Читать книгу Хищники - Иван Погонин - Страница 4

«Озабочиваясь обеспечением возможной безопасности чинов полиции при исполнении ими служебных обязанностей, в особенности, при производстве обысков, которые за последнее время всё чаще и чаще сопровождаются вооружённым сопротивлением властям, Департамент Полиции долгом считает уведомить, что в I Доме Трудолюбия С-Петербургского столичного попечительства общества о домах Трудолюбия изготовляются предохранительные панцири офицерского образца по 15 рублей за штуку и щиты по 5 рублей, вполне удовлетворяющие, согласно указаниям опыта, своему назначению…»

Из секретного Циркуляра Департамент Полиции от 18 ноября 1902 г.

Богдан Попеску был правнуком великого драгомана Порты Григора Попеску – одного из богатейших людей Османской Империи, в великолепном дворце которого в Бухаресте 11 июля 1812 года был подписан мирный договор между Россией и Турцией, отдававший Бессарабию во владение Российской империи.

Однако сразу же после подписания этого акта, султан обвинил Попеску в предательства – договор, текст которого разрабатывал драгоман, был крайне выгоден России и существенно ущемлял интересы Турции. Григору пришлось бросить дворец и скрыться в России. Обвинения, по всей видимости, были обоснованными – Александр 1 принял Попеску как дорогого гостя и взамен утраченных земель и дворцов пожаловал ему огромное имение в Бессарабии и роскошный особняк на берегах Невы. Впрочем, в этом доме беглый драгоман почти не бывал – столичный климат не подходил теплолюбивому румыну и сумрачному Петербургу он предпочитал солнечное бессарабское захолустье.

Дом переходил по наследству и сейчас принадлежал совершенно обрусевшему Богдану Васильевичу Попеску. Богдан Васильевич служил по министерству иностранных дел, поэтому вынужден был проживать в столице. Впрочем, питерская сырость для организма дипломата была естественной средой обитания, а вот жару он, наоборот, переносил плохо, поэтому в имении пращура появлялся крайне редко. Но дочку на берега Днестра отправлял регулярно – Виолета Богдановна проводила в имении дядюшки все вакации[15]. Там-то она, по всей видимости, и познакомилась с писаным красавцем Аверьяном.

– Я думаю, что уговорить барышню спасти друга Маламуту не составило никакого труда, да и уговаривать, скорее всего, не пришлось – в наших краях Гриша слывёт за героя. Раскрылась её личность совершенно случайно – в прошлом году отмечали девяносто лет со дня вхождения Бессарабии в состав Российской империи, в газетах поместили фотографии потомков так много сделавшего для этого Григора Попеску, вот начальник тюрьмы Фиалку-то и узнал.

– Вы её допросили?

Пристав посмотрел на сыскного чиновника с недоумением:

– О чём вы? Она племянница богатейшего человека края и её допрос стал бы концом моей карьеры.

– Да, ситуация. Граф служит по МИД. Небось, и чин имеет?

– Превосходительство[16].

– Да… К ней и здесь тяжеленько будет подступиться. Хорошо, я завтра, – Кунцевич посмотрел на напольные часы. Они показывали половину третьего ночи, – точнее уже сегодня, начальнику доложу, авось что-нибудь да придумаем. Надеюсь, начальнику-то я могу о вас рассказать?

– Ну уж начальнику-то конечно можете, но больше, ещё раз прошу – никому. – Становой поднялся. – Однако, засиделся я у вас, пора и честь знать. Горничную не будите, я сам оденусь. И покорнейше прошу, как план действий разработаете, уведомите, пожалуйста, меня. Мой нумер в «Пале Рояле» 115.

Выслушав подчинённого, Филиппов надолго задумался. Потом сказал:

– Формально допрашивать эту мадмуазель мы не имеем никаких оснований. Для этого надобно, чтобы начальник кишинёвской тюрьмы дал показания тамошнему следователю, а тот прислал бы нам отдельное требование о её допросе. А беседовать с ней без веского повода – себе дороже. Да и пользы для дела я в такой беседе не вижу – скорее всего, барышня нам ничего путного не скажет, мы не только ничего не узнаем, а наоборот дадим понять Котову, что нам о нём многое известно. Тогда найти его станет ещё труднее. Остаётся одно – наблюдать, устанавливать связи. Вдруг она встретится с Гайдуком, или, что скорее с этим, как его, Меламедом.

– Маламутом, – поправил начальство чиновник для поручений.

– Ну да, с ним. Пусть кто-нибудь из ваших надзирателей походит за этой Фиалкой. Дайте им фотографию Котова.

– Слушаюсь. Мне Зильберт ещё несколько карточек других членов шайки вручил.

– Замечательно, и их тоже дайте. И вот ещё, что, Мечислав Николаевич. Алексеев, язви его в душу, в запой ушёл. Мне говорят, это для него явление обыкновенное?

– Точно так-с. Раз в полгода на десять деньков отключается от земных забот, но затем службу несёт исправно.

– Он третьего дня пить начал, стало быть, ещё неделю к службе будет неспособен. А убийством бывшего околоточного почему-то прокурорский надзор интересоваться начал, постоянно про ход розысков спрашивают. Вы этим дельцем тоже займитесь, пока Алексеев в себя не придёт, сделайте одолжение.

– Слушаюсь.

– А я пасхальные наградные этого пьяницы вам отдам.

Вернувшись в свой кабинет, Кунцевич вызвал Игнатьева, рассказал ему о Виолете Попеску, выдал фотографические карточки и велел глаз с барышни не спускать. Игнатьев уже стоял у двери, когда Мечислав Николаевич вспомнил про околоточного:

– Пётр Михайлович, вы с начальством убиенного надзирателя побеседовали?

На лице подчинённого появилось было недоуменное выражение, но он тут же вспомнил о чём идёт речь.

– Точно так-с.

– Ну и что говорит пристав, как о покойнике отзывается?

– Да никак – обыкновенный околоточный, не лучше и не хуже других. Правда, недавно выяснилось, что он мздоимцем отказался, но какой околоточный не мздоимец?

– Ну-ка, ну-ка, поподробнее.

– Серикова уволили за взятки, причём уволили в двадцать четыре часа, без всяких дознаний. 31 января был превосходным служакой, коллежского регистратора на Пасху должен был получить, а 1 февраля градоначальник его уволил и велел на службу больше никогда не принимать.

– Чем же он так ему не угодил?

– Пристав-то со мной не больно откровенен был, пришлось мне с тамошним сыскным надзирателем поговорить. Оказалось, что Сериков весёлым домам покровительствовал. Знали об этом, естественно все, в том числе и пристав, да и в доле пристав был, как же иначе. В январе претензий к Серикову никто не предъявлял, а 1 февраля их с приставом на Гороховую[17] вызвали и вручили приказы, Серикову – об увольнении от службы, приставу – о неполном по службе соответствии. В участке все недоумевают из-за чего. Видать, кому-то важному дорогу перешёл.

– Скорее всего, именно так и было. Узнать бы из-за чего околоточного уволили, только кто нам об этом скажет! Да даже если он с кем-то из высокого начальства что-то не поделил, убивать-то его не стали бы. После увольнения он никакой опасности уже не представлял. Да и времени много прошло. Я бы ещё понял, если бы он кому-нибудь под горячую руку попался. Я помню, раз, получил на орехи из-за одного коллеги от самого его превосходительства господина градоначальника, так попадись мне тот коллега, когда я на Гороховую вышел – я бы его при всём честном народе голыми руками задушил. Но пока до Офицерской добрался – весь пыл из меня вышел, так, что я этого коллегу и пальцем не тронул. Отомстил кончено, но без вреда для жизни и здоровья. Выходит, здесь искать не будем?

Игнатьев пожал плечами:

– А зачем нам вообще кого-то по алексеевским делам искать, чай у нас своих дел хватает.

– Филиппов приказал мне этим делом заняться, пока Николай Яковлевич с зелёным змием борется. Вы, прежде чем уйти, не сочтите за труд, позовите ко мне Гаврилова, пусть зайдёт со всем дознанием.

Игнатьев нашёл Котова через неделю. Рассказывал он начальству о своих успехах быстро, поминутно самодовольно ухмыляясь:

– Барышня эта дома не сидит – то в театр с маменькой, то в Гостиный с прислугой, то в кофейню с подругами. А во вторник пошла она с горничной к портнихе, в магазин дамского платья «Генриетта», на Казанской. Горничную у магазина отпустила, велев явиться через два часа. Та вернулась точно в срок, но порождала барышню у входа ещё с полчаса. Наконец госпожа Попеску изволила выйти. Вышла – вся светится, не идёт, а летит-порхает. Каюсь, я о причинах такой радости только час спустя догадался. Пошёл я к Мартышкину – нашему надзирателю во втором Казанском участке, и тот мою догадку полностью подтвердил. Владелица «Генриетты» – Генриетта Оттовна Герлах доход имеет не только от платьев и прочих дамских нарядов, а ещё и от того, что предоставляет свои апартаменты для тайных любовных свиданий. В четверг барышня опять к портнихе пожаловала, я – за ней. Опять она там два часа пробыла, опять прислуга её на улице дожидала. Вышла, извозчика кликнула, и они с прислугой укатили. Но я за ними не последовал, у дома портнихи остался, хотя и продрог весь. Минут через пятнадцать, смотрю, выходит – франт франченый, в пальто до земли, с бобром на шее, в шапке соболиной. Я его румынскую физиономию сразу узнал. Прыг этот Аверьян на извозчика и был таков. Только я-то знал, что так получится, заранее с «вейкой»[18] сговорился – он за два дома от магазина встал, и как только Маламут вышел, к нему и подкатил. Проводил я, значит санки взглядом, и пошёл в ближайший трактир, чайком погреться. И сорока минут не прошло, вернулся мой вейка, ну и отвёз меня на Пески к дому, где этого Маламута высадил. А там меблирашки. Через управляющего я узнал, что Аверьян живёт у них под именем Стефана Кудейко, варшавского мещанина. Я управляющему ещё и Котова карточку показал, и тот опознал по ней Кудейкиного знакомца, который его почитай каждый день посещает. В меблирашках телефон установлен. Как только Гриша к Аверьяну придёт, управляющий должен позвонить во второй участок Рождественской части – он ближе всего к меблирашкам. Я тамошнего дежурного уже предупредил, троих агентов туда отправил. С вас два рубля за извозчиков. У меня всё.

Второй участок Рождественской части занимал несколько комнат в доходном доме жены полковника Яцыниной, расположенном на углу Дегтярной и Восьмой Рождественской и располагался менее, чем в ста шагах от меблированных комнат «Зефир», в которых остановился Маламут. Три агента сыскной полиции разместились в комнате околоточных и дулись в карты, Игнатьев читал в дежурке газеты, слушая крики и брань доставленной и пришедшей самостоятельно в участок публики, и то и дело поглядывая на телефон. Трём предоставленным в его распоряжения подчаскам, он приказал отдыхать, не снимая сапог. Звонок из «Зефира» поступил в половине одиннадцатого вечера. Поговорив по телефону, Пётр Михайлович переложил офицерский «Наган» в карман пальто, перекрестился, и нахлобучил на голову шапку-пирожок. В это время агент старшего оклада Осипов прилаживал на грудь пулезащитный панцирь системы Галле-Задорновского[19] – ему предстояло первому встретиться с бандитами.

Занимаемая румыном комната находилась в третьем этаже. Игнатьев, оценив расстояние от окон до тротуара, передумал оставлять на улице городовых. Полицейские зашли в меблирашки, побеседовали с беспрерывно крестящимся управляющим, затем, прихватив с собой коридорного, поднялись по лестнице и подошли к обитой рваной клеёнкой двери.

Оказавшись перед тонкой деревянной преградой, отделявшей его от вооружённых налётчиков, коридорный позабыл всё только что полученные инструкции, и стоял неподвижно, уставившись на дверь как баран на новые ворота. Сыскному надзирателю пришлось тыкнуть его в бок дулом револьвера. Только после этого служитель опомнился и робко постучал в дверь.

– Кто? – раздался из комнаты мужской голос.

– Самоварчик приказывали-с? Я принёс.

Сказав эту фразу, коридорный не отошёл от двери, как было условлено, а продолжал стоять, тупо пялясь на коричневую обивку. В двери в это время послышался звук отпиравшего замок ключа. Осипов схватил гостиничного служителя за шкирку и задвинул себе за спину, встав на его место. Сделал он это видимо не совсем ловко, так как скрежетание ключа в замочной скважине прекратилось и в коридоре повисла недобрая тишина.

– Открывайте, Маламут, не-то дверь вышибем! – грозно крикнул Игнатьев. Осипов, по лицу которого ручьём лил пот, сначала увидел, как в филёнке медленно образуются рваные отверстия из которых в разные стороны летят фанерные щепки, и только потом услышал хлопки выстрелов. В грудь что-то сильно стукнуло. Агент покачнулся и всем телом навалился на дверь. Хлипкий гостиничный замок не выдержал, дверь отворилась, в грудь агента ударили ещё две пули, ему сделалось нестерпимо больно, и он повалился внутрь комнаты. У городовых не выдержали нервы – они стали палить в белый свет, как в копеечку, к ним тут же присоединились сыскные. Аверьяна отбросила к окну, его белоснежная сорочка расцвела красными цветами сразу в нескольких местах. Игнатьев в миг сообразил, что Маламут в комнате один, и стал вертеть головой, разыскивая коридорного. Бедный малый сидел на кортах у стены, обхватив голову руками. Сыскной надзиратель схватил его за волосы и поднял на ноги:

– Уборная на этаже есть? – прокричал он ему в самое ухо.

Служитель протянул руку в направлении дальнего конца тёмного коридора.

– А ну, за мной! – крикнул Игнатьев и помчался в указанную сторону. Дверь в ватерклозет оказалась более крепкой – её пришлось рубить топором, который догадались прихватить из участка. Наконец, и с этой преградой справились. Но кроме чугунного горшка в маленьком, тускло освещаемом керосиновой лампой помещении, ничего не было. Хлопала от ветра створка оконной рамы наполовину замазанного белой масляной краской окна.

– Как же ему убежать удалось, ведь третий же этаж? – поинтересовался Филиппов, заглядывая внутрь комнаты Маламута.

– Рядом с окном уборной проходит водосточная труба, он по ней и спустился. – доложил Кунцевич.

– Да, ловок! Но о его ловкости нам и ранее было известно. Почему такой вариант бегства не предусмотрели?

Кунцевич только развёл руками, а Игнатьев задрал глаза в потолок.

– Да-с, – вздохнул Филиппов, – впрочем, всего не предусмотришь, но это урок нам всем на будущее. Как Осипов?

– Ребро ему пуля сломала, врачи говорят, поправится, – доложил коллежский секретарь.

– Это хорошая новость, правда, к моему глубочайшему сожалению из хороших она единственная, не так ли? – Филиппов буравил подчинённых глазами.