Читать книгу Трубадур - Иван Быков - Страница 7

Мобиль катил по мостовой, чуть подрагивая на стыках камней. По правую и левую стороны тянулись кварталы одинаковых домов – серые, в два этажа каждый, с небольшими окнами и плоскими крышами, дома производили такое впечатление, словно их собрал один мастер по одному рисунку. Физик называл рисунки домов чертежами. Трубадуры в песнях живописали Город иначе: пестрые улицы, кричащие цвета, гомон и шум радостной толпы, настежь распахнутые двери трактира, самые красивые на равнине Шлюхи в нарядных одеяниях, вечный нескончаемый праздник.

Люба, словно разгадав мысли сказителя, легко тронула его за колено.

– Когда-то здесь кипела жизнь, – вздохнула она. – В первые годы после того, как вспыхнула Радуга. Теперь на этих улицах редко кого встретишь. Большинство горожан сейчас у Стены, спят и пьют по домам, сидят по своим лавкам или расселились по фермам. Часть ушли к реке и осели там Рыболовами и Охотниками. Это те, кто пока решил остаться. Остальные ушли за Ворота.

Трубадуру тяжело было говорить: с такой скоростью наяву он несся над землей впервые. Во снах, которые были больше похожи на воспоминания, он совершал дела и почудеснее, но сны можно не принимать во внимание. Показывать Любе свое смятение он не желал, поэтому собрал силы и откликнулся как можно более уверенно:

– А что ж все эти искатели счастья, что стекаются в Город со всей равнины? Я ожидал встретить здесь процветающее селение со множеством ремесленников, торговцев и красивых женщин.

– Я для тебя недостаточно красивая женщина? – нахмурилась Люба, но тут же рассмеялась, как только Трубадур начал неловко подыскивать оправдания. – Как все просто у тебя: для счастья нужны ремесленники, торговцы и женщины? Много полезных вещей под рукой и много женских тел для утехи плоти? В этом твое счастье, Трубадур?

– На такой вопрос нет ответа, – насупился Трубадур. – Никто не скажет точно, в чем заключается счастье, пока не обретет его.

– Ошибаешься, Трубадур. В этом Городе тебе придется очень четко облекать свои мысли и желания в слова, – серьезно сказала Люба и сосредоточила внимание на дороге.

Трубадур тайком посматривал на женщину рядом. Или девушку? Сколько же ей все-таки лет? Ровная спина, гордо вздернутый подбородок, чистое, без вкраплений пыли, лицо – эта женщина совсем не походила на обитательниц равнины. Ее пальцы были длинными и тонкими, словно никогда не знали женского труда. Ее локоны, выбившиеся из пучка, парили на ветру пушистыми легкими перьями, а не свисали по вискам сальными нитями.

Люба точно не была Женой и вряд ли была Шлюхой. Скорее всего, Люба была одной из возлюбленных богатого Купца, а если судить по властному голосу, то могла даже входить в окружение владельца золотой монеты. И еще от нее пахло цветами, что было совсем уж невероятно. Этот аромат пробудил в памяти Трубадура размытые картинки, нечеткое эхо детства.

Встречный поток воздуха наконец развеял головную боль. Таблетки, полученные в трактире Ворчуна, излечили голень, сняли воспаление. Конечно, шрамы таблетками не излечишь, нужна мазь. Нужно будет заработать монет и узнать, где лавка Лекаря. Жить стало проще, вопросов стало меньше. Трубадур отдался течению судьбы, движению мобиля и воле очаровательной спутницы. Будь что будет.

Сумерки сгущались, далекое зарево полыхало над крышами, превращая дома вокруг в разноцветные картинки. Трубадур уже знал, что так мерцает Радужная Стена и сами Ворота на восточной окраине Города. Больше года шел он к этой цели, каждое утро вновь собирался в дорогу, чтобы к вечеру прийти в новое поселение, дать представление, отдохнуть, а утром, выменяв еды на медяки, либо с караваном, либо – на свой страх и риск – в полном одиночестве вновь отправиться в путь.

Разное пели и рассказывали трубадуры о Городе. Очарованные мечтатели описывали всевозможные прелести этого места, гневные хулители-ненавистники предупреждали о страшных мучениях и верной гибели. И те, и другие изобретали коварные ловушки и предрекали непреодолимые испытания на пути. До всех Эпох люди верили, что по окончании жизни всемогущие боги либо вознесут в чертоги вечного блаженства, либо низринут в бездну непрекращающихся мучений.

И чертоги, и бездна имели множество названий в те далекие времена, Трубадур знал только некоторые из них: Элизий и Тартар, Ирий и Навь, Вальхалла и Нифльхейм, Эдем и Геенна. Причем не был уверен, что правильно произносит, соотносит и понимает древние слова. Но знал, что ад – это всегда тьма, а рай – это всегда свет. И где-то между светом и тьмой блуждают в сумерках люди, не ставя цели, не зная причин, не видя конца. Куда судьба выведет, туда и выбредут. Больше года назад Трубадур решил поставить цель – найти Город. И он его нашел. Станет ли для него Город раем или превратится в ад, этого Трубадур не знал. Но был уже в нескольких мгновеньях от главного ответа в своей жизни.

– Подъезжаем, – тихо сказала Люба, и Трубадуру показалось, что женщина и сама находится в таком же затаенном ожидании, словно и она впервые увидит сейчас площадь, Стену и Ворота.

Люба чуть прикусила нижнюю губу, глаза ее были широко открыты, в зрачках то играли радужные блики, то чернели провалы, руки излишне крепко сжимали руль. Она сбросила скорость, и теперь мобиль подползал к очередному перекрестку, как охотник-сфинкс подкрадывается к отбившемуся от стада броневепрю. Люба хотела, чтобы ее новый знакомый мог рассмотреть конечную цель своего пути не торопясь, во всех подробностях. Словно она понимала, как важен для Трубадура момент встречи с мечтой.

– Ты говорила, что здесь центр Города, – удивленно напомнил Трубадур, когда мобиль плавно вошел в поворот и вывез их на очень широкую улицу.

– Городской центр там, где Город родился и откуда начал расти, – ответила Люба. – Раньше города начинали расти от морских или речных портов. Или от вокзалов.

– О чем ты? – Трубадур знал эти слова, но никогда не наполнял их какими-то образами, конкретным значением.

– Не важно, – быстро и с легкой досадой сказала Люба, будто мама, которая забыла, что разговаривает с ребенком. – Это главная улица, мы называем ее Проспект. Проспект Ворот.

– Потому что ведет к Воротам, – кивнул Трубадур.

– Потому что упирается в них, – подтвердила Люба. – От них берет начало и в них обретает конец.

Когда мобиль повернул за угол, сумерки сгустились, стали плотными. Трубадур не увидел никакой площади, никаких Ворот. Только конец Города, только конец мира. Словно здесь прекращалась жизнь и наступала вечная беспробудная тьма. За последним рядом домов не было больше улиц, но и равнина тоже не начиналась. Проспект обрывался пустотой. Так казалось лишь миг, и вот тьма ожила смутным копошением. Волна радужного света выхватила в некотором отдалении волну движения, волну жизни.

Трубадур пока не мог рассмотреть массу людей у Стены. Мерцание то погружало окраину Города во мрак, словно съедало остатки лунного света, то возвращало картинку по частям – так морда могильщика появляется на дне его воронки-ловушки. И вместе с изображением приходил звук – тоже гулкой нарастающей волной. Свет и гул сочетались в едином ритме с движением людей на том конце площади. Цикл на два неторопливых вдоха-выдоха: нарастающие свет – гул – копошение, затихающие свет – гул – копошение. Словно ожило древнее сказание, в котором армия героя штурмует каменную стену легендарной крепости.

Только стена была не каменной. Стена тоже была соткана из света – то ослепительно белого, то мягкого желтого. От этого бело-желтого сияния вправо и влево простиралось без конца от земли до небес заграждение из мерцающей радуги. Именно это цветное мерцание и вело Трубадура ночью по равнине к Городу, к мечте. Мобиль двигался так медленно, что Трубадур даже не сразу заметил, что движения больше нет. Мобиль замер, но Люба все еще не снимала руки с рулевого колеса.

– Этот яркий свет и есть Ворота? – спросил Трубадур.

– Они самые, – кивнула Люба. – Сияющие Ворота в Радужной Стене.

– Что там происходит? – спросил Трубадур.

– Погоня за счастьем, – пожала плечами Люба. – Финальный этап.

– Словно толпа людей желает пройти, но их кто-то не пускает. Или что-то. Ворота закрыты? Или вход не для всех? – встревожился Трубадур.

– От заката до рассвета Ворота открыты всегда, – Люба вздохнула. – И пускают каждого.

– Тогда что делает толпа у Ворот? – удивился Трубадур.

– Именно то, что ты видишь: желает пройти, но не имеет такой возможности, – ответила Люба и, плотно сжав губы, тронула мобиль с места. – Трудно объяснить. Подъедем ближе – сам увидишь.

Город отвоевал у равнины большой кусок – больше, чем любое другое поселение вдоль Немого хребта, разве что Столица могла соперничать по размерам с этим местом. За последним рядом двухэтажных домов Город кончался, снова начиналась равнина. Безлюдное пространство, царство камней, диких животных и кто знает каких опасностей простиралось до самого кончика хвоста Дракона. И, наверное, много дальше. Но Радужная Стена скрывала эту часть равнины. Разрезала мир на две части. Одна из этих частей была пройдена Трубадуром, другая, неведомая, скрывалась за радужным сиянием. Так, наверное, в древности театральные кулисы отделяли сцену от зрительного зала. Или наоборот – зрительный зал от сцены.

Именно так Трубадур и представлял себе эти самые «кулисы»: складчатое покрывало из тяжелой пестрой лоскутной ткани, что свисает в трактире от потолочной балки до половых досок. Потолком служило глубокое темное небо, полом – земля равнины, «кулисами» – Радужная Стена и сами Ворота. Только вместо тяжелой ткани – переливы, всполохи, ритмичное мерцание света. Цветные блики выхватывали из ночи кусочки мозаики, которые складывались в картину странную, а потому еще более жуткую и гнетущую.

Многосотенная толпа действительно штурмовала Ворота – раз за разом, со стихийным упорством речных пиявок, что преодолевают течение, стремясь на нерест к горным истокам. Гулкой волной накатывались тела на световую завесу, соприкасались с ней ряд за рядом и рассеивались в стороны – в корчах, с криками физического страдания или глухого негодования. Когда последний ряд получал свою порцию боли, наступала относительная тишина, а потом гул зарождался, нарастал, достигал пика, превратившись в мучительные стоны, и вновь затихал до следующей волны.

Толпа то рассеивалась блуждающими единицами, то собиралась в единый кулак для нового удара по Воротам. Трубадур однажды видел, как рогачи атаковали сфинкса, крадущегося к их гнездам на склонах. Крылатые твари собирались в стаю, обрушивались на хищника небесной карой и взмывали вверх, чтобы вновь собраться в стаю. Так мокша, собравшись в рой, атакует караваны на равнине. Трубадур тогда даже пожалел несчастного сфинкса – раз за разом срывался он со скалы и кувыркался к подножью, беспомощно растопырив когтистые лапы. Толпа у Ворот цикличностью и слаженностью действий напоминала стаю рогачей или рой мокши.

– Что делают эти люди? – спросил Трубадур с крайним волнением. – Почему так страдают?

– Люди… – эхом откликнулась Люба. – Подъедем ближе.

Проспект Ворот растекся в площадь. Теперь они катили по немощеной, а только утрамбованной земле равнины. Трубадур не ждал, когда подъедут ближе, он уже видел. Не люди. Не совсем люди.

Вот маленькие поросшие мехом создания с длинными передними конечностями, с выпученными глазами на перепуганных мордочках. Вот существа с тонкими, как посохи Миротворцев, телами; их движения угловаты, резки, словно не живые движения вовсе, а смена статичных поз. Вот оплывшие, бесформенные пузыри, что не ходят, а перетекают с места на место. Вот даже на вид скользкие коренастые фигуры с плоскими рыбьими головами на толстых шеях. Вот размытые тени, что исчезают и тут же появляются в другой части площади, – так могли бы выглядеть зловещие и загадочные тени равнины.

Гладкая кожа, короткий или длинный мех, бронированные панцири, блестящая чешуя, руки, ноги, лапы, гребни, хвосты – все это различало существ у Радужной Стены, но при этом оставалось нечто общее, роднящее всю эту разрозненную толпу. Трубадур никак не мог уловить, что именно. Так кто же они? Все-таки люди? Или нет? Он задал этот вопрос Любе.

– А сам как думаешь? – Люба ответила вопросом и при этом глянула на Трубадура так, что он не стал торопиться с ответом. Люба оценила осторожность собеседника. – В этом Городе тебе придется очень четко облекать свои мысли в слова, – повторила она то, что говорила уже несколько минут назад.

Решив, что Трубадур видел достаточно, Люба резко заложила рулевое колесо так, что пассажир чуть не выпал из мобиля. Проспект Ворот и площадь остались позади, начинались узкие улочки, тоже покрытые булыжной мостовой.

– Едем ко мне, – коротко ответила она на возмущения Трубадура. – Свой ночлег найти всегда успеешь. А у меня давно никто не гостил. Тем более человек твоей профессии. Не против рассказать мне пару историй?

За долгий путь через селения Немого хребта Трубадур видел много людей, выступал в трактирах и на площадях, вел хмельные беседы, покупал любовь Шлюх, развлекал Купцов на караванных переходах, даже дрался пару раз, но при этом он совсем отвык от той близости, что возникает между людьми при взаимной симпатии. Люба нравилась ему, что ж тут скрывать. Оставаться в неведомом Городе, в чужом пустом доме в одиночестве – не самый лучших план на сегодняшнюю ночь. Он с радостью принял предложение малознакомой женщины – в надежде сблизиться, но не ради любовных игр, а чтобы больше узнать об этом легендарном месте от той, кто явно проживает здесь уже давно.

Все поселения равнины располагались вдоль единого пешего тракта, что тянулся от головы Дракона до самого его хвоста. За века всех Эпох дорога была утоптана ногами купеческих караванов, Трубадуров, переселенцев, накатана деревянными колесами телег, что толкали или тянули Носильщики. Жилые дома, в зависимости от особенностей местности, могли располагаться и ровными улицами, и кругом по краю центральной площади, и в хаотическом порядке как со стороны гор, так и со стороны равнины. Но в любом поселении, по неведомо когда сложившейся традиции, в месте соприкосновения с единым трактом всегда был выстроен трактир.

Часто трактирные окна выходили на деревянные мостики, перекинутые через ручейки и реки. Бравшие начало в горах и растворяющиеся в бескрайних просторах равнины, эти потоки давали жизнь упрямым людям, что жались к воде и никак не хотели отдать, наконец, этот мир во власть другим существам. Вдали от горных склонов питьевая вода смешивалась с ядом осадков и испарений равнинной почвы, вода переставала дарить жизнь. Мостики сшивали пеший тракт в длинную ленту, которую никто еще не проходил от начала до конца.

Этот Город тоже начинался трактиром. Но, в отличие от других поселений, где нить дороги, лишь коснувшись неизбежного трактира, разматывалась по равнине дальше, Город служил тупиком, конечным пунктом. Здесь единый тракт превращался в Проспект Ворот и обрывался на площади у Радужной Стены. Трубадур не сомневался, что жилище его новой спутницы где-то в первом ряду домов, обрамлявших площадь. Однако мобиль, плавно покачиваясь на поворотах, увозил их вглубь ровных одинаковых линеек безлюдных улочек.

На равнине даже в самую глухую ночь, когда диск Луны истончался в серп, небо оставалось глубоким и щедро звездным. Никто не вышел бы на тракт, если на горизонте хотя бы намечался край облачного фронта. Встретить едкий ливень на равнине означало верную мучительную смерть. Только кожные пластины броневепрей или панцири горных крабов могли противостоять разрушительной силе капель. Медленные ветры неспешно толкали тяжелые тучи над крышами домов. Под крышами люди пережидали опасность и в путь собирались лишь тогда, когда земля окончательно впитывала убийственную влагу. Шли из поселения в поселение под чистым небом, поэтому ничто не застилало звездные россыпи от глаз путника, которого ночь застала на дороге.

Небо в Городе было иное. Звезды, бессильные в противлении радужным вспышкам, скромно скрывались за кулисами сияния. Небо, затянутое бело-желтым светом Ворот, как сковорода богача слоем топленого масла, теряло глубину. Темная бездна превращалась в жесткий чугун. И эта чугунная сковорода ночи нависала над Городом, готовая придавить, смешать, стушить всех его обитателей, превратить пеструю толпу в одно бесформенное блюдо.

Улочка обрела заметный крен, теперь мобиль карабкался по мостовой вверх. Над крышами двухэтажных зданий в мерцающем полотне неба образовался черный прорыв, как дыра в лоскутном покрывале. Свет будто бы натыкался на незримую преграду и поспешно отступал, не желая связываться с превосходящим по силе противником.

– Что там? – спросил Трубадур, хотя не мог не догадываться.

– Анкетная башня, – подтвердила догадки Люба. – Обитель Бухгалтера.

– Нам туда? Твой дом рядом с Анкетной башней?

– Рядом, – кивнула Люба. – Насколько это возможно.

– Все сказания о Городе, с которыми я выступаю… выступал на площадях перед доверчивыми жителями, сходятся в одном: каждый путник, достигший Города, должен посетить Анкетную башню, – сказал Трубадур. – Именно она и есть конечная цель путешествия, сокровищница всевозможных благ и залог счастья. Ты везешь меня в башню?

– Ты посетишь башню, – подтвердила Люба. – Трижды. Но к Бухгалтеру я отпущу тебя следующей ночью. Сегодня мы отдохнем и поделимся друг с другом своими историями. Если ты не против.

– Хорошо, – не стал возражать Трубадур, план Любы на ближайшие часы вполне совпадал с его собственными желаниями. – Расскажешь мне, кого мы видели у Радужной Стены? Что произошло с этими странными… людьми?

– Это не люди, – вздохнула Люба. – Не совсем люди. Это чери.