Читать книгу Литературный оверлок. Выпуск № 3 / 2018 - Иван Иванович Евсеенко - Страница 7

(рассказ о незавершённом расследовании)

1. Ведьмин холм. Воплощение желания

Желающие чуда сами не знают, что творят. Тропинки создаются раньше, чем по ним пройдут первые.

Село Боровое, где произошло то, чему не все способны поверить, уютно устроилось между рекой Чистой и артерией шоссе, связывающей центр района Северск с более крупными очагами цивилизации. От Северска до Борового сорок километров. До областного города, – почти сто. Место удивительное, хранящее девственную свежесть воды, воздуха и земли, полное спокойствия, ценящее удалённость от крупного производства. Некогда село отличалось населённостью, сравнимой с некоторыми районными городками. Потрясшая страну трансформация прошла здесь по касательной. И кроме нескольких магазинов, отделения Сбербанка, почты-телеграфа, больницы с аптекой, боровчане имеют церковь и дом культуры. Каждый занят трудом: кто в сельхозартели – наследнице полузабытого колхоза-миллионера, кто на фермерских гектарах, кто на личных участках.

Господствует над округой Ведьмин холм, отстоящий от крайних домов северной окраины километра на два. Отделяя прилегающий к селу лиственный лес от заповедного соснового бора, через поляну на вершине Ведьминого холма бежит тропинка, – кратчайший путь с этой стороны Борового к шоссе областного значения. С поляны удобно наблюдать единое бытие людей, животных, воды, леса. Каждый, кто здесь побывал, хранит ощущение лёгкости и ясности. Но не каждый стремится сюда. Дело в том, что у поляны своя история.

По местной легенде, на вершине холма ведьмы собирали сходки. А ведьм в древние тёмные времена в Боровом и окрестностях обитало великое множество. Знающие люди утверждают: ведьмины тени и в недавние времена кружили вокруг дуба на поляне. Естественно, в полнолуние. Несколько лет назад дуба не стало, и после того в лунные ночи можно услышать плач и причитания по нему, дававшему нечистой силе укрытие и защиту. Вот почему холм называется Ведьминым. Ведьмы обрели второе пристанище в нежилых домах на южной окраине Борового, среди непроходимых зарослей терновника. Даже мальчишки не отваживаются на экскурсии в терновые джунгли, грозящие неведомыми опасностями.

На самом деле наша поляна к ведьмам отношения не имеет, она лишена злого корня. Не было случая, чтобы шиповник, растущий на южном склоне, напрасно уколол кого-нибудь своими иглами. Кусты боярышника, отделяющие поляну от окружающих село белых тополей, бело-жёлтых берез и красных клёнов, столь же мирные. А по осени готовы склониться и протянуть тёмно-алые кисти, – универсальное средство от сердечных невзгод.

Но жители Борового не догадываются об истинном нраве Ведьминого холма. Люди потеряли способность слышать голос природы. Лишь один человек, снисходительно называемый блаженным, смог ощутить приближение перемен. И только он понял, что началом им явилось желание женщины. Женская мечта сделалась целью бытия поляны.

2. Захар Беркутов. 19 мая

Капитан Беркутов Захар Петрович, участковый инспектор РОВД. Уроженец села Боровое, где окончил среднюю школу. После ее окончания поступил в высшую школу МВД. Для прохождения службы направлен (по собственной просьбе) в родное село… Женат, двое детей… Внешне суров, нелюдим. Отличается острым профессиональным умом, способен делать опережающие верные выводы… Излишне самолюбив, в отношениях со старшими товарищами по работе иногда проявляет резкость…

Из личного дела.

В детстве Захара звали в глаза Беркутом. Как известно, беркут, – серьезная птица, себя в обиду не даст, и слабого зря не обидит. Птица, понимающая своё предназначение. Когда Захар стал Захаром Петровичем, его стали за глаза называть Беркутычем.

Служба в Боровом Захару Петровичу подходит по всем статьям. Место здоровое и с криминогенной и с экологической точек зрения: немаловажный фактор в условиях резкого сокращения среднего мужского возраста. Ближайшее начальство неблизко, по пустякам не беспокоит, не надо тратить энергию на защиту от канцелярской активности и всезнайства. Свобода и независимость в работе, – не последнее дело в обстановке поголовной компьютерной образованности. Кроме того, считает капитан Беркутов: где родился, там и пригодился. В селе он знает всё и всех, ему не надо проводить бумажное расследование, чтобы выяснить, кто вчера в сумерках похитил любимого петуха бабушки Петровны.

Кроме Борового, на участковом инспекторе «висят» ещё три деревни, лесхоз да десяток хуторов и кордонов. Но ведь пройтись по лесным тропинкам или проехать на стареньком служебном УАЗике по просёлочным дорогам, застеленным где хвоей, где тонкой мягкой пылью, – разве не об этом мечтает девять десятых человечества? Потому, несмотря на то, что по возрасту и профессиональным данным Захар Петрович годится в полковники, судьбой своей доволен и лучшей не желает.

День, закрывающий вторую декаду мая, обещал сложиться не хуже предыдущих. За ночь ничего чрезвычайного не произошло, начальство не звонило. Захар Петрович, сохраняя суровое выражение лица, кивнул дежурной по сельской администрации Клавдии Тимофеевне Петровой, полной женщине средних лет и сказал:

– Здравствуйте, Клавдия Тимофеевна.

– Здравствуй, Захар Петрович. Опять чуть свет, – ответила Клавдия.

Он не спеша открыл кабинет, расположенный напротив двери в помещения сельсовета, в труднодоступной глубине которого находится комната главы администрации. Обе ветви власти тут в территориальном единстве. Как только Беркутов закрыл за собой дверь, Клавдия Тимофеевна белым платочком протерла медную табличку с гравировкой «Участковый». Клавдия уважала и по-матерински любила Беркутыча. Как и большинство односельчан, она уверена: спокойствием село обязано в первую очередь участковому.

Нельзя сказать, что Захар Петрович не знал о таком к себе отношении, но не обращал на это внимания, считал нормой. Вот и сейчас, не вникая в Клавдины мысли, занял место за столом, придвинул перекидной календарь и перелистал. На двадцатое мая намечено три обязательных мероприятия.

Первым в плане визит к Анастасии Ляховой. Он его долго откладывал, поскольку напрямую со служебными обязанностями не связан, но дальше тянуть уж некуда. Предстоял также разговор с отцом Александром, тот просил заглянуть ещё неделю назад. Третий обязательный пункт плана наметился накануне поздним вечером. Тракторист Сергей Вилков, набравшись в поле к концу рабочего дня самогона до краёв, по возвращении домой чуть не снёс столб электролинии. Повезло, двигатель заглох. Ночью, по пьяному делу, Захар Петрович решил не заниматься Вилковым. Известно, как договариваться с нетрезвым. Да и разговор предстоял серьезный: случай не первый, в прошлом году Вилков оставил половину села на сутки без электричества. Тогда ему простили. Мешают Вилкову столбы, прямо наваждение. Хорошо бы, как прежде, базировать технику в машинном дворе, да теперь всё по-иному.

Имелось также у Захара Петровича желание заглянуть в сельское отделение сбербанка, и уточнить причину задержки с выплатой пенсий. И ещё в памяти несколько таких мелочей. Полный рабочий день обеспечен.

Придётся начать с Вилкова, пока он приходит в себя и собирается на работу. Сегодня ему там делать нечего: с похмелья какой труд? Трактор ночью перегнали на машинный двор артели, Вилков едва ли об этом знает. После разговора с Сергеем, – в церковь. А уж в заключение к Анастасии. Тем более что Захар Петрович подозревал: отец Александр озабочен той же проблемой. Да и с позиции оптимальной организации рабочего дня такой порядок наилучший: по пути, не надо кружить по селу. По дороге и в магазин заглянет. Есть повод: дед Прокоп, ссылаясь на голос звёзд, во всеуслышание заявил о «жульничестве» за прилавком.

Приняв решение, Захар Петрович надел фуражку, постоял перед зеркалом и закрыл кабинет. Утро раннее, в администрации никого. Клавдия успела закончить уборку и уйти, полы блестят невысохшей влагой, в воздухе плавает неместный душистый аромат. Он улыбнулся: видно, Клавдия решила превратить Боровое в предместье Парижа.

Ночью по селу прогулялся морозец, но солнце с утра греет ощутимо. Спустившись с деревянного крыльца, Захар Петрович расстегнул верхнюю пуговицу форменной рубашки и с наслаждением глубоко вздохнул. Запахи уходящей весны, настоявшись за безветренную ночь, накатывали пьянящим валом. Цвела сирень. Кто и почему назвал один из цветовых тонов сиреневым? Истинно сиреневой сирени он не встречал. Все кусты окрашены по-разному, многообразие оттенков невероятное. И у каждого цвета свой, присущий ему запах.

Вот справа дом Марии Федоровны, его первой учительницы, весело расписанный голубизной неба и желтизной лимона. Дом радостный и приветливый, как и сама его хозяйка. И сирень у неё особая, молочно-шоколадная, аппетитная, будто её вырастили на конфетной фабрике и вчера только пересадили… Постоять бы тут, подумал Захар Петрович, поглаживая теплые зелёные рейки старого палисадника, дождаться Марию Федоровну и просто поговорить. О том, что придёт в голову, без ставшего привычным напряжения, да зарядиться лёгкостью-свежестью на весь день. Да нет времени, надо работать. Беркутов вздохнул: сладкий шоколадный запах, наполнив лёгкие, разошёлся по всем клеточкам тела, поднял настроение…

Отойдя от дома Марии Федоровны, зашагал побыстрее: очередную волну следовало преодолеть на высшей передаче, чтобы не потерять только что полученный заряд. Следующий дом всего в пятидесяти шагах, а как другая страна. Сирень здесь прямо за горло хватает, до кашля. И ветерок всегда, в самую тихую погоду, колючий и какой-то нервный. Достаточно постоять минутку, и готов зарычать на первого встречного.

И где только добыли такие вонючие кусты бабка Пелагея и дед Никодим, живущие в этой избе уж почти девять десятков? А с войны, – вдвоем. Раньше-то семья была большая, в доме из пяти комнат не помещались.

Всех война забрала. С тех пор Пелагея замкнулась и с годами все неприветливее да злее становилась. Колдовством что ли она занимается, всякими способами народ от себя отваживает? Захар Петрович много лет не бывал в её хате, с бабкой ни разу толком не поговорил. Дед Никодим, – тот человек тихий, молчит всё время, но смотрит понимающе, без злобы, с печалью тайной и даже с сочувствием ко всем.

Захар Петрович прикрыл глаза, затаил дыхание и проскочил опасную зону. Так поступают почти все. Он пацаном заметил: стоят рядом два дома, у одного люди всегда шаг замедляют, стараются задержаться, продлить удовольствие, а мимо другого бегом бегут.

Так, в думах о влиянии судеб человеческих на характер растений дошагал он до дома Вилковых. Встревоженная мать Серёги, измученная нескончаемым трудом на чужих полях и собственной усадьбе да непутёвым сыном, объяснила: Серега спозаранку, испуганный отсутствием у дома трактора, побежал его разыскивать да уточнять, что он натворил вчера. Сам ничего не помнит. После объяснений Беркутова немного успокоилась, а Захар Петрович решил позвонить в артель из магазина, чтобы Вилкова там озадачили до вечера чем-нибудь третьестепенным. Всё равно тот весь день не работник. Пусть займётся обслуживанием, если дома не хочет отлежаться. Важно, чтобы на виду был.

Настроение немного упало. Захар Петрович не любил, когда что-то с утра складывается не так, как спланировано. Теперь жди трудного дня, верная примета. Напомнил бы Сергею с утра пару статей из уголовного кодекса, задал несколько хитрых вопросов, чтобы усилить любознательность к собственному прошлому и озабоченность будущим, – и дело сделано. Потом Вилков месяц обдумывал бы, что и как, оставаясь совершенно трезвым. Способ проверенный, большего от него не добьёшься. И с трактора ведь не ссадить, – заменить некем. Всё меньше трудоспособного люда остается в Боровом, стареет село. А иные специальности вот-вот станут дефицитными, впору объявления в областных газетах печатать.

Продмаг только что открылся, у прилавка суетилась в одиночестве директорша Маргарита Федоровна Черняева, в белом халате и кокошнике, раскладывая попривлекательнее горки плавленого сыра за стеклом витрины-холодильника. Увидев на пороге Беркутова, Маргарита Федоровна осветилась легким румянцем и приятным тихим голосом, не соответствующим ее высокой дородной фигуре, сказала:

– Доброе утро, Захар Петрович. Что это вы сегодня так рано? Чем могу служить?

– Уж так и служить? – Беркутов строго сверкнул глазами, – Или не догадываешься?

Два дня назад Захару Петровичу стало известно, что всеми уважаемая лучшая в районе заведующая занялась личной продажей магазинной винно-водочной продукции. Реализация товара происходит вечером и ночами в её доме с наценкой, прямо пропорциональной времени суток. Можно бы, конечно, составить акт на месте купли-продажи, но Захар Петрович счёл такой ход нецелесообразным. К тому же при этом пришлось бы делать ревизию в магазине. Короче: стрелять из пушки по воробьям. Если уж дед Прокоп знает, то всем известно, меры надо принять.

По покрасневшим щекам не признающей косметики Маргариты Федоровны Беркутов понял, – до неё дошло. Что, собственно, и требовалось. Потому решил ограничиться замечанием:

– Ты бы, Маргарита, лучше договорилась с Аверьяном, он ведь сосед твой, хоть и конкурент. Супруга его готова хоть всю ночь работать. И тебе меньше хлопот, а?

Аргумент безошибочный: все знали о взаимной непереносимости заведующей магазином и владелицы частного киоска.

Он помолчал и спросил:

– Телефон-то как, исправен? Если не возражаешь, я позвоню.

Опустив глаза, Маргарита Федоровна кивнула и, открыв дверь во внутреннее помещение, пригласила войти.

Беркутов окинул взглядом комнату: чисто, аккуратно, в воздухе свежесть, разбавленная ароматами колбасы, сыра и еще чего-то аппетитного. Молодец Маргарита! Вот так у неё и с документами. Умеет женщина делать дело, да время рыночное, никого не обходит хитрым воздействием.

Мобильников Беркутов не любил и пользовался ими только при отсутствии рядом стационарных телефонов. На звонок поднял трубку Виктор Иванович Лебедин, инженер хозяйства. Тот уже знал о происшествии с трактором и заверил Захара Петровича, что всё сделает как надо. Удовлетворившись тем, что пока всё идёт нормально, Беркутов попрощался с Черняевой и вышел на улицу.

Село оживало. Кто пешком, кто на велосипедах, кто на автомашинах торопится по своим делам. Со стороны открывшегося киоска плелась к магазину бабка Пелагея, одной рукой прижимая к груди пёструю кошку, другой крепко сжимая палку-клюку. Полусогнутая, но энергичная, с вытянутым хищно носом и острым блеском в глазах бабка издали внушала почтение, а самым маленьким односельчанам и страх. Увидев Захара Петровича, резко свернула в сторону и чуть не столкнулась с соседом Анастасии Ляховой, дачником Евдокимом Ерохиным.

– Ну ты даешь, бабка! Прямо танк! Да из тебя одной можно сформировать десантную группу и в тыл противника! – Ерохин гулко рассмеялся и спросил, – А что это? Ты свою кошку по утрам носишь, чтобы она сама себе «вискас» выбирала на завтрак?

– Будет тебе смеяться, – строго отвечала бабка Пелагея, – Это Манечка моя. Хорошая, ласковая кошечка. Не то, что люди нынешние. Почти персидская. Только вот чистоплотности не хватает.

– Не завидую тебе, бабуля. Ведь качество это в зверях самое главное. Кошка без правильного воспитания, что солдат без противогаза.

– А это в вашем понимании. Кошки сами по себе чище людей-то. Да и прошло время, когда люди могли судить зверей.

– Так выходит, что человек уже не царь природы? – притворно удивился Ерохин.

Бабка Пелагея, прежде чем ответить, просверлила его взглядом, поглаживая Манечку.

– Посуди сам. Разве Манечка служит мне? Это я ей создаю наилучшие условия, кормлю-пою, убираю за ней. Так кто хозяйка дома, а кто слуга?

– Так что же будет, если так дальше пойдет? – весело спросил Ерохин.

– А то и будет. Придёт время, когда нам придется перед ними ответ держать. Они нас судить будут.

Слушая разговор бабки Пелагеи с отставным полковником, Захар Петрович изумлялся. Непроста бабка-то! Свою философию имеет, своеобразно любит животных, опасается запредельного будущего… Если б не случай, и не узнал. Беркутов пожелал доброго утра бабке и её собеседнику и направился к отцу Александру.

Крест на шпиле купола хорошо виден с любого края села. Умели люди выбирать места для храмов. Сколько простых и нужных секретов утеряно на пути прогресса! Захар Петрович, обмениваясь приветствиями со встречными, перешёл мыслями к отцу Александру. Сегодняшняя встреча наверняка станет событием, затронет что-то потаённое в душе, заставит задуматься над известным по-другому.

Так бывало всегда. Они удивительно понимали друг друга, но встречались нечасто. Кто-то первым ощущал необходимость следующего свидания. Захару Петровичу не всегда понятно, что именно «назревает» и тянет на встречу. Вот и сегодня знает: не будь в плане визита к священнику, и так бы пришел.

Сельский приход не относился к богатым, двухсотлетнее величественное здание, сохранившее от прежнего времени роскошное внутреннее убранство, поражало запустением внешним. Подходя к храму, Захар Петрович от неудобства опустил глаза: кроваво-красные кирпичные пятна на местах отвалившейся штукатурки зияют немым укором. Да и старое железо купола потемнело, требует замены. Покраска заново лишь ненамного отдалит окончательное старение. По совести, капитальный ремонт следовало провести лет тридцать назад, но тогда это не считалось нормальным. Другие ценности увлекали людей. А сегодня надежда на растущих фермеров, на благотворительность. Ведь пожертвовал же в прошлом году Николай Петров почти полста тысяч на колокола. Теперь опять свой звон в Боровом. Усадьба Петрова с собственным машинным двором, в котором и трактора, и комбайны, грузовые и легковые машины, недалеко отсюда. Может, от соседства такого, а может, от чистоты внутреннего чувства сделал такой вклад Николай Савельевич.

Чугунная литая ограда храма, украшенная кружевами, радует глаз, но не соответствует общему виду, кажется чужеродной, привезённой в глубинку российскую чуть ли не с невских берегов. На века ограда, но и та пострадала: два пролета отсутствуют, реквизированы во времена доберкутовские. Захар Петрович пытался отыскать следы, но, похоже, канули они в Лету.

Приходя к церкви раньше срока, Захар Петрович обычно ожидал в «тамбуре», у стеклянных дверей притвора. Здесь удобно: одним глазом наблюдал за происходящим на улице, другим рассматривал убранство храма, худенькие согбенные спины старушек-прихожанок, украшенные по случаю строгими шалями и платками. Голос отца Александра доносился сюда вполне отчетливо, что объяснялось как акустикой зала, так и свойствами самого голоса. Тембр увлекал, прямо завораживал. И через звук Захар Петрович угадывал глубину мысли священника. Не раз стоял здесь Беркутов, не раз встречался с отцом Александром в иной обстановке; потому мог утверждать, – мудр отец! Мудр, да мало у него слушателей. И непохоже, чтобы становилось больше. Несмотря на поворот молодёжи к церковной обрядности, крестинам да свадьбам, верующих не прибавлялось.

– …не судить, но помочь словом.., – докатился голос отца Александра.

Короткая простая фраза разбудила дремавшее до того в Беркутове беспокойство по поводу происходящего в последнее время с Анастасией Ляховой. И о том ещё подумал, как он бессилен в желании помочь ей.

Как далеко люди расходятся в путях земных! Отец Александр призывает не судить, а задача капитана Беркутова, – довести соответствующего правонарушителя до суда. Так во всем. Взять медицину, врачующую тело человеческое. Казалось бы, доктора должны работать совместно с врачевателями духа, а на деле так не бывает. Читал Захар Петрович, жили когда-то врачи, начинавшие лечение всякой болячки с анализа состояния души. Но кто к кому должен приблизиться: государственная да частная медицина к церкви или наоборот?

– …бесы, кои в нас, – грехи наши. Совокупность же грехов, гнездящихся в сердце человеческом, и есть диавол! Очищением освобождаемся от диавола и прислужников его. Оздровляется человек покаянием и молитвой… И лишь вослед тому постом очищаем греховную плоть, ибо в теле нашем, – соблазны для нас…

Хорошо говорит отец Александр, но понимают ли его? И кто понимает, а кто делает вид? По пустякам отец никогда не позовет. Хотя дело у капитана Беркутова круглосуточное, и потому не имеет значения, когда к нему обратиться, днем или вечером, вчера или сегодня.

С точки зрения криминальной вверенный ему участок достаточно благополучен, но беспокойство с сегодняшнего утра, как только не застал тракториста Сергея Вилкова дома, не уходит, а лишь усиливается. И опыт подсказывает: неспроста «назревает», если пользоваться терминологией сельского звездочёта Прокопа Маркелова.

Сквозь стекло притвора он видит в свечном полумраке лицо отца Александра, возвышающееся над склоненными головами. Позади него в центре иконостаса, – открытый вход в пространство алтаря. Захар Петрович в алтаре не бывал, только знал, что там на возвышении стоит престол, а за ним – семисвечник. Сам он считал себя далеким от церкви и только удивлялся тому, что его так тянет к ней, а ещё более, – к священнику. Многое тут непонятно, и к тому же организация церковной службы сложнее распорядка любой госканцелярии. А любые ограничения свободы в жизни и работе Захару Петровичу ох как не нравятся. За что приходилось часто страдать, переживать упреки и выговоры.

– …так что есть вера? Ещё и ещё спросим себя: что есть моя вера?

С каждой фразой, с каждым вопросом голос отца Александра креп, а сам он как бы поднимался над амвоном.

– Где мой Бог? Вне ответа на эти вопросы нет ни жизни, ни вечности, ни освобождения от страданий…

Священник сделал продолжительную паузу, во время которой внимательно окинул взглядом помещение. Заметив Захара Петровича, наклонил голову в знак приветствия.

– Ибо страдания наши, – исключительно итоги неверия, темноты, незнания, неверного выбора в жизни. Кто виноват в том? Каждый из нас ответчик за своё. С обидой на ближнего по дороге в храм и шага не сделать. В чём наибольшая заповедь Господа нашего? «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим». И ещё: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя».

Итак, любовь! Любовь – компас веры! Если позволительно такое сравнение: вера наша в Отца небесного подобна вере ребёнка малого в своего отца земного. Хороший сын считает отца своего самым умным, самым сильным, самым справедливым. Что бы ни сказал отец, – ребенок верит безусловно, без рассуждений либо пререканий. А если совершит проступок, то переживает и ждет прощения. И разумный отец всегда простит сына, но не всегда оставит проступок без наказания. Ибо не хочет он сыну вреда в будущем. Для того и наказание для неразумных. Какое же наказание выберет разумный отец? Согласитесь: соответствующее проступку, не превышающее меру терпения, минимально необходимое для понимания…

Захар Петрович ощутил, как простые слова будят в его душе нечто давнее, забытое. Что именно, непонятно, да и не обязательно уточнять. Главное теперь, – настроение, взлёт души. Он ощутил, как стал нитью в полотне проповеди, а голос священника, густой и твердый, с чуть заметной хрипотцой, доносился уже не с амвона в глубине храма, а изнутри самого Захара Петровича.

Так он простоял до завершения службы. Выйдя во двор, пропустил выходящих, отвечая на приветствия, отмечая просветлённость лиц. Вот и сам Маркелов Прокоп Василич прошел, дед без возраста, самый старый на селе. Но и самый запойный пьяница. Походка его сегодня по-молодому тверда, глаза светлые, трезвые. Живет он одиноко, никто и не помнит, была ли когда-либо у деда Прокопа семья. От одиночества и пьёт. В минуты же просветления идёт в «народ» и принимается просвещать людей об устройстве Вселенной, рассказывает о звёздах, утверждая, что они, – глаза высшей мудрости. Говорят, что способен Прокоп Василич назвать и показать любую звёздочку на небе. Сам он себя в такие минуты называет «Гусейн-Гуслия, мудрец и звездочет». Особенно любят его слушать мальчишки, задавая кучу вопросов, на каждый получая интересный ответ.

Захар Петрович помнил из своего детства, как дед Прокоп с внутренним каким-то уважением, с нескрываемой дрожью в голосе произносил волшебное слово «Вселенная». И до сих пор Вселенная представляется Беркутову громадным живым существом, разглядывающим его через звёздные лучи, проникающие в сознание и сердце.

Столько лет прошло, а не изменился Прокоп Маркелов, провожая взглядом прямую невысокую сухую фигуру, подумал Захар Петрович. Или Вселенная взяла над ним персональное шефство? Он ведь и сам не помнит, сколько ему лет.

Через несколько минут вышел и отец Александр, переодетый в гражданское платье: строгий темный костюм, светлая сорочка, но без галстука, которых он не любил, как и Беркутов. Крепко пожав друг другу руки, они по традиции расспросили о здоровье личном и домочадцев, о трудностях и успехах. Не зная почему Захар Петрович вдруг вспомнил о недавней своей встрече с Петькой Блаженным. Отец Александр чуть удивился:

– Любопытно… Ведь в это время он обычно в лесах пропадает. Что же выманило его оттуда?

– Неужели пастырю так интересно знать приводные пружины, ведущие Петьку как туда, так и оттуда?

Священник улыбнулся.

– Давай перейдем на мирские тона. Служба-то закончилась. А что касается вопроса, зачем знать… Позволю себе ответить не прямо. Сказка, знаешь-ли, на ум пришла. Слушай: «Старший умный был детина, средний был и так и сяк, младший вовсе был дурак». Припоминаешь?

– Ну как же! В одних школах учились. Ершов!

– Прозорлива-таки наша родная полиция! Во все города и веси таких бы служителей закона, – отец Александр осветился особо белозубой в обрамлении чёрной бороды улыбкой, – Дурень-обалдуй, если судить по народной-то мудрости, не всегда глупей других. Чаще наоборот. Чем наш Петька хуже ершовского дурачка? Нет, не просто так он из лесу вышел. Я заметил: случайно он ни с кем не встречается. За ним бы ходить незримо да записывать. Или диктофон ему подарить? Нет, бесполезная затея…

Видя такой неподдельный интерес собеседника, Захар Петрович подробно рассказал о встрече.

– Дело было три дня назад. Откуда он выскочил на меня, я так и не понял. Я тогда находился около дома Емельяновых. Тех, что на откосе. Ивана ждал, тот опять на пожарной машине начал в пьяном виде по магазинам гонять под видом учений. Петька как всегда босой, но одет по погоде, тепло, ночи-то пока прохладные. Схватил он меня за руку, а пальцы горячие, как шампуры на дымящемся мангале. И пошел говорить-спрашивать.

– …Женщина выбирает тёмный путь… Так ей назначено. Спорить нельзя. Только рыцарь может спасти от пленения драконом.

Слушаю я Петьку и думаю: какая-такая женщина, и я-то здесь причём? А глаза его широко раскрылись, зрачки расширились, голос стал тише, но слова разборчивее.

– Стань рыцарем, стань рыцарем, стань… Найди волшебный меч…

– Она стоит на дороге, перед камнем жизни. Узкую тропинку не увидать отсюда. А дорога-то на три разваливается, тремя рогами чёрными торчит вперед. А на камне великий Мастер слова вырубил каменные. Не стереть их рукой голой…

Мне даже жутковато стало от этих слов, от вида Петькиного лица. И вдобавок как-то неудобно. Осмотрелся: вижу, никого рядом. Спрашиваю:

– Что же начертал великий Мастер на камне?

– Зачем вопросы? – отвечает мне Петька рассерженно, – Не торопи никого. Торопись сам. Тебе будет известно больше других… А на камне слова такие: налево пойдешь, – себя потеряешь, чужбинку найдешь. Направо пойдешь, – грош потеряешь, да брошь обретёшь. Прямо пойдешь, – кормило потеряешь, но душу спасешь.

После этих слов повернулся Петька от меня и пошёл. Услышал я на прощание шепот:

– …не упусти ветер. Время – ветер…

– Вот какая история. Ершов Ершовым, да попробуй разгадай.

Захар Петрович вопросительно посмотрел на отца Александра и поразился тому, как окаменели его красивые по-девичьи зеленые глаза.

– О чем ты, Сергеевич? – озадаченно спросил Беркутов.

Отец Александр прищурился, напряжение, исходящее от него, тотчас ушло.

– Ишь, образ какой избрал. Народный, древний, ёмкий. Развилка дорог, витязь на распутье… И камень… Всем камням камень. Какой молодец Петька-то наш, как считаешь, Захар Петрович? А разгадать попробуем вместе. Не сразу у нас получится, думаю. Но ко времени, к разговору вспомнил ты ту встречу.

Отец Александр коснулся ладонью локтя Захара Петровича, направляя к выходу из церковной ограды.

– Что касается женщины… О ней-то и хотел с тобой посоветоваться. Ты сегодня ближе к ней, чем я. Отдалилась она от церкви, и не могу я пока вернуть её на путь…

– Анастасия? – облегченно и в то же время обеспокоенно спросил Захар Петрович, – А ведь я почти уверен был, что она и будет центром нашей беседы.

– Сегодня… Как бы не опоздали мы. Раньше надо бы… Но примем данное как есть и из него исходить будем. Давно ты, Захар Петрович, встречался с ней?

Беркутов смущенно улыбнулся.

– Каюсь. Собирался-то долго, да все никак. Ведь как у нас иногда, что не касается лично либо служебных интересов, как-то уходит в сторону. Но на сегодня, признаюсь, в плане у меня обязательный визит к ней.

– Знаю, вас многое связывает. И юношеская дружба с Юрием Герасимовичем, да и к ней ты был в своё время неравнодушен. Не это ли мешает?

– Не скрою, их свадьба с Юрием была для меня неожиданностью. Я тогда только в школу полиции поступил, а Юрий в армию собирался. Думал, вот Юра уйдет на службу, приеду в отпуск и решу, как с ней. Но то когда было! Не то мешает. С личной судьбой, считаю, мне повезло.

– Именно. Супруга твоя, Марья Ильинична, достойна особых похвал.

– А откладывал я разговор с Анастасией по другой причине. Давно вижу, что с ней что-то не так. Петька, может быть, о ней говорил в своих загадках. Да я и сам… Главное в том, что перестал я её понимать. Уже больше года она другой совсем человек. Всё неузнаваемо: и глаза, и речь… Встречаю, и не знаю, что сказать. А она молчит, смотрит куда-то внутрь себя. Ждёт, вся жизнь в ожидании. Всю жизнь как часовой на посту.

– Верно, Захар Петрович! На посту! Сама назначила себя, а снять с караула некому. Отсюда всё и идёт.

– К тому же, Владимир Сергеевич, меня никто не отделяет от служебной личины. Куда бы ни пошёл, что бы ни сказал: вон участковый пошел, вот участковый сказал…

– Ну, не совсем так, Захар Петрович. Чаще говорят «Беркутыч». Да ты и сам знаешь. Ложная скромность, должен заметить. А судьбу человека упустить можем. Сколько можно мёртвым образом жить? Ведь так и самой омертветь недолго и ещё кого увлечь за собой…

Не менее часа длилась беседа Захара Петровича с отцом Александром у церковной ограды. Кое-что прояснилось, но так и не определили они, как помочь Анастасии. На склоне дня пришел Беркутов в дом Анастасии Ивановны Ляховой, просидел тоже не менее часа. Но не нашёл ключа к сердцу, не смог достичь откровенности.

Вышел за калитку, – рубашку хоть выжимай, чувство собственной никчемности так сдавило, хоть рапорт пиши о полной человеческой непригодности. Верная примета утром была: как начался день с неудачи, так и закончился.

3. Анастасия Ляхова. К июню текущего года

Анастасия Ивановна Ляхова, девичья фамилия Погодина. Родилась в Боровом, никуда не выезжала, кроме районного центра. Живет одна, близких родственников нет. Муж Анастасии, Ляхов Юрий Герасимович, в афганскую войну пропал без вести. Одинаково трудолюбива как на полях бывшего колхоза, так и на собственном огороде. Самая активная читательница сельской библиотеки. Дом Анастасии один из немногих, где имеются личные книги, размещенные в книжном шкафу и четырех настенных полках. Серия об Анжелике Анны и Сержа Голон и военно-историческая литература, —любимое чтение.

Из разговоров с подругами Анастасии:

«Война в жизни Анастасии заняла особое место. Исходя из собственного и исторического опыта, она утверждает: война, – явление непрерывное, сопровождающее человека всегда. Её, войну, просто замечают или нет, называют или нет. Анастасия Ивановна имеет свои названия главным войнам, с которыми пришлось столкнуться ей и народу. Вначале была Великая война, затем, – Морская, потом, – Горно-Пустынная, а затем Горная. Война, – это когда люди убивают друг друга и не считаются преступниками. И совсем неважно, каким счётом измеряются жертвы при этом: миллионами или сотнями.

Отец её стал жертвой Великой войны: умер от ран, не дожив до тридцати. Вслед за ним через несколько лет ушла и мать. Следующей жертвой войны, Горно-Пустынной, стал её муж, Юрий Герасимович. Он не собирался воевать. Но через месяц после их свадьбы, отправившись на действительную службу, так с неё и не вернулся.

Анастасия ненавидит войну, она сделала войну своим личным врагом и старается в этом враге разобраться, найти в нём слабое место. Пропавшие без вести возвращаются, пусть не все, и не сразу. Как только она это обнаружила, смыслом жизни сделалось ожидание. Чем больше дней, месяцев, лет отделяло её от роковой даты, тем крепче она верила: он вернётся.

Она считала войны больными нарывами на оболочке Земли. Рассыпанные людьми по живому существу планеты, они беспокоят Землю, пронзают незаслуженной болью и орошают напрасной кровью; и, не выдерживая человеческой ненависти и растекающейся по ее лицу неживой злобы, Земля содрогается от ужаса землетрясениями, горными обвалами, наводнениями, засухами, авариями и катастрофами. Земля сохраняет последние крики и стоны умирающих. Анастасия искала среди них голос Юрия, но не находила. Что означало только одно, – он жив. А если жив, – обязательно вернется».

Анастасия сохранила девическую стройность и красоту, годы не сказались на ней. Сватали её многократно. Всякий раз это происходило по-своему, но кончалось одинаково: она встречала предложение холодным взглядом и, отворачиваясь, молча уходила прочь. Второй попытки не делал никто.

Бывшие подруги Анастасии стали бабушками. В заботах о маленьких внуках многие из них до неузнаваемости располнели, других жизнь согнула дугой да забыла распрямить. Женщины деревни стареют быстрее городских дам.

Анастасия, разделив со сверстницами тяжкий труд деревенской бабы, оставалась прежней, ни одна морщинка не коснулась ее застывшего, как у изваяния, лица. Только при редких улыбках мелкая сеточка стягивает кожу к глазам, предательски намекая на возраст и пережитое. Да ещё седая прядь, протянувшаяся от левого виска.

Сама Анастасия о собственной внешности не заботится. Её не интересует, какое впечатление она производит на мужскую половину населения Борового. Не очень интересно ей и мнение женщин села. Постоянные отношения она поддерживает только с родителями Юрия: Валентиной Семеновной и Герасимом Борисовичем. Но и с ними последние два года видится всё реже, не разделяя их смиренного отношения к судьбе, отторгая их непонимание её веры.

Без неприятия она принимала редкие визиты Захара Беркутова, давнего товарища Юрия. Она по-прежнему свежо и ярко помнила годы, когда они, всегда втроем, любили прогуливаться по окрестным лесам: то за грибами, то по ягоды… Воспоминания о далёком и были главным в их беседах за самоваром в хате Анастасии.

Сторонясь людей, она перестала ходить в церковь. В последнее время замечала странный, озабоченный взгляд отца Александра при встречах, казавшихся ей случайными. При столкновениях с ним она пугалась, односложно отвечала на вопросы, старалась побыстрее вернуться домой. Отец Александр с явным осуждением оглядывал её привычный наряд, составленный из тканей тёмной окраски. Как ему объяснить, что тяготят её яркие и модные вещи, не соответствуют они настрою. Она чувствовала себя виноватой. Но в чём? – задавала себе вопрос. Оставаясь одна, старалась отбросить беспокоящие мысли и забыть поскорее слова и выражение глаз священника, к которому всегда испытывала симпатию и уважение.

Конечно, осуждение её образа жизни высказывал не только он. Поначалу это злило, потом она остыла, обрела спокойствие и окончательно отдалилась от не воспринимающего её человеческого мира.

Когда становилось особенно невмоготу, Анастасия шла к своей Поляне. Вначале она была общей для троих, потом Беркут уехал в свою школу МВД, и Поляна встречала её с Юрием. Здесь, у березы, неожиданно для себя, она согласилась стать его женой.

Медовый месяц пролетел как один день. Захара Беркута не было на свадьбе, не приехал он и проводить Юрия в армию. Да и приглашали ли его? Поначалу Анастасия чувствовала себя обманщицей. Но ведь она ничего не обещала Захару, когда он уезжал в область, а сам он ни о чем не просил и не предлагал.

Чувство вины ушло быстро, вытесненное вначале известием о том, что внезапная чужая война без следа проглотила Юрия, затем женитьбой Захара, его счастливо сложившейся семейной жизнью. Беркут вернулся в Боровое, она его часто видела, радовалась его счастью, горько плакала от той радости, пока не поняла: всё изменилось и все изменились.

Внутри у неё остался один Юрий, и не было сил расстаться с памятью о нём, а скоро и желания не стало что-либо менять. Так она сотворила себе идола из человека, навсегда ушедшего из жизни, но насильно удерживаемого ею в себе для себя.

А в окружающем мире единственной любовью стала Поляна, знакомая до мелочей, хранительница воспоминаний и надежд. Никто, кроме Поляны, её не понимал, не воспринимал такой, какая она есть. Только здесь она сбрасывала свою привычную траурную скорлупу и снова становилась женственной и беззащитной. Она целовала траву, желтоватую шершаво-кожистую бересту любимой их березки, которая за прошедшие годы вытянулась и окрепла. Она нежно говорила с кустами и старым пнем, оставшимся от разбитого молнией могучего дуба, шептала им такие слова, которые от неё никогда никто не слышал. Она рассказала Поляне всё, что знала о Юрии, обо всей их короткой, сверкнувшей и исчезнувшей как молния, убившая дуб, совместной жизни. Она будто стремилась поместить образ Юрия в память Поляны, запечатлеть в травинках, цветочках все подробности его жизни так, как она запомнила. За годы и Поляна отпечаталась в её памяти как на фотопластинке. Никто не знал об их отношениях, никто не догадывался, чем они стали друг для друга.

Анастасия могла в любой момент без труда воспроизвести перед глазами Поляну, научилась оттуда видеть всё вокруг, находясь в это время в любом месте: дома, в магазине или библиотеке. В такие минуты ей становилось и страшно, – она помнила репутацию Ведьмина холма, – и радостно: у нее, у Анастасии Ляховой, своя тайна, неизвестная другим, своя надежда, своя вера. Этим она и держалась: рано или поздно, но он придёт, тот человек, который ей нужен и которому нужна она.

С прошлого лета она стала замечать в своих видениях, как по краю, по самым границам её Поляны, клубится, клочковатится прозрачно-голубой туман. Иногда Анастасия видела в нем скопления зёрнышек, похожих на стеклянные бусинки. Частички диковинного тумана, наполненные лазоревым сиянием, перемещались в воздухе, не соприкасаясь, и сплетались в разные формы. Наблюдая за ними, Анастасия думала, что они ищут для себя удобное место и расположение. Совсем как люди. Наплывая на желтоватые звёздочки зверобоя и синие пятнышки цикория, голубой туман превращался в рыбацкий невод, передвигался дальше вверх и в голубом кружении обнимал ячеями ствол любимой берёзы. Окутав березу, туман ненадолго замирал в неподвижности. И наступала завораживающая тишина, через которую пробивался вдруг шорох; и вот уже странный шепот, кто-то где-то говорит быстро-быстро, и нечто важное для Анастасии. Может быть, то берёза рассказывает голубой сети об Анастасии, обо всём, что знает о ней и от неё.

Но далеко Поляна, и не может она ни словечка разобрать. Понимает Анастасия, что виноват во всём голубой туман, хочет она коснуться его, покачивает веточкой березы. А потревоженный туман тут же опускается на траву и уплывает куда-то за кусты шиповника, не раскрывая своей тайны.

Губы Анастасии дрожат, пальцы рук белеют от напряжения.

Нечасто видится ей этот странный туман, которого воочию она на Поляне ни разу не замечала. Да после многими ночами снятся незапоминающиеся сны, оставляя чувство невыразимой тоски, а внутренний слух слышит иногда такое, что и на язык человеческий не перевести. Как след самолета в небе: сам самолет пролетел давно, не видно и не слышно его, а след все белеет, указывая куда-то за горизонт, рассыпаясь медленно, неторопливо, сам по себе. Глядя на этот след, никто не скажет, кто и зачем его оставил, какие радости и страхи таили в себе пассажиры самолета.

Не только печаль оставлял после себя загадочный туман, обнимающий берёзу. Ещё он крепил надежду, будил ожидание встречи. И ещё приходил ужас перед чем-то, доводящий до исступления.

В такие тяжкие минуты проклинала себя Анастасия, свою нескладную жизнь, которая могла бы повернуться по-другому. И почему Захар Беркут так не вовремя отправился в школу милиции, и почему он не провалился на экзаменах?

Становилось легче, и Анастасия отгоняла слабость, вспоминала Юрия и свою верность. Верность оставшемуся в невозвращаемой юности. Невозвратимой… Но нет! Нет, нет и нет! Пропавшие без вести возвращаются, это Анастасия помнит твердо.

Ляхов Юрий Герасимович… И почему он так крепко запал ей в душу, почему она вся живёт ожиданием его? Ведь, как оказалось однажды, она его и не помнит почти. Открытие потрясло. Она не выходила из пятистенки, отстроенной ещё до Великой войны, дня три. Всё пыталась вспомнить его лицо, его манеру разговаривать, его любимые блюда, одежду… Ничего в памяти не находилось. Убрать единственную фотографию, – и совсем ничего не останется. Пустота! Анастасия прижимала к груди холодное стекло и шептала что-то нежное и бессловесное. Как признаться себе в любви к пустоте? Ведь только язычник способен любить холодный камень, неживое, и поклоняться ему.

Поляна всегда напоминала ей уходящее в бездну памяти. Только на Поляне звучал знакомый голос: «Что бы ни случилось… запомни, что бы ни случилось, я вернусь. Я вернусь. Ты дождись меня, Настя… Дождись…». Проходили годы, голос звучал не тускнея. Оживали воспоминания. Те самые воспоминания, что не хотели к ней приходить там, внизу, в Боровом.

Она обнимала берёзу и ясно виделся день, в который Юра поранил себе правое плечо. Втроем, как всегда с Беркутом, они ныряли в Чистую с крутого откоса, под которым в глубокой прозрачной яме водились раки. Есть ли они там сейчас? Кто мог знать, что с берега прямо в ту их яму кто-то бросил ставшую ненужной сломанную косу?

Она искала и рвала морщившиеся от сопротивления листья подорожника, Захар распускал на полосы свою рубашку. Остался шрам, который Юра любил всем показывать, считая, что настоящий мужчина обязан иметь шрамы. Он очень хотел стать настоящим мужчиной.

…Уж и не помнит Анастасия точно, с какого дня-месяца такое повелось: как ей становится невмоготу, одевается она, выходит из дому, закрывает двери-калитки, поворачивает направо и идёт к лесу. Через пятьдесят шагов кончается Республиканская, главная улица села, и начинается тропинка, что крутым изгибом выводит через лес на шоссе. До шоссе далеко, километров пять-шесть. А на самой излучине-изгибе тропинки – её Поляна. Отрываясь от села, тропа проходит меж дубов, клёнов, белых тополей и берёз, пока не достигнет высоких кустов колючего боярышника, стражей Поляны. Дальше тропинка, поднимаясь по склону холма, пробирается через редкие невысокие кустики шиповника, оставляя их по левую руку. А справа, – густые заросли красной смородины. Анастасия машет им рукой и идёт дальше. На другом склоне растет сладкая малина, красная и белая; не доходя до малинника, она останавливается у громадного, почти в её рост дубового пня. От него по густому разнотравью сворачивает с тропинки направо, к светящейся навстречу берёзе. Там, у берёзы, её место. Их место…

Поласкав берёзу словом, погладив её упругую девичью кожу, Анастасия садится, чувствуя спиной теплоту ствола. Слушая ласковый шелест листьев, она закрывает глаза и сидит так долго, успокаиваясь и обновляясь. Сквозь опущенные веки она по-прежнему чётко видит всё кругом. Поляна ничего не скрывает от неё.

Бывает и так, что Поляна сама зовёт.

Так сложился ритуал, обряд, великая тайна. Так Анастасия создала свою личную религию, в центр которой поставила пропавшего на войне, окутав уходящий зыбкий его образ затверженными воспоминаниями, крепнущей верой, всем тем, что давала ей странная связь с жизнью Поляны на Ведьмином холме, всего в двух тысячах шагов от северной окраины Борового, где стоял уже более полувека дом Погодиных.

Как-то незаметно для себя самой Анастасия научилась по желанию вызывать образ Поляны. Поляна вставала перед ней сразу вся, Анастасия видела её и сверху, и со стороны берёзы, и даже могла через просветы между деревьями наблюдать слева от тропинки кусочек тихой воды Чистой, а справа, – дом Янчевых и даже окошко собственного дома. Между Анастасией и Поляной сложились прочные постоянные отношения и качество их превосходило все известные ей способы человеческой коммуникации: телефона, радио, телевидения…

Анастасия верила: Поляна живет, думает, страдает как живое существо. Страдает тогда, когда плохо ей, Анастасии, и тогда протягивает ей руку помощи, и зовёт ее. Анастасия не задумывалась о необычности и неестественности связи с Поляной, заменившей ей односельчан и весь мир. Возможно, она боялась и подумать о чём-то таком, что могло отнять единственную опору, поддерживающую смысл существования, её веру.

С наступлением весны возможности внутреннего видения Анастасии настолько возросли, что, не выходя из дома, она с вершины холма, где жила ее Поляна, могла видеть все село, могла заглянуть в любой его уголок, могла пройти невидимой по тропинке до самого ее пересечения с шоссе.

Однажды, стоя у окна с закрытыми занавесками, держа одной рукой фотографию Юрия, а другой перебирая лёгкую ткань, она увидела свой дом со стороны издалека, увидела, как шевелятся занавески на том самом окне. Да, то было её окошко, она узнала сразу и незакрашенные полосы оконной замазки, и голубые цветочки на свежем ситце. Внезапно стало плохо, она ощутила страшную слабость в ногах и с трудом доплелась до кровати. Старая, сохранившая первозданную упругость девичья кровать не смогла помочь. Только когда по комнате разлился запах цветов и трав, когда над головой зашелестела берёза, стало легче.

Многое изменилось вокруг Анастасии за эту весну.

Она отмечала перемены равнодушно, не принимая близко к сердцу. Куда-то пропала кошка Мурка, исчезла вместе с котятами. Петька Блаженный ни разу не подошёл к её дому, стал ходить другими дорогами. Она считала его другом, единственным, кто мог понять её по-своему. Стали к ней захаживать известные всем две чёрные старушки с гадальными картами и прочими атрибутами тёмного ремесла. Засиживалась она с ними далеко за полночь.

Не потому ли отец Александр с таким соболезнующим осуждением смотрит при встречах, и не потому ли Захарка Беркут забыл дорогу к её дому? Пусть, у них своя жизнь, у неё своя. Она, Анастасия, проживёт и сама по себе. И дождётся, хватит у нее сил.

Пропавшие без вести возвращаются.

4. Сергей Конкин. 16 июня

Утро для Сергея Гавриловича Конкина, инспектора финансового отдела районной администрации, выдалось тяжким. Накануне он допоздна просидел на вечеринке, превратившейся в заурядную попойку, и, естественно, перебрал, не выспался. И теперь, собирая оставшиеся силы, чтобы добраться до холодильника, проклинал опротивевшую холостяцкую жизнь. Стакан воды и тот некому подать. Что уж говорить о кефире или, скажем, помидорном рассоле. Мечта недостижимая. Хорошо хоть воскресенье, на работу не идти. К тому же по графику с понедельника он в отпуске, осталось только оформить. Но зачем его оформлять, если неизвестно куда деть столько свободного времени, да в начале лета. Не то что ехать, идти некуда. Потолкаешься по рынку, в лучшем случае в кино сходишь. И опять в эти стены. Всё равно через недельку на службу вернёшься от безысходности.

Добравшись до кухни, он трясущимися руками обхватил заварной чайник и судорожными глотками выпил позавчерашний чай. Легче не стало. Он с тоской глянул в окно. Ничего за ночь не изменилось, та же надоевшая до оскомины картина: двухэтажное здание универмага напротив, слева от него деревянные прилавки открытого рынка, справа, – здание автостанции. Везде пустынно, ни единой души.

Одно и то же каждый день, как в рабочем кабинете, так и дома. И никакого выхода!

Пошарив по полкам холодильника и не обнаружив там ничего полезного, Сергей Гаврилович вдруг вспомнил, как шеф несколько дней назад в присутствии всего отдела просил его проверить дела в одном из сёл района. Разъездной инспектор Федосеева слегла с тяжелой формой гриппа. Позвонить шефу, уточнить, что ли? Тут Конкин вспомнил, что тот вернется не раньше конца следующей недели. Не ждать же! Не маленький, сам может решить. Ещё и премию заработает, всё-таки в счёт отпуска получится. На душе Сергея Гавриловича полегчало, появился какой-то свет в конце тоннеля. Вот только бы вспомнить, куда ехать. Спросить некого, воскресенье, придётся самому…

Сосновка, Белый Яр, Боровое… Речь шла об одном из них, точно. Только вот о каком? Впрочем, разве это имеет такое уж важное значение? Все они недалеко друг от друга, на месте и разберётся. Главное, – выбраться из квартиры и из города.

Борясь с похмельем, Конкин принялся за сборы.

Подойдя к зеркалу, долго разглядывал себя. Ну что за морда! Под глазами мешки, белки красные, щёки отвисли. И это в неполных сорок лет! Неужели он обречён на холостяцкое прозябание до конца дней? С чувством отвращения Сергей Гаврилович провел тыльной стороной ладони по щеке. Захрустела двухдневная щетина. И побриться до вечера не получится, руки стакан еле держат.

Взгляд скользнул ниже. Кожа да кости, а ведь когда-то занимался спортом, даже разряд имел по гирям. На правом плече чернеет родимое пятно, выступающее над поверхностью кожи. На бледном фоне оно кажется страшным и чужеродным. И тут у него не как у людей. Ведь сколько раз собирался вырезать, да боялся, что шрам останется, будет хуже.

Подошёл к старому двустворчатому шкафу с одеждой, выбрал рубашку, пиджак. Всё мятое, в пятнах, пора отдавать в стирку да химчистку. Но после, в деревне и так сойдет. Не откладывать же из-за этого поездку.

На обеденном столе полевая сумка. В ней Конкин носит служебные документы, вызывая у сослуживцев удивление и недоумение. А для него она удобнее, чем портфель или модный кейс. Для командировки в самый раз. Он быстро сложил в сумку паспорт, деньги, служебное удостоверение, бросил туда же зубную щетку и закрыл полотенцем. Теперь он готов.

Оглядев напоследок комнату, задержал взгляд на единственной книжной полке с любимыми книгами. Взял наугад одну, стёр рукавом слой пыли и с трудом засунул в сумку. Вот теперь всё.

Захлопнув дверь, сунул ключ в карман пиджака и, опираясь одной рукой на перила, медленно спустился с третьего этажа на улицу. Дойдя до автостанции, определился с пунктом поездки: Боровое. Если даже чуть ошибся, не беда. Главное, не так уж далеко. За часок в автобусе успеет прийти в себя, а там видно будет. От Борового до Сосновки или Белого Яра добраться несложно. Только бы покинуть опостылевший Северск с его претензиями на средоточие культуры.

Подождав полчаса до открытия кассы, взял билет и устроился на пустой скамейке под яблоней рядом со стоянкой автобусов. Воскресным утром людей в салоне немного, можно без помех подремать, заняв целое кресло.

Дряхлый, требующий покраски «Лиаз» проскрипел тормозами, открыл железную пасть и впустил десяток женщин. Обвешанные сумками с городскими покупками, они бодро заняли передние места. Вслед за ними взгромоздился в провонявшее бензином и выхлопными газами нутро и Конкин. Молча протянул водителю билет, тот мельком взглянул на него, надорвал и вернул. Осмотрев салон, Сергей Гаврилович обнаружил в центре свободное кресло и, обосновавшись, приклонился пылающей головой к холодному оконному стеклу. Во рту пересохло, страшно хотелось пить, хоть проси. Но он боялся, что голос подведёт и он только захрипит. Да и как просить? Женщины возвращаются с субботнего рынка, переночевав у детей и внуков. Не пиво же они с собой везут. А светлые и ясные, выспавшиеся глаза бабушек и так уже с сочувствием смотрят на его нескладную долговязую фигуру, облаченную в мятую одежду, давно потерявшую свежесть.

Автобус тронулся. Пассажирки пока молчали, понимающе покачивая головами в такт автобусной болтанке, многозначительно при том переглядываясь. Похоже, отдохнуть ему не дадут, решил Сергей Гаврилович, вот-вот примутся за обсуждение его внешнего вида и, само собой, морального облика.

Спасение пришло неожиданно. Закряхтев запчастями, заскрежетав вконец изношенными тормозами, «Лиаз» остановился. Водитель объявил:

– Хутор Березовский.

В переднюю дверь вошла бойкая веселая старушка налегке, без всяких сумок-кошёлок и заняла место рядом с Конкиным. Оглядевшись, нашла знакомых «девок», быстренько обменялась с ними несколькими фразами, сострадательно оглядела единственного мужчину и вступила с ним в разговор. Разузнав, куда он держит путь, старушка посоветовала Конкину сойти с автобуса не доезжая Борового.

«Через несколько минут будет остановка, там обычно ждут автобуса люди с кордона Весёлого и близлежащих хуторов. Оттуда и начинается тропиночка в Боровое. Тропиночка лесная, уютная, есть и прохладные места, и ручей живительный. И чего ему, молодому, со старушками трястись, отравляя молодой организм запахами железного зверя».

Она угадала мысли Сергея Гавриловича, которому не терпелось покинуть автобус и оказаться в спасительных объятиях природы. Вот водитель мягко притормозил и, превозмогая возникшую в груди боль, Конкин доковылял до выхода и, придерживаясь одной рукой за блестящий поручень, другой вцепившись в полевую сумку, неуверенно сошёл на обочину шоссе.

Проводив глазами окутавшийся ядовитым облаком «Лиаз», спустился в кювет и присел на траву. Теперь можно не спешить. Похмелье не терпит суеты. Посидев так минут десять, почувствовал себя несколько лучше и, отыскав начало тропинки, двинулся вперёд.

С непривычки быстро вспотел, хотя утреннее солнце не набрало полную силу. Тропинка оказалась широкой и удобной, тут и на велосипеде, и верхом можно проехать. По обе стороны вытянулись красноствольные сосны под высокими зелеными шапками. Сосны с любопытством разглядывали одинокого путника и, приветственно шумя, провожали навстречу неизбежности.

Сергей Гаврилович на ходу снял пиджак, перебросил через плечо, закатал рукава потемневшей от пота рубашки и услышал родничок. Источник выложили белым кирпичом, рядом на врытом колу железная кружка. Вволю напившись ледяной вкуснейшей воды, Конкин вылил несколько кружек на голову.

Так, в борьбе с самим собой, вдыхая целительный сосновый аромат, Конкин достиг холма.

Что за природа! Какой воздух! Какая водица! Настоящий эликсир жизни. Вот бы поселиться где-нибудь рядышком и пить её каждый день. Это тебе не водопроводная жидкость, которую никакими фильтрами не привести в нормальное состояние. Но как переменить судьбу? Всё так устоялось, что если попытаться уйти в сторону, потерпишь крушение. Как поезд, сошедший с рельсов. Но, с другой стороны, он ведь и не пробовал ни разу. Сколько можно ненавидеть себя за слабоволие и нерешительность? Вот пересидит недельку в Боровом или Сосновке, там видно будет.

Поднявшись на холм, увидел просторную живописную поляну. Теперь, по словам старушки, до Борового недалеко, менее двух километров. Вот здесь он и сделает большой привал.

Солнышку до зенита далеко, можно и погреться немного, подремать, потом в тенёк перейти. А ближе к вечеру, – в село. Дойдя до центра поляны, где тропинка делает поворот в Боровое вправо, он увидел громадный пень. С облегчением сел рядом, привалившись спиной к остатку когда-то мощного дуба. Стало легче, почти комфортно. Здесь, на вершине холма, свежее, от пня струятся тепло и живительная сила. Видно, дерево свалили на пике здоровья, и пень по-прежнему получает от могучих корней силу земли.

Понемногу возвращалось спокойствие, проходила усталость. Как давно не бывал он на природе! Конечно, Северск городом назвать трудно, но и не деревня же. Из капкана похожих как близнецы трёх-четырёх улочек никак не вырваться. Хорошо он всё-таки придумал сегодня, вовремя вспомнил о предложении шефа. Тот, конечно, разозлится, если Конкин ошибся в выборе цели проверки. Но когда то будет! За неделю он тут отдохнет как следует и поработает всласть. Глядишь, по результатам работы и скостит шеф вину.

Улыбнувшись, Сергей Гаврилович погладил рукой семейство полевых ромашек, разместившееся справа жёлто-белым узором. Как хорошо! И краски какие, прямо фантастика. И тени совсем другие, не то что в его однокомнатной квартире. Там они мрачные, тяжелые, а здесь, – как частичка света, мягкие и весёлые. Он прищурил глаза, наблюдая за игрой узорчатых листьев боярышника на фоне нежной синевы неба.

Стало клонить ко сну. Перед тем как сомкнулись веки, Конкин успел увидеть в сторонке от росших на склоне кустов легкое облачко над вершиной сосны, а в просвете между сосен блеск излучины Чистой. Последнее, что отметил, засыпая, – похожее на выхлоп «Лиаза» синеватое одеяло, подползающее от кустов шиповника к его ногам. Как красиво, вот и кусочек неба на поляну упал… Совсем устал, подумал Сергей Гаврилович, уже галлюцинации пошли. И уснул, улыбаясь счастливо и мягко, как в детстве.

Человек очнулся от боли, тупой, ноющей, проникшей в каждую самую малую его косточку. Боль корежила, лишала понимания: будто он превратился в большой больной зуб, вырванный с корнем и брошенный за ненадобностью. А зубной нерв, хранящий следы хирургического вмешательства, продолжал ныть.

Особенно болело правое плечо, будто в нём взорвалась мина. Хотелось тронуть стонущее место, но руки не поднимались, лишенные силы.

Что это с ним? Человек с трудом разлепил тяжелые, слипшиеся от солёного холодного пота ресницы. Радужные сполохи понемногу рассеялись и сквозь голубоватую светлеющую завесу он различил окружающее. Взгляд скользнул по сочной зелёной траве со звёздочками ромашек и других цветов, названия которым он не знал или забыл, и дальше вниз, где темнели кусты. Ощущение знакомости мелькнуло и тут же пропало.

Человек с трудом повернул голову влево, заметил тропинку, круто сбегающую вниз, а в створе, в просвете между сосен, – блистающее зеркальце. Озеро? Река? Что за место и как он тут оказался? Человек ничего не помнил. Руки обрели способность к движению. Он ощупал ноги, туловище. Одежда незнакомая и тесная, явно чужая.

Когда боль в правом плече немного утихла, он смог поднять руки и ощупать лицо. Как будто порядок, никаких повреждений. Но что с плечом, почему так болит? Он просунул ладонь под рубашку и обнаружил на больном месте шрам. Интересно, что это? Он попытался вспомнить, откуда у него рубец на плече, но не смог.

Ничего, главное, что жив, память вернётся, успокоил он себя.

Лихорадочно сменяющиеся вопросы роились в ноющей голове. Кругом звенело и шумело до ломоты в ушах. Он пошарил левой рукой рядом и наткнулся на какой-то предмет. Подтянув его в пределы видимости, с облегчением вздохнул: хоть что-то знакомое рядом, его полевая сумка. Что в ней, он не помнил. Но что она точно его, был убежден. Уже лучше, появилась зацепка. Теперь вспомнит, кто он такой, почему здесь и что с ним такое приключилось.

Боль понемногу оставляла тело, пока не сконцентрировалась в одном месте вокруг шрама. Но болело терпимо. И звон в ушах почти пропал. Начала просыпаться память. Самое главное человек вспомнил разом: зовут его Юрий Герасимович Ляхов. Родом он из села Боровое Северского района. Оно, Боровое, совсем рядом отсюда, под холмом. И там, в селе, ждёт его родная жена, Настя. Анастасия Ивановна. И не видел он её очень давно, а теперь возвращается. Откуда?

Прочие знания в его голове отсутствовали, временами проступали нечетко, неясно и смутно какие-то эпизоды из забытого прошлого. Ну и ладно. Важно, что знает, как его зовут и где его дом. И человек, вспомнивший, кто он и откуда, успокоился. Да и боль оставила. Так что он смог подняться и осмотреться.

И сразу обрадовался: ведь это же их с Настей Полянка! Вон там, справа, малина. Он вспомнил, как они вдвоем любили выбирать белые ягодки, особенно сладкие и сочные. А левее должны быть кусты красной смородины. Он повернулся. Точно, так и есть.

Обойдя пень, с другой его стороны увидел березку, удивительно прямую и стройную; под слабым тёплым ветерком она призывно шелестела, будто звала к себе. Вот она, их с Анастасией подруга! Она вспомнила его! Человек подошёл и погладил белую кору с коричневыми и черными отметинами, с завивающимися локонами бересты.

Как хорошо, что он здесь… Он вернулся домой, теперь всё будет замечательно. И человек решительно отбросил от себя навязчивые вопросы, на которые ответов не находилось. Ощупал руками небритое лицо; при прикосновении пальцев скулы заболели, как после приличного удара. Вернулся к пню, поднял брошенный пиджак, сумку, повесил их на левое плечо, снял туфли, перевязал шнурки, перебросил через правое. И медленно, не спеша, двинулся знакомой тропинкой.

5. Отец Александр. 9 июня

Священник отец Александр, в миру Владимир Сергеевич Завьялов, заведует приходом села Боровое более десятка лет. Не однажды ему предлагали более высокие посты в церковной иерархии, но всякий раз он находил предлог для отказа.

Выше среднего роста, сложения крепкого, изящен в манерах. В юности имел прозвище «Дон Педро» за сходство с героем Михаила Козакова в кинофильме «Человек-амфибия» по Александру Беляеву. Бережно относится к чистоте духовных помыслов, но и много занимается поддержанием тела в норме. Выработал собственную концепцию физического оздоровления, изучив массу источников по геронтологии, ювенологии, цигуну.

(из личного досье Беркутова)

Размышляя о своих задачах, отец Александр старался найти тот единственный путь, который позволил бы ему, оставаясь в ладу с собственной верой и совестью, влиять на судьбы окружающих его людей. С годами прибавлялось и знаний, и опыта, но удовлетворение собой не приходило.

Сопротивление среды не позволяло обрести нужные лёгкость и свободу в мышлении и делах. Антидух апологетики витал всюду. Не миновал он и церковь. Иногда даже толкование священных текстов проводилось с явной или скрытой целью оправдания иерархии. У многих, даже искренних служителей церкви подобный подход считался единственно приемлемым в современных условиях.

И малая щель разрушает плотины.

Отец Александр остро чувствовал своё бессилие и потому отказывался от повышения. В больших приходах либо на вершинах церковной лестницы самостоятельность не поощрялась. За высшей благопристойностью часто скрываются гибельные язвы. Пришлось бы выбирать: либо приспособиться, либо уйти. Первое он не считал возможным, а второе… Зачем создавать себе условия для поиска места, если таковое он уже занимает?

Куда ни пойди, всюду видишь увечье, телесное и душевное. И далеко не всегда возможно помочь, облегчить страдания человеческие. А сколько тайно страдающих вокруг? Взять Анастасию Ляхову. Сколько тому лет, как она обособилась от людей, замкнулась в себе? Потерял к ней ключ отец Александр. И не может отыскать. А ведь была она истинно верующей, и людей не сторонилась, несмотря на давнее горе.

…Время разобщения…

Растут разногласия. Даже внутри формально однородных церковных общин не терпят инакомыслия. Теряется индивидуальное восприятие Откровения, на котором и стоит истинная вера.

Более других из современников привлекал его образ мышления Александра Меня. Чувствовались широта и свобода, могучие попытки освобождения от стереотипов. Он сроднился с ним за долгие вечера заочного знакомства. И склонялся к мысли, что даже отец Александр Мень, писавший под именем Эммануил Светлов, не говорил всего, что думает; не знал, как выразить то, что жжёт сердце и гложет мозг невысказанностью.

Религия одна, ибо един Бог! – вот первая истина, к которой он пришёл, изучая ислам, индуизм, иудаизм, сравнивая их положения с основами христианства. И твердо понял: у христианина нет преимуществ перед мусульманином, как и у мусульманина перед христианином. Все мировые религии, – равновеликие пути к одной цели.

Непогрешимы священные тексты. Но переводы с языка на язык делаются людьми. Люди имеют право на ошибку и иногда эксплуатируют это право.

Широк спектр человеческого искания истины, к каждому сердцу пролегает отдельная тропа. Крепко запал в память отца Александра случай с Захаром Беркутовым. С первого дня прибытия Владимира Сергеевича Завьялова в Боровое они понравились друг другу и подружились. Захар Петрович тянулся к правде, искал свой путь в жизни. С легкой руки Владимира Сергеевича заинтересовался Ветхим и Новым заветами, с удовольствием знакомился с книгами, которые предлагал отец Александр.

И вот однажды, после прочтения одного из трудов протоиерея Александра Меня Захар Петрович пришёл весь взбудораженный, с двумя книгами в руках. Он сравнил перевод одного места пророчества Исаи и в синодальном изложении и в переводе Меня. И, показав оба отрывка, с волнением произнес:

– Посмотрите, маленькое изменение в переводе одного только слова, а как меняется понимание всей сути!

– Да, действительно так, – согласился с ним отец Александр, – В каноническом варианте: «Не жертвы хочу, а милости». В переводе Меня: «Не жертвы хочу, а милосердия».

Владимир Сергеевич радостно поразился, как быстро его друг находит самое важное. Какаянезамутнённость восприятия!

– А почему ты считаешь, что тут больше к месту именно «милосердие»? – спросил отец Александр.

– Почему? – Захар Петрович даже взмахнул рукой и задумался, – Да просто это слово как-то шире, да и добрее. Человечнее, что ли… Не всегда ощущение от слов можно передать словом же точно. Конечно, если подумать еще…

– Зачем тратить время, если за нас уже подумали? – сказал отец Александр.

Как когда-то сам для себя, стоя перед тем же вопросом, он взял с полки Толковый словарь русского языка.

– Вот, послушай, что говорит Ожегов. Милость у него имеет два значения. Во-первых, она означает доброе и человеколюбивое отношение. Подходит, да? Но второе… Второе: «Благосклонность, полное доверие, расположение к кому-нибудь низшему со стороны высшего». Вот откуда неприятие! В слове «милость» мы чувствуем оттенок снисхождения, даже пренебрежения. Хочу сделаю, хочу нет… А теперь посмотрим толкование слова «милосердие»: «Готовность помочь кому-нибудь или простить кого-нибудь из сострадания, человеколюбия».

Он положил том назад повернулся к Захару Петровичу.

– Вот так. Помочь, простить… Независимо от своего или другого человека положения. Просто потому, что мы люди. Потому что по-иному человеку просто нельзя.

Так внезапно, через посредничество Александра Меня, смысл Божественного Слова проник в сознание Беркутова. Милосердие! Наиболее подходящее здесь понятие. А как важно! Ведь в этих словах, – кредо, само ядро религиозного сознания. Милосердие, – именно на нём должны основываться человеческие отношения.

Да, в Боровом нашёл отец Александр то, что искал всю жизнь. И друзей, которым всегда хотелось помочь, на которых всегда можно было опереться. Но и здесь не во всём он мог раскрыться. Вот как сказать тому же Беркутову, что в Петьке Блаженном видит он по-настоящему милосердного человека, что не для себя тот живет, а для людей. А что путь избрал себе столь неординарный, так в том не люди ему судьи. Ведь не лёгкости же он ищет для себя, а трудностей. Скорее для того, чтобы острее ощутить боль другого.

Люди в селах и хуторах непростые. Книжным словом к ним не пробиться, все истины требуют перевода на язык привычный и понятный каждому. Вся обстановка в Боровом: природа, пока не тронутая промышленной революцией, и полупатриархальный уклад жизни, —располагает к неторопливости в жизни и думах, выводит на внутреннее спокойствие. Ведь там, где царит суета, человеческая душа костенеет.

В городах – интеллект! А работа в городском храме сводится часто к череде модных крещений, бракосочетаний, отпеваний… Что можно знать о людях, стоящих перед тобой на проповеди? Встретиться и побеседовать просто так, без назидательности, нет времени у обеих сторон. Вот и не получается духовного контакта. А без оного что можно сделать?

В селе не так. Вся жизнь на глазах. Каждый у всех на виду. Легче заметить вспыхнувшую вдруг искру глубокого понимания. Помочь вовремя, нужным словом, – и вот уже человек смотрит на себя и мир чуть-чуть да по-другому. А камень в горах только стронуть с места…

Обо всем этом размышлял сейчас отец Александр, готовясь к проповеди, одевая поверх туники ризу. «Фелонь», вспомнилось почему-то латинское название ризы; походная одежда священника-проповедника в те времена, когда приходилось странствовать по планете, неся Слово. Теперь не постранствуешь, если и захочешь. Епитрахиль, – цветная лента с вышитыми на ней крестами, – завершила одеяние.

Не постранствуешь… Так ли? Просто каждому своё. Вот у Петьки Блаженного вся жизнь в дороге. Его одинаково хорошо знают в Боровом, в Сосновке, в Белом Яру. А Анастасия Ляхова последние два года в райцентре не побывала ни разу. Разве она одна такая?

Странное сегодня воскресенье: никак не сосредоточиться на теме проповеди. Посторонние мысли лезут в голову, и никак с ними не сладить. Ну да ладно. Работу не отменить.

…Завершив речь словами Меня: «Высшей молитвой является молитва непрестанная, то есть жизнь в постоянном общении с Богом», он понял, – не было сегодня вдохновения. А почему, неизвестно. Сколько пережито, прочитано, передумано, а что себя познал, – никак нельзя сказать. Как же можно проникнуть в душу другого человека, если своя – загадка?

Выйдя из храма, отец Александр в задумчивости направился привычной дорогой к дому. Дойдя до поворота на Республиканскую, поднял голову, осмотрелся и увидел: возникает, как сказал бы Беркутыч, нештатная ситуация.

Образцовая иллюстрация к гегелевской диалектике: в наличии две противостоящие тенденции, две противоположности, стремящиеся к конфликту. Можно проследить все фазы развития противоречия, от вызревания до взрыва. И если не вмешаться, взрыв неизбежен. Но можно ли священнику принимать чью-либо сторону в мирском конфликте? Ведь тем самым он становится судьей, объявляющим приговор без суда и следствия. Кесарю кесарево… Что присуще Юпитеру…

Но и в сторонке оставаться нельзя. Придется подождать, положившись на интуицию, на веление духа. Отец Александр еще раз осмотрел главную улицу села, от асфальта которой его отделяло не более пятнадцати метров.

Напротив, по ту сторону дороги, киоск фермера Аверьяна Жукова. Хозяйничали в нём его жена и дочь, успешно распродавая сигареты, жвачку, заграничное пиво в банках и вино. Рядом с киоском только что остановилась белая «Тойота-Корона». Справа, в полусотне метров от киоска, выделялась высокая стройная фигура Захара Беркутова, по случаю воскресного дня одетого в гражданское. Быстрым пружинистым шагом он направлялся в сторону «Тойоты». И как он учуял неладное на таком расстоянии? Ведь ничего еще не проявилось, не обозначилось. Профессиональный нюх, не иначе, усмехнулся про себя отец Александр, одобрительно оценивая молодую энергичную походку участкового инспектора.

Все четыре дверцы «Тойоты» разом распахнулись, из салона в тишину села вырвались громкие ритмы поп-хита на английском. Транзитники, отметил отец Александр, решили подзаправиться спиртным и табаком. А это значит, что им местные правила не указ. Из машины вывалились трое парней и две девицы, все явно навеселе. Водитель вразвалку подошел к киоску и по-хозяйски постучал костяшками пальцев по стеклу витрины. Остальные четверо презрительно-независимо осматривались, лениво переминаясь с ноги на ногу.

Похоже, Захар Петрович готовится испортить себе выходной. Поправить поведение гостей Борового в случае необходимости Беркутов сможет, но во что это выльется, учитывая его взрывной характер и бескомпромиссность? Он уже на половине пути к машине. Если бы ещё в милицейской форме!

Как тут быть? Решение не приходило. Видимо, придётся рассчитывать на экспромт. Отец Александр опёрся левой рукой на забор углового дома, рядом с которым стоял и сразу почувствовал острый укол в ладонь. Повернув голову, увидел, что из досок в разных местах торчат свежие гвозди: недавно ремонтировали забор. И сделали ремонт как попадя. Оно и понятно, хозяева дома пенсионеры Шибаевы, им самим такое не под силу, наняли кого-нибудь да перестарались с угощением. Кто же будет гвозди загибать, если рядом стакан самогонки с салом да огурчиком?

Не снимая левой руки с забора, отец Александр поглаживал доски, осторожно ощупывая гвозди, торчащие то острием, то шляпкой. Горе-ремонтники!

…И как они не боятся в таком состоянии по дорогам? Конечно, пьяный водитель за рулём сейчас не редкость. Так хоть бы рядом кто трезвый был! Все одинаково перебрали, думал отец Александр, наблюдая за замедленными и неверными движениями водителя, достающего из кармана джинсовой куртки деньги.

Прав Захар Петрович: в глаз селу попала соринка. И надо её удалить. По возможности – безболезненно. Ведь если без раздумий раздражённо хлопнуть по глазу, можно и зрение повредить. А Беркутов, скорее всего, намеревается хлопнуть.

Что будет, если их задержать? После освобождения они снова примутся за прежнее. Выражение лиц показывает: эти выбрали судьбу, изменить ничего нельзя, не поможет им ни участковый инспектор, ни священник. Слишком далеко зашла духовная интоксикация. Не сегодня так чуть позже придет наказание, но и тогда они не поймут его значения.

Остается скорректировать поведение Беркутова, решил отец Александр, обхватив пальцами выступающую на сантиметр шляпку гвоздя. Одного удара молотком не хватило, чтобы забить его как положено.

Он поднял свободную руку в приветствии. Захар Петрович теперь увидел его, заметили и те четверо, с равнодушным любопытством разглядывающие человека, спешившего в их сторону по пустынной улице.

– Захар Петрович, я тебя жду. Поговорить бы надо. Найдешь минутку?

Беркутов, сверкнув глазами в сторону «Тойоты», согласно кивнул и, свернув с дороги, подошёл, не выпуская потенциальных правонарушителей из поля зрения. Они пожали друг другу руки.

– Что, служебный долг не позволяет пройти мимо? Не торопись. Может быть, твоё вмешательство тут и не понадобится.

Захар Петрович улыбнулся. Встреча с другом сняла напряжение, успокоила взвинченные нервы. Продолжая краем глаза наблюдать за повернувшимися в их сторону пассажирами «Тойоты», он сказал возмущённо:

– Откуда они берутся? Где их делают? Вы только посмотрите, Владимир Сергеевич, как они на нас и всё окружающее смотрят! Какое-то стадное превосходство, а? Ощущение непогрешимости. Примерно так рыбак относится к рыбе, особенно когда та позволяет себя ловить без помех.

– Вот они уедут, – ответил отец Александр, – И я скажу, что думаю по этому поводу. Надеюсь, мысли у нас одинаковые. А сейчас не торопись. Ведь как и я, так и ты не в форменной одежде.

– Одежда-то одеждой, – усмехнулся Захар Петрович, – А борода выдаст.

Так оно и оказалось. До ушей Захара Петровича и Владимира Сергеевича донёсся восторженный голосок проницательной долговязой девицы в ярком платье, декольтированном сзади до пояса.

– Смотрите, девочки, да ведь это святой отец!

– Точно! – продолжил басом её сосед.

Его могучие плечи туго обливала кожаная куртка.

– А с ним и дьякон. Или как их там называют? Миш, ты в курсе?

Миша, в клетчатой тёплой ковбойке, хлопнув товарища по плечу, ответил:

– А вот мы и выясним. Пошли, мужики.

И они вчетвером, покачиваясь то ли от выпитого, то ли от чистоты деревенского воздуха, которого не нюхали неизвестно сколько, неторопливо двинулись через дорогу, неглубокий кювет и яркую зелень муравы к отцу Александру и Захару Петровичу. Ни высокая спортивная фигура Беркутова, ни могучий торс отца Александра их ничуть не обеспокоили. Видимо, вооружились когда-то в дозапойный период навыками спортивного единоборства. За дорогой, на траве их догнал водитель, успев выгрузить в машину приобретенные бутылки и банки.

Возбуждённые предвкушением приключения, все пятеро посмеивались и обменивались односложными междометиями.

Отец Александр молча и спокойно рассматривал их лица, каждое поочередно и все вместе. Народ не нищий. И привыкший к ответной робости и нерешительности, к духовной и физической слабости, охватившей людей в отравленных городах. Сами же по причине молодости не ощущают собственной зашлакованности и болезненности. Но расплата не заставит ждать.

Жаль их. Слово для них перестало быть аргументом, они слушают только себя или тех, кого считают равными себе. Безнаказанная наглость порождает глупость. Они даже не могут правильно оценить соотношение сил.

Он внимательно посмотрел в глаза Миши, пытаясь отыскать искорку человеческого интеллекта, отсвет пламени души, но не находил. Оловянный взгляд, готовность сказать и сделать первое, что придет на ум, – вот и всё! В городской сутолоке они будут выглядеть обычно, мало чем выделяясь на общем фоне. И чувствовать себя соответственно.

Приблизившаяся компания остановила размышления. Они встали вплотную: девицы и между ними широкоплечий в кожаной куртке нацелились на него, двое других выбрали Захара Петровича. Донесся густой запах перегара, свежего вина и приторных духов. Пахло нездоровым, испорченным, отравленным.

Владимир Сергеевич подумал, не снять ли руку с забора, но лишь погладил ладонью доску, из которой торчал большой гвоздь. «Десятка, не меньше, – подумал он, – И зачем такие гвозди тратить на заборы? Они же на половую рейку пригоднее». Он был спокоен, лишь боялся, что Захар Петрович не выдержит. Но тот, доверяя товарищу, стоял молча и не предпринимал никаких действий.

Выдохнув клуб дыма, ближайшая девица мило улыбнулась и, протянув пальчики с чадящей сигаретой, воскликнула:

– Какая роскошная борода! Прямо прелесть! Это правда, что ты святой отец?

Её кавалер хрипло рассмеялся:

– Пригласи его с нами. Он от тебя уже без ума, слова не вымолвит. За одну улыбку подарит тебе лучшую часть своей бороды.

– Это правда? А второго куда денем? У нас же места не хватит.

– Второго мы оставим. Отдохнёт немного на травке, подождёт, пока начальник вернется. Не так ли, дьякон?

Это говорил Миша, стоя перед Захаром Петровичем и потирая ладони.

Говорить что-либо бесполезно, любые слова ничего не изменят. Им хочется развлечений, их остановит только страх, который все они старательно прячут, скрывают за завесой наглости, бравады и цинизма. Но не ломать же им кости посредине села. Каково: священник да участковый инспектор не нашли ничего лучшего как вдвоём усмирять расшалившихся юнцов. Поймут-то их поймут, да на душе останется горький осадок. К тому же Захару Петровичу придется звонить в район, вызывать бригаду, сдавать им этих… День пропадет окончательно, а дел ещё сколько!

Решение пришло вовремя. Он пошевелил рукой, лежащей на заборе и, увидев, как все посмотрели туда, нарочито медленно обхватил конец гвоздя большим и указательным пальцами. Гвоздь сидел хорошо, пришлось напрячься, но эффект того стоил.

Гвоздь подался со стонущим скрипом, и когда он его вытащил, полупьяная компания напоминала выброшенных на берег карасей с выпученными глазами. Он угадал: гвоздь на самом деле оказался свежим, длиной в десять сантиметров. Покрутив его в пальцах перед глазами, Владимир Сергеевич выпрямил пальцами обеих рук погнутый кончик, повернулся ко всем спиной, вставил гвоздь обратно в гнездо и ударил ладонью. Тот с коротким визгом вошел на своё место по самую шляпку.

Когда он повернулся обратно, пятеро торопливо шли к замолчавшей «Тойоте», – отзвучал диск в проигрывателе. Захар Петрович рядом корчился от внутреннего смеха, пытаясь сдержать хохот.

– Ну… Владимир Сергеевич, я просто не могу… Ну… Не ожидал. Цирк…

Посмотрев на полусогнутую фигуру и сморщенное лицо Захара Петровича, отец Александр не выдержал и густо рассмеялся.

– А ты как хотел? Словом – никак. Делом, – последствия уж больно тягостные могут быть, особенно для тебя. Вот и пришлось выбрать срединный путь.

Беркутов справился с приступом веселья, только глаза продолжали светиться влагой.

– Да уж. Демонстрация получилась что надо. Даже у меня дух захватило.

– А мне их жаль. Какие серые лица! Ведь они всю жизнь едят соль, сахар и сало в самых разных упаковках и сочетаниях. Другого не воспринимает их дух, отравленный дурными мыслями. Нездоровый дух не терпит здорового тела и всегда приводит его в соответствие со своим состоянием. Потому-то кроме страха, у них не осталось рычагов связи с внешним миром. Ни я, ни ты не сможем им помочь, слишком далеко зашло, укоренилась отрава. Вот так! Природа реагирует, как ты желаешь. И внутренняя природа, и внешняя.

– Так что же, таких страхом воспитывать? – спросил Беркутов, провожая глазами удаляющуюся «Тойоту», запоминая номер.

– Может быть! Никто не знает, что ждёт каждого из них впереди. Вдруг появится иной шанс?

– А вот насчет природы как? Это действительно всеобщий закон? Вот я, к примеру, войду в лес с острым желанием найти рекордный белый гриб и лес мне его подарит?

– Хитёр ты, Захар Петрович. Хочешь простоты во всем. А мир-то не прост. Но заверю: если ты действительно хочешь такой гриб, он тебе спать не даёт, да настойчивостью обладаешь, – рано или поздно он твой!

– И так во всем?

Вместо ответа отец Александр взял Беркутова под локоть, свободной рукой указал на дорогу, приглашая покинуть место несостоявшегося происшествия…

6. Поляна. Преображение. 16 июня

Поляна продолжала жизнь, наполненную сменой ритмов, запахов, времён года, наблюдениями за людьми в селе у подножия холма, заботой о своих цветах и кустах, попытками помочь больному остатку дуба. Кое-что из желаемого ей удавалось и тогда она радовалась, выражая радость всплеском ароматов и притоком жизненных сил и энергии из глубин земли и высот космоса.

Усилиями берёзы, протянувшей свои корни к страдающему пню, удалось пробудить к жизни маленький росток и теперь Поляна и все её частички, до самой маленькой травинки, знали: их могучий и добрый дуб, от которого осталось на Поляне только невидимое людям тонкое эфирное тело, получил новую жизнь. Прольется несколько десятков дождей и его новая физическая оболочка сольется с остатками прежнего организма. Поляна вновь обретет единство.

Непривычно долгое время Поляну заботит одна женщина, чего раньше не бывало. Конечно, она всегда помогала людям, приходящим за травами или ягодами, несущими с собой доброту и сострадание. Или, наоборот, отгоняла колючками, отвращающим запахом тех из них, что приносили в себе недобрые стремления и желание зла. Иногда она формировала для них из сгустков тумана фигуры двойников людей и после того её долго не беспокоили.

Желтела, засыпая в предснежье, трава и уносила на хранение в нейронную корневую сеть прикосновения лап, рук, ног… Круглыми ромашковыми и звёздчатыми зверобойными глазами Поляна распознавала лица и облик людей, зверей и насекомых, видела их доброту или зло, раздражительную слепую беспощадность к живому или же готовность к милосердию.

Поляна изначально знала: лишенное милосердия не есть живое, а только слепок с него. А к неживому и отношение неживое, без доброты и сочувствия.

Зимний полусон сменялся весенним пробуждением. Все повторялось. И каждый миг неповторимостью запечатлевался памятью.

Поляна не старела, она не знала необратимого увядания, потому что жила не сама по себе, а частью леса, реки, неба, дождя, солнца, ветра, шевеления земли в тёмных глубинах… Она была и частью того, что стояло за всем этим и простиралось далеко к звёздам, и проникало в каждый изгиб каждой травинки, в каждое колечко березы. Неостановимость живого бытия, его вездесущность объединяли все её части с остальным миром в неразрушимую систему.

А женщина, которая так часто приходила к ней, жила отдельно от всего и от всех. Поляна сразу почувствовала тихую боль, а так как женщина была доброй и беззащитной, как только что распустившийся цветок, она захотела ей помочь. Она не всё понимала в людях, ей тоже не хватало мудрости. Слишком уж краткой была жизнь людей и слишком уж много они отдавали быстротекущего времени пустякам и ненужностям. Такое непостижимо, ведь живое целесообразно во всём и всегда.

Страдания и боль противоестественны жизни. Поляна снимала их слой за слоем и разносила с каплями росы, с подпочвенной влагой по артериям земли, пока не растворяла без остатка в речной воде. Она окружала лаской и теплом женщину, внимательно вслушивалась в голос, пока не стала понимать. Так Поляна узнала её мысли, научилась заглядывать в душу и видеть сокровенное. И прониклась сочувствием, ибо сама знала горечь потерь. Они стали близкими друзьями и при нужде являлись друг другу. Но в главном Поляна сама по себе была бессильна, и попросила помощи… И вскоре голубой туман, впитавший память женщины, приготовился стать сетью её желания.

Ожидаемый человек появился в предопределённый час. Усталый и измученный, он шёл навстречу. У него не было выбора, ему предназначался только один путь…

Поляна продлилась лесом, окутала человека полем сострадания и заглянула в сердце. В сердце гнездилось долгое тоскливое одиночество.

Поляна уже знала, что поможет человеку. И тем осуществит свою цель. Она прозвенела ручьем, и он услышал. И припал к воде сухими губами. Через лесной родник она принесла ему мягкость и нежность, растопила нерешительность и страх.

По прохладной тропинке она привела его к себе, усадила у возрождающегося дуба, успокоила и приготовила голубую сеть спасения.

Северная окраина Борового, откуда начиналась тропинка, идущая через лесную поляну на Ведьмином холме к шоссе, охранялась, причем по собственной инициативе, двумя собаками, рост которых был обратно пропорционален их звонкоголосию. Одну из них, кудрявую черную помесь дворняги и пуделя, звали иностранным именем Эйкос. Объяснялось имя просто: хозяином Эйкоса являлся лесничий Янчев, страстный защитник природы, приверженец экологического движения. А слово экология, как известно, имеет корнем древнегреческое «экос», что значит дом. Дом Янчева, ближний к лесу, под железной ярко-красной крышей, стоял на приречной стороне улицы Республиканской и соседствовал с домом Анастасии Ляховой.

Другая собачка, по имени Шарик, была простой дворняжкой и обитала напротив Эйкоса, через улицу, в доме комбайнера Селиванова. Несмотря на различия в происхождении и условиях проживания, Эйкос и Шарик были друзьями и любое дело исполняли совместно.

Совершенно естественно, что именно Эйкос и Шарик первыми обнаружили чужака, неторопливо бредущего к селу со стороны Ведьминого холма. Бросив пригретые наблюдательные посты, они что есть сил кинулись навстречу, одновременно предупреждая село звонким лаем. Подозрительность их можно понять: человек выглядел не совсем обычно. Очень грязные брюки и рубашка. На левом плече вместе с мятым пиджаком на тонком коричневом ремешке болталась кожаная сумка, на правом, – на перевязанных шнурках старые нечищеные туфли. Такого беспорядка на человеке Шарик и Эйкос ещё не видели.

Осторожно переступая босыми ногами, чужак с любопытством оглядывал пространство впереди; взгляд его то поднимался через полускрытые зеленью дома к серебряному кресту церкви, то опускался под ноги. Всего неделя прошла, как Селиванов косил здесь траву, и стерня колола ступни.

На предупреждающий лай человек не обратил внимания. Обиженные таким откровенным презрением, дозорные села бросились было в ноги к чужаку, чтобы последним предупреждением дернуть за завернутые почти к коленям штанины, но остановились. И вместо того, чтобы продолжить удачно начатую атаку, собачки в метре перед неизвестным присели на задние лапы и виновато опустили головы. Шерсть на загривке Шарика поднялась, словно кто провел по ней пластмассовой расческой. На внешнем виде Эйкоса страх не отразился ввиду особенностей прически. Затем они дружно поджали хвосты и затрусили обратно, изредка жалобно повизгивая.

За этой удивительной картиной наблюдал хозяин Шарика Селиванов. И она его весьма поразила. Такого с его воспитанным в духе бесстрашия псом не бывало. Вторым свидетелем происшествия оказался сосед Анастасии Ляховой с противоположной от Янчева стороны дачник из областного центра военный пенсионер Ерохин Евдоким Сергеевич.

Он-то первым и определил, что идущий, – человек с военной косточкой, потому как «Красная армия всех сильней», и только человек военный по духу сможет вот так запросто обратить злющих псин в бегство. Дачник Ерохин, преследуя свои цели, решил сообщить о появлении свежего человека своей соседке Анастасии, до того возившейся на огороде с капустной рассадой. Но повернулось не так, как хотел Ерохин. Во-первых, на огороде Анастасии не нашлось. Она успела завершить дело с капустой. А во-вторых… Но об этом после.

А неизвестный улыбался глазами, узнавал развертывающуюся перед ним панораму во всех малейших деталях, от недоделок в заборах до повадок Эйкоса и Шарика. И не думал, что находится под пристальным вниманием и наблюдением. Узнавал и очень удивлялся: столько лет прошло, а ведь ничего не изменилось, всё такое, как сохранено в памяти. И дом его с Анастасией такой же: высокое резное крылечко с некрашеными ступенями; на длинной слеге, прикрепленной к углу дома, рога телеантенны дециметрового диапазона. Всё прекрасно, все замечательно. Всё так, как мечталось…

7. Анастасия Ляхова. 16 июня

Евдоким Ерохин купил пустующий дом и стал соседом Анастасии три года назад. Имея квартиру в областном центре, он использовал дом в качестве дачи с садово-огородным участком. Первые два лета осматривался-обустраивался, обзаводился знакомствами и навыками сельского труда. На третью весну обнаружил, что его соседка, – весьма симпатичная и к тому же одинокая женщина. Анастасию личность Ерохина не интересовала и она знала о нём очень немного. А Евдоким Сергеевич стал уделять своей симпатичной соседке, ведущей привлекательный для серьёзных мужчин замкнутый образ жизни, повышенное внимание.

В силу неизвестных Анастасии обстоятельств пенсионер Ерохин был давним холостяком и не скрывал желания изменить семейное положение. Анастасию его проблемы не трогали и она старалась избегать лишних встреч с соседом. Именно по этой причине сегодняшним воскресным утром она проснулась пораньше, чтобы успеть сделать нужные в огороде дела до того, как Ерохин примется за свои огородные работы.

Или потому что не выспалась, или потому что за два утренних часа проделала тот объем работы, которые запланировала на весь день, Анастасия часам к восьми почувствовала себя плохо. Зазвенело в ушах, перед глазами запестрели чёрные точки, голова отяжелела, ослабли руки. Она вернулась в дом, закрыла изнутри обе двери в сени, – со стороны огорода и с улицы, – и заварила чай из мяты. Налив чаю в небольшую чашку, Анастасия размешала в ней ложечку любимого липового меда. Но нужного облегчения после чаепития не наступило. Тогда она решила поступить так, как делала всегда в тяжёлом состоянии.

Преодолевая страх, оставшийся от недавнего аналогичного приступа недомогания, Анастасия подошла к окну, из которого можно было видеть вершину Ведьминого холма и кусочек ее Поляны, и представила её в памяти.

Держась правой рукой за ноющую левую сторону груди, левой перебирая складки оконной занавески, Анастасия попыталась оказаться мысленно рядом с берёзой, коснуться ствола, услышать шелест листьев. Ничего не получалось. Страх за то, что она может вторично потерять сознание, усилился. Тогда она решила пройти к Поляне по тропинке, чтобы ступить на волшебный цветочный ковер мягко и постепенно. Но дошла только до первых кустов шиповника. Какая-то преграда не пропускала дальше.

Собрав все силы, Анастасия выплеснула в сгустке мысли своё желание и вдруг оказалась над холмом. Но Поляну не смогла рассмотреть, голубоватый туман закрывал её непрозрачной кисеей. Но зато хорошо рассмотрела свою часть села: Евдоким Ерохин перекапывал землю в саду и поглядывал в сторону ее огорода, на дороге грелись на утреннем солнышке Эйкос и Шарик, печная труба Янчевых струила легкий дымок, поднимающийся в небо прямым столбом.

А вот и её дом; впервые она видела его так чётко. На единственном не закрытом каштанами окошке колыхалась занавеска и белые с желтизной скрюченные пальцы судорожно сжимали краешек ситца. «Очень странно, – подумала Анастасия, – Ведь я сейчас далеко от дома!». Кто же тогда стоит в её комнате у окна и теребит занавески? Из сумерек сознания поднялся ответ на вопрос: она же видит себя со стороны! Такого ещё не бывало. Что-то происходило с ней и с Поляной.

Открытие ошеломило, и она в приступе необъяснимого ужаса потеряла сознание, так и не разжав пальцев левой руки.

Очнулась Анастасия на полу с зажатой в руке оторванной занавеской. Солнце поднялось, желтые половицы ярко отсвечивали. Слабость Анастасия испытывала и раньше, периодически она накатывала до или после видений-контактов с Поляной. Но теперь она не могла и пошевелить руками. Даже в прошлый памятный случай с потерей сознания было много легче. Решив, что всё, – пришел её час, – она попыталась было собраться с мыслями, выделить важное, нужное в такие минуты.

Но в сознании беспорядочно метались воспоминания и образы людей.

Первой перед нею встала бабка Касьяниха, знаменитая гадалка и знахарка. Закутанная с головы до ног в чёрное, она мрачно сверкала белками глаз и грозила ей вытянувшимся до потолка костлявым указательным пальцем. Какая же она страшная!

На смену Касьянихе появился Беркутыч. Захар в полной милицейской форме смотрел сочувственно и многозначительно, покачивал фуражкой, словно узнал нечто весьма предосудительное о ней и теперь предупреждал: «Смотри, что ты с собой наделала! Одумайся, Настя, ещё не поздно!»

Мелькнула чёрная борода отца Александра, за ним ещё несколько лиц, которых она не успела опознать.

Затем память обратилась к Петьке Блаженному. Во всех подробностях перед Анастасией прокрутилась единственная в этом году встреча с Петькой в истаивающем последним снегом марте.

…Чуть покачиваясь, Петька подошел вплотную к её невысокому забору и, перебросив руки на сторону двора, почти повис на досках. Напряженное его лицо расслабилось: разгладились, пропали морщинки близ углов рта, зрачки остановили хаотичный бег, стали искать что-то в глубине двора.

Заметив его из окна горницы, Анастасия быстренько собрала в целлофановый пакет испеченные накануне пироги с яйцом и капустой, добавила туда же баночки с простоквашей и любимым Петькой вишнёвым вареньем.

Петька, которого она считала своим другом, был человеком странным во всём. Он никогда не заходил в дома, а еду принимал только от нескольких людей в селе. В том числе от Анастасии. Правда, случалось такое нечасто. Анастасия убеждена: Петьке еда вовсе не нужна, а брал он её для того, чтобы угостить детей, с которыми дружил. При неясном источнике питания он ухитрялся выглядеть летом и зимой вполне здоровым и бодрым.

Анастасия любила с ним побеседовать, хоть и мало что понимала из его монологов и ответов на задаваемые ему вопросы.

По заведенному издавна ритуалу Анастасия сунула пакет в брезентовую сумку, висящую на заборе рядом с Петькиной рукой. Всё как всегда. Кроме, пожалуй, влажного блеска в петькиных синих глазах. Или он простудился, – весна шла зябкая, или был возбужден чем-то из ряда вон.

Петька кольнул её острыми льдинками и мелкие юркие мурашки пробежали по спине Анастасии сверху вниз, остановившись в отяжелевших икрах ног.

Анастасия помнит: Петька явился к ней вскоре после первой встречи с Касьянихой на дому. Касьяниха гадала на куриных потрохах. Быстренько убедив Анастасию, что именно потрошки содержат нужное количество необходимых сведений, Касьяниха к третьим петухам, подкрепившись граненым стаканчиком, измочалила потрошки первой курочки, а саму её употребила в качестве топлива для поддержания собственных оракульных сил. Вторая курочка оказалась разговорчивее и поведала всё тайное, что ждет Анастасию в скорые времена. Сытым голосом Касьянихи любимая рябая курочка Анастасии Машенька рассказала о приближении короля, которому и дорога уж готовится-стелется.