Читать книгу В огне повенчанные - Иван Лазутин - Страница 13

Не успел Дмитрий Александрович переступить порог квартиры и снять плащ, как Фрося с бумажкой в руках принялась перечислять фамилии тех, кто в течение дня звонил академику.

Казаринов молча кивал головой.

– Еще кто?

– Орлов.

– Какой Орлов?

– Не сказал. Сказал только фамилию.

– Кто еще?

– Толоконников из Ленинграда.

– Этому отвечу завтра письмом. Все?

– Еще Дроздов. Три раза звонил.

– Дроздов? Подождет! Прочитаю не раньше октября. Так и скажи этому водолею, если будет звонить. – Снимая ботинки, Дмитрий Александрович продолжал бранить доцента Дроздова, который две недели назад упросил академика неофициально, по-товарищески, не оговаривая сроков, просмотреть его диссертацию, но при этом не сказал, что она в двух объемистых томах. – Больше никто не звонил?

– Еще этот самый… генерал Сбоев.

– Сбоев?! Володька?.. Уже генерал? Вот чертяка! И что же он сказал?

– Сказал, что хочет повидать вас. Дело-то уж больно важное. Свой телефон оставил, позвонить просил.

– Эх, Володя, Володя, – тяжело вздохнул Казаринов. – Жаль, отец не дожил до твоего генеральского звания.

Дмитрий Александрович прошел в кабинет и позвонил Сбоеву. Телефонную трубку взял дежурный по штабу. Представившись, фамилию свою он произнес скороговоркой, что разобрать было трудно. Однако, услышав фамилию Казаринова, дежурный сразу оживился и соединил Дмитрия Александровича со своим начальником.

Голос у генерала Сбоева, как и у отца, был грудной, раскатистый. Шесть лет назад, при последней встрече на даче у Казаринова, Владимир Сбоев был еще майором. Весь вечер он, горячась, доказывал: летчиком нужно родиться.

– Разрешите доложить, товарищ генерал: на проводе академик Казаринов.

Не скрывая волнения, Сбоев сказал, что сейчас у него идет важное совещание и что, если можно, он очень хотел бы повидаться с Дмитрием Александровичем, и как можно быстрее.

– О чем ты спрашиваешь, голубчик! Всегда рад! Когда ты сможешь? Сегодня? Во сколько? Так давай!.. Чего тянуть-то? Я тысячу лет тебя не видел.

– После девяти вечера – устраивает? – звучал в трубке сдержанный басок генерала.

– Вполне, товарищ генерал. И напоминаю: время сейчас военное, во всем должна быть точность. Жду! – Казаринов положил на рычажки телефона трубку, встал и потянулся. «Странная вещь – люди. Некоторые одним лишь своим видом вызывают в душе тайный протест, желание бросить в лицо: “Сгинь!”, к другим тянешься душой, как подсолнух к солнцу. Они греют, светят, излучают добро. Хотя бы этот Володька Сбоев. Ведь ничего общего. А вот когда вижу парня – перед глазами как живой стоит его отец. Такой же мятежный, искренний, с прозрачно-светлой душой… Или взять этого… Дроздова… Нашел же момент подсунуть мне диссертацию. Когда я получил письмо от Григория. Видите ли, какая оказия – был у моего внука пионервожатым. И ведь не забыл, каналья… Начал даже умиляться, восторгаться его ребяческими талантами, честностью… Нет, Дроздов, ты сер, а я, приятель, сед… Диссертацию твою я прочитаю, но скажу о ней то, чего она стоит…»

Видя, что дверь кабинета открыта, Фрося вошла без стука и поставила на журнальный столик бутылку холодного боржоми. При виде Дмитрия Александровича, сидевшего в глубокой задумчивости в мягком кресле, она забеспокоилась:

– Уж не простыли ли?

– Нет, Фросенька, я совершенно здоров. Не выходит из головы вчерашняя бомбежка. Ведь это надо… Первая бомба упала прямо на родильный дом. Естественно, возник пожар. В ночной темноте мишень лучше не придумаешь. На этом не успокоились: сделали еще несколько разворотов и все бомбы сбросили на горящий родильный дом.

– И что же, все погибли? – сведя в морщинистый узелок губы, спросила Фрося.

– Нет, не все… Говорят, невиданную отвагу проявил командир взвода санитарной роты некто Волобуев. Вместе с дружинниками он прямо из огня на руках выносил рожениц и младенцев.

– А слышали, позавчерашней ночью на улице Осипенко бомба в пять тонн угодила прямо на милицию, а вторая – в семь тонн – на Устинский мост и ушла под землю.

– Кто сказал?

– Да во дворе… Говорят, все дома около милиции разлетелись в пух и прах, а там, где была милиция, – яма глубиной с десятиэтажный дом.

– Преувеличивают, Фросенька. Не пять тонн, а всего лишь одна тонна. А вторая бомба, что на Устинский мост упала, совсем не взорвалась.

– Говорят, у нее в середке часы работают. Как придет срок – так и взорвется.

– Не слушай, что говорят. Читай лучше «Правду». Хочешь, я прочитаю тебе о воздушном подвиге советского летчика Талалихина?

– Да что-то говорили по радио, только я путем не разобрала.

– Так вот, Фрося, Виктор Талалихин первым в истории мировой авиации совершил ночной таран в небе на подступах к Москве.

– Таран?.. Это как же понимать?

– А понимать нужно так: когда у летчика кончились в пулеметах патроны, и все снаряды уже тоже были расстреляны, и он остался с пустыми руками, то ничего не осталось, как пойти на последнее: догнать немецкий самолет, что нес на Москву тяжелые бомбы, и пропеллером отрубить у него хвост. Тот загорается и со всеми своими бомбами падает вниз.

– Батюшки!.. – Фрося всплеснула руками. – А как же наш-то? Ведь он-то тоже…

Что означало это «тоже», Фрося высказать не смогла. На помощь ей поспешил Казаринов:

– Самолет Талалихина тоже загорелся и пошел к земле, но летчик успел выпрыгнуть с парашютом и живым-здоровым опустился на землю.

– Страсти-то!.. Мог бы и не успеть.

– А вот он успел! Потому что надо было успеть. – Казаринов встал, выпил стакан боржоми и, разрывая конверт, продолжил: – Вся страна, Фросенька, поднялась. И стар и млад. А сейчас сообрази что-нибудь легонькое. Вечерком должен подъехать генерал Сбоев. Да ты его помнишь: такой высокий, черноволосый, в Абрамцево к нам приезжал, тогда он еще был командиром эскадрильи. Помнишь – обещал покатать тебя на самолете? Неужели забыла?

– Владимир Николаич, что ль?

– Он самый.

– Да неужели? Уже генерал? Батюшки ты мои!..

Сбоев приехал в одиннадцатом часу вечера, когда Фрося укладывалась спать в своей комнатке с окном, выходящим в тихий зеленый двор.

Если уже шесть лет назад Владимир Сбоев походил на отца и будил в Казаринове воспоминания о его безвременно погибшем друге, то сейчас это сходство было просто поразительным. Дмитрий Александрович даже растерялся, увидев перед собой тридцатисемилетнего генерала.

– Володя!.. Ты ли?.. Вылитый отец! – Казаринов обнял генерала и трижды расцеловал.

– А вы, Дмитрий Александрович, прямо как из пушкинской «Песни о вещем Олеге». – Генерал, силясь что-то вспомнить, поднял высоко руку: – «…И кудри их белы, как утренний снег…»

– Все в поэзию ныряешь? Шесть лет назад, помню, ты целый вечер читал нам Есенина и Блока, а сейчас на Пушкина перекинулся. Ну что это мы застряли в коридоре? Проходи, да дай я тебя разгляжу как следует! Раздобрел, приосанился… Поди, уже и женился?

– Был грех.

– А на свадьбу не позвал.

– Вот уж неправда. Две открытки посылал. Звонил несколько раз, но ваша…

– Ефросинья Кондратьевна, – подсказал Казаринов.

– Так вот, Ефросинья Кондратьевна сказала, что вы на два месяца отбыли в Кисловодск. И не куда-нибудь, а в Храм воздуха!

– Какой там храм… – Казаринов вздохнул. – Когда оно, вот это биенышко, – он приложил правую руку к сердцу, – начинает уставать, а иногда сжимается так, что не найдешь себе места, и тоска берет зеленая – убежишь не только в Храм воздуха. На Колыму ускачешь.

Лицо генерала стало строго-серьезным.

– А сейчас как?

– Как бы не сглазить, последние два года на моторишко свой просто нет времени обращать внимание.

Казаринов налил в бокалы цинандали. Его худые, длинные пальцы старчески крупно дрожали.

– Как Григорий, пишет?

– Последнее письмо получил неделю назад. Пока был жив. Но по письму видно, что жарко им там. Ведь он у меня почти у самой западной границы встретил войну.

– Да, – гулко протянул Сбоев, – этим ребятам сейчас очень жарко. Там, за Смоленском, – ад.

Поймав хмурый взгляд гостя, Казаринов засуетился:

– Может, покрепче? А то у меня есть армянский.

– Сейчас нельзя: через полтора часа должен быть в штабе. Работа.

– И все-таки, Володя, пропускают стервецов к Москве твои летчики. – Казаринов отпил несколько глотков вина и поставил бокал.

Пригубил бокал и Сбоев.

– Вы статистику чтите, Дмитрий Александрович?

– Как физику и математику. Из всех социальных наук – это самая точная наука. В ней можно опереться на закон чисел.

– Так вот, из девятисот с лишним самолетов противника, долетевших до зоны противовоздушной обороны Москвы в июле, к городу прорвалось всего-навсего девять самолетов. Из ста один. В августе процент прорвавшихся еще ниже. А Талалихин? Читали?

– Как же… Даже Фрося знает. Первый в истории военной авиации ночной таран.

– Первый, но не последний! После Талалихина на ночной таран уже ходило семь человек, и все семь человек достигли цели. Погибло двое.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я хочу сказать о силе примера. То, что до Талалихина в истории авиации даже не мыслилось и считалось фантазией, теперь стало тактикой ночного воздушного боя. Таран – ночью!.. На это могут пойти только советские летчики, когда под крыльями – Родина.

Заметив, что Сбоев уже дважды посмотрел на часы, Казаринов решил перейти к тому, что привело генерала к нему в столь поздний час.

– Выкладывай, чем могу быть полезен? Вижу, сидишь как на иголках. Да, кстати, ты на машине?

– Внизу меня ждет шофер штаба. В моем распоряжении двадцать минут.

– Тогда давай. Не тяни. У меня тоже дела.

Сбоев расстегнул верхнюю пуговицу кителя, допил вино и из папки достал в несколько раз сложенные листы ватмана.

– Чертежи? – спросил Казаринов, видя, что Сбоев ищет глазами место в комнате, где бы их можно было разложить. – Клади на стол. Он у меня как верстак. На него только трактор не въезжал.

Генерал разложил чертежи.

– Прошу лишь об одном, Дмитрий Александрович. Пока все это – секретно.

– А может быть, тебе не следует нарушать?..

– Помните латинский афоризм: «Нет правил без исключения»? – спросил генерал.

– Если так – спасибо за доверие. Что это? Какое-то оружие? Думаю, это не по моей части. Вряд ли пойму тут что-нибудь.

– Вопрос не столько военно-технический, сколько чисто физический, а если точнее – из области оптической физики.

– Чем же могу быть полезен я, теоретик?

– Мне нужен ваш принципиальный совет, Дмитрий Александрович.

– Я до сих пор не спросил: кто ты сейчас? Какую должность занимаешь?

– Командую военно-воздушными силами Московского военного округа.

– Ого! Высоко взлетел.

Генерал прошелся по кабинету. Собравшись с мыслями, начал:

– Вчера к нам в штаб пришел инженер с одного номерного московского завода. Человек сугубо штатский. Две недели добивался, чтобы его принял кто-нибудь из генералов штаба. Наконец добился: принял его член Военного совета округа дивизионный комиссар Тареев. Человек редкостной души и несгибаемой воли. На хороших людей чутье у него поразительное, проходимцев и мерзавцев видит как под рентгеном. На Тарееве – оборона всей Москвы. Инженер принес ему инфракрасный прибор для ночной стрельбы из винтовки. Чертежи этого прибора – у вас на столе. В затемненном кабинете с прибором познакомились член Военного совета и артиллеристы. И что же вы думаете? Все были поражены изобретением!

– Что дает этот прибор при стрельбе ночью? – спросил Казаринов. Отсед

– Вот в этом-то, Дмитрий Александрович, и весь секрет изобретения. – Генерал оживился. Взяв со стола лист ватмана с чертежом прибора, подошел к креслу, в котором сидел Казаринов, и опустился на одно колено. – Через этот прибор можно в ночную темень великолепно просматривать впереди лежащую местность и вести точный прицельный огонь по объектам врага. Инженер мастерил модель этого прибора сугубо для винтовки-трехлинейки, чтобы ночью в засаде, в окопах, в полевом карауле боец, будучи не замеченным, сам мог видеть врага и уничтожать его. Правда, прибор этот еще далек от боевого совершенства, пока еще сложновата его конструкция, в нем необходимо увеличить и дальность светового луча, но сам принцип! Я присутствовал на демонстрации этого прибора в затемненном кабинете Тареева и с тех пор буквально потерял сон. Нам, авиаторам, этот прибор нужен вот так! – Ребром ладони Сбоев провел по горлу.

– Зачем он вам? – Казаринов смотрел на генерала и любовался им: столько в нем было энергии, быстроты и готовности к действию. Даже невольно подумал: «Вот она, молодость… Ей все подвластно».

– До сих пор у нас нет средств для скрытой ориентации самолетов. Сейчас при посадке самолета на аэродром нам приходится взлетную дорожку и поле аэродрома подсвечивать мощными прожекторами. А это значит обнаруживать врагу свое базирование. – Сбоев встал с колена и положил лист ватмана на стол. – Ну как, хотя бы в общих чертах представляется, какую службу может сослужить авиации этот инфракрасный прибор для ночной световой ориентации?

– Пока только в общих чертах.

Сбоев, расхаживая по кабинету, горячо убеждал академика:

– Представляете: если увеличить мощность этого прибора, а теоретически это возможно, и поставить его у начала посадочной полосы так, чтобы его световой луч скользил горизонтально вдоль всей посадочной полосы, а у летчиков будут на борту самолета специальные приборы, при помощи которых они смогут улавливать инфракрасные лучи, то будут решены сразу две проблемы: проблема безаварийной посадки и проблема надежной светомаскировки.

Казаринов поднялся, подошел к столу и стал разглядывать чертежи.

– Да, любопытно… И как же к этому изобретению отнеслись у вас в штабе?

Генерал свернул чертежи.

– Оказывается, изобретать полезные вещи гораздо легче, чем внедрять их в жизнь. Вот тут-то и вся загвоздка.

– Под сукно?

– Нет. Я советовался с членом Военного совета и с начальником артиллерии округа. Оба за это изобретение горой! Мы уже подключили специалистов по вооружению в своем научно-исследовательском институте, они загорелись, но у них… – Генерал смолк, пытаясь определить: внимательно ли слушает его академик, зажег ли он его своим волнением…

Но академик не только слушал Сбоева с интересом – у него уже созрел свой план.

– Что у них?

– У них слабовата теоретическая база по оптической физике. Нам сейчас нужен хороший специалист по инфракрасным лучам. Нужна помощь Академии наук. Сегодня утром, еще лежа в постели, я вспомнил о вас, Дмитрий Александрович. К вам обращается не просто сын вашего покойного друга, а вся советская военная авиация.

– Только не так громко. Не переходи на фальцет.

– Виноват, товарищ академик, исправлюсь. Уж больно вопрос-то важен и безотлагателен. Тут перейдешь не только на фальцет. Тенором запоешь – лишь бы подключить Академию.

Казаринов провел ладонью по лицу и разгладил усы.

– Готовьте официальный документ на имя академика Силантьева. По инфракрасным лучам он – маг и волшебник. Ко всему прочему, в душе он солдат еще со времен Порт-Артура. Как и я, просился в ополчение, но в райкоме старика пристыдили так, что он, бедняга, целую педелю проболел, даже давление подскочило. А теперь вот на ловца и зверь. Пусть старый матрос послужит нашей доблестной авиации.

– Академику Силантьеву? – спросил Сбоев, поспешно записывая в блокнот фамилию академика.

– Да, Силантьеву Елистрату Гордеевичу. Крупнейший специалист в области световой физики.

– Ну вот, Дмитрий Александрович, кажется, кое-что решили. – Сбоев свернул чертежи и положил их в кожаную папку с серебряной монограммой. – Если с этим чудо-прибором у нас получится – считайте, вся авиация у вас в долгу.

– Ловлю на слове. Тот пень, который ты начал корчевать на даче шесть лет назад и бросил, ждет тебя. Ни один халтурщик не берется.

– Тогда ливень помешал, Дмитрий Александрович, а то мы с вами и его выщелкнули бы, как тот, что стоял за колодцем. Помните, целый день с ним возились? А какая была громила! Глаза боялись, а руки делали.

– Только теперь, спустя шесть лет, скажу по секрету, Володенька: за тот пень, что стоял за колодцем, тоже ни один халтурщик не брался. А мы с тобой его выкорчевали. А знаешь почему?

– Разозлились?

– Нет, не поэтому.

– Почему же?

– Рычаг! Его величество рычаг второго рода!

Уже в коридоре, стоя у двери и пожимая Казаринову руку, генерал посмотрел на часы:

– Вот когда побьем фашистов, выкорчуем у вас на даче все ненужные пни. И засадим весь участок розами. Мои асы привезут для вас саженцы со всех концов России-матушки. Вы по-прежнему поклоняетесь царице цветов?

– Все, Володенька, остается по-прежнему. Только ты почему-то совсем перестал звонить. Вот возьму – разозлюсь и умру. И не узнаешь.

Лицо Казаринова приняло озабоченный вид. Некоторое время он стоял молча и, что-то припоминая, рассеянно глядел через плечо Сбоева.

– Что-то забыли? – спросил генерал.

– Нет, не забыл. Ни у кого путем не могу узнать, как там воюют наши ополченские дивизии?

– Они пока еще не воюют. Стоят начеку. Теперь вы их не узнаете: регулярная Красная армия. Все двенадцать дивизий стоят кто где: кто на Вязьме, кто на Десне, кто на Днепре. Все ждут своего часа. Объединили их всех в Особый Резервный фронт. Командует этим фронтом Буденный. Ополченцы гордятся своим командующим.

– Значит, Особый Резервный фронт? – спросил Казаринов, что-то прикидывая в уме.

– Да, Особый. Неприступный вал обороны второй линии стратегического значения.

– Неделю назад мне звонили из райкома партии и с завода. К ополченцам Сталинского района, что стоят на Вязьме, собирается шефская бригада. Повезут подарки, заводскую самодеятельность. Просили и меня поехать с ними. – Академик задумался.

– И что же вы решили?

– Да как же не поехать? Ведь на Вязьме меня ждут ополченцы с моего завода. Вот только никак не соображу – что им повезти?

Генерал улыбнулся и крепко сжал худые плечи Дмитрия Александровича.

– Привезите им свою горячую душу. Больше ничего не нужно.

С улицы донесся надрывный вой сирены, оповещающий о воздушной тревоге.

Генерал обнял Казаринова, поцеловал его в жесткую морщинистую щеку и, не сказав ни слова, захлопнул за собой дверь.

Когда на лестничной клетке металлически щелкнула дверь лифта, Дмитрий Александрович вернулся в кабинет и в настольном календаре, закрепленном на белой мраморной стойке, сделал пометку: «Приготовиться к поездке в Вязьму. Подарки. Срочно позв. акад. Силантьеву. Прибор инфр. кр. лучей».

Казаринов долго не мог заснуть. Ворочался, вздыхал… Перед глазами стояли розы… А потом их заслонил коряжистый пень векового дуба, расщепленного грозой. «Генералу он поддастся. Он молодой и сильный… А я придумаю рычаг второго рода…»