Читать книгу Венеция не в Италии - Иван Кальберак - Страница 11

С тех пор как я побывал в гостях у Полин, при случайных встречах со мной в лицее у нее делается какой-то рассеянный вид, не знаю уж почему, надеюсь, она не пожалела о своем приглашении, не подумала, что поторопилась. А может, она хочет возбудить меня, чтобы я обезумел от страсти? Но ей не стоит так делать. Я предпочитаю, чтобы все шло своим чередом, не хочу нарушать естественную последовательность событий, хоть и не знаю в точности, какими они будут. Нередко расстояние усиливает обаяние – по крайней мере, я так думаю. Уже три дня я живу в напряжении. Я ждал, когда папа приедет на уик-энд, чтобы поговорить с ним насчет билета в Венецию. Сегодня во второй половине дня, за полдником, мама сказала мне, что он приедет уже этим вечером, но на поезде, потому что машина сломалась, и пришлось оставить ее в автосервисе. Бывают дни, когда мне кажется, что все случается без предупреждения, жизнь – стремительная штука, если вдуматься.

Мама предложила мне вместе пойти на вокзал встречать папу. Меня смущало, что она была в серых спортивных брюках, порядком вытянувшихся и бесформенных. А еще на ней был длинный яркий жакет, который как будто сильно удивился, оказавшись в одной компании с этими брюками. Обута она была – угадайте, во что? В старые стоптанные кеды! Зная ее с рождения, я мог держать пари, что она не станет переодеваться. И я никогда не посмел бы просить ее об этом. Но даже если бы и попросил, она ответила бы: зачем, я и так неплохо выгляжу, сейчас не время выпендриваться, у нас с твоим папой одна забота – добыть разрешение на строительство.

Вообще говоря, мне не особенно нравится мамин стиль в одежде. А если быть точным, не нравится совсем. Должен признать, иногда она все же совершает определенные усилия, но не всякое усилие себя оправдывает (пусть она меня простит, я знаю, что обязан ей всем лучшим в жизни – и всем худшим тоже). А когда мы с ней идем по улице, и особенно когда заходим в магазины, меня раздражает ее манера ни с того ни с сего вдруг заговаривать с незнакомыми людьми; при этом она говорит громко и постоянно поддакивает, потому что при обмене банальностями главное – быть одного мнения с собеседником. Я не могу сердиться на нее за это, даже если мне ужасно хочется, чтобы она закрыла рот, но мне жутко, просто-таки глобально стыдно. Я знаю, что друзей у нее немного, а если придерживаться математической точности – абсолютный ноль, что у любого человека в тот или иной момент возникает потребность с кем-то поговорить, и поговорить преимущественно ни о чем. Это потребность в одиночестве, вывернутая наизнанку. Вроде как свитер, который случайно надеваешь навыворот. Но я не выношу, когда незнакомые люди вдруг начинают разговаривать друг с другом на улице, меня это просто бесит. И мне не хочется, чтобы это великое братание происходило по инициативе моей матери. Я предпочел бы, чтобы она вела себя более сдержанно. Чтобы она присоединялась к братанию позже, когда оно уже идет полным ходом: необязательно же всегда быть первой. Но у моей мамы часто недостает выдержки, как у ребят в начальной школе, которые ссорятся непонятно из-за чего. Похоже, это проблема всего мира – недостаток выдержки. И поэзии тоже.

Так или иначе, факт тот, что она заводит разговор с первым встречным, а я не могу этому помешать. Однажды мы с ней шли по улице Дорэ, и кругом было полно моих знакомых, потому что в этом городке только одна широкая улица, и остаться незамеченным просто невозможно (надо бы подать иск о вмешательстве в частную жизнь против тех, кто придумал такие маленькие городки). А поскольку мама была одета не слишком нарядно, я шел на несколько метров впереди, чтобы люди не догадались о нашем родстве. Знаю, это было отвратительно с моей стороны, я казался себе ходячей помойкой, мерзким, вонючим чудовищем, ведь я очень люблю маму, хоть и боюсь ее, и очень не хочу, чтобы она догадалась, что временами я нахожу ее непрезентабельной. К счастью, это не приходило ей в голову. Я ни в коем случае не хотел бы причинить ей боль. Когда тебе стыдно за родственников, проблема в том, что ты стыдишься своего стыда. Получается то ли двойная боль, то ли тройная хандра.

Короче, я ел полдник, и тут мама сказала, что папе было бы приятно, если бы я пошел с ней его встречать. Для моих планов это было как нельзя кстати. Я согласился, от моего дома до вокзала всего восемь минут пешком – я говорю «от моего дома», но вы ведь знаете, что в данный момент мой дом – это строительный котлован, который после дождя наполняется водой, да, мой дом – это яма, наполненная грязью, или же трейлер, стоящий на краю этой ямы, тут все зависит от угла зрения. Я повторяю это, чтобы привыкнуть к такой ситуации, ведь новый дом будет готов не завтра. Короче, мы отправились на вокзал, часть пути идет через лес, в принципе это дорога, по которой я езжу в лицей, только к вокзалу надо свернуть налево. Обычно на этой дороге безлюдно. Выходишь из леса, огибаешь с задней стороны ряд домов, переходишь улицу – и ты на вокзале. Мы стояли и ждали объявления по радио, ну, типа «поезд прибывает на первый путь, просьба отойти от края платформы», если имеются кандидаты в самоубийцы, не знаю, может ли эта фраза заставить кого-то из самоубийц передумать.

И вдруг, метрах в сорока от нас, я увидел Полин с матерью: они вышли на платформу из здания вокзала. Мать, для разнообразия, была одета экстра-класс, а Полин была, похоже, не в духе и при этом непозволительно красива (не знаю толком, что означает это выражение, но именно так и было). К счастью, они пока что меня не заметили. Надо было принять срочные меры, чтобы избежать драмы. Знакомство с родителями явно было бы преждевременным, не говоря уже о столкновении цивилизаций, которым обернулась бы встреча двух мам.

Ровно в тот момент, когда должен был прибыть поезд, я сказал маме, что мне срочно надо в туалет. Я прокрался по платформе, прячась за спинами пассажиров и встречающих и нырнул в подземный переход. Сердце бешено колотилось от страха, что меня заметит Полин, я несколько минут просидел скрючившись, точно моллюск в раковине. Во мне происходило настоящее землетрясение. Я чувствовал себя грязным внутри, словно там появилось несмываемое пятно. А наверху радостно встречали прибывших, все кругом обнимались, вокзальная платформа – место, где люди как будто бы любят друг друга: наверно, причиной тут – страх быть покинутым, который исчезает на время объятия.

Группы людей проходили мимо меня, направляясь к стоянке. Я дождался, когда этот поток поредел, а затем рискнул выбраться наверх. А в это время родители стояли посреди платформы, не понимая, куда я мог деться. Я бросился на шею папе, а он спросил, где меня носило. Я ничего не ответил, и тут вернулась мама, которая ходила искать меня в здание вокзала. Она взглянула на меня и отвела в сторону.

– Ты не ходил в туалет, ты спустился в переход. Думал, я не замечу?

– Я увидел на той стороне одного приятеля и хотел с ним поздороваться.

– А почему мне не сказал? Не хотел знакомить его со мной? Стыдишься меня, да?

Она раскусила меня с самого начала. Угадала, что я почувствовал, верно истолковала мой взгляд и мое бегство. Разумеется, я не признался.

– Я – твоя мать, нравится тебе это или нет.

– Ну конечно, мама.

– Что случилось, дорогая? – К нам подошел папа.

– Твой сын стыдится своей матери.

От этих слов у меня кровь застыла в жилах. Я нашел в себе силы пробормотать что-то про друга, которого увидел на той стороне, и пошел с ним поздороваться, да, я не хотел видеть его рядом с мамой, что тут такого?

– Все нормально, – примирительным тоном сказал папа. – Так или иначе, с вашей стороны очень мило, что вы пришли встречать меня вдвоем. Может, пойдем съедим пиццу?

«Только бы отцу Полин не пришла в голову та же идея!» – взмолился я про себя.

Первым войдя в пиццерию, я обшарил взглядом зал. Хорошая новость: семьи Полин там не было. Вряд ли они в пятницу вечером, выходя из вокзала, стали бы есть пиццу, подумал я, но так и не сумел представить себе, чем они могли бы заняться вместо этого. Мы сели за столик, папа казался веселым и в то же время встревоженным. Он сообщил нам, что собирается завтра пойти в мэрию, к чиновникам, которые выдают разрешения на строительство, и устроить им скандал. Папа вообще не любит чиновников, он всегда называет их прирожденными лодырями и безнадежными трусами. И тем не менее его заветная мечта или, вернее сказать, его исступленное желание заключается в том, чтобы я защитил диплом и стал преподавателем математики, чтобы я женился на такой же дипломированной математичке и мы оба вели тихую размеренную жизнь в лицее, где не бывает проблем, а есть отпуск на все время летних каникул, и никто не боится потерять работу. Таким он видит мое будущее, вот почему они заставляют меня зубрить математику, заставляют перескочить сразу через полтора класса (я родился в конце года) и даже оплачивают частные уроки, притом что у них не хватает денег на нормальное жилье, и приходится жить в трейлере. Но ведь у преподавателя, насколько я понимаю, тоже есть немного (или даже много) от чиновника. И не похоже, чтобы эта ситуация могла измениться. Да, мой папа – это уравнение со многими неизвестными.

В общем, он был жутко смешной, когда заявил, что снимет стружку с этих дерьмовых чиновников – мой отец иногда может быть очень грубым. Я представил себе эту сцену: папа, когда захочет, может достать кого угодно, он безошибочно находит у человека слабое место, это прирожденный провокатор. Он перевернет мэрию вверх дном, он не даст им вздохнуть, они узнают, на что способен мужчина из рода Шамодо, эти хамы, эти тупицы, в итоге они будут готовы на все, лишь бы только их оставили в покое. Но мама, похоже, была настроена менее оптимистично.