Читать книгу Бестеневая лампа - Иван Панкратов - Страница 6

Часть первая
«Итальянский метод»
4

Оглавление

Сделав из бинта ремешок, Владимир Николаевич повесил на шею маленькую кастрюльку и зашел в заросли малины. Аккуратно раздвигая колючие ветки и неприятно царапающую листву, он принялся сдергивать большие сочные ягоды. Периодически дед отмахивался от назойливых ос, чье гнездо было, похоже, где-то поблизости.

Виктор в нескольких метрах от него качал воду из скважины в бочку и украдкой смотрел на часы – хотелось есть, пить и домой. Еще с детства он помнил – плана поездки на дачу не существует. План формируется непосредственно на самой даче, поэтому обещания типа «выкопаем картошку, соберем крыжовник – и сразу назад» никогда не выполнялись. К первым двум пунктам плана добавлялась обязательно прополка, формирование водного запаса, уборка какого-то непонятного мусора, поливка-подкормка и еще много чего.

Вот и сегодня слова деда «Надо бы малину собрать, а то пропадает» он, как и двадцать лет назад, не воспринял всерьез, но «накачать две бочки воды, а если в скважине мало, то натаскать с ручья» – оказалось полной неожиданностью. Качать еще куда ни шло, но ручей был в двухстах метрах, и таскать оттуда по два десятилитровых ведра ой как не хотелось.

С того дня, как Владимир Николаевич помог им с Рыковым разобраться с причинами болезни Магомедова, прошла неделя. Ильясу стало легче на следующий день после прицельного курса лечения. Тамара, конечно, была возмущена тем, что ее вежливо, но жестко отстранили от ухода за мужем, однако Рыков был непреклонен. Он немного усугубил картину заболевания Магомедова, придумав какие-то несуществующие бактерии, опасные и для самой Тамары; она поверила, собрала вещи и ушла домой, возвращаясь лишь на один час в день и надевая перед входом в палату халат, бахилы и маску, словно собиралась войти не к мужу, а в город, зараженный чумой.

Дед, конечно, поинтересовался результатами лечения. Виктор доложил – как всегда, на кухне, за чашкой чая. Владимир Николаевич записал себе на листочке, какие именно антибиотики они использовали, чтобы быть в курсе современной терапии сепсиса.

Предложение Рыкова Виктор озвучил – больше, конечно, в шутку. Дед усмехнулся:

– Приходить буду, только позовите. И доплачивать мне не надо. Вы, главное, чуть шире мыслите. На мелочи внимание обращайте. Проблема может быть не только в пациенте, но и в его окружении, поведении, в его быту, привычках. А в помощи я вам никогда не откажу, пока ноги ходят и глаза видят.

– Спасибо, дед, – только и смог ответить Виктор. – Постараемся не эксплуатировать внаглую, но иногда без твоего опыта не справиться.

– Лишь бы я для вас палочкой-выручалочкой не стал, – дед скептически покачал головой. – Понадеетесь на меня – а я ведь тоже не всесилен.

Такой вывод у Виктора в голове не помещался. Дед был непререкаемым всезнающим авторитетом, и на этом фундаменте много лет существовало глубокое уважение к Владимиру Николаевичу.

Виктор периодически заставал у деда в гостях своих коллег по госпиталю – они приходили к нему так же, как и он, за ответами. Хирурги, травматологи, урологи – почти у всех находился вопрос к Владимиру Николаевичу. После их ухода на столе в комнате вырастала на время стопка книг, по ним дед сверялся со своими знаниями, не отдавая все на откуп стареющей памяти. На любой эпизод у него была готова цитата из справочника или снимок из личного архива.

Виктор иногда заглядывал в те книги, что служили деду источником знаний. Он видел главы, где были подчеркнуты целые абзацы; страницы с пометками на полях; небольшие закладки с комментариями, вложенные в нужных местах. Это могли быть самые простые «Неотложные состояния в хирургии», что жили в столе у каждого врача; мог быть том «Большой медицинской энциклопедии». А могла оказаться и книга со странным названием «Общая хирургическая агрессология», что вызывало у Виктора ассоциации с каким-то вероломным нападением болезни на человека в четыре часа утра без объявления войны.

Во время визитов нейрохирургов дед доставал из стола свои лекции из Академии, где каждый нерв был им собственноручно нарисован – вот кисть с повреждением локтевого нерва, вот – срединного, а вот человечек в положении «рука просит, нога косит» – после инсульта. Дед рисовал сам, да так здорово, что все рисунки могли служить хорошими иллюстрациями для учебников.

Травматологов у деда ждала большая коллекция снимков на все случаи жизни и огромное число придуманных им конструкций для фиксации, на часть из которых были оформлены изобретения и рацпредложения. Полигоном для их создания Владимиру Николаевичу служили детские конструкторы Виктора, в большом количестве оставшиеся после окончания школы. Всегда под рукой были гигантский транспортир, линейка, макеты костей из обрезков метапола – дед мог спланировать любую операцию, не выходя из дома. Ну, или на крайний случай, в гараже, если каких-то деталей не хватало. У него не было дома негатоскопа, но он сам сделал его из посылочного ящика и проведенной внутрь него лампы. Ящик висел на стене кладовой и использовался обычно при плохом освещении; в остальных случаях негатоскопом деду служило окно.

– …Не заснул? – дед подошел достаточно тихо и незаметно. – Я смотрю, насос шуметь перестал.

– Да вот задумался, – ответил Виктор, глядя в бочку и понимая, что она практически полная. – А ты, я гляжу, с малиной разобрался?

– Варить все равно некому, так что дочиста не стал выбирать. Поедим зато вдоволь. Не зря ее медведи любят. Давай, заканчивай.

Он пошел вверх по склону к домику. Виктор снял матерчатые перчатки, бросил их в сарай и двинулся следом. Дед шагал широко, придерживая кастрюльку с малиной одной рукой. Виктор с трудом поспевал за ним.

Наверху Владимир Николаевич поставил собранную малину на лавочку, погремел садовым умывальником, тщательно вымыв руки и вытерев их так же, как десятки лет делал это в операционной, одну руку ближайшим концом полотенца, другую, через перехват – противоположным. Виктор и сам так делал довольно давно, привычки с работы стали привычками в жизни.

Опустившись на лавочку, дед прислонился спиной к стене дома, соблюдая ровную осанку. Две межпозвонковые грыжи, перенесенные около тридцати лет назад практически на ногах, постоянно давали о себе знать.

Он оглядел свое хозяйство, потом, не поворачивая головы, нащупал малину и взял целую пригоршню.

– Ты тоже давай, – указал он Виктору. – Я все не съем. Не пропадать же добру.

Виктор присел рядом, вытянул ноги. Руки приятно гудели от усталости; малина была очень вкусной, сладкой.

– Ты только смотри, чтоб клопов внутри не было, – предупредил дед спустя пару десятков ягод.

– А раньше ты не мог сказать? – спросил Виктор; рука с малиной замерла у рта, он оглядел каждую ягоду.

– А раньше я и сам забыл, – засмеялся дед.

– А почему вспомнил?

– Потому что чуть не съел.

– Клопа?

– Ну а что тут такого? Это же не он тебя ест, а ты его.

Этим логичным выводом дед всегда подкреплял свое предложение съесть, например, червивую сливу

– Она же вкусная. Вкусней нормальной, – говорил он при случае. – Эх, вы, молодежь, будете ковыряться, выкинете половину… Я с детства не приучен такое выбрасывать.

– Твое детство в двадцатые годы прошло, – отвечал в таких случаях Виктор. – Гражданская война, потом коллективизация, голод. Я бы, наверное, в то время не только червивые сливы ел, но и хлеб с плесенью, и капусту гнилую.

– Хлеб с плесенью – это самое страшное, что ты смог себе сейчас представить? – дед сурово комментировал заявление внука. – Да уж, избалованы вы донельзя…

Они молча съели примерно половину литровой кастрюльки. Дед посмотрел на часы, спросил:

– Торопишься?

– Да не очень, – пожал плечами Виктор.

– К бабушке тогда заедем.

Он встал, взял в домике секатор, нарезал гладиолусов, положил их на лавочку рядом с Виктором и пошел переодеваться…

Кладбище было недалеко, километров пять или шесть. Дед доехал быстро – внуку за руль сесть не предложил. Виктор сидел сзади, придерживал цветы и малину, если «Жигуленок» подбрасывало на кочках; когда по краям дороги появились ограды и первые кресты, дед сбавил скорость.

Остановились они в тени довольно большой березы, выросшей на углу их сектора. Дед вышел из машины, взял у внука цветы, достал из багажника канистру с водой, пошел впереди. Они перешагнули через низкую, сантиметров в тридцать, ограду, ступили на траву вокруг невысокого холмика.

– Здравствуй, Тонюшка, – сказал дед. Он всегда разговаривал с бабушкой, когда приходил сюда. Делал он это почему-то несколько виновато, словно извиняясь перед ней за то, что все еще жив.

«Антонина Михайловна Озерова» – в который раз прочитал Виктор, стоя у деда за спиной. Они были почти одногодками. Она – известная на всю страну молодая ткачиха, ставшая в одночасье медсестрой, он – молодой хирург, готовящийся к работе в больнице, но призванный на курсы военврачей в день начала войны. У обоих – «За боевые заслуги» и по ордену Красной Звезды. Оба ни разу не ранены, словно хранил их бог для жизни после победы.

Дед поставил цветы во вкопанную вазу, долил из канистры воды. Виктор протер плиту у памятника, убрал листву и ветки, вздохнул, взял канистру и вернулся в машину. Это была традиция – дед оставался на лавочке один еще минуты на три. Было видно, что у него шевелятся губы. Он всегда с ней разговаривал; однажды Виктор услышал долетевшие по ветру какие-то обрывки фраз, потому что дед из-за плохого слуха говорил довольно громко, и после этого всегда уходил подальше, чтобы случайно не подслушать того, что не было предназначено для его ушей.

На этот раз было довольно прохладно, ветрено, и Виктор сел в машину. В лобовое стекло изнутри билась случайно залетевшая муха; в салоне пахло малиной и совсем немного – бензином. Через несколько минут дед встал с лавочки, подошел к памятнику, положил на него руку, потом отвел взгляд в сторону и направился к автомобилю, но по дороге вдруг остановился, а потом пошел снова – но уже в другую сторону. Виктор проследил направление. Целью деда была могила его сослуживца, к ней он тоже подходил, не каждый раз, но довольно часто.

Виктор решил присоединиться к нему, вышел, направился к деду. Вдвоем они замерли у памятника, Владимир Николаевич покачал головой и сказал:

– Гляди, Рашид, вот и внук подрос. А ты его когда-то кишмишем кормил на даче, помнишь?

Виктор помнил. Был он тогда маленьким, дачный поселок казался ему просто огромным, сходить к дяде Рашиду за двести метров было целым приключением. Взяв деда за руку, они шагали мимо чужих заборов, живых изгородей, машин – а в конце этого пути ему всегда давали то конфету, то вкусный виноград. Дядя Рашид был очень худым, с блестящими глубоко посаженными глазами, постоянно в армейской рубашке; к мальчику он был добр, с дедом разговаривал почти всегда только о работе. Они оба когда-то служили вместе в госпитале, дед ведущим хирургом, а Рашид Ахмеров – ведущим терапевтом. Из когорты врачей, прошедших войну, они оставались в госпитале «последними зубрами». И вот за пару лет до бабушки дядя Рашид умер. Тихо, незаметно, у себя на даче.

– Я последний остался, – сказал дед памятнику, на котором дядя Рашид был изображен молодым капитаном в заломленной набок фуражке. – Держусь пока. Вот к Тонюшке приезжал. Да и про тебя не забыл.

Ахмеров, немного наклонив голову к плечу, молча смотрел перед собой с плиты.

– Врач был гениальный, – не поворачиваясь, сказал дед Виктору.

– Я знаю.

– Ты просто так знаешь, с моих слов, – дед покачал головой. – Это видеть было надо, как он работал. Как думал, как выводы делал. Говорят, в русской терапии было две школы – одна боткинская, вторая захарьинская. Боткин был гений осмотра, а Захарьин – гений анамнеза. Каждый в свою сторону весы перетягивал. А Рашид – он умел и то, и другое. В совершенстве. Сейчас все горазды терапевтов ругать. А ты попробуй, как раньше, в шестидесятые – тонометр, мутный снимок легких, фонендоскоп, термометр и анализ крови. Собери из всего этого диагноз. Привыкли к УЗИ, без МРТ жить не можете, пневмонии пульмонолог лечит, стенокардию кардиолог. Нет, я не против, – он развел руками, – но вы, ваше поколение, все дальше и дальше от больных уходите, кругом техника, техника, техника… Суперкомпьютеры какие-то, анализы сразу на тысячу показателей, алгоритмы, стандарты. А вот этот, – он указал на фотографию на памятнике, – до последних дней в госпитале ЭКГ сам читал, снимки сам смотрел, легкие и сердце выстукивал – выстукивал! – и, что самое важное, думал. И тебя я тоже всю жизнь учу – думай!

Виктор слушал, не перебивая.

– Не растеряйте это, – повернувшись к внуку, говорил дед. – Старую школу не профукайте. Пока мы живы… – он посмотрел на могилу Ахмерова, кашлянул. – Пока я жив. Спрашивай. Книги бери. Советуйся. Умей слышать, видеть. Пропедевтику еще помнишь? Границы сердца, верхушки легких? Печень руками пропальпируешь?

– Да помню, дед, – слегка возмутился Виктор. – Ну ты прям вообще меня недооцениваешь!

– Вот видишь, Рашид, – сказал дед, обращаясь к памятнику. – Возмущается. Значит, есть еще самолюбие у этого поколения. Будем надеяться, что не зря мы в них вкладывались.

Дед кивнул памятнику и решительно зашагал в сторону автомобиля. Виктор посмотрел ему вслед, взглянул еще раз на молодого Ахмерова, подмигнул ему зачем-то и пошел следом за дедом.

Ехали они с кладбища молча. Дед думал о чем-то своем, Виктор просто смотрел в окно.

– Тебя домой? – внезапно спросил дед. – Или я в гараж, а ты потом сам дойдешь?

– Можешь и в гараж, – пожал плечами Виктор. – Могу прогуляться.

…Пока дед открывал ворота, он все думал, спрашивать или нет. Дед слишком серьезно прошелся у могилы Ахмерова по профессиональным качествам внука, и на этом фоне просить помощи было несколько неловко.

«Но он же сам предлагал», – оправдывался перед собой Виктор. Тем временем дед въехал в гараж, закрыл замки, подошел к внуку и протянул ему руку для прощанья.

– Я, пожалуй, зайду, – решился, наконец, Виктор. – Спросить кое-что хочу.

Дед приподнял одну бровь.

– Ну тогда заходи, – он согласно кивнул. – На вот малину, неси.

Виктор взял кастрюльку и пошел к подъезду, на ходу машинально съев несколько ягод. Войдя в квартиру, дед направился на кухню, включил там чайник – старый, обыкновенный, на газовой плите, – а сам отправился в ванную. Виктор присел в комнате в кресло, закинул ногу на ногу, осмотрелся.

У деда, как всегда, был порядок. Ни грамма пыли на серванте, ни крошки на ковре. Пара книг на столе у его кресла, где он проводил большую часть времени, рядом телефон и фотография молодой бабушки – точно такая же, как на памятнике. На подоконнике несколько цветков в горшках; он не бросил за ними ухаживать, сохраняя в знак памяти. Рядом с цветами – несколько газет и пара рентгеновских снимков.

– Приходил кто-то? – спросил Виктор, когда дед вернулся.

– Петя, – ответил дед, поняв, о чем речь. – Искали с ним «суставную мышь». Нашли. Зря рентгенологи считают, что она не контрастная. Я вижу. А после меня и Петя увидел.

Он загремел на кухне кружками. Через три минуты чай был готов, дед принес свою кружку в комнату, подложил на стол сложенную газету, поставил.

– Ты за своей сам давай, слуг у нас нет.

Виктор встал, принес кружку и вазочку с вареньем, сел за стол напротив деда.

– Есть у нас девочка одна… – начал он. – Прапорщик. Связистка Оля Лыкова. Лежит третий день. Температурит под тридцать девять, боли в области большого вертела слева. Очень ногу бережет, на левом боку не лежит. Ходит так, как будто ей в бедро выстрелили. Да, если по правде сказать, уже и не ходит.

Дед отхлебнул чай, поставил кружку, сел поудобней.

– С ее слов, болеет около десяти дней. С ухудшением. Приходила в нашу поликлинику, дали ей освобождение на три дня, назначили физиолечение…

– Лечили от чего?

– В медкнижке написано «Деформирующий остеоартроз левого тазобедренного сустава».

– Ей лет-то сколько? – удивился дед.

– Тридцать четыре.

– Она связистка не в десантной бригаде? Не прыгала никогда? – уточнил сразу дед.

– Нет, к десанту у нее никакого отношения. Травму отрицает.

Дед кивнул и постучал пальцами по подлокотникам кресла.

– В общем, стало ей хуже, из поликлиники ее направили к нам. Рыков положил, назначил диагноз «Воспалительный инфильтрат», принялся лечить антибиотиком, компрессами. Динамики никакой. Мы вместе еще раз посмотрели через день. Я пропунктировал то место, что больше всего болело – ничего не получил. Или не попал, что тоже возможно. Рентген, УЗИ – сделали. Но я после Магомедова к нашим рентгенологам как-то скептически стал относиться. Вот мы и думаем, что дальше делать.

– И что надумали?

– Ты же знаешь, у Рыкова есть поговорка: «Хороший скрип наружу вылезет». Сидим на попе ровно, ждем, когда гнойник сконцентрируется. Активно-выжидательная тактика.

– Подобная тактика хороша при холецистите, – дед покачал головой, – гнойная хирургия к такому не шибко располагает.

– Я понимаю, – ответил Виктор, повозил ложкой в кружке. – У тебя какие-нибудь печеньки есть?

– Возьми батон, намажь вареньем, – сказал дед. – Считай, пирожное.

Виктор усмехнулся, но сделал именно так, откусил сладкий кусок, посмотрел на деда.

– Ты от меня ответов ждешь, что ли? – недоуменно поднял тот брови. – После уросепсиса видишь во мне волшебника? Ты же очень мало информации дал. Исходя из того, что я услышал – где-то сидит гнойник. А правило тут одно: «Если есть гной, выпусти его». От Гиппократа до Войно-Ясенецкого – принцип неизменный.

– Сама Оля как-то не сильно согласна на операцию, – пояснил Виктор. – Ей надо на ногах быть через пару недель. Она очень просит, если есть возможность, попробовать полечить без разреза. Ты же знаешь, иногда получается с такими инфильтратами.

– Знаю. А что за срочность у нее? Отпуск, командировка, учения?

– Если бы. Все гораздо прозаичнее. Муж у нее сидит. За убийство. И через две недели у них свидание. Говорит, могут после этого перевести куда-то, ездить придется очень далеко. Надеется не пропустить встречу.

– Колония где-то у нас?

– Да, рядом с городом. Он третий год отбывает, вроде бы режим сделали чуть послабее – раньше она к нему раз в три месяца ездила, а теперь вот чаще разрешили. Ну она и рвется туда.

Дед хмыкнул, взял со стола кружку, но, прежде, чем сделать глоток, спросил:

– А убил-то кого?

– Я не все подробности знаю, – Виктор пожал плечами. – Сослуживца своего избил где-то в ресторане под новый год. Говорят, из ревности. Тот с лестницы упал и головой ударился. Привезли к нам. Он умер в реанимации дня через два. А Лыкова под белы рученьки и в колонию. Лет на восемь или больше.

– Да уж, от тюрьмы и сумы… – дед покачал головой. – Ладно, посмотрю я ее завтра. Такси не надо, сам приеду. Ты только на проходной скажи, чтоб «Жигуленок» мой пропустили. И подготовьте там все – историю, снимки. И после осмотра своего, как и в прошлый раз, сначала вас спрошу. Если вообще ничего не скажете – в следующий раз не приду, не взыщите.

Виктор согласился на такие условия. На следующий день они с Рыковым еще раз проштудировали историю болезни Лыковой, чтобы наизусть знать все анализы и анамнез заболевания, Николай Иванович заранее проветрил кабинет и не курил с самого утра. Снимки лежали аккуратно на столе в хронологическом порядке.

Около десяти часов утра под окнами раздался звук мотора. Дед в силу своего не самого хорошего слуха газовал обычно очень мощно, из-за чего все переключения передач происходили у него с довольно неслабым ревом двигателя. Виктор выглянул в окно, хотя мог этого и не делать – другого водителя с такой манерой вождения он никогда не видел.

Дед остановился метрах в тридцати от входа, возле беседки. Солдаты уже видели его неделю назад и с интересом смотрели, как два хирурга быстро спустились на улицу, чтобы поприветствовать гостя.

Владимир Николаевич пожал им обоим руки.

– Не слишком часто мы вас эксплуатируем? – спросил Рыков. – А то зачем ездить, я вам могу хоть сейчас стол в ординаторской поставить. Будете у нас на ставке.

Дед рассмеялся.

– Стар я на ставку штаны просиживать. Да и зачем вам постоянный консультант? Совсем расслабитесь, думать перестанете.

– Тоже верно, – вздохнул Николай Иванович.

Они поднялись в кабинет, заняли свои обычные места. Дед с улыбкой посмотрел на них, сидящих на диване, и сказал:

– В прошлый раз Виктор Сергеевич докладывал, теперь надеюсь начальника отделения послушать.

– Жаль, что мы так и не услышали начальника транспортного цеха, – бурча себе под нос, встал с дивана Рыков и добавил громкости. – Вам, Владимир Николаевич, мой старший ординатор основные факты рассказал вчера. Добавить могу только, что клинический анализ крови вчерашний – с ухудшением. Ночь спала беспокойно. Лежать без особой боли может, только если нога на шине Белера. Антибиотик сегодня пора менять, потому что все мимо кассы – но, так как нет толком диагноза, то сложно понять, на какой. Сразу долбить «Тиенамом» тоже не хотелось бы.

Дед выслушал этот монолог, встал, повесил пиджак на спинку кресла, жестом показал, что хочет халат. Потом они вышли в отделение.

Женская палата была вторая по счету. Начальник пошел вперед, дед за ним, замыкал эту маленькую колонну Виктор. Когда они проходили мимо первой палаты, оттуда донесся сдавленный крик, потом что-то ударило в дверь изнутри.

Рыков остановился, резко открыл дверь и заглянул. Крик повторился, на этот раз громче. Дед заинтересованно подошел поближе, посмотрел в проем из-за спины начальника. На кровати у окна лежал пациент с забинтованными руками, одна из рук была дополнительно прификсирована к кровати поясом от байкового халата. Под дверью валялось яблоко.

– Прошу прощенья, Владимир Николаевич, – извинился Рыков. – У нас тут ожоговый пациент. Пенсионер. Все как обычно. Обгорают по пьяни, попадают к нам, а через пару дней у них «белочка». И начинаются визиты психиатра – капают ему что-то, колют, а они ни в какую. Этот второй день в дверь кидает все, что в руки попадается.

– Сибазоните алкоголика? – спросил дед. – А зачем?

– Ну чтоб переломался. Его ж лечить невозможно, – ответил Виктор из-за спины. – Ни капельницу поставить, ни перевязку сделать. Он то цветы с одеяла собирает, то бочку в углу палаты закапывает.

Дед обернулся и сказал:

– Вам что нужно – ожоги вылечить или алкоголизм?

– Ответ как бы сам собой напрашивается, Владимир Николаевич, – сказал Рыков.

– Ну и дайте ему коньячку. Что вас – всему учить? «Белочку» сразу купируете. Он еще вам за рюмку и перевязаться поможет. А то устроили мужику гестапо. Мало ли что он там в своих галлюцинациях видит. Я же знаю, у вас обязательно где-нибудь в шкафу стоит бутылка про запас. И не одна.

– Все-то вы знаете, – усмехнулся Рыков.

– Конечно. Думаешь, мне водку не приносили? Если бы я все это выпил – вряд ли бы мы сейчас разговаривали.

Николай Иванович машинально прикоснулся к проекции своей печени, вздохнул и сказал:

– Примем к сведению. И даже попробуем. Сегодня.

Он закрыл дверь в палату и жестом предложил Владимиру Николаевичу пройти в следующую. Когда они вошли, Оля отложила в сторону книгу, которую читала, положила руки поверх одеяла, поздоровалась. О предстоящем осмотре она была предупреждена.

Владимир Николаевич остановился в дверях, поздоровался и посмотрел на Лыкову. Оля немного смутилась этого взгляда, но дед смотрел долго, не отрывая взгляда от лица.

Спустя минуту он словно очнулся и подошел поближе.

– И давно ты такая бледненькая? – спросил он ее по-отечески.

– Да не очень, – тоненьким слабым голосом ответила Оля. – Мне на службе подружки на узле связи сказали с месяц назад. И как раз тогда у меня левое колено заболело.

– Колено? – одновременно спросили Рыков и Владимир Николаевич. Дед перевел взгляд на начальника:

– Ты первый раз про колено услышал?

Тот молча кивнул, сжав зубы. Это было очень неожиданно – на третий день так проколоться с анамнезом перед консультантом. Виктор тоже услышал от Оли про больное колено впервые.

Дед подвинул к кровати стульчик, присел рядом.

– Хромаешь давно?

– Ну вот месяц и хромаю. Все больше и больше.

Владимир Николаевич откинул с больной ноги одеяло, посмотрел, не прикасаясь.

– Видите? – обратился он к хирургам, стоящим рядом. – Нога слегка отведена и повернута кнаружи. Очень важный момент. Тебе так легче, дочка?

Оля кивнула.

– Попробуй ногу поровней положить.

Лыкова попробовала и вскрикнула от боли. Нога тут же вернулась в прежнее положение. Дед повернулся к коллегам и поднял вверх указательный палец правой руки.

– А спина у тебя не болит? – задал он следующий вопрос, когда убедился, что Рыков и Виктор его знак заметили (но не факт, что поняли).

– Поясница, – кивнула Оля. – Так и хочется под нее подушку положить.

– Патологический лордоз, – дед произнес это медленно и отчетливо, фиксируя внимание врачей. – А если попробовать согнуть ногу сильней, то он исчезнет. Но мы не будем пробовать, потому что… Смотрите.

Он откинул одеяло полностью и показал на разницу в окружности бедер. Левое, действительно, было слегка атрофично.

– Уверяю вас, что если сейчас ее поставить, то мы увидим, что слева ягодичная складка стала гораздо меньше. Пациентка щадит ногу уже месяц. Ходить приходится много? – задал он вопрос Оле.

– Да не очень, – ответила Лыкова. – Со службы и на службу – автобус. Остальное все в пределах военного городка.

– Спорт? Дальние походы?

– Я вообще не любитель, – сказала Оля. – Только если в части какие-то нормативы сдаем, но они не сложные. Последний раз далеко ходила, когда свидание дали с мужем, там от автобуса до колонии четыре километра в одну сторону через сопочку. Но это три месяца назад было, тогда ничего еще не болело.

– А свидания подолгу?

– В тот раз сутки было. В специально отведенном домике на территории.

– Сидеть ему долго еще?

– Чуть больше половины. Четыре года и семь месяцев, – она вздохнула и опустила глаза.

Дед внимательно выслушал, потом встал у кровати, наклонился, взял своими сильными не по возрасту руками ногу ниже колена, сделал несколько легких движений, не вынимая ее из шины – вращал, разгибал, постукивал. Несколько раз Виктор с Рыковым услышали какие-то странные фамилии, угадав в них названия симптомов. По окончании осмотра он аккуратно накрыл ее одеялом, улыбнулся и погладил ее по голове.

– Все хорошо будет, – он махнул рукой на докторов. – Я уверен, они справятся.

Оля тихо сказала «Спасибо» и взяла в руки книгу. Консилиум врачей вышел в коридор и направился в ординаторскую.

Дед, ничего не говоря, поднял со стола снимки, посмотрел на негатоскопе, после чего повернулся к дивану и спросил:

– Помните, что я обещал?

– Если мы ничего не добавим к тому, что и так было известно до сегодняшнего дня, то вы к нам больше не придете, – повторил Рыков.

– И как вы решили поступить с этим условием?

– Нога у нее лежит в вынужденном положении. Ротирована кнаружи. Где-то в области тазобедренного сустава гнойник. Но при чем тут колено? – Виктор развел руками. – И на что указывает боль в пояснице?

– Почти все заболевания тазобедренного сустава начинаются с боли в колене. Вот такой финт делает наш организм. Знаешь, сколько пациентов с некрозом головки бедренной кости годами лечат артрозы коленных суставов? Каждый второй. Ну, а боль в пояснице – она указывает на то, что пациентка переразгибает спину, чтобы снять напряжение, – констатировал дед. – Ей делали УЗИ вертельной сумки – вы думали, что гнойник там. Этого мало. А вот то, что она к мужу ходила последние пару лет, в том числе три месяца назад, и целый день с ним в колонии провела – вот это поважней всех ваших рентгенов будет.

Рыков оперся на подлокотник дивана и прикрыл глаза рукой.

– Не прячься, Николай Иванович, – дед усмехнулся. – Но в пассив себе запишешь. И ты тоже, – он сурово посмотрел на Виктора. – Доложите ведущему, что у пациентки Лыковой туберкулез тазобедренного сустава. В округ ее надо переводить, наша фтизиатрия не вывезет, хотя проконсультироваться у них можно насчет подтверждения диагноза и антибиотиков. И попутно еще очаги поискать. Повнимательнее.

– Колония! – хлопнул себя по лбу Рыков. – Ну как так…

Дед встал, Виктор подскочил с дивана и помог ему снять халат.

– Хорошо, что с ходу не прооперировали. Плохо, что не додумали до конца. Если есть возможность – в колонию сообщите. Пусть мужа обследуют, а то он до освобождения может и не дожить.

Рыков слушал, как загипнотизированный. Он уже мысленно расписался в приказе с выговором за просмотренный туберкулез. Дед похлопал его по плечу, кивнул внуку и вышел. Через пару минут за окном заревел движок «Жигуленка», свистнули колеса.

– Ты ему вчера про колонию говорил? – посмотрел на Виктора Рыков.

– Говорил.

Начальник подошел к окну, вытащил между рам пепельницу, закурил. Виктор подошел, встал сбоку так, чтобы дым не попадал на него и сказал:

– Я понял, почему он так долго на нее смотрел, когда в палату вошел. У нее же типичное лицо тяжелобольного человека, лицо туберкулезника. Она просто красилась, словно сумасшедшая, после того, как ей подружки сказали, что она выглядит не очень. А я вчера ей приказал, чтоб с утра никакой косметики. И сразу все проступило.

– Надо на женской палате объявление повесить. О запрете косметики в принципе, – сурово сказал Рыков. – Они нам всю клинику стирают своим модельным видом.

Виктор улыбнулся, понимая, что бороться с этим практически невозможно. Женщины всегда будут стараться выглядеть лучше, чем они есть на самом деле. Но в словах Рыкова была довольно здравая мысль – только приказывать надо было не пациенткам, а им самим. Смотреть более внимательно, заставлять смывать румяна, тональный крем и прочие штуки, с помощью которых можно запросто обмануть самого внимательного врача.

В ста метрах от отделения грохнули ворота на КПП – дед выехал за территорию. Рыков раздавил окурок в пепельнице и сел за стол. Надо было записать данные сегодняшнего осмотра в историю болезни.

– Представляешь, Виктор Сергеевич, – внезапно сказал он, – мне стыдно это все писать и свою подпись ставить. Как будто я сам все понял. Нечестно как-то.

– По-другому не получится, – стоя у окна, ответил Виктор. – Он же здесь был неофициально.

Рыков согласно покачал головой, потом взял ручку и написал в истории болезни заголовок «Обход с начальником отделения»…

Бестеневая лампа

Подняться наверх