Читать книгу Венеция не в Италии - Иван Кальберак - Страница 10

Не буду описывать сегодняшнее утро, это совсем не интересно. Я напряженно думал, как одеться, это было просто ужасно, особенно если учесть тот факт, что гардероб у меня поменьше, чем у императрицы Сисси: возможные сочетания можно пересчитать по пальцам одной руки, и ни одно не подходит. Потом я нашел на плане города дом 27 по улице Карно. Это было недалеко, я мог спокойно доехать туда на велике. К 15:30 я уже добрался до нужного района и стал кружить по улицам в поисках дома. Это квартал, состоящий из одних только красивых домов, как будто они собрались тут по собственной воле и объединились в клуб, в некое содружество красивых старых домов из кирпича или массивных каменных блоков, с плющом на стенах и старинными ставнями на окнах, ухоженными садиками и высокими тенистыми деревьями. Именно таким был дом 27 по улице Карно. Он стоял на углу, в этом месте улица неожиданно делала крутой поворот, и за темно-зелеными воротами мне открылось великолепное здание, в котором было по крайней мере три этажа, а по сторонам росли две сосны и платан. Поскольку я приехал немного раньше времени, то решил объехать квартал еще раз, но не торопясь, чтобы не явиться взмокшим от пота.

Я позвонил в дверь ровно в 16:00, поскольку точность – вежливость королей, как говорят у нас (можно подумать, кто-то знаком с деталями королевской жизни). Где-то через сорок–сорок пять секунд ворота открылись, и я вошел. На крыльце появилась женщина, улыбнулась и сделала знак подойти ближе. Она была так же хороша, как Полин, брюнетка с матовой кожей, только лет на двадцать пять старше. Красота иногда захватывает вас врасплох. Очень элегантная, в простом, но удивительно эффектном зеленом платье с открытыми плечами и глубоким декольте, она чем-то напоминала Клаудию Кардинале в фильме «Однажды на Диком Западе» (я забыл сказать, что это мой любимый фильм), только в более утонченном варианте. Когда я поднялся по ступенькам, она протянула мне руку, легкую, нежную руку с тонким запястьем – короче, я был покорён. Зубы у нее были ослепительно-белые, словно она чистила их целыми днями с утра до вечера. А глаза карие, чуть более светлого оттенка, чем у Полин, но взгляд такой же проницательный, один из тех взглядов, которые, скрестившись с вашим, задерживаются, не извиняясь и не смущаясь, но и ничего не ожидая, один из тех взглядов, которые нацелены только на вас. Кроме дочери, тут еще и мать, подумал я, плохо мое дело. Но чем ближе я к ней подходил, тем больше отдавал себе отчет в том, что она слишком стара для меня: при улыбке в уголках глаз и в углах рта появлялись мелкие морщинки. Когда она заговорила, я заметил, что она чем-то расстроена, хотя до сих пор успешно это скрывала.

– Ты, наверно, Эмиль? Входи, мы тебя ждем. – Я пошел за ней. – Можешь снять обувь?

– Конечно, мадам.

Она открыла дверь и впустила меня. Внутри было так же красиво, как снаружи, только еще чище. Паркет в гостиной блестел, как на рекламе паркета, хотя большую часть пола закрывал огромный ковер, на котором стоял бильярдный стол без луз, я впервые видел такой, всего с тремя шарами, двумя красными и одним белым, или наоборот, я уже не помню, а позади стола, в углу – диваны с бежевой обивкой.

– Пойду скажу Полин, что ты здесь, подожди меня на кухне, – сказала она и исчезла на лестнице.

Я стал разуваться. И остолбенел от ужаса: в одном носке была дыра. А ведь утром я два часа рылся в шкафу в поисках двух носков одного цвета и мало-мальски приличного вида: наверно, беда случилась во время пути, и теперь ноготь большого пальца на левой ноге открылся во всей красе. Дырявый носок в этом дворце – дело совершенно невозможное, тем более что я стремился максимально слиться с окружающей средой. Если бы даже я описался, мне и то не было бы так стыдно. Что же делать? У меня в голове теснились самые разные гипотезы. Уйти внезапно, ничего не сказав? Нет, слишком грубо. Зажать носок между двумя пальцами, чтобы дыру не было видно, и держать его так все время? Миссия невыполнима.

Я вдруг ощутил огромную усталость, начал потеть, почувствовал себя беспомощным, жалким, хотелось вырыть яму и похорониться в ней заживо. Не надо было сюда приходить, подумал я, такие дома и такие знакомства – не для тебя. Кем ты себя вообразил? На что надеялся? Тебе такого и во сне не видать, дорогой Эмиль. Ты всегда будешь черной овцой, это твоя судьба. Примерно такими были мысли, одолевшие меня в этот момент. Я тонул, дырка в носке, словно пушечное ядро, неумолимо тащила меня ко дну, со всеми сопутствующими радостями: удушьем, отчаянием и впечатанной в каждую клетку моего тела уверенностью, что я был и останусь полным ничтожеством.

И вдруг в меня словно вселилась какая-то сила, и я сказал себе: надо найти решение, оно обязательно должно быть, как в математических уравнениях, и, возможно, оно где-то близко. Не зря папа говорит: мы Шамодо (это наша фамилия), а Шамодо не сдаются в трудную минуту, не признают себя побежденными, пока их не отправят в нокаут. Вначале он говорил это перед теннисными матчами, чтобы подбодрить меня, но ведь этот совет может помочь в любых обстоятельствах. Никогда еще я так явственно не ощущал себя на дне ямы, но во имя нашего рода, во имя моих предков, даже если они, скорее всего, были кучкой неудачников, я решил бороться до конца.

Минуту спустя я вошел в кухню.

– Ты босиком? – удивилась красивая мама Полин. – Но ты же простудишься!

– Нет, у меня ноги никогда не мерзнут, даже наоборот, – заявил я (как вы понимаете, я успел заготовить несколько фраз по этому поводу). – Мне так удобнее, и если это вам не мешает…

«Если она еще и обратит внимание на мои обесцвеченные волосы, я покончу с собой», – дал я себе клятву в то же мгновение.

– Ты жил в Африке? – спросила она.

– Что, простите?

– Африканцы часто ходят босиком. В Сенегале на Рождество это очень приятно, – продолжала она.

Я не совсем понял, что она хотела сказать. Заметив это по моей физиономии, она посчитала нужным пуститься в объяснения:

– Ты наверняка видел репортажи из Африки. Ты не заметил, что они там ходят босиком?

– Ах да, заметил, конечно, извините, – соврал я. И мысленно сделал вывод: наверно, у них часто оказываются носки с дырой.

Я сообщил, что моя мать родом из департамента Приморская Шаранта, а отец – из Орана, но это Северная Африка, Африка белых, так что это не считается. Она улыбнулась и сказала, что я остроумный, а остроумие – одна из самых прелестных вещей на свете. «Спасибо», – вот и все, что я сумел выдавить из себя в ответ. Остроумия у меня оставалось уже немного.

Я не ожидал услышать от нее нечто до такой степени приятное, однако был не уверен, что она на самом деле так думает. Эта женщина все отодвигала от себя, как будто не была абсолютно уверена, что ее место – в этом уголке земли, в этой жизни, в этой эпохе, а ведь у нее был точеный профиль, в ее прическе, одежде, в каждом ее движении чувствовалась утонченность, но мне казалось, что она не здесь, а неведомо где. Вы вроде бы нашли нужного вам человека, физически он здесь, но на самом деле перед вами никого нет. Она напомнила мне героинь романов, которые месье Мерле заставляет нас читать, мадам Бовари, мадам де Реналь; эти женщины переходят улицу, покупают в галантерейной лавке пару лент и три пуговицы, но при этом не перестают мечтать о какой-то другой судьбе.

Я еще не описал вам кухню, похожую на демонстрационную модель в магазине мебели: все новое-новое, и нигде ни одной случайной крошки. Она достала из духовки кекс, от него вкусно пахло. Внутри духовка выглядела так, словно до сегодняшнего дня ею ни разу не пользовались. Есть люди, которые ухитряются постоянно держать все в чистоте – непонятно, как они это делают. Я сказал себе, что никогда в жизни не смогу привести Полин в наш трейлер, и даже в наш дом, если однажды все же удастся его построить.

– Как, ты босиком?! – Полин, зайдя на кухню, тоже первым делом обратила внимание на мои ноги. Иначе говоря, если бы на мне был дырявый носок, я умер бы на месте. Я повторил ей ту же чушь, которую только что наплел ее маме, но, когда ложь произносят во второй раз, она почему-то звучит менее правдиво. Но Полин было на это плевать, у нее было только одно желание – как можно быстрее уйти из кухни. Она взяла чай, который только что приготовила ее мама, взяла кекс, поставила все на поднос, бросила через плечо «спасибо, мама» – в ее голосе не прозвучало ни малейшей благодарности, разве что дружелюбие – и сделала мне знак следовать за ней.

Я думал, что мы идем в ее комнату, но нет: это был музыкальный зал с роялем и еще другими инструментами. А заодно и гостиная – в углу стоял телевизор с видеоплеером. Думаю, девушка с таким воспитанием, как Полин, ни за что не поведет парня в свою спальню. Странно было уже то, что она пригласила меня к себе. Чем больше я об этом думал, тем настойчивее спрашивал себя: что ты тут делаешь? Это было слишком прекрасно, чтобы быть правдой. Я постарался скрыть восторг, потому что на энтузиастов смотрят косо с тех пор, как в современном мире утвердилась новая религия – цинизм.

Она предложила мне чашку чая, вообще-то я его никогда не пью, но тут сказал «да, конечно, спасибо», с тех пор, как я вошел в этот дом, я непрерывно произносил «да», «спасибо» и «извините». Чай имел светло-зеленый цвет, от него пахло газоном и прованскими травами, я думал о том, как же мне выпить эту гадость. Зато я с удовольствием ел кекс. Просто объедение. Поскольку я замучился, изображая благовоспитанного молодого человека, то после первого куска взял еще три. В нашей семье стресс обычно заедают. Некоторые люди от стресса вообще перестают есть и становятся сухими, как фасолины, а нам, наоборот, надо наполниться, компенсировать потраченную энергию. «Ты слишком быстро ешь, Бернар», – эту фразу я слышал в моей жизни чаще любой другой. «Ты права, Анни», – отвечал отец, нечеловеческим усилием воли заставляя себя отложить вилку, чтобы через несколько секунд опять так же яростно наброситься на еду.

– У тебя славная мама.

– Нет, что ты, она такая зануда, и у нее склонность к депрессии, она принимает таблетки.

– Правда? А по ней не скажешь. – Черт, только бы не выглядеть удивленным: как объясняет Бельмондо Ришару Анконина в фильме Лелуша «Баловень судьбы», главное – никогда не выглядеть удивленным.

– Правда-правда, она все время опекает меня, это просто ад какой-то.

Наверно, Полин все же преувеличивает? Можно ли быть такой красавицей, как эта женщина, жить в таком великолепном доме и чувствовать себя несчастной? Если быть богатым не имеет смысла, значит, нам лгали, когда обещали, что с повышением покупательной способности повысится и моральный дух французов.

– Два раза в неделю она ходит к психоаналитику, но это ей мало что дает, в общем, как говорит папа, результаты заставляют себя ждать. И еще она ходит в церковь исповедоваться, кюре ее обожает, он может слушать ее часами, так что, считай, у нее два психоаналитика по цене одного, а толку все равно никакого. Похоже, психоаналитик и кюре дают ей прямо противоположные рекомендации, так что она, бедная, совсем запуталась. Фрейд или Христос – выбор, как в трагедии Корнеля, верно? – бросила она мне, словно это был вызов. Поскольку я в жизни не открывал катехизис, а о Фрейде не знал ничего, кроме фамилии, то несколько растерялся и предпочел сменить тему.

– А твой папа?

– Он редко бывает дома, все время работает, очень много путешествует. Он дирижер. Сейчас вот заставляет меня играть на скрипке, – сказала она, показывая на инструмент, лежащий на пюпитре, и стопку нот.

– О, ты сыграешь мне? Пожалуйста!

– Ни за что!

Я почувствовал, что настаивать абсолютно бесполезно, хоть я и знаю, что женщинам нравится настойчивость, – но не всегда и не во всем.

– Ты музыкант? – спросила она.

Как же мне хотелось ответить «да», схватить скрипку и сыграть мелодию, от которой бы у нее на глазах выступили слезы, а потом она бросилась бы мне на шею, мы сплелись бы в объятии, потом – украденный поцелуй (мама – в соседней комнате), и я ушел бы по-королевски. Но получилось не совсем так. Я подумал: если у нее отец дирижер, задурить ей голову не удастся. И ответил «нет». Само собой, это было поражение.

– Жаль, – сказала она.

– Да.

– Всегда жаль, что ты не музыкант, кажется, это сказал Марсель Эме.

– Мне бы хотелось научиться играть на пианино, – признался я наконец.

– А что, твои родители против? – удивилась она. – Нет, не против, может, на будущий год начну. – Как ей объяснить, что пианино не поместится в трейлере?

– Чем раньше начнешь, тем лучше.

– Да, я знаю. – Наверно, у меня сделался очень несчастный вид, потому что она стала меня утешать:

– Не расстраивайся, это еще не конец света, если для твоих родителей музыка – не главное! Ты ведь, наверно, не родился в семье музыкантов.

Разве что свистунов, из которых самый главный – мой отец. Нет, шучу, конечно, так я ей не ответил. Однако признаваться, что мой отец – торговый агент, я тоже не стал – это было бы все равно, что на полной скорости врезаться в стену. Поэтому я решил перейти к высокому.

– Ницше сказал, что без музыки жизнь была бы ошибкой, а мой папа говорит, что и с музыкой жизнь – это ошибка, и вдобавок в ней полно фальшивых нот.

Полин звонко расхохоталась.

– Он абсолютно прав, – заключила она.

Да, афоризмы у моего предка бывают иногда сногсшибательные.

Атмосфера сразу же разрядилась. Я воспользовался этим, чтобы попросить ее все же сыграть мне что-нибудь, ну хотя бы несколько нот. Она встала, взяла скрипку, зажала ее между подбородком и плечом, взяла смычок и начала играть. Полились чистые, безупречные, чарующие звуки: она заиграла мелодию Баха, или Моцарта, или Бетховена, в общем, что-то очень известное, а значит, кого-то из этих троих, – и на мир вдруг снизошла поэзия. Во всяком случае, на музыкальный зал в доме Полин. По сути, не так уж много нужно для того, чтобы человеческая жизнь стала сносной. Она остановилась на середине пьесы, взглянула на меня с обворожительной (а быть может, обвораживающей – кто разберет!) улыбкой и сказала только:

– Ну, вот тебе несколько нот.

– Еще!

Но она уже отложила скрипку.

– Ты очень любишь классическую музыку?

– Безумно!

– Ты прав, это прекрасно, но у нас дома ее слишком много. Они слушают только классику, с утра до вечера. Если бы мама почаще слушала Принса, Майкла Джексона и Boney M, особенно «Rivers of Babylon» и «Daddy Cool», она не была бы такой подавленной, как ты думаешь?

Чтобы проверить эту гипотезу, она подошла к музыкальному центру – настоящее чудо техники, усилитель, на котором зажигаются лампочки, колонки под два метра высотой, – врубила на полную громкость альбом Boney M, тот, где «Rivers of Babylon» и «Daddy Cool» и стала подпевать во все горло, раскачивая верхнюю часть туловища. Это было ужасно смешно.

Ее расчет сработал: вошла мама и потребовала прекратить этот грохот.

– Я показываю ему хореографическую драму, – оправдывалась Полин.

– Мне больше нравилось, когда ты играла ему на скрипке.

– Ты что, шпионишь за нами?

– Ничего подобного, я просто проходила мимо и услышала тебя.

Между матерью и дочерью вспыхнула перепалка, мать попыталась втянуть и меня, и я чуть не оказался между двух огней.

– Приятно слушать, как играет Полин, не правда ли?

Она говорила «не правда ли?»: это выражение попадалось мне в книгах, но вживую я его еще не слышал.

– Просто наслаждение, мадам.

– Лучше, чем эта музыка бесноватых, верно?

Надо было решить, чью сторону я приму, матери или дочери, и эта ситуация мне совсем не нравилась.

– Мне нравится и то и другое, – нашелся я.

Она разочарованно посмотрела на меня: у этой женщины часто бывал меланхолично-разочарованный вид, возможно, именно это делало ее такой красивой.

– Дорогая, сделай потише, у меня голова болит, – произнесла она умоляющим тоном и вышла из комнаты.

– У нее всегда голова болит, – пожаловалась Полин. – Если хочешь послушать, как я играю по-настоящему, то приходи на концерт, который состоится в пасхальные каникулы, я буду там выступать. Но не я одна, а целый молодежный оркестр, по программе культурного обмена.

– Очень хочу! А где будет концерт?

– В Италии, в Венеции.

– А-а, это все усложняет.

– У нас там полно места, есть свободные комнаты, родители сняли большую квартиру, а мои кузены не приедут. Мы не можем взять тебя с собой, но ты можешь жить у нас. Это тебя устраивает?

– Вполне. Спрошу у папы, сможет ли он оплатить мне билет на поезд.

– Или на самолет. Мы встретим тебя в аэропорту. – Как-нибудь доберусь, хоть поездом, хоть самолетом, – напустил я туману.

– Вот это классно, ты приедешь в Венецию!

– Да, это классно.

Я ушел оттуда, чувствуя себя невесомым, словно на космическом корабле. Когда крутил педали велика, мне казалось, что мы с ним зависли в воздухе, как в фильме «Инопланетянин». Кстати, мы с ней так и не посмотрели ту кассету, вместо этого она пригласила меня в Венецию, хотя мы с ней были едва знакомы. О Венеции я знаю только то, что это город, который может пойти ко дну, но пока держится на поверхности, причем исключительно благодаря собственным усилиям – то же самое можно сказать о многих людях. Так или иначе, там кругом вода, и на фото все выглядит очень красиво. Венеция – город влюбленных, как и Париж, не знаю, какой из них первый, какой второй, но помимо своей воли вижу в этом некий знак. Надо только уговорить папу, чтобы он купил мне билет на поезд. О самолете, как я понимаю, не может быть и речи.