Читать книгу Тайный фронт – Москва - Иван Просветов - Страница 3

Город, в котором 1 августа 1899 года появился на свет Роман Ким, считался дальневосточным форпостом Российской империи. Пограничное положение Владивостока буквально во всем определяло его жизнь. Почти половину населения составляли выходцы из Кореи, Манчжурии и Японии. Корейцы – скромные и усердные, трудившиеся носильщиками и чернорабочими – обустраивались на отведенной для них земле на северной городской окраине. Их слободка выглядела совсем неказисто: узкие улочки, маленькие жилища-фанзы, дворики, окруженные глинобитными стенами. Но селились здесь и зажиточные люди – купцы и подрядчики, строившие для себя добротные дома русского типа. И, вероятно, самым состоятельным среди них был Николай Николаевич Ким – русский подданный из корейцев православного вероисповедания.

В «Справочной книге г. Владивостока» за 1900 год его фамилия значится в списке самых крупных строительных подрядчиков. Так что не удивительно, что сына Николай Николаевич крестил в кафедральном Успенском соборе, а воспреемником (крестным отцом) Романа согласился стать полковник в отставке, бывший судья Военно-морского суда Владивостокского порта Иван Баженов.

Почти полвека спустя Роман Ким, заполняя анкету для Союза писателей СССР, кратко расскажет о родителях следующее: бывшие корейские дворяне, отец после падения партии русофилов был отправлен с женой в ссылку на север Кореи, в город Пукчен, где прожил около десяти лет простым рыбаком, а затем уехал в Россию и занялся коммерцией на деньги партии Мин. В служебной чекистской анкете и автобиографии он написал и того меньше, но, будучи под следствием, на допросах упомянул, что отец – Ким Пен Хак – служил казначеем у короля Ли (Коджона), а мать приходилась сестрой королеве Мин1.

Поскольку судьбу семьи Ким не понять без знакомства с историей Кореи, сделаем необходимое отступление.

***

Страна утренней свежести – Чосон в последней трети XIX века оказалась яблоком политического раздора. Свыше двух столетий Сеул платил дань Китаю и во внешних сношениях подчинялся Пекину. Границы Чосон были закрыты, но в 1876 году Япония вынудила Корею заключить межгосударственный договор, и Пекин не вмешался. Японские подданные получили право покупать земли и вести коммерцию внутри страны. Затем Корея подписала торговое соглашение с США. Среди молодых корейских аристократов сложилась неформальная партия реформ, желавшая совершенствовать управление страной и укреплять ее самостоятельность. Реформаторы добились реорганизации армии и создания новых ведомств – земельного, финансов и печати. Лидер этой партии Ким Ок Кюн, назначенный заместителем министра финансов, надеялся на сближение Кореи с Российской империей. Бывая по делам в Токио, он неоднократно встречался с русскими дипломатами посланниками и объяснял, что «его правительство, все более и более расширяющее круг своих сношений с европейскими державами, очень дорожит заключением трактата с державою, владения коей граничат с Кореей».

В июле 1884 года такой договор – о дружбе и торговле – был подписан. А в декабре реформаторы решились на переворот, дабы отстранить от власти дворян-консерваторов, ориентировавшихся на Китай и пользовавшихся поддержкой королевы Мин. Король Коджон знал о намерениях заговорщиков. Более того, не препятствовал им, полагая, что смена правительства пройдет бескровно. Реформаторы продержались у власти всего три дня – пока дворец, где они обосновались, не был взят штурмом отрядом китайских солдат. Вероятно, после этих событий Ким Пен Хака отлучили от двора и отправили в ссылку.

Спустя десять лет в Стране Утренней свежести вспыхнул народный мятеж. Япония вмешалась в конфликт, поскольку имела право посылать войска в Корею для защиты своих подданных. Пекин возмутился, но последовавшую войну с Японией позорно проиграл. Империи Цин пришлось отказаться от покровительства над Кореей. Война разорила страну, и когда иноземные армии ушли, то королева Мин, больше не надеявшаяся на Китай, уговорила супруга сменить внешнеполитический курс. В июле 1895 года Коджон отправил письмо «Почтенному и Дорогому Брату Императору Всероссийскому», благодаря его за «добрые отношения между нашими государствами»2.

Негласным лозунгом нового курса стало «Ближе к России, дальше от Японии». Лояльные Японии министры были удалены из правительства. Токио жестко ответил на перемены в Сеуле. В ночь на 8 октября 1895 года японский посланник подстроил нападение на королевский дворец. Королева Мин была убита. Король Коджон, стерпев унижение, в феврале 1896-го укрылся в русской дипломатической миссии и около года пытался оттуда править страной. В свой дворец, приняв титул императора, он вернулся уже убежденным русофилом и взял к себе военных и финансовых советников из России.

Если верить словам Романа Кима, то примерно в это время Ким Пен Хак перебрался из Пукчена во Владивосток. «Отдельные деятели русофильской партии с согласия короля начали переводить свои капиталы в Россию с целью создания финансовой базы», – рассказывал он. Правда ли это – установить уже невозможно. Но деньги у эмигранта имелись – на новом месте он поднялся на удивление быстро. Был ли Ким Пен Хак в числе приближенных корейского монарха? Этому нет даже косвенных подтверждений, как и свидетельств родства его жены с королевой Мин. Зато есть сведения, что Надежда Тимофеевна (ее корейское имя мы не знаем) приходилась двоюродной сестрой Александре Ким-Станкевич, дочери эмигранта из Кореи Петра Семеновича Кима, работавшего переводчиком и вербовщиком рабочих на строительстве КВЖД3. Ким Пен Хак, будучи дворянином – янбаном, мог заключить брак с женщиной из низшего сословия и не обязательно своего же рода (кланов с фамилией Ким в Корее насчитывалось 14). Однако связей с семьей Мин, породнившейся с королевской династией Ли, тут не прослеживается.

Как бы то ни было, Ким Пен Хак и его супруга, покинув родину, приняли российское подданство и крестились в православную веру.

***

Во Владивостоке Николай Николаевич приобрел купеческое свидетельство 2-го разряда (для предприятий с годовым оборотом до 300 000 рублей). Разбогател он на подрядах по строительству крепостных сооружений и казарм, полученных по линии Военно-инженерного управления. В 1902 году Николай Ким арендовал у Городской управы три десятины земли под кирпичный завод. Помимо строительных дел, он фрахтовал японские пароходы для импорта мяса из Австралии и вообще «вел обширные коммерческие операции с японскими, английскими и другими иностранными фирмами». Стоит отметить, что среди ста владивостокских купцов 1-го и 2-го разряда, а также среди избирателей, имевших право выбора гласных Городской Думы, он был единственным корейцем4.

«Подобно Константинополю, Владивосток производит очень выгодное впечатление издали, – запомнилось одному путешественнику из Москвы, побывавшему на окраине Российской империи на рубеже веков. – При ближайшем рассмотрении он очень много теряет. Преобладающий тип построек – одноэтажные и двухэтажные деревянные домики. Даже главная улица, Светланская, замощена не вся, а только на протяжении 370 саженей. Нет достопримечательностей в настоящем смысле этого слова. Общественные развлечения исчерпываются несколькими клубами». Но, справедливо связав увиденные недостатки с молодостью города, визитер отметил, что Владивосток растет не по дням, а по часам. Если в 1890 году там насчитывалось 13 000 жителей, то в 1900-м – почти 30 000. Возводились капитальные здания, мостились площади и тротуары, засыпались овраги. Улицы еще освещались керосиновыми фонарями, но в лучшие магазины и гостиницы уже проводилось электричество. Имелись две гимназии, две морских и пять обычных школ, а в 1899 году первых студентов принял Восточный институт.

«Дом моего отца представлял собой своеобразный салон, который привлекал к себе (обычно по субботам) всю местную знать, иностранцев, военные власти (военных инженеров, офицерство)», – вспоминал Роман Ким.

Статус крепости Владивосток получил еще в 1889 году, но основные работы по созданию линий обороны города и порта развернулись в конце XIX – начале XX века. Строились форты, редуты, люнеты и прочие укрепления, сооружались земляные валы и береговые батареи. Когда Япония объявила войну России, Владивосток почти полностью был готов к обороне. Строительство укреплений шло и во время войны, а по ее завершении возникла нужда в новых казармах, так как гарнизон крепости увеличился более чем вдвое.

Русско-японская война поставила крест на дружбе Российской империи и Кореи. В феврале 1904 года Токио навязали Сеулу «Протокол о взаимной поддержке», по которому японцы взяли на себя «обеспечение независимости и целостности Кореи» и закрепили за собой право держать войска на ее территории. Королю Коджону пришлось аннулировать все договоры, заключенные с Россией. Тайно же он известил русское правительство о подготовке восстания против японцев. В Санкт-Петербурге знали, что на севере Кореи «на прочных началах организована русофильская партия»5.

По всей Чосон возникали отряды Армии справедливости, а на севере страны, в приграничье они сражались с японцами вместе с русской пехотой и казаками. Повстанческое движение разгорелось еще сильнее после того, как в ноябре 1905 года в Сеуле был подписан «Договор о покровительстве», лишавший Корею самостоятельности во внешней политике (Коджон договор не утвердил, но японцев это не смутило). Корейские общины Приморья помогали Армии справедливости деньгами, оружием и даже собирали небольшие отряды.

В это время Николай Ким решил отправить сына учиться в Токио. Роман Николаевич так объяснял намерения отца – «чтобы я имел японское образование и стал дипломатом». Как мог рассуждать Николай Ким, если верить тому, что он уже тогда был в рядах борцов за независимость Кореи? Япония не остановится в стремлении подчинить себе маленькую страну на материке. В любом противостоянии трудно победить или хотя бы выстоять, если не знаешь и не понимаешь противника, особенно когда уступаешь ему в силе. А наилучший способ узнать иной народ, иное государство – это пожить там и поучиться.

Ким-младший, надо думать, умел говорить и читать по-японски – выучить язык во Владивостоке, где японская колония числом не сильно уступала корейской, не было проблемой. Николай Ким воспользовался своими деловыми знакомствами и связался с Сугиура Рюкичи, главой токийской торговой компании «Хаяси Йоко». Он хотел, чтобы сына приняли в колледж престижного университета Кэйо. Поскольку для иностранца, а тем более корейца шансов поступить туда было мало, Ким попросил Сугиура взять опекунство над сыном на время учебы. Оформить документы, необходимые для въезда и проживания мальчика в Японии, ему помог другой знакомый – Ватанабэ Риэ, секретарь японского генерального консульства во Владивостоке6.

***

Николай Николаевич сумел обмануть всех, выдав себя за японофила. И Сугиура – не только коммерсанта, но и, вероятно, представителя тайного националистического общества Тоадобункай. И Ватанабэ – по совместительству агента японского Генерального штаба. И Каваками Тосихико – торгового представителя Японии во Владивостоке и одновременно резидента военно-морской разведки.

В японских архивах сохранилось письмо Каваками министру иностранных дел Хаяси о настроениях корейцев, проживающих в российском Приморье (оно датировано 20 сентября 1906 года): «Ким Бён Хак живет здесь уже 24—25 лет… До сих пор выполнял подряды для российских властей, имеет несколько домов в городе. Ведет совершенно европейский образ жизни, среди русских известен как богач. Глядя на исход Японско-русской войны и на ослабление и беспорядок в дисциплине в среде государственных служащих, этот человек сказал, что стало трудно ожидать стабильности жизни и имущества… Недавно он приходил ко мне с горячей просьбой по поводу образования своего сына, и теперь ему представилась возможность поехать учиться в Японию»7.

Даже российские власти поверили, будто почтенный купец поддался японскому влиянию. Когда приамурский генерал-губернатор Николай Гондатти в 1911 году составлял отчет об усилении японской идеологической активности в крае, то среди прочего отметил, что корейский староста Ким из Владивостока отправил сына на учебу в Японию под воздействием такой пропаганды8.

Итак, в начале осени 1906 года Николай Николаевич дал последние напутствия сыну и посадил на пароход, следовавший в Токио. Романа зачислили в начальную школу Ётися при университете Кэйо под именем Ким Ги Рён (по словам Кима-младшего, это имя – он произносил его как Ким Кирь Он – дали ему в семье при рождении). Несколько раз в Токио его навещала матушка. Виделись ли они или переписывались, когда Роман учился уже в колледже – неизвестно. Неясно также, что стало причиной ее размолвки с супругом. Есть лишь факт: в 1908 году Надежда Тимофеевна развелась и уехала в Сеул9.

Кэйо Гиндзюку был тогда самым престижным частным учебным заведением Японии, некоторые его выпускники занимали видные посты в правительстве. «Школа Кэйо стремится воспитать своих учащихся так, чтобы они стали источником достоинства и образцом интеллекта и добродетели в Японии», – декларировал ее основатель Фукудзава Юкити. Выходец из самурайского сословия, он мечтал о процветании нации, полагая, что различия между сильным и слабым обществом, так же как между умным и глупцом, происходят от образования. Под конец жизни либерал Фукудзава «поправел» и даже приветствовал японо-китайскую войну. Но это не помешало его преемникам следовать идеям прогрессивного воспитания. При университете действовали начальная и так называемая повышенная школа, или колледж. Повышенных школ на всю Японию насчитывалось восемь, и их выпускники были кандидатами первой очереди на поступление в Токийский или Киотский императорский университет. Для ученика Кэйо открывался, таким образом, путь наверх.

Одновременно с Романом Кимом в Ётися приняли еще одного корейского мальчика, шестерых китайцев и трех американцев10. Год спустя в Кэйо построили новый лекционный корпус, и на церемонии открытия, как отметила газета «Дзидзи симпо», собравшихся развлекал речами на русском и японском языках ученик Ким Ги Рён. В июле 1909 года газета «Тэ Хан хынхак хо», выпускавшаяся корейскими студентами в Японии, рассказала о визите русской школьной делегации в Кэйо. Приветствовать гостей доверили учащемуся начальной школы Ким Ги Рёну, достигшему многих успехов в обучении.

Однако талант – талантом, а происхождение – происхождением. «Еще когда моя учеба за границей только начиналась, надо мной издевались из-за того, что я был корейцем, – рассказывал Pоман Николаевич японскому литературоведу Кимура Хироси в конце 1950-х. – Но мне хорошо давался спорт, и я особо не обращал на это внимание». У Кима были друзья среди одноклассников-японцев, и один из них отметил в своих воспоминаниях: «В сумо он отдавал предпочтение борцу Татияма, и от его „броска-пушки“ и я, и Табо тут же улетали за пределы круга… Он [вообще] был в некоторых отношения развит больше нас…».

***

А Страна восходящего солнца настойчиво подминала под себя Страну утренней свежести.

В июне 1907 года император Коджон послал делегацию на международную конференцию в Гааге в надежде найти поддержку у сильнейших государств. Япония отреагировала моментально. Генерал-резидент в Сеуле Ито Хиробуми пригрозил Коджону войной, если тот не отречется от престола в пользу сына. И отречение случилось. Японцы заключили с новым императором «Договор семи статей», превративший генерал-резидента едва ли не в полновластного правителя Кореи.

Корейская национальная армия была распущена. Два года японские солдаты усмиряли корейские провинции. Отряды Армии справедливости редели.

26 октября 1909 года Ан Чун Гын, бывший партизанский командир, подкараулил Ито на вокзале в Харбине, куда тот приехал на переговоры с российским министром финансов как председатель Тайного совета Японии. На следствии он говорил, что стрелял в Ито, желая отомстить «за деятельность в качестве наместника Кореи». «Безрассудность совершенного деяния показывает, как велики муки нашей порабощенной родины и как мучительно страстно стремится она освободиться от жестокого гнета», – сообщала владивостокская газета «Тедонконбо». Газету издавал Петр Семенович Цой – крупный приморский коммерсант, негласно помогавший Армии справедливости. Он вооружал отряд, с которым Ан Чун Гын отправился в свой последний поход из Приморья в Корею летом 1909 года. В доме Цоя в селе Новокиевское партизанский вожак готовился к покушению на Ито Хиробуми11.

По словам Романа Кима, его отец был знаком с Ан Чун Гыном, а после известия об успехе покушения устроил в своем доме настоящий пир, длившийся три дня. Причастность Николая Николаевича к антияпонскому движению несомненна – об этом будет сказано ниже. Но пир – это фантазия Кима-младшего, какими он с разными целями «точечно» уснащал свою биографию. Известно, что за деятельностью Николая Кима, как и других видных корейцев Владивостока, следили японские шпионы. Один из них даже проживал в доме, принадлежащем Ким Бён Хаку. Когда японская полиция вела следствие по делу Ан Чжун Гына, то изучала и возможность связей Николая Кима с убийцей Ито. Но подтверждений не нашла, поэтому не внесла его имя в список корейцев, который японское правительство предъявило властям Приморья с требованием выслать их как заговорщиков в Сибирь12.

Ан Чун Гына казнили, а Япония довела подчинение Кореи до победного конца. 22 августа 1910 года император Сунджон передал императору Японии все суверенные права на управление Кореей полностью и бессрочно.

В своих советских автобиографиях (в том числе составлявшейся для НКВД) Роман Ким уверял, что после аннексии Кореи его отец разорился, лишившись капиталов, которыми распоряжалась русофильская партия, и зарабатывал на жизнь обычным десятником – старшиной над рабочими-строителями. И это тоже фантазия. Роман Николаевич просто скорректировал нужным образом свое социальное происхождение: отец перестал быть дворянином и капиталистом еще до революции.

На самом деле Николай Ким не обанкротился. В конце 1908 года его кирпичный завод был снесен по распоряжению военных властей, поскольку на той территории намечалось строительство новой линии обороны Владивостока. Но у Николая Николаевича оставались три доходных дома: №41 и №43 на улице Фонтанной и №16 на Китайской улице. Домовладельцем он был довольно известным, в справочниках указывалось, например: «Т-во Тимофея Кацепова, угол Кит. и Фонт. ул., дом Кима». Спустя какое-то время он продал один из домов на Фонтанной и купил другой, попроще – на Комаровской улице. Николаю Киму также принадлежала шаланда грузоподъемностью 2400 пудов, одна из крупнейших во торговом порту13. Он оставался обеспеченным человеком и мог тратить на обучение сына в Японии большие деньги – 30 иен в месяц, или чуть более 30 рублей (для сравнения, годовая плата за занятия во Владивостокской мужской гимназии составляла 40 рублей).

Часть своих доходов Николай Николаевич передавал на нужды корейской общины. Известно, что он пожертвовал крупную сумму на новую школу в слободке. Возможно, внес свой вклад в снаряжение отрядов для Армии справедливости. Петр Цой привлек Кима к организации общества «Развитие труда» («Квонопхве», или «Куон-оп-хой» в русской транскрипции того времени). «Если каждый [из нас] своим трудом создаст материальные силы, то достаточно подготовится к тому, чтобы в одно прекрасное утро подняться для восстановления независимости Кореи», – говорил Петр Семенович на учредительном съезде «Квонопхве» в декабре 1911 года. Съезд избрал руководство общества во главе с эмигрантом Ю Ин Соком, бывшим вожаком Армии справедливости. Цой стал одним из заместителей председателя, Киму поручили «представительство при сношениях» (в полицейских рапортах он именовался также директором по дипломатической части). Для Николая Николаевича это были вполне привычные обязанности. В городской полиции он считался уполномоченным жителей Корейской слободки, и к нему обращались полицейские чины, когда требовалось посредничество «для сношений с населением»14.

Общество «Квонопхве» появилось при покровительстве российских властей – после запрета (ради успокоения Токио) антияпонского общества «Кунмихве», помогавшего корейским повстанцам и заговорщикам. Взамен МИД России рекомендовало приамурскому генерал-губернатору создать легальное корейское общество под русским патронажем «для противодействия японскому влиянию». Сохранилась «Записка о создании общества „Куон-оп-хой“», подготовленная профессором Восточного института Григорием Подставиным. Корейское население Владивостока он условно делил на две партии: сеульскую, объединяющую наиболее консервативный, надежный и оседлый элемент, и пхеньянскую – авантюристы, политические агитаторы и т. д. Обе, подчеркивал Подставин, в лице лучших своих представителей стремятся к одной цели – поднятию духовного уровня и материального благосостояния соотечественников. Этим и объясняется основание ими легального органа для упорядочения жизни корейцев в Приморском крае. Что примечательно, к лидерам сеульской партии профессор причислял Николая Николаевича Кима. Он не просто был знаком с ним, а приглашал вести практические занятия по разговорному корейскому языку в Восточном институте15.

Новая организация официально обязалась содействовать сельским и промысловым предприятиям и просвещению приморских корейцев. Почетными членами общества согласились быть генерал-губернатор Гондатти и военный губернатор Приморской области Манакин. Однако благожелательное отношение властей не исключало скрытного наблюдения. В марте 1912 года полицмейстер Владивостока получил рапорт участкового пристава, в котором сообщалось, что по собранным негласным путем сведениям «Развитие труда» преследует больше цели запрещенного общества «Кук-мин-хой» («Кунминхве»), нежели выполнение программы своего устава. В частности, на одном из негласных собраний говорилось о том, что корейцы, нашедшие приют в России, должны сплотиться для будущей борьбы с Японией и возрождения корейского государства.

На момент учреждения «Квонопхве» насчитывало 300 членов. Всего за пару лет его отделения появились в 11 городах и населенных пунктах Приморья, а число участников превысило 8 500. В октябре 1913 года Николай Ким ходатайствовал перед военным губернатором Амурской области об открытии отделения общества и издании корейской газеты в Благовещенске. По мнению канцелярии Приамурского генерал-губернатора, «легализация этого общества необходима в интересах объединения партии русофилов среди корейцев, так как на нее в последнее время обратили внимание японцы, которые всеми силами стремятся парализовать деятельность руководителей этой партии»16.

А японцы беспокоились неспроста. Петр Цой действительно готовился продолжать борьбу за свободу Кореи. Вместе с другими лидерами «Квонопхве» он создал Военное правительство возрождения родины, рассчитывал собрать армию не менее чем в 10 000 бойцов. И тогда начальнику Владивостокского охранного отделения подсунули некие секретные материалы, свидетельствующие, будто Цой недоброжелательно относится к России и после русско-японской войны находился в тайных сношениях с японскими властями. Расследование неблагонадежности председателя «Квонопхве» затянулось, сам он подал в отставку, а 7 августа 1914 года приморский губернатор уже в угоду японцам издал распоряжение о закрытии общества. Началась мировая война, и Антанта – то есть и Россия – надеялась привлечь Японию на свою сторону.

Корейские общины Приморья собирались праздновать в сентябре 1914 года во Владивостоке 50-летие переселения корейцев в Россию. Вследствие военного времени торжество отложили. Петр Цой в 1915 году занялся организацией общества помощи русским воинам. А Николай Ким получил от властей подряд на вербовку корейских рабочих. Если в Маньчжурии вербовка через посредников шла довольно успешно, то вести ее в Корее японцы не позволили. Неизвестно, где и как Ким нашел больше тысячи согласных отправиться на Урал. Зато остались сведения, что среди них были корейцы из партизанских отрядов, ушедших в Маньчжурию. Опасаясь репрессий со стороны китайских властей и нуждаясь в деньгах, они законтрактовались на лесозаготовки. И еще есть основания говорить, что доверенным лицом Николая Николаевича, поехавшим вместе с рабочими как переводчик, была Александра Ким – двоюродная сестра его бывшей жены17.

А еще в чем-то ему помогал сын, вернувшийся домой раньше срока…

***

В «Золотой книге почета» школы Ётися за 1911 год названы восемь выпускников-отличников. Среди них – Ким Ги Рён.

Он перешел на следующую ступень учебы в Кэйо – в колледж Фуцубу. Его одноклассник Сига Наодзо вспоминал, что Ким любил рассказывать о своих похождениях по старому Эдо в стиле историй о привидениях. Вырезал на досках гравюры в духе популярного художника Юмэдзи и однажды подготовил для выставки две ксилографии – женские портреты. Он вообще увлекался живописью и как-то раз с гордостью показал однокашникам цветной журнал по искусству на русском языке, пояснив, что это подарок отца. «Потом он бросил школу и уехал то ли в Корею, то ли в Россию»18.

Во всех советских анкетах Роман Ким писал, что жил и учился в Токио до 1917 года. На следствии он так объяснял, почему покинул Японию. Летом 1916 года, окончив колледж, он готовился поступать в Токийский императорский университет. Но случайно познакомился со студентами Восточного института, приехавшими из Владивостока на практику. Узнав, что «в России очень мало японоведов» и у способных выпускников института есть перспектива «быть видным японоведом», Роман загорелся мыслью сделать карьеру в той стране, где родился. Взял проездное свидетельство в русском генеральном консульстве и вернулся во Владивосток. Изложив отцу «желание стать профессором-японоведом», он получил его согласие и, чтобы иметь русский аттестат зрелости, экстерном поступил в гимназию19.

Однако запись в архивной ведомости Фуцубу свидетельствует, что Ким Ги Рён выбыл из колледжа 9 января 1913 года «по семейным причинам». Почему Роман Николаевич скрывал истинное время и обстоятельства отъезда из Японии? В беседе с литературоведом Кимура Хироси он объяснил, что в семье Сугиура, которая его опекала, не было детей, и Николаю Киму сообщили о желании усыновить Романа. Когда Николай Николаевич спросил сына: «А ты что думаешь?», то услышал: «Я влюбился в Японию и хотел бы стать японцем». Ким-старший «вскипел гневом» и приказал ему немедленно возвращаться. Но вот незадача – будучи оперативным работником ОГПУ-НКВД, он говорил совсем другое: что с согласия своего отца был усыновлен Сугиура, помолвлен с его дочерью и лишь в 1921 году, когда решил навсегда остаться в России, отказался от родства и наследства20.

Очередная нужная фантазия – чтобы у коллег не возникло вопроса, каким образом разорившийся Николай Николаевич оплачивал обучение в Токио? В первой же версии есть абсолютно правдивый момент. Ким-младший на самом деле полюбил традиции и культуру Страны восходящего солнца. Это видно по тем заметкам, что он сочинил в 1920-х. К примеру, вот панегирик японской каллиграфии: «В то время, когда по Европе рыскали десантные батальоны викингов, в Японии были в моде так называемые асидэ – картины, смонтированные из одних иероглифических начертаний, полных или сокращенных. Вы на асидэ видели течение воды, камни, деревья, скалы, бамбуковые рощи, крыши буддийских храмов, пики гор, облака, птиц и в то же время читали в них иероглифы. Девять веков тому назад на Японских островах умели тонко наслаждаться!»21. Европейски-тщательное изящество днем, кимоно и веер вечером – так описывал привычки пожилого Романа Кима один из его друзей-писателей.

Но юный Ким прекрасно знал о взглядах отца! Своему другу-однокласснику он как-то признался, что его отец – корейский патриот, эмигрировавший в Россию «по некоторым обстоятельствам». Осмелился бы он пойти наперекор почитаемому родителю и порвать все отношения с ним? Может, Ким-старший по своему усмотрению забрал сына из Японии? Николай Николаевич в то время занимал видный пост в «Квонопхве» и, конечно же, понимал, что японцы следят за деятельностью общества. Что, если он решил – ведь все могло случиться – не подвергать сына риску стать заложником? Вполне вероятно…

Во Владивостокскую мужскую гимназию, в седьмой класс Роман Ким поступил в августе 1917 года – об этом свидетельствует аттестат зрелости, сохранившийся в его личном деле из Восточного института. Где он был и чем занимался три с половиной года – непонятно. Это единственное полностью белое пятно в биографии будущего писателя-разведчика. Никакой информации, если не считать подшитой к тому же делу выписи из метрической книги Успенского собора, выданной «по личному требованию Р.Н.Ким» 29 апреля 1914 года и дополнительно заверенной нотариусом 21 июня 1916 года22. Метрика могла понадобиться ему для чего угодно – как документ, удостоверяющий личность, в том числе для получения паспортной книжки по достижении 17 лет.

Мужская гимназия располагалась в том же здании, что и Восточный институт – в правом его крыле. Гимназисты каждый будний день проходили мимо загадочных древних каменных львов «ши-цза», охранявших порог института. И, наверное, завидовали студентам, носившим по торжественным случаям красивые мундиры темно-зеленого сукна и парадные шпаги. В мае 1917 года выпускники института одели эти мундиры в последний раз. Хотя никто в городе еще не догадывался, чем обернется для России февральская революция —падение монархии и провозглашение республики.