Читать книгу Код человеческий - Иван Беденко - Страница 31

Защекинск за какие-то несколько лет изменился до неузнаваемости. Нет, конечно, прежние люмпены никуда не исчезли, но они мутировали во взрослых горожан с пивными брюшками на более дорогих тачках, жильем в кредит и детьми. Нравы остались прежними, презрение к окружающим и жадность и не думали выходить из моды, но все же отношения прикрылись флером цивильности: теперь дрались крайне редко, предпочитая даже обругивать друг друга фразами поизобретательнее, как в кино. Люди поняли, что проспали кучу возможностей, лузгая семечки и накидываясь дешевым пивком. Своим чадам они однозначно такого не желали и потому прививали им тягу к заработку по-крупному, не откладывая дела в долгий ящик.

Гопник, отжимающий наличность в подворотне, отправился в топку истории, гораздо более престижным теперь считалось теплое местечко, где откатами и в меру навязчивым вымогательством зарабатывались хорошие гонорары. Идеалом отныне выступал субъект, позволяющий себе свободно наполнить тележку в гипермаркете едой, съездить за Линию свободы отдохнуть, уверенно расплатиться с кредитами. Не осталось неприемлемых профессий, все стало приемлемым, если за это хорошо платили.

Снимались сериалы о тяжелой жизни проституток и менеджеров, копов и визажистов, прозрачно намекавшие подрастающему поколению на радужные перспективы уготованных ему ролей, да и любых иных, если это не укрывательство от уплаты налогов, конечно.

Защекинск давно перестал засыпать. По утрам он, как классический мегаполисный муравейник, кишел офисными клерками, спешащими на работу, дороги гудели от потоков машин, повсюду продавался кофе для тысяч не успевших позавтракать, трамваи переругивались звонками с автомобилями-торопыгами, когда те перекрывали пути. До середины дня активность не стихала, уступая утреннему часу пик разве что накалом страстей. В обед толпы народу устремлялись в фастфуд, побаловаться котлетками Макдауэлла и сладкой газировкой, кто посостоятельнее питались в общепите с намеком на презентабельность – и у всех снова кофе прямо на ходу. Вечером та же публика, что восемь часов назад спешила на работу, учебу, службу, покидала офисы и вновь запруживала улицы, устраивая апокалипсис под названием вечерний час пик. Зажигались витрины магазинов, кафе и ресторанов, уличное освещение повсеместно проникло даже на городские окраины. Рекламная иллюминация, мигалки спецтранспорта знаменовали наступление ночи. Ночью некогда спать, нужно снять напряжение дня, сходить в клуб, сауну, караоке-бар, а чтобы не сморил сон – кофе. Город бился в круглосуточной лихорадке, закипая периодами до предельных значений, и все больше походил на мир за Линией свободы: офисы росли как на дрожжах, жилые комплексы не отставали. Где вчера теснились развалюхи, ныне высились стеклянные высотки; где шпана хозяйничала, грабя прохожих, раскинулись ухоженные улицы с постоянным дежурством полиции.

Жизнь, казалось, понеслась галопом, но, несмотря на смену фасада, многое оставалось прежним, ведь люмпены, даже с брюшком и дорогой машиной, все равно оставались люмпенами, необразованными, наглыми и вечно голодными до котлеток Макдауэлла.

Игорь часто размышлял, к чему же приведет Защекинск эта лихорадка, сгорит ли в ней город, не выдержав напряжения собственного роста, или переродится в красавца?

Одновременно щемящее чувство нарастало в душе.

Время-то рвалось вперед модерновой архитектурой, стеклобетоном, виртуальной реальностью кинотеатров: всем тем, от чего так безнадежно далеко оказался Кремов. Становилось неуютно, будто чудаку оборванцу на обочине, провожающему взглядом проносящиеся мимо авто. Те куда-то да успеют, они в струе, в темпе. А ты? Попутки не берут, от личной машины отказался – убеждения, однако.

О мутациях в личном мировосприятии Игорь начал задумываться не так давно. Членство в клубе прокаженных не могло стать их причиной, Кремов пришел в него уже атакованным мутагеном. Тот давным-давно ждал удобного момента: когда ослабнет уверенность носителя в правильности мироустройства, когда боль от утрат и предательства перетряхнет его существо, когда потребуется средство, способное не только заштопать раны, но и сотворить нечто новенькое. Так что мутаген, очевидно, орудовал задолго до «Пули», но исподволь, не выпячиваясь. Игорю всегда казалось, что он-то не меняется, меняется жизнь – наносит удар за ударом, пошло и бесцеремонно расправляется с матрицей его установок, а он, такой стойкий оригинал, лишь сносит все и молчит.

Это не тот случай, когда стоит гордиться своей оригинальностью! Тащишь ее, словно гирю, прикованную кандалами к ноге, мучаешься. Что в тебе не так, парень? Помнишь, тебе не нравился прежний мир, лживый до основания, Канонические Правила Игры? Ты ж отринул их тогда, в ночном кабинете, перед фото зверски убитой матери! Но и сейчас ты тоже не особенно счастлив, рассуждаешь о какой-то обочине, испытываешь какое-то необъяснимое томление, снова не удовлетворен! Пижонить изволите?!

Похоже на то. Собственно, мутации и являются ответом на «гирю» и отказ от КПИ. Шагнув из мира кровавого чистогана в неизвестность, Нерв не прогадал, но куда привел этот шаг?

Не бесконечно же гореть вопросами без ответов, ходить по кругу и ощущать тошноту? Нужно стать кем-то другим, иначе никак. Процесс естественен и от воли носителя не зависит совершенно, это, пожалуй, генетический аспект.

Поначалу Игоря хватило на то, чтобы довериться интуиции и ее спутнику – щемящей тоске. Эти робко намекали хотя бы на надежду, на облегчение в будущем. Интуиция привела в клуб прокаженных, где не слишком заедало одиночество, ведь нашлись люди вроде Матвея, Юкэ, Жука и Пашки. Пусть не всем им нравился Игорь, но он мог позволить себе любить их, невзирая на встречное отношение и прочие условности.

С тоской дело обстояло сложнее.

Где-то сущее застыло тихими заброшенными двориками, бледными стародавними вывесками, остатками брусчатки, ржавыми кузовами машин, хозяева коих давно умерли, жильем, век не знавшим ремонта, оставленными дичать парками и почерневшими от погоды скульптурами. Прогрессу почему-то нет дела до таких уголков, и это хорошо. Игорь жадно впитывал их неповторимую ауру, беззащитную перед нахрапом «эффективных администраторов», представлял, как создавалось все это давным-давно и какими людьми. Именно человеческие следы в предметах, чудом избежавших строительной мясорубки, делали их сокровищем, а не «деградировавшими элементами городской инфраструктуры».

Рядом с такими местечками получалось устроить пикник душе, будто бы в кармашке времени. Сидишь себе на берегу и бесстрастно взираешь на причудливую речку без мыслей о рубище и затухающего страха опоздать неизвестно куда. Это ж просто речка – она сама по себе, ты сам по себе.

Возникали печальные вопросы. Зачем всю жизнь учился? Работал? Чах над вонючими следами подонков и горемык? Зачем, сформировавшись в хорошего Нерва, ты сейчас не находишь применения своим чудным навыкам? Нищий с грязным яблоком частенько приходит на ум. Память не крутит пустое.

Обидно, что грохочущий поток требует совсем иное, нежели ты готов предложить. Обоим не по пути, поэтому приходится держаться что есть мочи за осколки родного, проигравшего нахрапу Мегаполиса, мира – дворики, брусчатку, скульптуры и немногочисленных сохранившихся людей – костяк «Пули», Казимирова… Интересно, как поживают тетя с дядей и дед Никифор за тридевять земель? Стоит об этом подумать обстоятельно, не сейчас. Что-нибудь им написать. Не сейчас.

Свой мир исчезал, и Мегаполис все реже предоставлял возможность душе передохнуть на пикнике.

Так возникло предосмысление «вне игры».

«Вне игры» – неясное, спасительное – обнажилось однажды, заставив всерьез задуматься о творящихся мутациях.

Пасмурная погода навалилась на город. Холодный дождь то утихал до мелкой мороси, то усиливался, злобно поливая дороги и тротуары миллиардами тяжелых капель. Казалось, не осталось в мире больше сухих мест: голые деревья с черными ошметками неслетевших листьев, хмурые здания, едва поблескивающие внутренним освещением за тонированными окнами, и даже пятачки под козырьками остановок, ресторанов и банков вымочены были совершенно. Ветер-грабитель обирал незадачливых пешеходов, прозевавших запереть одежду на все застежки, выстуживая одним ловким порывом все тепло до костей.

Игорь стоял у обочины на перекрестке улиц Северной и 2-ой Линии, куда его притерла застывшая намертво масса автомобилей. Пробка. Дымы сотен выхлопных труб, едва отхаркавшись, нерешительно тянулись к асфальту, но тут же мгновенно распадались на обрывки и растворялись в воздухе. Из-за этого казалось, что консервные банки в бессильной ярости дергают белыми лоскутными хвостами, ожидая хоть какого-то продвижения вперед.

Штурмовать не хотелось. По визору катились ручейки воды, в пластиковую скорлупу глухо барабанили капли, дождевик из крепкого полиэтилена и такие же бахилы шелестели, устало сопротивляясь ветру и дождю. Кремова охватила приятная заторможенность, он наклонился к баку и через клетку рамы просунул пальцы к двигателю. Тот работал на холостых, согревая даже через кожу перчаток. «„Супер-В“, как обычно, готов к любым передрягам, – проплыла в голове мысль, – как же тянет послать работу к чертовой бабушке…» Игорь наслаждался парадоксальным уютом посреди ледяной сырости, луж, ревущей клаксонами и источающей море негатива толпы.

Он поднял голову и посмотрел вверх. Взгляд выхватил типичную офисную высотку, уходящую перспективой в мрачное беспросветное небо. Ее перечеркивали провода и костлявая опора высоковольтной линии, сложенная из черных треугольников. Сквозь заливаемый визор все казалось неудачной детской акварелью, где цвета, намешанные неумелой ручкой, превратились в один грязно-серый цвет.

Еще немного, и сон сморит прямо здесь.

Отчаянно сопротивляясь дремоте, Игорь заметил среди машин нищего, который и раньше неоднократно попадался на глаза. Усач лет пятидесяти – шестидесяти, в очках, с костылем в левой руке, одетый в стариковские брюки и рубаху, а поверх рубахи в безрукавный жилет с кучей карманов, профессионально попрошайничал у запертых в пробке водителей.

Кремов не любил таких, будучи уверенным, что превращать нужду в работу грех и уж всяко лучше жертвовать больным детям, чем содержать лодырей, собирающих милостыню на пропой. Об этом он осуждающе подумал и сейчас.

Нищий тем временем продвигался все ближе по междурядью, сноровисто вылавливая кружкой мелочь, летящую из приоткрытых окон, и изредка принимая цепкими тонкими пальцами бумажные купюры. На нем не было ни шапки, ни капюшона, лоб и очки блестели от воды, но физиономия бродяги не выражала никаких признаков страдания. Из-за этого он казался таким же привычным элементом улицы, как, например, деревья, здания или фонарные столбы, неподвластным стихии и прочим катаклизмам.

Нищий поравнялся с Игорем, который поспешил отвести взгляд в сторону, и неожиданно прокричал:

– Ну и классный же у тебя мотоцикл, парень! И ты классный! Все у тебя будет хорошо, я знаю!

Игорь рефлекторно обернулся. Его встретила открытая искренняя улыбка, обрамленная множеством глубоких, словно порезы, морщин. Упершись обеими руками в костыль, бродяга любовался молодым мотоциклистом, на миг позабыв о своей незавидной доле, о костыле, о милостыне, о постылом междурядье. Следовало бы сказать что-то в ответ, но ошарашенный Нерв не смог подобрать ни слова. Вот уже нищий побрел дальше вдоль чадящих верениц, монотонно повторяя «храни вас Бог»…

Многие уверены, что окружающий мир – декорация, в которой все только и ждет их внимания. Какой-нибудь персонаж, мелькающий ежедневно перед глазами, пусть на несколько секунд и на расстоянии пушечного выстрела, неизбежно оценивается и зачисляется наблюдающим во внутренний каталог памяти с характеризующим ярлыком. При этом выводы о персонаже основываются, как правило, на мимолетных нюансах или стереотипах, приколоченных к сознанию жизненным опытом, воспитанием, еще чем-то. Каково же бывает потрясение, когда мы вдруг осознаем, что и сами оцениваемся субъектом с давно болтающимся на шее ярлыком «шлак»! Оказывается, у декорации свои каталоги, где мы тоже, может быть, шлак, а может, и что-то красивое, недостижимое… мечта! У декораций свое «вне игры», из которого они взирают на мейнстримный поток КПИ.

Непостижимое прежде ощущение уюта посреди холода и безнадеги теперь оказалось не таким уж непостижимым, Кремов просто находился дома. «Вне игры» отныне обещало сопровождать везде.

Ни один обыватель никогда не заподозрит в нем пришельца из вселенной с особыми шкалами успеха, статусами и иерархией. Пришельца, гуляющего за флажками КПИ, в чьих границах, по мнению обычного человека, только и можно нормально существовать.