которого побил? – спросила Шир и усмехнулась.

Милош приподнял голову, так, чтоб видеть лицо Шир. Он смотрел ей в глаза, не моргая и с застывшей улыбкой на лице. «Не знаю, любит ли он меня, – подумала Шир, – понимает ли он вообще, что это такое любить, но чтобы там ни было, я ему очень нравлюсь».

– Нет, продал другому, тот был просто, – ответил Милош.

Появились первые признаки рассвета, у Шир так и не получилось уснуть. Под одеялом она сняла сапоги и столкнула их ногами на пол. К утру стало теплее, наверно, сторож затопил печи на втором этаже. Заскрипела лестница, кто-то поднимался по ней. «Эфраим», – подумала Шир, она решила не открывать ему, даже если тот будет ломиться силой. Раздался осторожный стук в дверь. Шир плотнее завернулась в одеяло, «Ненавижу», – подумала она. Стук не продолжался, тот, кто стучал, стал спускаться вниз по лестнице. «Оставьте меня в покое» – сказала Шир и заплакала, ей захотелось умереть. Это было самое ужасное утро, которое она могла вспомнить. Голова болела так сильно, что начинало тошнить. «Почему бы мне не умереть прямо сейчас, – думала Шир, – и если другой мир существует, то Милош ждёт меня там». Шир улыбнулась сквозь слёзы от такой глупой мысли, она не верила в жизнь после смерти, хотя и любила забавлять себя фантазиями о том, как встретится с Милошем там, на том свете, когда умрет.

Было уже совсем светло. Шир поднялась с кровати и стала ходить по комнате из стороны в сторону. Она поймала себя на мысли, что впервые ей совсем не хочется идти на работу, не хочется видеть ни Лео, ни Марселя, ни, тем более, Эфраима, который наверняка придёт извиниться. И Эфраим придёт, но не извиняться, а попросить рюмку водки. Ночью он так и не дошёл до своего дома, остался спать под забором монастыря, а утром пришел к Лео без шапки, взъерошенный.

– Что ж за день то такой? – скажет Лео, подавая ему водку.

Эфраим одним глотком выпьет водку и спросит про Шир. В ответ Лео махнёт рукой и отвернётся:

– Нет больше Шир…. ушла.

А на кухне будет сидеть Марсель, уронив голову на грудь.

Раздался всё тот же осторожный стук в дверь. Шир повернула ключ в замке и отошла в сторону. Дверь медленно открылась, на пороге стоял Эдуард. Шир совсем забыла о его существовании и теперь быстро восстанавливала в голове, кто он есть такой.

– Шир? – спросил Эдуард, как будто сам удивился тому, что перед ним была Шир.

– Да, входите, – ответила Шир, расправляя платок на голове, она понимала, что выглядит ужасно.

Эдуард оглядел комнату быстрым и осторожным взглядом и тут же опустил глаза, ему было неловко видеть, в каких ужасных условиях живёт Шир.

– Я приходил каждый день утром и вечером, но вас, Леди Шир, не было дома, – сказал Эдуард, стараясь не смотреть по сторонам.

Шир хотела объяснить, что уже почти не живёт здесь, но не успела, Эдуард счёл необходимым быстро объясниться, чтобы сказанное ранее не было расценено как упрёк:

– Марта очень больна, она хочет видеть вас, она ждёт вас, Леди Шир.

«Эдуард – отец Марты, – это следующая мысль, которую надо было быстро восстановить. – Марта!» – и Шир тут же вспомнился её поломанный палец, щенка, кладовую в монастыре, подаренную Марте брошку.

От этих мыслей стало уютней. «Маленькая заброшенная девочка с недетским лицом», – вспомнилась Шир. Душа заныла, Шир показалось, что прошло бесконечно много времени с тех пор, когда они с Мартой прятались в кладовке и шёпотом рассказывали друг другу разные истории. Шир вспомнила, что даже не попрощалась с Мартой, а ещё она вспомнила, что не думала о Марте с тех пор, как ушла из монастыря. Шир была склонна моментально всё, ну или почти всё, превращать в прошлое.

Шир какое-то время молча смотрела на Эдуарда, а потом переспросила:

– Вы сказали – Марта больна? – глаза у Шир были полны слёз, и дело было не только в Марте.

– Да, – ответил Эдуард, – она просила, чтобы я нашёл вас, она не встаёт с постели и уже почти ничего не ест.

Эдуард смотрел на Шир, пытаясь понять, о чём она думает. В её глазах стояли слёзы, но они не стекали по щекам, и по выражению лица Шир было невозможно догадаться, что происходит в её голове.

– Марта дома, – продолжал Эдуард, – она заболела, когда вы ушли из монастыря. Они сразу мне не сообщили, но потом им пришлось мне всё рассказать, и я забрал Марту домой. Врачи не знают, что с ней. Мы стараемся быть терпеливыми, но с ней трудно, она ничего не хочет, она спрашивает только про вас.

Эдуард сделал паузу и опять внимательно посмотрел на Шир, но лицо Шир оставалось всё с тем же непонятным выражением. Тогда Эдуард рассказал Шир, как дважды приходил в монастырь, чтобы узнать её адрес, потом приходил сюда по два раза на день утром и вечером, но никого не было дома, пока, наконец, сторож сказал, что «она дома, но наверняка спит и не слышит стука».

– …Тогда я решил подождать, побродить по улицам, пока вы проснётесь. Я очень рад, что вас застал. Марта будет счастлива увидеть вас. Думаю, она выздоровеет, если вы будите с ней рядом.

Эдуард понимал, что надо бы ему остановиться, но было поздно, и остановиться он уже не мог, и тогда он сказал то, чего совсем говорить не собирался:

– …Вы могли бы жить у нас.

Шир с удивлением посмотрела на Эдуарда, пытаясь понять, в какой момент пришла ему эта мысль. Тогда Эдуард заговорил громче и торопливее, как бы оправдывая сказанное им и заодно выигрывая для себя время, чтобы успеть привыкнуть к мысли, что Леди Шир, возможно, будет жить в его доме.

– … У вас будет отдельная комната, я буду хорошо вам платить, вы будете присматривать за Мартой, моей жене с ней трудно, они не находят общий язык.

Шир молчала, она сама не понимала, что чувствует в этот момент, не понимала того, что чувствует по отношению к Марте. «… И хоть бы кто-то позаботился обо мне», – промелькнула в её голове случайная мысль. Шир опустила голову, посмотрела на свои ноги в наморщенных чулках. «А пол тёплый, – подумала она, – сторож позаботился обо мне».

– Я не знаю, – задумчиво сказала Шир, – я подумаю.

Шир хотелось дать Эдуарду время самому подумать, действительно ли он хочет, чтобы она, Шир, жила в его доме. А Эдуард уже успел вжиться в случайно выбранную им роль и превосходно её исполнял.

– Вам не обязательно давать мне окончательный ответ прямо сейчас. Подумайте над моим предложением. Я приеду завтра утром или вечером, если хотите. Если вы будете не готовы с ответом, я приеду снова на следующий день, а пока передам Марте, что нашёл вас и что вы скоро её навестите. Она будет очень счастлива это узнать.

С этими словами Эдуард вышел за дверь, аккуратно прикрыв её за собой, а Шир не сказала ему ни слова. «Ну, я же не обязана принимать решение сейчас», – сказала она себе, хотя решение было уже принято. Далее день прошёл, как во сне, бессонная ночь давала о себе знать. Ночью Шир не могла уснуть, а теперь, днём, не могла заставить себя проснуться. Навязчивое чувство, что всё это уже когда-то происходило с ней, не оставляло Шир без присмотра. «…Так началась история с Милошем, теперь вот Марта», – эта мысль порхала вслед за Шир, как фата за невестой. А в ресторане Марсель что-то сказал про замужество, Шир не смогла даже на минуту задержаться на его словах, ей надо было быстро попрощаться и уйти. Марсель, Лео, их ресторанчик с дощатой стеной, что отгораживала часть зала для экономии дров, вдруг стали прошлым. На следующее утро Шир уже сидела на сундуке с её вещами, в зеленом платье, которое так нравилось Милошу. Эдуард пришёл утром, как и обещал. Полнимаясь по лестнице, он обдумывал слова, которыми объяснит жене «несколько неопрятный вид Шир», но, увидев Шир в туго затянутом на груди платье, понял, что ему придётся накрыть Шир плащом, чтобы у жены не зародилась ревность. Шир выглядела спокойной, счастливой и уверенной в себе. Она сидела на своих вещах, потому что так было заведено в её семье, так делали её родители – «посидеть на дорожку»: надо было сесть на вещи и подумать, ничего ли не забыто.

Родители Шир переезжали часто. Поначалу маленькой Шир было тяжело расставаться с местом, на прощание она обнимала деревья, что росли под окнами дома, навязывала на них цветные ленточки, чтобы деревья её подольше помнили. Но постепенно щемящее душу чувство расставания утратилось, так же как и утратилось чувство дома. Шир всегда любила свой дом, то место где жила, но, расставаясь, уже не скучала. Возможно, и случалось тоскливое настроение, но по опыту Шир знала, что оно скоро пройдёт, и новый дом она так же полюбит, пусть даже не сразу. Шир легко оставила родительский дом и уже не обнимала деревья на прощанье. И теперь, укладывая вещи в деревянный сундук, Шир не думала и, уж конечно, не грустила о том, что оставляет свою каморку, которая согревала её, пусть даже не очень. Шир уже не думала по ресторанчик Лео, не вспомнила про старого сторожа, она даже не думала о том, куда она переезжает и зачем. Неожиданная и глупая, в понимании Шир, мысль посетила её и теперь зацепилась и качалась из стороны в сторону, как на качелях: «…И где же меня всё-таки похоронят?» – думала Шир. Эта мыть не вызывала у Шир ни печали, ни уныния – скорее интерес: неужели она, пройдя столь долгий путь, будет похоронена чужими людьми на чужом кладбище? И каким неуёмным был бы интерес Шир, если бы ей уже тогда, сидящей на сундуке с вещами, сказали, что она будет похоронена Эдуардом, и к тому времени он ей уже совсем не будет чужим. Но об этом ей никто не сказал, а даже если бы и сказал, Шир всё одно бы не поверила, и вовсе не потому, что быть похороненной Эдуардом уж такое небывалое дело, а потому, что Шир не верила ни в предсказания, ни в сны, ни в прочую подобную чушь. Она сидела на своём сундуке и размышляла: «А может ли быть кладбище своим?» Вспомнилось кладбище за монастырём, где хоронили монашек.

Вещи были уже уложены: те несколько платьев, что купил Милош, хоть некоторые из них уже не сходились, Шир повсюду возила их с собой. Портрет Милоша всё ещё оставался на стене, чтобы Милош мог видеть, как Шир бережно укладывает купленные им платья, и ещё, чтобы он понял, что они опять переезжают. Шир аккуратно сняла портрет со стены. Какое-то время она держала портрет перед собой, но так и не нашла, что сказать мужу – и положила портрет в сундук сверху на платья. Шир вымыла пол в каморке, вытерла пыль, застелила постель и уселась на сундук. И тут её посетила коварная мысль. Шир усмехнулась. На стуле висело её монашеское платье, Шир повесила его на гвоздь в стене, где висел портрет Милоша. У Шир получилось напоследок напугать монашек. Когда те зашли в комнату, после того как сторож вызвал их и сказал, как попросила его Шир, что он давно не видел Шир и опасается – не случилось ли чего, монашки с криками выскочили из комнаты. Висевшее на стене монашеское платье Шир они приняли за саму Шир, они решили, что Шир повесилась от безысходности.

«Настоятельница точно знает, где будет похоронена, – думала Шир, – наверно ей совсем неинтересно жить, она знает, что с ней будет завтра и послезавтра и так до конца дней, и даже знает, где её похоронят, знает, что попадёт в Рай, если она действительно в это верит». Шир вздохнула и в очередной раз подумала, что это её последнее переселение. Потом подумала про Марту, про то, как та подрастёт, выйдет замуж, родятся дети, и Шир станет для них кем-то вроде бабушки. Но и дом Эдуарда будет её не последним домом, хотя многое, о чём подумала Шир сидя на сундуке, так и произойдет.

По пути к дому Эдуард рассказал Шир, что Марта очень плоха, и уже несколько дней им не удаётся уговорить её поесть, но Шир даже не представляла, насколько всё плохо. Когда Шир вошла в комнату, Марта лежала в постели под толстыми одеялами. Марта была настолько худой и маленькой, что казалось – под одеялами никого нет. Шир медленно подошла к кровати. Марта увидела её и шёпотом спросила:

– Это ты, Шир?

Шир не смогла произнести ни слова, лишь кивнула ей в ответ. Марта была очень бледной с чёрными ввалившимися глазами. Губы были белыми, такими белыми, что лицо казалось серым и, если бы Марта не заговорила, Шир решила бы, что она уже мертва.

Эдуард заметил, как оторопела Шир при виде Марты, и теперь виновато стоял в дверях комнаты, стараясь не смотреть на дочь, он был рад переложить ответственность на Шир. Эдуард устал от бесконечных жалоб Карин:

– Марта не ест, Марта не разговаривает, Марта не встает с постели… – он понимал, что Карин уже выбилась из сил и теперь только ждет смерти Марты, Эдуард уже не винил её за это.

Он и сам, ненароком, замечал за собой, что готовит себя к мысли о смерти дочери. Доктор приходил всё реже, ему нечего было предложить, никакие лекарства не помогали. И вот появилась Шир, Эдуард был готов поверить, что она волшебница, колдунья, ведьма или просто женщина, которая будет сидеть возле постели Марты, пока та ещё дышит.

Шир присела на край постели, не зная с чего начать. Эдуард пообещал ей неплохое жалование, большую светлую комнату и полное содержание, но от этого становилось не легче. Шир смотрела на Марту и не узнавала её: от прежней Марты ничего не осталось, это была посторонняя умирающая девочка.

– Карин сказала, что Марта ещё не пила утром молоко, – торопливо в полголоса заговорил Эдуард, оставаясь в дверях. – Может, Леди Шир, вы смогли бы её уговорить?..

Шир вполоборота повернулась к Эдуарду и кивнула. Эдуард неслышно вышел, закрыв за собой дверь. Шир и Марта остались в комнате одни. Марта шепотом проговорила:

– Твоё платье.

Шир посмотрела на себя в зелёном платье, бесполезно сидящую у постели больной девочки, повела плечами и заставила себя произнести:

– Милош купил, – затем она подумала, что неплохо бы поздороваться после стольких долгих месяцев, Шир улыбнулась и сказала:

– Привет Марта.

Губы Марты искривились в улыбке:

– Привет, Шир, – сказала она.

– Мне жаль, что ты заболела, – сказала Шир, но на самом деле чувство жалости ещё не пришло, ему мешало чувство страха, которое полностью охватило Шир и вытесняло все другие чувства.

– Я умру? – тихо спросила Марта.

Шир пожала плечами:

– Не знаю. Твой отец сказал, что ты перестала есть и даже молоко не пила. Теперь я живу в вашем доме. Буду сидеть возле тебя днём и ночью. Если б ты смогла выздороветь, мы бы стали пиратами и когда-нибудь убежали бы вдвоем, мы раньше об этом мечтали. Но если ты умрёшь, всё закончится, и больше уже ничего не случится.

– Но ведь я попаду в Рай? – неуверенно спросила Марта.

– Ну, если он где-то есть, то, наверно да, – Шир не нравилось, что Марта заговорила об этом.

– Ты думаешь, что его нет? – голос Марты дрожал, она была готова заплакать.

– Не знаю, думаю, нет, – Шир совсем не хотелось об этом говорить, она опасалась, что Марта спросит про свою маму, ведь наверняка её научили, что «мама видит её с чертогов Рая».

Но Марта не спросила про маму, Марта заплакала:

– Как мне выздороветь, Шир? – спросила Марта сквозь слёзы. – Только не заставляй меня пить молоко.

– Не надо тебе молоко, ничего не надо делать, мы будем просто разговаривать. Помнишь, как мы делали раньше, в монастыре? Только теперь нам уже никто не помешает.

Марта кивнула в ответ.

– Почему ты тогда ушла? – спросила она.

– Я бы сама не ушла, – ответила Шир, просто они решили, что им не нужна помощь, и попросили меня больше не приходить.

– Так я и знала, – Марта улыбнулась сквозь слёзы, ты бы не смогла просто так от меня уйти, я точно знаю.

– Конечно бы, не смогла, – сказала Шир, но она не была уверенна в том, что говорит. Только теперь Шир понемногу начинала понимать, как сильно Марта привязана к ней, и какая на ней лежит ответственность.

Потом они обе молчали, а за окном серое зимнее утро обратилось к полудню. Низкое небо готовилось к объятиям холодного и сырого ветра. За дверью послышались шаги, в комнату вошла Карин.

– Если вам что-нибудь нужно, я могу принести или пойдёмте со мной, покажу вам, где у нас кухня и всё остальное, – сказала она, не глядя на Шир.

– Нет, спасибо, пока ничего, – сказала Шир и отвела взгляд, она понимала, насколько, должно быть, Карин чувствует себя отвратительно, прислуживая служанке.

Карин уже была в дверях, когда Шир вдруг окликнула её:

– Постойте, будьте любезны, нам нужен кипяток, очень горячий, кружки, ложки, сахар, свежие фрукты и кухонный нож, – Шир сказала это неожиданно для себя самой, – но я могу сама всё принести…

Вдруг Марта резко высунула руку из-под одеяла и вцепилась Шир в подол платья.

– Нет, Шир, не уходи, пусть она принесёт.

Шир представила, какую бурю негодования сдержала Карин в этот момент, чтобы просто смолчать. Но Шир ошибалась, Карин лишь терпеливо ждала, – чем закончится вся эта история с Мартой. Карин остановилась в дверях и, оставаясь спиной к Марте и Шир, с безразличием произнесла:

– Останьтесь с Мартой, Шир, я всё принесу.

Марта и Шир опять остались одни, Марта уже не плакала.

– Зачем нам горячая вода и фрукты? – спросила она.

Шир подумала, а потом сказала:

– Я приготовлю нам напиток пиратов.

– Я думала, они всегда пьют вино.

– Вино тоже пьют, но горячую воду с фруктами они пьют зимой, когда хотят согреться и поесть, – Шир опять задумалась. – Пираты не живут в домах, где есть кухня и печка, – сказал она, – у них нет особенно много времени морочиться с едой.

– А ты это точно знаешь? – неуверенно спросила Марта.

Шир усмехнулась:

– Да, точно, когда-то мне и самой довелось жить пиратской жизнью.

– А ты мне про это расскажешь? – Марта не отрываясь следила за Шир. – Мне хочется всё про тебя знать.

– Я тебе всё расскажу, ещё будет на это время.

Они обе, Марта и Шир, говорили очень тихо, как будто в комнате был ещё кто-то, и этот кто-то спал, и не следовало его будить.

Карин принесла всё, о чём просила Шир. Оставляя поднос на столе, она вдруг нетерпеливо сказала:

– А какие, вы думали, у нас зимой будут фрукты?

Шир посмотрела на поднос: кроме графина с водой и склянки с сахаром, на подносе лежали несколько маленьких сморщенных яблок.

– Спасибо, Карин, это отличные яблоки, нам, пиратам, любые подойдут, – с улыбкой сказала Шир.

Карин возненавидела Шир, возненавидела за её невозмутимый вид, за её гордый стан и за её высокую грудь. Ненависть уже давно змеиным клубком гнездилась в Карин, но признаться себе в том, что она ненавидит умирающую Марту, не могла даже Карин. И вот теперь, когда в доме появилась эта вежливая и статная Шир, Карин выместила на неё всю ту ненависть, что так терпеливо дремала в ней. Но Карин была вовсе не против пригласить в дом Шир. Будет лучше, если Марта умрёт рядом с другой женщиной, а то, что Марта умрёт, для Карин было делом времени.

Шир медленно ножом срезала с яблок кожуру и тут же поедала её. Казалось, она упивается этим своим занятием. Марта неотрывно следила за каждым её движением. Марта молчала, она ещё не понимала, что будет происходить с яблоками и кипятком, но когда Шир стала раскладывать нарезанные яблоки в две кружки, Марта вскрикнула достаточно громко для её болезненного состояния:

– … Ага, теперь кипяток!

– Правильно, и сахар, – Шир повернулась к Марте и многозначительно посмотрела на неё, – надо ждать пока настоится.

– И долго ждать? Шир, мне очень хочется пить, – теперь голос у Марты звучал значительно громче.

– Остынет, и можно пить, нам спешить некуда.

Ближе к вечеру за окном потемнело, и Марта уснула. В комнате повисал мрак, за дверью было тихо, казалось, жители дома прекратили существовать, прекратил существовать и сам дом, а комната витала во времени между тем, что было, и тем, чему ещё предстоит произойти. Шир оставила спящую Марту и осторожно вышла за дверь. Во всём доме было так же сумрачно и тихо. Шир прошлась по коридору, спустилась на нижний этаж. Откуда-то издалека она расслышала приглушённые голоса. Голоса шли с кухни, с самого нижнего, полуподвального этажа. Шир спустилась ещё на один этаж, внизу мерцал свет от свечи, там была кухня, достаточно большая и просторная, за столом сидела женщина в фартуке и разбирала посохший чеснок, рядом сидел мужчина, они негромко переговаривались. Заметив Шир, женщина тут же отложила своё занятие, встала из-за стола и поклонилась:

– Добрый вечер, вы, должно быть, Леди Шир?

Шир почувствовала себя несколько неловко:

– Да, я Шир, – сказала она.

Женщина снова поклонилась:

– Я Дина, а это мой муж Эд, – и женщина указала на мужчину за столом.

Мужчина встал из-за стола и тоже поклонился.

– На самом деле меня зовут – Эдуард, но так зовут и хозяина, поэтому от моего имени оставили только две буквы, просто Эд, – сказал Эд и простодушно засмеялся.

Дина шутливо стукнула мужа по плечу:

– Да тише ты, ишь, развеселился.

– Где-то здесь должна быть моя комната, вы не могли бы показать? – попросила Шир, ей хотелось поскорей уйти, чтобы супруги могли продолжить свои дела, а не стоять, как вкопанные, при виде её величества.

– Ну что вы, Леди Шир, ваша комната наверху, – сказала Дина и расплылась в улыбке, – хозяин рассказал нам какая вы образованная и как хорошо умеете ухаживать за больными. Теперь дочка хозяина быстро поправится, а то мачеха, сами знаете, рука у мачехи не добрая.

Дина поднялась с Шир наверх, Эд остался внизу. Комната, что приготовили для Шир, была рядом с комнатой Марты.

– Это ваша комната, – шёпотом, но торжественно сказала Дина, – раньше она принадлежала покойной жене хозяина, сама-то я её не видела, но те, кто видели, говорят, добрая была женщина и очень красивая, просто ангел, жаль её бедняжку, совсем молоденькой померла.

Шир огляделась по сторонам. Комната была, как и обещал Эдуард, большая, просторная, с большим окном и должно быть очень светлая поутру.

– Шкафами пользуйтесь наздоровье, – опять зашептала Дина, – вещи покойной хозяйки я в сундуки уложила, муж помог мне их на чердак поднять, а ваши вещи, Леди Шир, вот тут в сундуке. Пальто я ваше в шкаф повесила, но его просушить надо бы, а остальное завтра, если позволите, разберу, когда посветлеет, а то в темноте ещё испорчу что. Жена хозяина не дозволяет свечи жечь, а тут её комната рядом, увидит ещё, разозлится.

Шир лишь молча кивала Дине в ответ, чтобы дружелюбная Дина поскорее замолчала и ушла. Дина ушла. Шир дождалась, пока стихнут её шаги, и тоже вышла из своей новой комнаты. За дверью стоял Эдуард, Шир не ожидала кого-либо увидеть, и поэтому громко вздохнула от неожиданности.

– Ох, простите, Леди Шир, я вас напугал, – сказал Эдуард и в темноте коснулся её плеча.

– Ну, хоть кто-то, – усмехнулась Шир, – я-то думала – в доме будет полно людей.

– Карин с сыновьями уехали на праздник, к соседям, там будет театр, вернутся не скоро, – Эдуард тоже говорил шёпотом.

Потом они вместе спустились в гостиную, Эдуард предложил Шир поужинать вместе с ним.

– Я только взгляну на Марту.

На лестнице он взял её за руку.

– Здесь так темно, вы можете споткнуться.

Когда Дина подавала ужин, в гостиной было тихо, только звенели тарелки. Дина старалась не встречаться взглядом ни с Шир, ни с хозяином. Эдуард и Шир сидели друг напротив друга, глядя друг другу в глаза, и вели немой диалог.

«И кто же ты такая, чёрт возьми, Леди Шир? – спрашивал Эдуард.

«С Мартой всё будет хорошо, я буду стараться», – отвечала Шир.

«Когда-нибудь я таки узнаю твою тайну, – мысленно говорил Эдуард.

«Марта выздоровеет, обязательно выздоровеет», – мысленно обещала ему Шир.

– Марта уснула, – сказала Шир, чтобы прекратить молчание, но Эдуард, казалось, её не слышал, он продолжал молчать… Потом переспросил:

– Вы сказали – Марта спит? – взгляд его сделался сосредоточенным, сосредоточенным на лице Шир.

– Да, я так сказала.

Они говорили в полголоса. На столе горела свеча, высвечивая бликами их лица. Гостиная тонула в темноте, и не видно было её границ.

– Спасибо, Леди Шир, что согласились переехать к нам.

– Мы делали с Мартой компот из кипятка, сахара и свежих яблок. Марта выпила две кружки, потом она уговорила меня отдать ей яблоки из компота. Я объяснила, что яблоки есть не обязательно, что весь их вкус ушёл в воду, но Марта сказала, что вода была просто сладкой и поэтому съела все яблоки.

Эдуард прищурил глаза и усмехнулся:

– И как это у вас получается, Шир? – с улыбкой спросил он.

«Неужели она сумасшедшая? – думал Эдуард, он вспомнил, что говорила ему настоятельница о Шир, – неужели это может быть правдой?»

– Вы работали в ресторане, когда ушли из монастыря, не так ли? – спросил Эдуард.

– Да, – ответила Шир, – очень милое место, и люди очень хорошие.

– Кем был хозяин? Вдовец, не так ли? – Эдуарду не хотелось, чтобы его вопросы звучали, как допрос на суде, и он очень надеялся, что Шир это так не воспримет.

– Да, – ровным тоном ответила Шир, – жена его умерла не так давно, он очень страдал, много рассказывал о ней. Он очень хороший человек, называл меня дочкой.

– У него есть ещё взрослый сын? – спросил Эдуард и хотел добавить «не так ли», но тут же осёкся: этобыло бы уже слишком. Эдуарду хотелось найти подтверждение словам настоятельницы о распущенности Шир, найти доказательства или полностью их опровергнуть.

– Да, – ответила Шир всё тем же ровным тоном, – очень хороший парень, хоть отец и сетовал на то, что он не женат, а годы идут, но я его понимаю: это непростой выбор, не всегда в нужное время, в нужном возрасте встречается тот самый человек, с которым пойдёшь по жизни, иногда приходится ждать долгие годы.

По лицу Эдуарда скользнула усталая улыбка, он вспомнил, как женился на Карин через год после смерти жены, которую очень любил.

– Могу я вас спросить, Леди Шир, почему вы оставили работу при монастыре? – осторожно спросил Эдуард, понимая, что этот вопрос Шир уже воспримет, как не что иное, как допрос. «Ведь, наверняка, она догадывается, – думал Эдуард, – что причину мне уже рассказали».

Шир едва заметно улыбнулась, она знала, что Эдуард её спросит об этом.

– Вышло недоразумение, – спокойно сказала Шир, – я имела неосторожность подружиться с одним человеком, он выпекал хлеб для монастыря. Возможно, по неусмотрению я позволила ему думать нечто большее о нашей дружбе. Его жена стала подозревать и обвинила мужа в измене, об этом узнала и настоятельница. В общем, меня попросили уйти из монастыря, и этот человек помог найти мне другую работу.

Эдуард прищурил глаза и немного подался вперёд:

– А этот человек не пытался объяснить своей жене, что её подозрения безосновательны? – спросил Эдуард.

Шир добродушно улыбнулась и пожала плечами:

– Не знаю, мне об этом неизвестно, – сказала она.

Эдуард поджал губы и кивнул с фальшивой значимостью:

– … И он тоже хороший человек? – спросил он с иронией в голосе.

Но Шир, казалось, иронии в вопросе совсем не расслышала, она простодушно кивнула и сказала:

– Да, он хороший человек, не сделал ничего плохого, возможно, испытывал ко мне симпатии немного больше того, чем дозволенно испытывать к друзьям.

Эдуард потёр пальцами лоб, затем упёр подбородок в сжатый кулак. Шир совершенно не выглядела сумасшедшей, напротив, всё, что она говорила, было преисполнено здравым смыслом. В её манерах, в её одежде не было совершенно никакой распущенности: убранные платком волосы, плотно сомкнутое на шее платье. Эдуард представил рядом с Шир свою жену с пышной причёской и глубоким декольте красного платья. «Она притворяется? – спросил себя Эдуард. – Играет, и так умело. Тогда уж тем более не сумасшедшая, а очень умная и хитрая. Возможно, настоятельнице претило, что Шир «вступила в неосвященную Богом связь с мужчиной», за это она и назвала Шир сумасшедшей», – думал Эдуард. Теперь оставалось выяснить: действительно ли Шир была любовницей, и где она провела полтора года после своего пребывания в больнице, перед тем как пришла в монастырь.

Ужин затянулся, свеча догорала. Эдуард спрашивал Шир про её покойного мужа, про её дом, который достался не известно кому, но Шир уходила от ответа. Она поблагодарила Эдуарда за светлую комнату, за доверие и вернулась к Марте.

Ужин при свечах не располагал к откровению. Эдуард рассчитывал, что будет по-другому. Когда Эдуард приходил навестить Марту в монастырскую школу, и они сидели с Шир на скамейке во дворе монастыря (теперь казалось, прошло очень много времени с тех пор) Шир вела себя совсем иначе: она говорила непринужденно и открыто, рассказывала про себя, про мужа. Тогда Эдуард не придавал особого значения всему, что говорила Шир, она была просто ему симпатична, зато теперь Шир вызывала в нём интерес, он постоянно думал о ней, Шир не давала покоя его некогда спокойным мыслям. Но чем больше Эдуард задавал Шир вопросов, тем больше запутывался в ней. Он решил больше ни о чём её не расспрашивать, но быть внимательным, присматриваться к ней, подружиться с ней, и, возможно, тогда Шир сама всё расскажет. Шир очень его заинтересовала. «Как адвокат я не могу оставить эту загадку неразгаданной», – говорил себе Эдуард, объясняя свою заинтересованность в Шир. Шир тоже не могла не думать о нём, Эдуард был для Шир новым человеком, очень интересным и, волей или неволей, ему предстояло стать частью её жизни. Шир ляжет в постель и ещё раз будет обдумывать вопросы, которые ей задал Эдуард, и те, на которые она ответила, и те, на которые ответа она не дала. В своём беспорядочном хаосе мыслей, который возбудил в ней новый образ – Эдуард, Шир попытается устроить свой порядок: будет что-то, о чём Шир решит рассказать Эдуарду и расскажет; будет такое, о чём она решит не рассказывать, но расскажет всё равно; будет нечто, о чем она никогда и никому не расскажет; а ещё будет и то, о чём она даже не станет вспоминать: её последняя ночь в доме Ральфа и Лены.

Поздним вечером Шир всё ещё не спала. После смерти Милоша вечера стали одинокими, но Шир легко примирилась с одиночеством. Милош жил в её мыслях, и случались вечера, когда Шир напрочь забывала о его смерти, она рассказывала ему, как прошёл её день, и частенько говорила с ним о тех вещах, о которых не могла говорить ему живому: он бы просто её не понял. День был, как и другие дни, долгим и изнурительным. Шир помогала Лене управляться по дому и с детьми. Шир старалась каждую минуту находить себе занятие, чтобы не думать, чтобы копить мысли и эмоции на вечер, а уж вечером, когда все улягутся, обо всём рассказать Милошу. Шир тихонько говорила с ним, когда Лена постучала в её дверь.

– Можно войти, – сказала Шир в надежде на то, что вошедший – войдёт ненадолго.

Но Лена входить не стала, она была босиком и почти голой, на ней было только ночное платье белого шёлка, отороченное кружевами. Она таинственно улыбнулась и поманила Шир рукой пойти вслед за ней. В своём уже давно не юношеском возрасте Лена выглядела всё ещё шикарно и величественно, её пышное белое тело, как всплески волн, колыхалось при каждом движении, густые каштановые волосы, щедро подёрнутые сединой, тяжёлыми прядями лежали по плечам и, влекомая всей этой красотой Шир, как заколдованная, пошла вслед за Леной. Лена привела Шир в их с мужем спальню. На кровати полулёжа, облокотившись на подушки, сидел Ральф, он тоже был голым, лишь небрежно прикрыт ярким парчовым халатом. Шир сразу поняла «тайный замысел семейства» и решила просто выйти из комнаты, не сказав ни слова, но Лена её задержала. Она взяла Шир за руку и заговорила на их родном языке, чтобы Ральф не мог их понимать:

– Не убегай, ты всегда говорила, что он тебе нравится, я совсем не против, оставлю вас двоих, а сама уйду, он очень добрый, ты знаешь.

Шир продолжала смотреть на Лену с недоверием и с единственным желанием поскорей уйти.

– Пойми, у них так принято, – говорила Лена, – он всегда будет заботиться о тебе.

Шир выдернула свою руку из рук Лены и выбежала из комнаты. Ральф догнал её в коридоре, одной рукой он придерживал наспех накинутый халат, а другой удерживал Шир за плечо.

– Шир, всё будет хорошо, я возьму тебя моей женой, Лена тоже на это согласилась, – он был возбуждён, глаза его горели, – я знаю, что ты меня любишь и хочу, чтобы и ты знала – я тебя сразу полюбил, как только увидел, и радовался за брата, что он нашёл хорошую жену, но Милош умер.

Шир попыталась вырваться, но Ральф двумя руками обхватил её за плечи и прижал к себе, даже через одежду Шир почувствовала его упругую плоть. Чем-то неуловимым Ральф напоминал Милоша, хоть они совершенно не были похожими: Ральф был крупнее, склонным к полноте, черноволосым, с тёмно-карими глазами, смуглым, но теперь у него горела та же страсть в глазах, тот же огонь, то же нетерпения, чего раньше Шир в нём совсем не замечала. Ральф всегда казался ей спокойным, благоразумным и совершенно лишённым безрассудства. Шир захотелось ответить Ральфу, обнять его, но тогда бы она обнимала не Ральфа, а тот отдалённый свет в нём, который напоминал ей Милоша. Но Шир не хотелось отдалённый свет Милоша, когда у неё был Милош, каждый вечер, каждую ночь он был с ней целиком и полностью в её неутомимом воображении.

– Я люблю Милоша, – тихо сказала Шир и аккуратно отстранила Ральфа.

Ральф ослабил объятия, но продолжал держать её за плечи, не заботясь, что полы халата распахнулись, и Шир может видеть его голым.

– Милош умер два года назад, – говорил Ральф тихо, – мы похоронили его, Шир, ты помнишь это? – Ральф с недоверием смотрел на Шир, он не был уверен, что она до конца это осознаёт. – Его больше нет, он никогда к тебе не вернётся, – с каждым словом он говорил всё тише, ожидая, что Шир вот-вот расплачется.

Но Шир не заплакала:

– Он вернётся, – сказала она.

Всю ночь Шир не спала, она собирала вещи, а утром пока все спали, ушла из дому. Она не знала, куда ей идти, и ноги привели её в монастырь.

Марта по-прежнему спала. Комнатой полностью овладела ночь. Шир прошлась по комнате, дотронулась лба Марты: у неё не было ни жара, ни даже просто высокой температуры. «…И снега за окном нет», – подумала Шир. Она опять прошлась по комнате, за окном суетился зимний ветер. Резким движением, в порыве какого-то затаённого отчаяния, Шир распахнула окно, и холодный ветер со свистом хлынул в комнату. Шир стояла у раскрытого окна и с удивлением смотрела на покачивающиеся оконные рамы, как будто вовсе не она распахнула окно. Всю ночь ветер трепал драповые шторы, пока основательно не вымочил их мокрым снегом и не разметал по краям окна, а утром Марта сидела на кровати, завернувшись в одеяло, рядом спала Шир в своём тесном зелёном платье. Широко раскрытыми глазами, Марта с восторгом наблюдала, как снег залетает в открытое окно, тает, едва ли коснувшись пола, и лужа на ковре становится всё больше. Кто-то заглянул в комнату, приоткрыв дверь, и ветер сквозняком засвистел с такой силой, что смёл со стола какие-то открытки, и те метнулись в сторону открытой двери. В комнату вошла Дина.

– Ой, Батюшки, – только и смогла проговорить она.

Огонь в камине давно потух. В комнате было холодно и сыро. Проснулась Шир, она потянулась, зевнула, казалось, холод ей совсем не мешал. В комнате блуждал какой-то очень знакомый запах. Шир не могла вспомнить, откуда ей знаком этот запах. Запах говорил Шир о нескончаемом хаосе, о заброшенности и бесконечности.

– Шир, посмотри, что у нас случилось! – сказала Марта, не скрывая восторга.

Шир с безразличием посмотрела в сторону открытого окна.

– Наверно, ночью открылось, случайно, – сказала она и плотнее завернулась в одеяло.

Дина подбежала к распахнутому окну, чвакая башмаками по мокрому ковру. Совладав с ветром, Дина плотно захлопнула оконные рамы.

– Батюшки мои, ковёр-то совсем промок, – запричитала Дина.

«Ковёр! – вспомнила Шир. – Это запах отсыревшей шерсти». Так пахло войлочное покрытие шалаша, когда начинались дожди. Хоть войлок и пропитывали конским жиром, но под сильным дождём он сырел. Ночами в сыром шалаше согреться можно было только вдвоём, надо было крепко прижаться друг к другу. При хорошей погоде путешествия доставляли Шир много удовольствия, влекли за собой потоки впечатлений. Но когда начинались дожди, менялось настроение всего каравана: лошади замедляли свой ход, телеги вязли в грязи, грязь захлёстывала на оси, что удерживали колёса, и телеги начинали скрипеть ещё сильнее, унылый скрип телеги казаться неотъемлемой частью дождя. Лошади ступали медленно, низко опустив головы, их намокшие гривы плетьми свисали по шее, всадники сгибались под кожаными балдахинами. Но именно в такие дождливые дни, когда караван одиноко тянулся по лесам и лугам, когда всякий путник старался найти укрытие, – Шир сильнее ощущала саму себя. Она подставляла лицо дождю, гордо покачиваясь в седле. В дальние путешествия женщин обычно не брали, но Милош и дня не мог прожить без Шир, а тем более ночи. Шир была единственной женщиной в караване, Милош гордился ею, Шир была выносливой и не жаловалась на лишения.

– …И как это открылось, замки-то на окнах во какие крепкие? – спросила Дина, в недоумении разглядывая оконные задвижки.

Шир беспечно пожала плечами, она ещё была под впечатлением запаха сырой шерсти, а Марта притворно виноватым голосом сказала:

– Я открывала окно, воздухом подышать, потом, наверно, неплотно закрыла.

«Вот это она, та самая Марта, – подумала Шир, – девочка из монастыря». Шир придвинулась к Марте поближе и крепко обняла её. Шир даже показалось, что лицо Марты поутру стало свежее: оно было ещё очень бледным, но уже не серым. Они смотрели друг на друга, как заговорщицы, и не могли отвести взгляда, но вмешалась Дина:

– Леди Шир, вам с Мартой лучше перейти в другую комнату, а здесь надо всё высушить. Позову Эда, пусть камином займётся. А меня Карин прислала, просила узнать, что вы на завтрак будете?

– Сварите несколько картошек, – задумчиво сказала Шир, – ну и несколько яиц и принесите сливок и соли.

Шир вылезла из-под одеяла, затем сгребла Марту вместе с одеялом на руки и стала кружить в воздухе. У Марты закружилась голова от резкой перемены положения и от восторга.

– Какая ты сильная, – сказала она Шир, почти задыхаясь.

– Я не сильная, это ты лёгкая.

Новое утро – и всё выглядело иначе, Шир сама удивилась, насколько по-другому она теперь себя ощущает. И свет в комнате изменился, это утро не было пасмурным, сквозь тучи проглянуло бледное зимнее солнце, оно не ярко и осторожно осветило комнату. Вчера Шир не заметила в суете и новизне, а сегодня вдруг обратила внимание, что у Марты в комнате полно мягких игрушек, картинки по стенам – сюжеты из сказок: царевны, колдуны, феи, русалки.

Комната Шир, когда-то принадлежавшая матери Марты, действительно, оказалась светлой и очень большой, с огромной кроватью и с зеркалом во весь рост. Шир уложила Марту в кровать, а сама подошла к зеркалу, она давно не видела себя полностью с головы до ног. Шир ослабила мудрёные узлы зелёной ткани, что была под цвет её платья и служила платком на голове, и весь её тюрбан тут же распался и повис. Ловко и быстро, не снимая платка с головы, Шир плотно скрутила волосы в клубок и вновь запеленала голову высоким тюрбаном. Шир вертелась у зеркала, рассматривая себя со всех сторон, она себе нравилась в этом зеркале, в этой комнате, в этом бледном утреннем свете. Всё это время Марта пристально наблюдала за ней.

– Ты навсегда останешься здесь? – спросила она.

Шир слегка вздрогнула, как будто забыла про существование Марты в комнате и, глядя на Марту через зеркало, ответила:

– Наверно, может, нет, но буду долго, твой папа уверен, что ты выздоровеешь, если я буду здесь.

Марта села на кровати, подалась вперёд по направлению к Шир и сказала:

– Я буду много есть и выздоровею, обещаю тебе.

– Ты вовсе не обязана, – сказала Шир и села на кровать рядом с Мартой, – делай только то, чего тебе хочется, по возможности, конечно, и только так ты будешь счастливой.

– …Но без еды я умру? – сегодня Марта уже говорила не шёпотом, а своим нормальным голосом.

– Тогда полюби еду, а когда полюбишь, вот тогда и ешь.

Постучали в дверь, затем дверь приоткрылась, и заглянула Дина.

– Можно? – вежливо с улыбкой спросила она.

– Конечно, Дина, входите, зачем стучать? – и Шир спросила с усмешкой, – чем, вы думали, мы тут занимаемся?

Дина не поняла вопроса, поэтому немного смутилась, а Марта усмехнулась, хотя Шир не была уверенна, что она поняла шутку.

Дина принесла большую глубокую тарелку варёного картофеля, уже очищенных варёных яиц и деревянную пиалу сливок. В комнате было прохладно, и горячий картофель испускал тёплый, приятно пахнущий пар. Не успела Дина уйти, как Шир тут же принялась за еду. Вначале Марта просто наблюдала за ней, сидя на кровати, а потом и сама отщипнула кусочек картошины и засунула себе в рот.

– Я уже полюбила еду, – сказала она, не успев проглотить картошку.

– Картошку в сливки макай, – со знанием дела сказала Шир, – а яйца вкусно, когда присолить.

В одну руку Марта взяла картошину и макнула её в сливки, а в другую взяла яйцо. Сливки потекли у неё по рукам и капнули на постель. Марта виновато посмотрела на Шир, на что Шир просто расхохоталась:

– Мы Дине прибавили работы: сушить ковры и стирать постели.

Марта ела жадно и быстро, не успевала проглатывать, как уже новая порция поступала в рот. Следующим их гостем был Эдуард. Дина, уходя, не прикрыла за собой дверь, и Эдуард вошёл без стука. Увидев, как Марта ест обычную варёную картошку и облизывает пальцы, он остановился, боясь шевельнуться.

– Присаживайтесь, – сказала Шир, указывая на кровать, и немного отодвинулась в сторону.

Эдуард осторожно сел на край кровати.

– Нам пришлось перебраться в эту комнату, – объяснила Шир с сарказмом, – в комнате у Марты случилась неприятность с ковром.

Эдуард не понял, о чём говорит Шир, и не стал переспрашивать, уж слишком он был зачарован происходящим, а Марта засмеялась, и картошка стала падать у неё изо рта.

– Неприятности с ковром, – повторила она вслед за Шир сквозь смех.

– Позавтракаете с нами? – спросила Шир Эдуарда и придвинула к нему тарелку с картофелем.

Эдуард смущённо пожал плечами:

– Карин ждёт меня в гостиной к завтраку.

– Это еда для пиратов, – сказала Марта, – ведь так Шир?

Шир в ответ кивнула.

– У нас тут так много еды, – сказала Шир Эдуарду и ещё ближе придвинула к нему тарелку, – я попросила Дину сварить нам несколько картошин, а Дина ведро сварила.

– Дина ведро сварила, – повторила Марта и опять залилась смехом.

В глазах Эдуарда происходящее с его дочерью выглядело волшебством или даже колдовством, и удивительно было, что Шир ведёт себя так, словно ничего особенного не происходит. Всего лишь ещё вчера умирающая девочка, которая уже неделю не притрагивалась к еде и почти не разговаривала, сегодня хохочет и запихивает себе в рот еду, не успевая пережёвывать. Эдуард неуверенно взял картошину с тарелки, обмакнул её в сливки и, придерживая рукой, поднёс ко рту. «А ведь действительно вкусно, – подумал он, – странно, почему мы раньше никогда так не делали?» Варёные вкрутую яйца с солью тоже, как оказалось, очень вкусная еда.

Когда Эдуард спустился, в гостиной за столом сидела Карин и нервно стучала вилкой по пустой тарелке.

– А ведь я уже давно жду, – нетерпеливо сказал она, подавляя гнев.

– Завтракай без меня, я уже опаздываю, – сказал Эдуард, проходя мимо и даже не взглянув на жену.

– Останешься голодным? – спросила Карин холодно, глядя в сторону, стараясь поймать его взгляд.

Но Эдуард уже был неуловим, им владел образ колдуньи Шир в зелёном платье и в зелёном тюрбане.

– К ужину меня тоже не жди, накопилось много работы.

Тревога о Марте отступила в один миг. Эдуард не контролировал свои мысли и поэтому не испытывал вины, что перестал думать о Марте, перед его глазами витало лицо Шир в запахе топлёных сливок и варёного картофеля. Вечером Карин гневно расскажет ему про испорченный ковёр в комнате у Марты и про испорченное красное платье, а Эдуард задумчиво ответит:

– Да уж, неприятности с ковром, – хотя думать будет совсем не про ковёр.

Весь день Марта нежилась в постели на кровати, на которой возможно когда-то зачали её родители, на которой потом родилась и на которой померла в родовых муках её мать. За окном менялось время и погода: по утру было ясно, слабым лучам зимнего солнца удавалось пробиться сквозь облака и осветить комнату; к обеду облака сгустились, не оставляя просвета для лучей, подул ветер; потом в сумерках ветер утих и, наверно, пошёл снег, но ни Марта, ни Шир снега не видели: они были поглощены общением. Весь день Шир рассказывала Марте интересные и смешные истории про посетителей ресторанчика у Лео, а вечером, когда в комнате было уже совсем темно, пришла Дина, она сказала, что ковёр просох, и Марта может вернуться к себе.

В комнате у Марты было тепло, горели свечи, пахло сухими дровами и воском, ковёр высох и теперь слегка топорщился в том месте, где была лужа. Забравшись под одеяло, Марта попросила продолжения историй про «разных людей из ресторана», но Шир уже устала рассказывать:

– У тебя тут так много игрушек, давай с ними поиграем, – предложила она.

– Они мне не нравятся, – сказала Марта.

Шир посмотрела на сидящих повсюду плюшевых зайцев и медвежат, пожала плечами:

– Чем же это, они мягкие, милые? – спросила она, Шир хотелось побыть одной или хотя бы побыть в тишине, но теперь Марта превратилась в её работу, и надо было эту работу выполнять.

– Мне не нравятся их рты, – ответила Марта.

– Рты? – удивлённо переспросила Шир.

– …Они не улыбаются.

Шир ещё раз оглядела игрушки. «…И действительно», – их рты были едва обозначены. Шир прищурила глаза и стала внимательно всматриваться в тряпочные лица зверей, и они посмотрели на неё в ответ немым печальным упрёком в своих сжатых, неулыбающихся ртах.

– А мы их исправим, – сказала Шир, – делать нам всё равно нечего, приделаем им улыбки. Попросим у Дины нитки и иголки, ну и красной материи немного.

Марта не стала спрашивать Шир, умеет ли она «приделывать улыбки», Марта была уверена – Шир умеет делать всё. Шир тут же позабыла про своё недавнее желание побыть в тишине и летящей походкой сбежала вниз по лестнице в кухню к Дине.

– Дина, где же вы? Нам с Мартой нужна ваша помощь.

Дина снабдила Шир коробкой со всем необходимым для шитья, вот только красной материи у неё не нашлось.

– Я знаю, где можно взять! – вдруг вспыхнула Марта. – Она выскочила из-под одеяла и босыми ногами пошлёпала прочь из комнаты.

– Марта, постой, нужно обуться, – крикнула ей вслед Шир, но Марта даже не оглянулась, ей не терпелось порадовать Шир куском красной материи.

Марта не заставила Шир долго ждать, она бегом на цыпочках вернулась в комнату с трофеем. Это был рукав, наскоро отрезанный от платья красного цвета из отменного шелка. Шир онемела от ужаса, она смотрела на Марту, не зная, что сказать, а Марта стояла перед ней. В одной руке она держала ножницы, а в другой – раскачивала рукав от платья Карин, как догадалась Шир.

– Это ужас! – сказала Шир, стараясь подавить смех, но не выдержала и расхохоталась.

Марта была в восторге, именно такую реакцию Шир она и ждала.

– У неё полно красных платьев, она не заметит, – сказала Марта, эту фразу она подготовила, пока бежала с рукавом по коридору.

– Что ты наделала, Марта? – сказала Шир, прижимая пальцы рук ко рту. – Карин выгонит нас из дому, и тебя и меня.

– Ну, уже я его отрезала, давай делать им улыбки, – предложила Марта, глаза её горели, а голос дрожал от смеха.

– Ладно, надеюсь, обойдётся, а ты залезай под одеяло, будешь мне помогать.

При бледном свете свечи Шир мастерила плющевым зверям улыбки и отдавала Марте команды: «Подай ножницы. Отрежь нитку. Завяжи узелки. Присматривай за иголками…» Марта сидела на кровати, прислонившись спиной к стене, и старательно выполняла всё, о чём просила её Шир, а когда в комнату зашёл её отец, она спросила:

– Папа, ты ничего не замечаешь у нас нового?

Эдуард огляделся по сторонам, всё было по-прежнему: Марта всё так же сидела на постели, прикрывшись одеялом, на Шир было всё то же зелёное платье, а Карин ещё не успела рассказать ему про испорченный ковёр и отрезанный рукав.

– Ты хорошо выглядишь, доченька, и скоро ты сможешь выходить на прогулки, – сказал Эдуард.

– Посмотри на мои игрушки, теперь они улыбаются, – сказала Марта и растянула себе пальцами рот, чтобы стать похожей на своих плюшевых зверей. – Это мы с Шир сделали.

Эдуард опустил взгляд на пол, где на ковре сидели плюшевые игрушки, зрелище было ужасным: все до одного плюшевые звери улыбались криво пришитыми уродливыми ртами ярко-красного цвета. Эдуард поморщился и, не зная, какое этому дать определение, отвернулся. Марта заметила недоумение, проскользнувшее в глазах Эдуарда, и расхохоталась так, как будто именно для этого и были пришиты зверям рты. Эдуард заставил себя улыбнуться: «Не всё ли равно, – подумал он, – у этих двух женщин ужасный вкус, так испортить дорогие игрушки, но, похоже, они обе счастливы». Эдуард посмотрел на Шир, та сидела в кресле с присущим ей внутренним уютом и с непонятным выражением лица наблюдала за Эдуардом. Это было похоже на бредовый сон: невозмутимая Шир, звери с дурацкими улыбками и Марта с худым болезненным лицом заливается истерическим смехом. Эдуард пожелал обеим спокойной ночи и вышел из комнаты.

Ужинать ему не хотелось, он закрылся в своём кабинете, пытаясь понять, что происходит с его дочерью, что происходит с ним самим и почему невинная попытка Шир развеселить Марту так напугала его?

«В общем-то, Марта никогда не играла с игрушками, – подумал Эдуард, – и, скорей всего, Шир заставила их улыбаться, как могла, чтобы Марта обратила на них внимание. Карин купила игрушки, никого не спросив, она не знала, что Марта ими не заинтересуется. Карин! Не это ли причина? Шир догадалась, что игрушки покупала Карин и специально изуродовала их, ей хотелось показать, что Карин бесполезна для Марты, что Карин Марте не нужна». У Эдуарда выступил на лбу пот, он достал из кармана платок и вытер лоб. Всё новые и новые доводы толпились, как зеваки-свидетели, что пришли поглазеть. Эдуард встал из-за стола, прошёлся по кабинету, достал из серванта рюмку, откупорил бутылку конька, наполнил рюмку и выпил её залпом. «Шир сумасшедшая», – вспомнились ему слова настоятельницы. «…Но нет, она не сумасшедшая, – сказал Эдуард самому себе вполголоса, – она ведьма. Марта болела из-за неё. Шир приучила к себе Марту каким-то непонятным образом, и когда Марта лишилась объекта своей привязанности, – то просто заболела. Теперь это очевидно». Эдуард поспешно вышел из кабинета и в полной решимости направился в комнату к Шир, чтобы приказать ей не проводить уж слишком много времени с Мартой, а лишь присматривать за ней, ну и помогать по дому Дине в свободное время, а дальше видно будет.

Комната Шир была тёмной, а из-под закрытой двери комнаты Марты мерцала полоска света. Эдуард осторожно приоткрыл дверь и зашёл вовнутрь, Марта спала, а Шир всё так же сидела в кресле и читала вслух полушепотом одну из детских книжек Марты. Эдуард замер, увиденное заставило его забыть то, зачем он пришёл: ни он, ни Карин никогда не читали Марте книжек, никогда не сидели возле неё спящей, и теперь ему уже не казалась странной привязанность Марты к Шир. «А кого ей ещё любить? – подумал Эдуард. – Меня, который ненавязчиво выполнял свой отцовский долг редкими визитами в монастырь, или, может, Карин, которая отправила её в этот монастырь, а потом терпеливо ждала её смерти? Или может свою тётку Беллу, для которой все дети равны, сколько б их у неё не было? Виновата во всём Карин, она не хотела Марту в доме, из-за неё Марта заболела, вот теперь пусть терпит ещё и Шир. По-другому и быть не могло». Эдуард опять глянул на улыбающихся зверей и почувствовал себя плохим отцом и неудачливым адвокатом. «Она всего лишь хотела развеселить Марту», – подумал он и вздохнул. Шир дочитала до конца главы, положила закладку, отложила книгу в сторону и подняла взгляд на Эдуарда так, как будто только сейчас его заметила.

– Ложитесь спать, Шир, вам надо отдохнуть, – тихо сказал Эдуард.

– Я весь день отдыхала, – сказала Шир с осторожной улыбкой на губах, – Марта меня вовсе не утомляет, она очень необычная девочка, общаться с ней для меня удовольствие, и потом, она ещё слаба, хоть и выглядит веселой, эту ночь я посижу возле неё.

Шир говорила тихо, при каждом слове слышалось её дыхание, Карин так говорить не умела. Хоть Карин и была моложе, и была красивее Шир по общепринятым стандартам, но в глазах Эдуарда она во многом уступала Шир. Эдуард не мог понять и не пытался себе объяснить, почему он постоянно их сравнивает. Он никогда не видел Карин такой умиротворённой с книжкой возле детской постели, никогда не слышал дыхания в её голосе, Карин никогда не заставляла его задумываться о ней. Эдуарду захотелось оказаться на месте Марты и чтобы Шир сидела рядом и при бледном мерцании свечи просто поговорила с ним.

– У вас есть какие-нибудь книги? – спросила Шир.

– Книги? – переспросил Эдуард. – Он совершенно перестал думать и просто любовался Шир.

– Не для Марты, для меня, что-нибудь почитать…

– Есть, конечно, – сказал Эдуард и почему-то радостно улыбнулся, как будто Шир предложила ему прогуляться в парке, – но это скучные книжки по моей работе, вам будет неинтересно. Но знаете что, Леди Шир, кое-что могу вам предложить, – Эдуард понял, что говорит в волнении, он почувствовал какое-то непонятное, давно забытое возбуждение и не стал себя останавливать. – Есть подшивка судебных тяжб из моей практики, дела давно закрыты, в общем-то, обычная рутина, но попадаются вполне забавные истории.

– Ну, если я что-то пойму, – сказала Шир и снисходительно улыбнулась, снисходительная улыбка была направлена скорей на неё саму.

– Обещаю вам, Леди Шир, завтра же раздобуду для вас интересную книжку, – сказал Эдуард и, немного помолчав, добавил. – Держу пари, вы очень образованная женщина.

Сказав это, он представил, как Шир слегка смущённо улыбнется и произнесёт: «Ну что вы, я всего лишь женщина».

– Вовсе нет, – сказала Шир и сделала небрежный жест рукой, – да и женщине это не нужно, – Шир усмехнулась, но была польщена.

Эдуард вышел за дверь. Мысли его успокоились, они как небесные светила совершали свой размеренный круг, и, когда он был в своей постели, они вовсе не мешали ему уснуть, а как колыбельная погрузили его в безмятежный сон. Ни жалобы Карин, ни что иное уже не могли его отвлечь от волшебной неги, ароматом струящейся из под двери комнаты, где при свете свечи женщина читала книжку его спящей дочери.

Он не принёс ей книжку, как обещал, и она читала ночами подшивку судебных документов, которые он оставил на столе в её комнате, когда она спала. «Возможно, он это нарочно сделал, – думала Шир, перекладывая страницы в папке, – хотел показать себя хорошим адвокатом, но что я в этом понимаю?» На самом же деле Эдуард, действительно, не спешил приносить Шир других книг, но вовсе не потому, что хотел блеснуть перед ней своим адвокатским талантом. Он вдруг почувствовал свою жизнь бесполезно прожитой: он жил с женщиной, которую не любил и которая была ему совсем неинтересной; двух своих сыновей, которые родились и росли в его доме, он почти не знал, потому что не занимался ими, и жена воспитала их на свой манер чуждый его пониманию; только Марта хрупким мостиком связывала его с Лизой, смерть которой была так неуместна в те годы, когда он только начинал себя утверждать как адвокат, и домашние хлопоты ему были совершенно некстати. Потом, спустя годы, уже будучи женатым на безвкусно яркой Карин, он начал понимать и гнать от себя эти мысли о том, как сильно он любил Лизу, какой кроткой и незаметной она была. Но если бы и понимал он тогда, в те годы, каким светлым проблеском была для него Лиза, то что бы мог поделать, она умерла не по его вине, заказал бы её портрет, написал бы о ней книгу? Поступи он так или иначе – всё бесполезно, вот на этом и замыкался круг – бесполезно прожитые годы. Будь он хорошим отцом, – Марта должна была стать смыслом его жизни, но по его вине она всё детство провела вначале у его сестры, потом в монастыре и теперь, когда она дома, он не знает, как с ней обращаться, смущается при ней. Шир оказалась единственной в доме, с кем он любил мериться взглядом, возвращаясь домой. Ему хотелось показать ей, что не такой уж он и бесполезный, и есть в его жизни дела достойные внимания. А ещё хотелось, как и любому другому человеку, найти своё отражение хоть в чьих-то глазах. Именно по этой причине люди ведут гостей в залу, где по стенам развешаны портреты родных, показывают обстановку комнат, рассказывают семейные истории и ненароком бывают столь откровенны со случайными встречными.

Ночами, когда Марта засыпала, Шир открывала папку и, уж не слишком вчитываясь, просматривала рукописные страницы с множеством исправлений, пометок и цифр.

«Некой горожанке К. было передано на хранение её сводным братом Ф. восемь золотых слитков. Слитки были помещены в опечатанный ящик. Когда Ф. взял слитки, то их оказалось только шесть. Ф. заставил предстать К. перед судом, суд обвинил её в присвоении чужого имущества, заставил вернуть слитки и наложил штраф. Дело выиграно в пользу Ф.»

«Бедная горожанка К., – подумала Шир, – возможно, она и не знала, сколько было слитков в опечатанном ящике, ведь Ф. был её сводным братом, и она ему наверно доверяла.

В папке был бумажный конверт совершенно неинтересной писанины: документы о переходе имущества. Чаще попадались документы о вводе во владение имуществом вдовами и детьми.

Некая Д. передаёт домашний скарб из двух кроватей и дубового платяного шкафа своей младшей сестре М. Зять, некий С. муж старшей дочери Д. выступает как обвинитель М. о незаконном наследовании… Дело выиграно в пользу С.»

«…Вдова покойного опровергает завещание, составленное покойным в пользу двух их сыновей. Имущество, по утверждению вдовы, принадлежало ей по наследству от её матери, которое покойный муж забрал у неё против её воли… Дело выиграно в пользу сыновей покойного».

«Требование вдовы передать ей имущество, не упомянутое в завещании покойным мужем, унаследованное им от двоюродного брата и по пространному решению прокураторов переданного во владение второй жены, ныне второй вдовы покойного. Дело выиграно в пользу первой вдовы».

«Просьба считать недействительным завещание в пользу только одной из двух дочерей, по причине её неизлечимой болезни, составленное некой покойной Н. По утверждению зятя, мужа другой дочери, не упомянутой в завещании, тёща, ныне покойная, на момент составления завещания находилась не в здравом уме. Дело выиграно в пользу зятя покойной».

«Продажа родового дома одним из сыновей после смерти отца при отсутствии завещания и против воли второй жены и четырёх её сыновей… Дело выиграно в пользу продающего, старшего сына покойного».

И опять бумажный конверт, в нём бесконечные судебные тяжбы на протяжении более десяти лет по поводу наследства, займов, денег переданных на отпевание покойников, денег переданных на хранение. Многие имена, упомянутые в этих документах, были одними и теми же. Скорей всего, разбирательства касались одного большого семейства. По суммам, указанным в документах, можно было сказать, что семейство это очень богатое.

«Это же надо иметь столько пристрастия к сутяжничеству», – подумала Шир, она сама не ожидала, что вся эта судебная писанина так её увлечёт. По датировке документов становилось ясным, что карьера Эдуарда постоянно росла. В ранних документах говорилось о маленьких суммах и всякой домашней рухляди, но в более поздних – уже встречались большие суммы, и дела эти тянулись подолгу, некоторые на протяжении нескольких лет, и были блестяще выиграны.

В один из вечеров, когда в папке уже не осталось непрочитанных листов, Шир зашла в кабинет Эдуарда вернуть ему документы. В кабинете было темно, свет луны падал на стол тусклым бликом сквозь приоткрытые шторы.

– Шир, не пугайтесь, я всё ещё здесь, – сказал Эдуард, он сидел за столом в своём кабинете в полной темноте.

Но Шир вовсе не испугалась, скорей, немного смутилась.

– Извините, я бы не стала заходить, зная, что вы здесь, я пришла вернуть вам вашу папку.

– Посидите немного со мной, Шир, – попросил Эдуард и в своё оправдание добавил, – ночью бывает так одиноко.

Шир покорно села в кресло по другую сторону стола, продолжая держать в руках папку. Эдуард встал из-за стола и полностью открыл шторы на окнах:

– …Хочу иметь возможность получше видеть ваше лицо.

Шир могла видеть только половину лица Эдуарда, вторая половина оставалась в тени. В доме все спали, кроме их двоих. Ночь была тихой, ни шороха, ни ветра. В свете луны все предметы обстановки теряли свои цвета и становились просто черно-белыми. Ничто не отвлекало и не притягивало к себе внимания, такая обстановка погружала в мысли и располагала к откровенному разговору.

– Вам понравилось то, что вы прочли из этой папке? – спросил Эдуард.

Шир задумалась над тем, действительно ли ей понравилось или просто, начиная читать следующее разбирательство, хотелось поскорей узнать, чем оно закончится. Шир не ответила, вместо ответа она задала вопрос:

– Вы все дела выигрываете из тех, что ведёте?

– Нет, не все, – Эдуард усмехнулся, – но очень многие. Понимаете, есть такие дела, которые заранее знаешь, что выиграть их невозможно. Я сразу говорю об этом моему клиенту и самое больше, чего можно достичь – это не слишком строгого наказания. Многие клиенты в таких случаях тут же от меня отказываются, им хочется услышать ложь, услаждающую слух, хочется верить и надеяться хотя бы до конца процесса.

– А вы, стало быть, не хотите подарить им эту надежду?

– Нет, не хочу, я же не врач. Потеря имущества, штрафы – к этому не стоит относиться сентиментально. Это как игра: ставишь на кон, объявляешь себя владельцем, нанимаешь дорогого адвоката, он ищет брешь в законе, и ждёшь, чем всё закончится.

– Все эти суды закончились? – спросила Шир и указала на папку, что держала в руках, она хотела положить её на стол, но на столе было так много разных предметов, что для папки место не нашлось, и Шир опять вернула её к себе на колени.

– Да закончились и уже давно, я дал вам почитать документы с большим сроком давности. К делам последних лет я частенько возвращаюсь, пересматриваю, они всегда у меня под рукой.

– Тогда зачем вы храните эту папку?

– Показываю её новым клиентам, – сказал Эдуард с усмешкой и зачем-то взял со стола ножик для нарезки бумаги, – даю её почитать человеку, который пришёл ко мне и меня совсем не знает и, возможно, во мне сомневается.

– …Но прочитав всё это, незнающий вас – решит, что вы нехороший человек, – сказала Шир с улыбкой на лице, чтобы придать сказанному шутливый тон.

Эдуард понял иронию и тоже улыбнулся:

– Невозможно быть хорошим человеком и хорошим адвокатом одновременно.

Затем настала пауза. Шир, помолчав немного, поднялась с кресла, чтобы уйти:

– Пожалуй, мне пора, – сказала она, – да и Карин будет злиться, если узнает, что я вас тут отвлекаю разговорами.

Эдуард сделал жест рукой, чтобы Шир опять вернулась в кресло.

– Карин нет дома, она у соседей с сыновьями, в школе рождественские каникулы, скорей всего, они вернутся утром или даже к обеду, – он сказал это с некой пренебрежительностью, придавая некоторую незначимость тем, о ком говорил.

Шир опять уселась в кресле, ей и самой не хотелось уходить, она догадывалась, что Эдуард начнёт расспрашивать её о муже, и уже ждала этого. Эдуард не заставил её долго ждать.

– Вы как-то рассказывали мне, что ваш муж занимался лошадьми? У него был свой загон? – спросил он.

– Да, это так, но свой загон у него был не сразу. Первых лошадей покупал его отец ещё до рождения сыновей, тогда он и не думал, что это станет делом всей его жизни и для его сыновей. Но дело пошло, этим они и зарабатывали себе на хлеб и мой муж, и его брат.

Шир сказала о брате мужа в прошлом и сама удивилась этой игре слов, хоть она была уверенна, что он жив и здравствует по сей день, но с тех, пор как она оставила его дом, этот мир для неё остался в прошлом и постепенно в её сознании прекратил своё существование.

– Уверен, вы прекрасно держитесь в седле, – сказал Эдуард, и улыбка восхищения застыла на его лице, он представил Шир, сидящую на лошади.

– Ну не то чтобы очень, – ответила Шир с улыбкой, таковой была её манера: говорить тихо осторожно и при этом едва заметно улыбаться. – До знакомства с Милошем я никогда не сидела в седле, отец немного научил меня управляться повозкой, но в седле – нет, я даже боялась. С мужем мне пришлось многому учиться и не только понимать лошадей.

– Расскажите, как это было в первый раз, когда вы сели верхом? – спросил Эдуард, он был уверен, Шир не поймёт, что этот вопрос был задан лишь за тем, чтобы она начала рассказывать и сама ответила на главные вопросы: в действительности ли она была женой Милоша, или его любовницей; а если всё-таки женой, то почему после смерти мужа осталась ни с чем?

Но Шир догадалась, что вопрос о верховой езде лишь подвох, Эдуарда не интересовала верховая езда. Он выдал себя, когда дал Шир прочитать свою папку с подборкой судебной писанины. «Прежде всего, он адвокат, – думала Шир, – не отец и не муж». Эдуард почти не поддерживал разговоров о Марте и не рассказывал о своих сыновьях, первое, что он сделал, чтобы хоть как-то сблизиться с Шир, – предстал перед ней блестящим адвокатом. Шир не догадывалась, о чём на самом деле хочет узнать Эдуард. «Пусть будет о лошадях», – подумала она и начала свой рассказ:

– Это случилось не сразу, Милош долго ограждал меня от своих лошадей, не знаю точно, понимал ли он, что я пришла к нему из совершенно другой жизни, или сам ещё был не готов делиться со мной своими интересами. Но спустя время он сказал мне, что жена конюха должна уметь ездить верхом. Милош часто называл себя конюхом, и в шутку, когда мы миловались, и когда ссорились, он говорил:

– Я только конюх, ты много от меня хочешь.

Вот в один из дней он усадил меня на хромого мерина, сам взял его за поводья, и так мы медленно вышли из конюшни.

– И вам не было страшно?

– Конечно, было, – взгляд Шир был направлен на Эдуарда, но она смотрела как бы сквозь него и, если бы в комнате было светло, и Эдуард мог бы видеть её лицо, то сразу бы понял, что Шир видит перед собой те моменты её жизни, о которых рассказывает, – я, вообще, боялась лошадей, боялась к ним близко подходить, но пришлось. Как-то все уехали, вышли в дорогу, так они это называли – выйти в дорогу, это означало подходящий сезон, и надо привезти новых лошадей на продажу. Выехали все мужчины из дому, забрали конюхов и почти всю прислугу из мужчин, меня оставили присматривать за беременной кобылой, её не стали продавать, кобыле приводили на случку рысака какой-то особой породы, и теперь все ждали жеребёнка. Но жеребёнок родился мертвым, и я была виновата. Милош мне говорил, что я должна подливать растительное масло в овёс для кобылы, но я про масло совсем забыла. Кобыла очень ослабла, и родился мертвый жеребёнок.

– И вы признались мужу про масло? – спросил Эдуард, и это был не просто вопрос, Эдуард хотел найти в Шир моменты, когда она становится лгуньей. Он старался подобраться к ней поближе и рассмотреть, как у неё это происходит, как она лжёт.

– Да, рассказала, мне было так страшно, мы тогда ещё не достаточно были знакомы с Милошем, хоть и прожили вместе много месяцев. У него, знаете, характер бывает иногда очень нетерпимым, иногда он даже теряет над собой контроль. Я первая выбежала их встречать, но про кобылу никто и не вспомнил. Был страшный шум и грохот, телеги одна за другой подъезжали к дому. Они вернулись к ночи, было уже темно, во дворе заложили костры. Молодые, вновь привезённые лошади ржали и бились, у них случилась истерика. Старые лошади топтались из стороны в сторону, как будто так привыкли к дороге, что теперь не могли остановиться. Милош приказал разобрать часть ограды во дворе, чтобы запустить во двор лошадей и напоить. Они были в дороге почти два месяца, люди и кони были уставшими, грязными и голодными, лошадей можно было кормить только на утро, а для людей было приказано прямо ночью на улице сколотить столы и скамейки и подавать всё съестное и все припасы, что были в доме. Мужчины пьянствовали до утра, они кричали, пели песни, вся деревня знала, что старый Шамалэ и его сыновья вернулись с дороги. Нам женщинам было наказано освободить телеги от узлов и пожитков, всё это занести в сарай, чтобы телеги можно было поутру вернуть арендаторам. Мешки с барахлом потом ещё долго лежали в сарае, их разбирали постепенно и находили в них подарки для нас женщин. Только к следующей ночи жизнь в доме понемногу стала возвращаться в её привычное состояние: отогнали телеги; разобрали столы; восстановили забор; вымели со двора пепел от костров, а я всё думала про мертвого жеребёнка, мне поскорей хотелось о нём рассказать, меня так мучило чувство вины, и ещё я побаивалась Милоша. Но когда мы наконец-то остались одни, и я рассказала ему про жеребёнка, он вдруг заплакал, упал на колени, стал целовать мне руки и ноги:

– Кони не важные, – говорил он, – мы важные – кони только, чтобы мы хорошо жили. Я буду кушать землю, чтобы ты была счастливая, – сказал он. У меня тогда даже голова закружилась, так сильно мне захотелось с ним близости. Я всё ему прощаю, не могу сказать, что он не повышает на меня голоса, но причина – не мещанская рутина: он просто очень боится увидеть во мне нелюбовь к нему. Ему нужно постоянное моё желание.

Шир замолчала. «Она любит его, он для неё всё ещё жив, и неважно – был он ей мужем или любовником», – подумал Эдуард и почувствовал себя жалким и совершенно неуместным в жизни Шир. Ему захотелось хоть что-то сделать для неё. Как мужчина он чувствовал себя ничтожным по сравнению с Милошем, дерзким и горячим, но как адвокат он мог ей пригодиться. Эдуард задумал, во что бы то ни стало и кому бы оно теперь не принадлежало, заполучить имущество покойного Милоша и передать Шир.

– Вы жили все в одном доме: ваш муж, его отец, и, как я понял, брат вашего мужа с семьёй? – осторожно спросил Эдуард, в надежде что Шир не догадается, зачем он её об этом спрашивает, и Шир не догадалась.

– Да, первые лет пять мы жили все вместе, – ответила она. – Дом начинал строить старик Шамалэ, когда был молодым. Вначале это был маленький одноэтажный домик с плоской крышей, скорей похожий на сарай или сторожку для конюха. Весь двор это был загон, Шамалэ был одержим лошадьми, всё что ему было надо – это хлев для лошадей и где переночевать самому. Потом он разжился, сторожку разрушать не стал, укрепил потолок, стены немного расширил и построил второй этаж. Дом постоянно достраивали, когда Ральф женился, ему построили отдельное крыло в три этажа с шестью спальнями и большой гостиной внизу. Для загона купили землю за хутором и выстроили там два небольших домика для конюхов. Женитьбы Милоша не ждали, у него непростой характер, нервный, как натянутая струна, с ним на самом деле очень непросто. Никто вообще не верил, что он женится, поэтому для Милоша достроили отдельное крыло в доме, как брату, только поменьше, ещё до его женитьбы. Так мы все и жили первое время.

«А что было потом?» – мысленно спросил Эдуард, но вслух произносить не стал, он допускал, что Шир, возможно, что-то скрывает и никогда об этом вот так просто не расскажет, а если ей нечего скрывать, то поздно или рано он узнает её историю. Времени у них много, Карин часто в последнее время не ночует дома.

Шир догадалась, что Эдуард ждёт от неё нечто определённое, и решила, что Эдуарду интересно знать была ли она верна своему мужу. «… Ведь только настоятельница могла помочь ему меня найти, и, уж наверняка, она рассказала про Эфраима». Теперь для Шир имя Эфраим означало имя какого-то несуществующего человека.

– Лошади, знаете, это сезонное занятие, пожалуй, как и фермерство…

С этих слов Шир начала свой рассказ. Эдуард потёр рукой лоб, затем глаза, как бы отгоняя сон, плотнее завернулся в свой халат, надетый поверх домашнего сюртука, и глубже погрузился в кресло.

– В теплый сезон работы бывало очень много, начиная с ранней весны и до глубокой осени. Обычно, мужчины выходили в дорогу весной, чтобы закупить молодых лошадей на продажу, к зиме лошадей объезжали и распродавали. В особо удачливые годы лошади продавались ещё до наступления холодов, и тогда выходили в дорогу снова по осени купить ещё лошадей и разных припасов к зиме.

Перевозить лошадей лучше всего весной или осенью, когда реки и ручьи полны водой и лошадям всегда найдётся питьё. Лошади без воды не могут, голод они переносят легче, чем жажду Летом основная работа это в загоне. Милош уходил из дому рано утром и возвращался поздно вечером, но в загоне он проводил не так много времени, как его отец и брат. Милошу приходилось часто ездить в город, искать заказчиков или помощников. Работников находить было нетрудно, но Милош искал надёжных людей, согласных работать за невысокую плату, у него был к этому талант. С заказчиками было сложнее, они чванливы и привередливы, замеряют и взвешивают лошадей, проверяют достоверность масти, а если какая лошадь им приглянется, то начинают искать в ней болезни, чтобы сбить цену. Были и такие, что покупали сразу по нескольку лошадей, но Милош их недолюбливал, опасался, что они покупают лошадей на перепродажу. Такие сделки Милош не спешил совершать, всегда проверял, для какой цели покупаются лошади, и если узнавал, что на продажу, то подкупал слугу заказчика, чтобы тот узнал, кому хозяин собирается продать лошадей, и сам ему продавал. Милош одержим заработком, деньги много для него значат, но он никогда не был жадным и с лёгкостью их тратил. Я всегда получала от него дорогие подарки, достаточно дорогие для женщины нашего круга. Возможно, Милош старался так извиниться за моё одиночество, с весны по осень я постоянно оставалась дома без него, нам редко выпадало побыть вдвоём при свете дня. Пока мы жили все вместе, я помогала жене его брата управляться с детьми, время проходило быстро. Когда мы стали жить одни, и в доме появилась прислуга, обязанностей у меня не было никаких. Милош очень переживал, что от скуки я стану изменять ему или просто начну с кем-то водить дружбу. Как-то я купила себе браслет на привозном базаре, раньше я очень любила бродить в окрестностях хутора, особенно поутру, когда воздух ещё чистый и прозрачный. Это был самый обычный браслет, совсем дешёвый из стеклянных камней. Я купила его в лавке тканей, хозяин лавки продавал браслеты только для приманки покупателей, он мне сказал, что даже если и покупатель браслета не купит у него ткани, то, в любом случае, его лавка не будет безлюдной, и вокруг постоянно будут вертеться люди. Он отдал мне этот браслет почти даром. Милош пришёл в бешенство, когда увидел этот браслет. Ревность его так ослепила, что он увидел в стеклянной безделушке – алмазное украшение. Тогда Милош меня ударил.

Эдуард на миг задержал дыхание, а затем звучно выдохнул, его поразило, с какой лёгкостью Шир об этом говорит. Спать ему уже не хотелось, он явно видел перед собой искажённое ревностью лицо мускулистого конюха.

– …Тогда я не почувствовала боли, – продолжала Шир, – потеряла сознание, то ли от падения, то ли от страха, а когда очнулась, – Милош стоял надо мной и спрашивал имя того, кто дал мне этот браслет, ну я и сказала. Милош тут же ночью поехал искать хозяина лавки тканей, вернулся только утром пьяный с отрезами дорогой материи. Наверняка, он накинулся на несчастного хозяина лавки, а когда всё прояснилось, купил у него разной материи без разбора, чтобы загладить свою вину, да ещё и напился с ним. Мне трудно описать то состояние, в котором Милош пришёл утром, ему было стыдно, он был подавлен и в то же время одуревший от счастья, что его подозрения не подтвердились и он получил доказательства моей верности ему. С порога, как он вошёл, тут же развязал пояс, снял рубаху, протянул мне пояс, согнулся передо мной на коленях и приказал, чтобы я его била. Бить я его не стала, мы долго любились, он извинялся, плакал и постоянно трогал мои щёки, хотел убедиться, что я тоже плачу. Потом он опять стал озлобленным и опять на меня кричал, запретил мне выходить одной из дому. Я объяснила, что выхожу нечасто и всегда накрываю покрывалом лицо. Тогда он немного успокоился, но потом начал злиться вновь, но уже не на меня, на всех других людей за то, что они злые и завистливые, упомянул и своего брата, сказал, что тот тоже смотрит на меня с мужским желанием и ждёт его смерти, чтобы забрать меня.

Шир замолчала, казалось, она даже перестала дышать. Эдуард вдруг осознал, что завидует ей, завидует мертвому конюху Милошу, потому что тот хоть жил, пусть и не долго, а он, господин адвокат, прожив большую половину своей жизни, на самом деле не жил, а только готовился жить, да так усердно, что привык готовиться, а про саму жизнь и забыл.

Эдуарду хотелось, чтобы Шир продолжала говорить, что угодно, только бы не молчала, хотелось её рассказов, её откровения, хотелось её всю, но Шир затаила дыхание, она сидела неподвижно и, не моргая, смотрела в окно. Ночь была убита, Эдуард уже не надеялся на сон.

– Как звали коня, на которого вы впервые сели верхом? – спросил Эдуард и тут же понял нелепую двусмысленность своего вопроса. Но Шир, казалось, ничего не заметила.

– Заркор, – ответила она отчуждённо, потом повела взглядом, как бы высвобождаясь от своего оцепенения. – Заркор, – повторила она снова, – коня звали Заркор, он немного хромал, ему кузнец поранил копыто, когда подковывал, поэтому коня к зиме не продали. Оставили в загоне, но он не перестал хромать, так и остался у нас, это был мерин, характер у него был покладистый, спокойный. К зиме всех коней распродавали, не приносило прибыли их держать зимой, надо было запасать корм и держать работников. Все наши работники были сезонные, с наступлением зимы всех приходилось увольнять. Работы зимой никакой не было. Мы с Милошем проводили вместе все зимние дни и ночи. Поначалу днями не выходили из спальни, но потом начинали ссориться. Мы ссорились каждый день по любому поводу. Милош становился придирчивым, ему не нравилось, когда я читаю, когда молчу, когда затеваю разговор с кем бы то ни было. Ему сразу начинало казаться, что за лето я от него отвыкла и перестала его любить. Летом мы никогда не ссорились, он возвращался к ночи обессиленный, а если когда и выпадало провести день вместе и мы ходили в лес, то Милош засыпал в лесу от усталости, а я сидела рядом и наслаждалась тишиной. Зимой мы не особенно куда выходили, я почти не выходила со двора. У жены брата, были подружки, они навещали друг друга, а я старалась не выходить из дому, чтобы не злить Милоша, но и это не помогало. Иногда мне казалось, что он специально ищет повода для нападок, чтобы потом извиняться, у него это очень хорошо получается. Вот не могу понять – он хитрый и делает это специально, чтобы вызвать во мне желание, или так уж он устроен? Но у него получалось.

Шир о чём-то вспомнила, о чём не стала говорить вслух, а лишь загадочно улыбнулась самой себе. Потом она о чём-то задумалась и опять долго сидела молча.

Они просидели до утра. С первыми проявлениями рассвета Шир ушла к себе в спальню, провалилась в перинах и одеялах и крепко уснула, зная, что Марта не станет её будить, а лишь будет тихо сидеть рядом и ждать, пока она проснётся. Эдуард уснуть и не пытался, он даже не зашёл в спальню, так и остался сидеть в кресле. Он думал, думал о Шир, в тот момент ему казалось самым главным не отпускать её, любым предлогом удержать в доме, и предлогом могла быть только Марта. На мгновение промелькнула мысль, что он эгоистично использует свою маленькую дочь в своих интересах, но эту мысль Эдуард быстро отогнал, вспомнив, как Марта болела, когда лишилась радости общения с Шир. Тогда на смену пришла другая мысль такая же мимолётная: «А что будет с ним, когда он сам привяжется к Шир, а она найдёт повод, или причина возникнет сама собой, и Шир уйдёт?» Но мужской эгоизм подавил эту мысль, Эдуард решил ни за что не отпускать Шир от себя и в то же время уж слишком к ней не привязываться, тогда он и не думал, что это уже произошло.

Эдуард открыл папку судебных рукописей, которую вернула Шир, и стал просматривать страницы, пытаясь представить, каким видела его Шир, когда читала. В контору Эдуард решил не идти, вызвал к себе посыльного, сказался больным и попросил передать это напарнику в конторе. Когда утро уже встречало полдень, у парадного входа послышался шум – вернулась Карин с детьми. Эдуард совсем забыл о них, он медленно вышел из кабинета и в коридоре встретил Карин, уставшую и с опавшей прической.

– Сегодня я решил остаться дома, – сказал Эдуард.

Карин замешкалась, но у неё быстро получилось подавить разочарование и желание выспаться.

– Вот и хорошо, – сказала она, фальшиво улыбаясь, – проведём этот день вместе.

– У меня много работы, – сказал Эдуард, проходя мимо жены и даже не взглянув на неё, но Карин это не слишком расстроило.