Читать книгу Тайный фронт – Москва - Иван Просветов - Страница 4

Владивосток в 1917 году бурлил вместе со всей бывшей империей. Правда, здесь не ставили к стенке офицеров, как в марте в Кронштадте. Рабочие и солдаты не затевали демонстрации с винтовками, как в июле в Петрограде. Крепостные форты не штурмовались красной гвардией, как московский Кремль в октябре. Сначала власть в Приморье более-менее мирно делили комиссар Временного правительства и исполком краевого Совета рабочих и солдатских депутатов, а во Владивостоке – дума с городским исполкомом. После октябрьского переворота в Петрограде Приморский исполком признал новое правительство – Совнарком, а комиссар Временного правительства – нет, передав свои полномочия земской управе. Краевой съезд советов, в свою очередь, объявил, что забирает власть в свои руки, но согласен сотрудничать с земствами.

Владивосток, как и вся страна, готовился к выборам в Учредительное собрание и настороженно следил за тем, что творится в столице.

«Гражданская война нависла над бедной Россией, – ужасался некто А. Цим на страницах „Вестника учащихся“ от 6 ноября 1917 года. – Мы ученики, хотя и знаем, что не нам решать дела государственные, однако не хотим уподобиться тем политическим партиям России, которые своим топтанием на месте, своей нерешительностью довели Россию до настоящего положения. Мы не надеемся, что наш голос будет зачтен, однако [повреждение в тексте] свободной России возлагаются большие надежды. Ибо мы и только мы способны через несколько лет поднять Россию из той пропасти, в какую ее бросили большевики и прочие предатели… Мы верим, что живые силы страны возьмут верх, но если этого не будет так, то ученики, как класс, не останутся равнодушными зрителями…»23.

Газета выпускалась городским Союзом учащихся, а членом ее редколлегии был Роман Ким – вместе с будущим красным партизаном, а позднее знаменитым советским писателем Александром Фадеевым и еще несколькими юными активистами. Фадеев уже тогда увлекся социалистическими идеями, но, судя по сентиментальному рассказу, опубликованному в том же номере «Вестника», свои взгляды не афишировал. А Ким уже в советское время как-то признался, что в 1917 году сочувствовал кадетам. Конституционные демократы призывали строить новую Россию, в которой все классы нашли бы удовлетворение своих справедливых нужд. И в итоге были объявлены Совнаркомом «партией врагов народа».

«К весне 1918 года руководство в газете, также как в союзе, перешло в руки левого крыла», – вспоминал Яков Голомбик, однокашник Фадеева по коммерческому училищу. Выразилось это в забастовке, которую союз затеял, когда из названного училища исключили нескольких «неблагонадежных». «Горячее было время, – вспоминала Саша Колесникова (подруга Фадеева). – Во всех учебных заведениях Владивостока и Никольска-Уссурийского дебатировался вопрос о забастовке учащихся… Мы заседали, проводили общегородские собрания в Народном доме, в мужской гимназии, спорили, кричали, ссорились. В связи с этим периодом мне особенно хорошо запомнились Тамара Головнина, Павел Далецкий, Ромочка Ким, Мося Маримант и, конечно, постоянные друзья»24.

На тот момент и обстановка в стране резко «полевела». На выборах в Учредительное собрание большевики получили менее четверти мест. Собрание заседало в Петрограде лишь один день, и было распущено 6 января 1918 года по распоряжению Ленина. В том же месяце Всероссийский съезд Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов объявил Россию социалистической республикой со всей полнотой власти за трудящимися массами.

До Приморья волна новых перемен докатилась только к апрелю 1918 года. Очередной краевой съезд советов постановил распустить местные земские управы и городские думы. Но советская власть продержалась здесь совсем недолго.

В мае до города добрался первый эшелон с солдатами чехословацкого корпуса из распущенной Российской армии. Совнарком решил отправить их на родину кружным путем – через Владивосток. И чехословацкие части стали опорой антисоветских восстаний от Поволжья до Дальнего Востока. Региональные правительства начали формировать свои армии для борьбы с большевизмом. Во Владивосток с согласия Временного правительства Сибири начали прибывать британские, французские, американские и японские войсками.

Гражданская война стала реальностью. Союз учащихся раскололся. Коммунары из компании Фадеева тайком записались в РКП (б) и, по словам Голомбика, сочетали учебу с подпольно-революционной работой. В апреле 1919 года Саша Фадеев, не дождавшись выпускных экзаменов, бросит училище и сбежит в партизаны. А что Ким? Нет сведений, что политика интересовала его больше, чем дела учебные и сердечные. Одно время он председательствовал в Союзе учащихся, руководил художественным кружком при гимназии. Кружок посещали и гимназистки, и с одной из них – Зоей, у Романа, как говорится, завязались отношения25.

***

При верховном правителе Колчаке, в дни ожесточенных сражений за Уралом Владивосток жил жизнь тылового города, принимавшего беженцев и военную помощь от союзников. Если не считать потасовок, которые иногда затевали американские матросы, в целом все было спокойно. Работали «Общедоступный театр-иллюзион» и Народный дом с шахматным клубом, литературно-художественное и спортивное общества. При Восточном институте открылся частный Историко-филологический факультет, благо в преподавателях и студентах не было недостатка. Появился еще один вуз – Политехнический институт.

Газеты печатали сообщения о победоносном наступлении Русской армии. И с большой осторожностью – о партизанской войне в Приморье. Красные партизанские отряды не давали покоя колчаковским тылам, и, если бы не японские штыки, бороться с повстанцами было бы чрезвычайно трудно. К февралю 1919 года японский экспедиционный корпус разросся до 25 000 солдат и офицеров, распределенных по гарнизонам от Владивостока до Николаевска на севере и Читы на западе. «По городам и селам распространялись японские декларации, что их войска введены в Россию из чувства человеколюбия, что у них нет завоевательных намерений, они бескорыстно помогают восстановлению России и совершенно нейтральны в борьбе партий», – вспоминал участник войны на Дальнем Востоке26. Каждый раз, когда японские роты проходили маршем по Светланской улице, они впечатляли своей дисциплиной. Отлаженный механизм, готовый беспрекословно выполнять приказы.

Революция и гражданская война разделила и приморских корейцев. Александра Ким, вернувшись с Урала, призывает сородичей идти за большевиками и весной 1918 года, будучи секретарем Хабаровского комитета РКП (б), создает «Союз корейских социалистов». Первый отряд из корейских крестьян и рабочих уже в июле 1918 года сражался за красных. Но корейская интеллигенция, промышленники, коммерсанты, зажиточные земледельцы сторонились революционного передела. Корейский Национальный Совет, избранный на съезде в Никольск-Уссурийском (в числе его руководителей был Петр Цой) признал Временное правительство Сибири единственной правомочной властью.

Правда, левых и правых сближала национальная идея. В марте 1919 года Корею потрясло антияпонское восстание, начавшееся с демонстрации в Сеуле и публичного чтения Декларации независимости. «Корейская слободка во Владивостоке разукрашена национальными и красными флагами, – запомнилось очевидцу. – Корейская манифестация двигается от слободки по городу. На автомобилях разбрасывают декларации независимости Кореи… Японская жандармерия присматривается, шмыгает по корейским фанзам, срывает декларацию»27.

Рома Ким жил уже отдельно от отца – снимал квартиру на улице Морской и немного подрабатывал – делал переводы из японской прессы для беспартийной демократической газеты «Эхо». Однажды он опубликовал заметку о японском искусстве, в которой блеснул эрудицией и художественным вкусом – тем, что будет отличать его сочинения в дальнейшем. «Кионага, Харунобу, Утамаро, Шараку, Хокусай… Искусство Европы было уже раз завоевано этими смуглыми мастерами Ниппона. Всем памятен восторг Монэ, Гогэна, Гонкуров, Гюйсманса и многих других перед странными эстампами, привезенными с Востока. Мы знаем также, что пост-импрессионизм, открывший новые светлые пути в европейском искусстве, был многим обязан японцам своими красками и смелыми композициями. Японское искусство 17 и 18 ст. достаточно изучено… Но известно ли современное искусство Японии европейцам? К сожалению – нет. К сожалению потому, что современное искусство Японии представляет собой большой интерес для историков искусства и ждет исследователей и теоретиков…»28.

Ким благополучно закончил гимназию и 10 апреля 1919 года получил аттестат зрелости, показав «при отличном поведении нижеследующие познания»: отличные – в Законе Божием, географии, законоведении и черчении, хорошие – по остальным предметам (русский язык и словесность, французский, английский, история, математика, физика и др.). И тут же попал под мобилизацию.

***

Киму повезло. Его назначили писарем в штабе Владивостокской крепости. Там бы он и мог служить до конца 1919 года, если бы местное подразделение Военно-статистического отдела штаба округа внезапно не лишилось переводчика, скончавшегося по болезни. 14 июня начальник ВСО подполковник Цепушелов ходатайствовал перед генерал-квартирмейстером (начальником разведки и контрразведки) о переводе в отделение писаря Романа Кима по причине острой потребности «в переводчике, знающем практический японский язык».

К докладу был приложен опросный лист кандидата. Ким написал, что «окончил курс начальной школы и 3 класса средней школы при университете Кейогидзюку (Токио) в 1913 г. и Владивостокскую мужскую гимназию в 1919 г.», при советской власти обучался в гимназии и сотрудничал в «Моей газете» и агентстве Feta, а до службы – в Российском телеграфном агентстве и газете «Эхо». В графах «Принадлежность к политической организации» и «Общественная работа» он предусмотрительно поставил прочерки29.

За невыразительным названием «Военно-статистический отдел» скрывалась полноценная спецслужба. Руководил ей кадровый офицер Александр Цепушелов, выпускник Восточного института, опытный разведчик, в годы мировой войны бывавший в секретных командировках в Японии и Китае. Поскольку Колчак не доверял японцам – слишком заинтересованно они вникали в русские дела, в числе главнейших забот ВСО была слежка за действиями японских войск и военной разведки на Дальнем Востоке.

Предложить кандидатуру Кима мог только один человек – заведующий группой ВСО во Владивостоке Алексей Галич. Выпускник Восточного института по японскому отделению, редактор газеты в Никольск-Уссурийском, он был призван в армию в 1916 году, получил чин прапорщика и до февраля 1918 года служил переводчиком в ВСО (эта должность предполагала составление сводок, обзоров, а иногда и работу с агентами). С января 1919 года Галич – младший наблюдатель при Харбинском контрразведывательном отделении; через два месяца его забрал к себе Цепушелов и позднее оставил руководить группой во Владивостоке, когда штаб Приамурского военного округа переехал в Хабаровск30.

В служебной автобиографии, составленной в начале 1930-х, Ким рассказывал иное. К моменту мобилизации он якобы год как закончил гимназию и учился в Восточном институте. Чтобы избежать направления в строевую часть, подал заявление в военно-статистический отдел, где уже состояли на службе многие студенты-восточники и работали как консультанты профессора института. Отдел же «механически остался [в штабе округа] после перехода власти в крае в руки советов и после чехословацкого переворота, т. к. занимался специальной работой по собиранию сведений о Китае и Японии». Эту же версию Ким повторил на следствии, добавив, что он «обрабатывал японскую прессу и составлял сводки по различным военно-политическим вопросам». В частности, по поручению начальника ВСО отслеживал публикации, доказывающие «исторические права» Японии на Приморье и Корею31.

Такой сдвиг в биографии понадобились Роману Николаевичу для того, чтобы скрыть – в Восточный институт он поступил по направлению и с ведома своего военного начальства.

«Немного спустя отдел был расформирован (надобность разведки в отношении Японии и Китая отпала), и я был отправлен в качестве чиновника военного времени в отделение культурно-просветительское и печати, – уверял Роман Ким. – Здесь моя работа заключалась в составлении обзоров английской и японской прессы».

Все сотрудники Галича действительно учились в Восточном институте, и группа была расформирована 10 июля 1919 года, но по причине реорганизации разведывательной деятельности. Прапорщика Галича назначили резидентом ВСО во Владивостоке, штабс-капитана Серого-Сирыка – офицером для поручений штаба округа (он контактировал с японским командованием, ездил в секретную командировку в Японию), прапорщика Шустова и подпоручика Гвоздарева – резидентами в Читу и Никольск-Уссурийский. Галич по-прежнему посылал в Хабаровск разведывательные сводки, рапорты, переводы из японской и другой иностранной прессы. Все изменилось в сентябре: штаб округа вернулся во Владивосток и при нем было образовано Центральное отделение разведки. В уцелевшем списке его чинов значатся как переводчики Галич, Серый-Сирык и Шустов. Фамилии Кима там нет. Похоже, он и вправду числился тогда в другом подразделении.

Переводчик переводчику – рознь. Прапорщик Шустов, например, будучи старшим драгоманом, обрабатывал агентурные донесения. Неужели Ким занимался лишь прессой (единственное, что нашлось в архиве – переведенная им статья из «Владиво-Ниппо»), ничего не узнав о сути и технике разведки? Сохранился любопытный документ – акт от 16 июля 1919 года об отправке в Хабаровск дел и имущества группы ВСО, подписан ее сотрудниками, в том числе и Кимом. В нем отмечена пропажа книги «Разведывательная служба в мирное и военное время» в двух частях. Через четыре дня они вдруг нашлись, что было зафиксировано другим актом32.

Монографию эту написал генерал-майор Петр Рябиков, руководивший всеми разведывательными и контрразведывательными службами в армиях Колчака. Книга была издана под грифом «Секретно», а все экземпляры пронумерованы, поэтому не удивительно, что ее исчезновение вызвало переполох. Вполне вероятно, что Роману Киму разрешили с ней ознакомиться – в главе первой несколько страниц рассказывали о работе с прессой («современная печать в погоне за постоянным стремлением давать публике самое новое и свежее всегда дает внимательным разведывательным органам громадный материал»). И если он держал ее в руках, то наверняка читал главу вторую – «Тайная агентура». Здесь давалась история шпионажа («все, что носит характер секрета, может быть добыто только хитростью, ловкостью, обманом, подкупом»), классификация агентов по мотивации и роду выполняемых задач, говорилось о способах их вербовки и подготовки, об управлении агентурной сетью от получения информации до контроля за агентами. В общем, описывалась служба «сложная, тонкая, основанная на понимании самых тайных изгибов человеческой души», которая «для искусного ее ведения требует ловкости, решительности вместе с осторожностью, проницательности и знания человеческой натуры»33.

Итак, можно предполагать, что первые наставления по разведывательной работе Роман Ким получил еще в Военно-статистическом отделе.

Отделение печати, куда его перевели, относилось к Осведомительному отделу штаба округа, отвечавшему за военную пропаганду. На тот момент для армейского командования пропаганда была не менее важна, чем разведка. Белые отступали с Урала, в Приморье было неспокойно. О поражении, конечно же, не думали, готовились к контрударам, устраивали карательные рейды против партизан. С августа Осведотдел начал издавать во Владивостоке газету «Военный вестник». Возможно, именно для нее Ким делал переводы и обзоры. И не он ли по указанию начальства подготовил статью «Ставка на Азию», основанную на материалах японской и американской прессы и подписанную инициалами Р.Н.? Статья рассказывала об усилиях Москвы по пропаганде большевизма на Дальнем Востоке среди китайцев и корейцев, в Монголии и даже Тибете. «Будущее нам покажет, оправдаются ли отчаянные надежды большевиков на возникновение социальной революции в Азии. Но для нас представляется несомненным, что эта ставка на Азию – одна из последних судорожных попыток советской власти разомкнуть то кольцо, которое рано или поздно сдавит ее горло»34.

Однако в сентябре 1919 года фронт проходил уже по Сибири. Колчак подготовил и успешно провел контрнаступление в районе Тобола. Вряд ли тогда кто-то осознавал, что это последняя крупная победа Белой армии. Ее силы истощились, по тылам собирались едва ли не последние ресурсы. Роман Николаевич Ким рассказывал: в сентябре пошли слухи, будто часть работников штаба Приамурского округа определят в военные училища или направят в Омск. Он решил всеми способами уклониться, пришел в японское консульство, предъявил удостоверение колледжа Кэйо с фамилией опекуна – Сугиура, получил свидетельство о японском подданстве и оставил службу. «Военные власти были настолько зависимы от японцев, что полковник, которому я предъявил удостоверение о японском подданстве, даже извинился»35.

А вот что было на самом деле. 15 октября 1919 года Роман Ким подал в Восточный институт прошение о зачислении слушателем (то есть студентом), к которому приложил «разрешение от непосредственного начальника». Был принят, но уже 25 октября переведен в вольнослушатели по причине «поступления на военную службу». В тот же день он подал прошение о зачислении вольнослушателем еще и Историко-филологического факультета, сославшись на данное ему ранее «разрешение от начальника военной части»36.

Кому и зачем Ким понадобился как военнослужащий? Можно только гадать. Время настало такое, что требовался любой опыт. Штабс-капитан Серый-Сирык, например, был назначен (вспомнили!) офицером для связи штаба округа с японским командованием37. Удивительно, что Ким тогда вообще думал об учебе в какой-либо виде. Власть слабела на глазах. Шла эвакуация войск и правительственных учреждений из Омска. 14 ноября город заняли большевики. 22 ноября пал Красноярск. Во Владивостоке чешский генерал Гайда, сговорившись с социалистами, устроил мятеж (подавлен, но тем не менее…). 5 января 1920 года в Иркутске в ходе восстания власть перешла к эсеровскому Политцентру, его представители арестовали Колчака. В Чите укрепился атаман Семенов, и армия генерала Каппеля, погибшего под Иркутском, еще боеспособна. Но белой Сибири больше нет.

Во Владивостоке вновь собралась Земская управа.

***

Это был необычный переворот и столь же необычное правительство. 25 января 1920 года во Владивостоке взбунтовался егерский батальон, бунтовщиков разогнали, но генерал Розанов добровольно уступил власть Земской управе, собранной умеренными социалистами и большевиками. Гарнизон Владивостока встал на ее сторону. 31 января в город без единого выстрела вошли партизанские отряды.

Владивосток устал от гражданской войны, хотя страдал меньше иных городов бывшей империи. «Я дошёл до переполненной народом Светланки. Куда девались нарядные платья дам? Все как-то в один день обнищали и обносились, но зато всюду бросались в глаза красные банты, – вспоминал Владимир Аничков, служивший при Колчаке в министерстве финансов. – Людей без банта я не насчитал и одного десятка. Даже на двух маленьких кадетиках в шинелях без погон виднелось по красненькому бантику…»38.

Роман Ким перешел в число действительных слушателей Восточного института и поступил на службу в Приморское телеграфное агентство, нуждавшееся в переводчиках. Поработав совсем недолго рядовым сотрудником, он занял должность заведующего иностранным отделом. Встречался с японскими, английскими и американскими журналистами и «официально информировал по интересующим их вопросам положения на Дальнем Востоке». Нежданно-негаданно во Владивосток в должности консула вернулся Ватанабэ Риэ. Разумеется, он напомнил о себе. «Ватанабэ не стеснялся задавать шпионские вопросы – о местонахождении воинских частей, количестве рабочих на механических заводах и т.д., – вспоминал Ким. – Однако никогда не делал попыток вербовать меня»39.

Полномочия новой Приморской власти не оспаривались Антантой. Великобритания, Франция и США решают отозвать свои войска. Но японцы (12 000 солдат во Владивостоке и около 14 000 – в Хабаровске и Никольск-Уссурийском) просто так уходить не собирались. У Страны восходящего солнца на Дальнем Востоке имелись свои интересы. Не только коммерческие – лесные, рыболовные и добывающие концессии. Японцы опасались, что огонь русской смуты после победы большевиков перекинется на Корею, где всего год назад было подавлено народное восстание. Свыше 4000 приморских корейцев воевало в красных партизанах. Некоторые отряды переходили границу, чтобы помочь собратьям на родине.

Приморские большевики не скрывали, что перемирие с японцами у них временное, хотя Красная армия остановилась у Иркутска, а Совнарком хочет создать на Дальнем Востоке буферную республику. Рабочие и крестьяне Приморья могут своими силами установить советскую власть! «В глаза угрожающего японского империализма мы смотрим открыто, мы смотрим, как победители», – высказался на заседании Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов Сергей Лазо, заместитель председателя Военсовета земской управы.

Командование японского экспедиционного корпуса предпочло действовать на упреждение. 1 апреля 1920 года генерал Оой, дождавшись ухода союзников, предъявил главе Приморской земской управы ультиматум: признать все сделки, заключенные прежними русскими властями с японцами, прекратить всякие действия, угрожающие безопасности японских войск, миру и спокойствию в Корее и Маньчжурии (то есть разоружить корейских партизан) и «приложить все старания к обеспечению жизни, имущества и других прав японских подданных, проживающих в Дальневосточном крае».

После трудных переговоров приморское правительство приняло требования. Однако японцы не стали ждать подписания соответствующих документов. 4 апреля неизвестные лица обстреляли японский гараж во Владивостоке, поздно вечером – военный патруль. Соглашение нарушено! В ночь на 5 апреля японские батальоны, расквартированные в городе, взяли штурмом здание управы и казармы Народно-революционной армии. В Никольск-Уссурийском, Спасске и Хабаровске дело дошло до упорных уличных боев с партизанами и солдатами НРА. Уцелевшие партизанские отряды отступили в тайгу.

Свою действия японское командование объяснило через газету «Владиво-Ниппо», специально для этого начавшую выходить на русском языке. «Тревожная атмосфера во Владивостоке разрядилась открытым столкновением между русскими и японскими военными частями, которого мы не только не желали, но и стремились всеми мерами предупредить. По всем имеющимся данным можно утверждать, что это столкновение вызвано русскими…». Японцы сослались на предшествующие инциденты и собственные источники, позволившие предположить, что «со стороны русских подготавливается какое-то выступление по определенному плану», в котором предполагалось участие корейцев40.

И вот как были наказаны корейцы Владивостока. «Вся Ново-Корейская слободка была окружена японской пехотой и кавалерией. Чины японской жандармерии, с заранее подготовленными списками, входили в дома и арестовывали. Списки были составлены при сотрудничестве шпионов-корейцев. По дороге из дома в дом жандармы забавлялись и наносили тяжелые увечья корейцам… Японцами было арестовано более 400 человек. В их числе находятся гласные думы от корейского населения и преподаватель Восточного института»41.

Роман Ким в те дни находился в Никольск-Уссурийском, куда приехал с русскими и иностранными журналистами на Съезд трудящихся Приморской области. 5 апреля японцы съезд распустили, а Кима арестовали как подозрительного корейца. За решеткой он пробыл три дня42. Вернувшись во Владивосток, Ким узнал о разгроме корейской слободки. Он мог услышать такие рассказы: «Все японское население Владивостока вышло на улицу торжествовать победу. Прачечники, парикмахеры, часовщики и тысячи японских проституток шли сплошной воблой по улице, дома которой были утыканы японскими флагами цвета яичницы…». «Из горевшего здания, где помещались редакция корейской газеты, училище, а также женская и воскресная школы, неслись отчаянные крики. К месту пожара японцы никого не подпускали. Потом безо всякого повода японские войска открыли по слободке ружейный огонь»43.

Вскоре пришло известие о гибели Петра Цоя. Японские жандармы арестовали его, несмотря на статус члена Земской управы, вместе с тремя другими корейскими лидерами. При этапировании из Никольск-Уссурийского во Владивосток арестованные якобы пытались бежать и были убиты при задержании. Уцелевшие руководители корейского Национального Совета, добравшись до Благовещенска, опубликовали воззвание: «Черные силы Японии стараются погасить последнюю искру надежды на свободу в корейском народе… В такой тяжелый момент Национальный Совет ясно видит, что спасение нашего народа только в Советской России… Вполне веря в чистоту принципов Советской России, имея очевидные и реальные доказательства ее сочувственного отношения к нашему народу – мы бесстрашно и также твердо будем следовать по тому пути, который предначертан Советской Россией»44.

Что переживал Роман Ким, о чем говорил с отцом? Ответов нет, только догадки. Через пятнадцать лет он сочинит рассказ об апрельских событиях. Повествование идет от лица японского офицера, уверенного, что право всегда на стороне того, кто сильнее, а возможную угрозу надо подавлять без всяких церемоний, не стесняясь провокаций, насилия и крови. В финале он описывает расправу с пленными корейцами: «Было прохладно. Мы разожгли костер около шаланды и начали…»45.

В это короткое сочинение, бесстрастное по манере рассказчика, Ким вложил все свое отвращение к агрессии, милитаризму и культу силы. Корейский юноша, прежде державшийся в стороне от политики, сделал в 1920 году вывод, определивший его дальнейшую жизнь. Обычный вывод на войне: враг моего врага – мой друг. Когда на допросе в 1937 году Романа Николаевича спросили, почему японцы помогли ему поехать учиться в Токио, он ответил: вероятно, в расчете на то, что он будет полезен японскому государству «в смысле продвижения японского влияния». Сугиура и Ватанабэ, конечно же, не могли предвидеть будущее – какую мину они закладывают, кем станет отличник из Кэйо, когда узнает, по его собственным словам, «отрицательные стороны японской культуры»46.

***

Показав свою силу, японцы притормозили. 29 апреля 1920 года они подписали с Земской управой, в которой уже не было большевиков, соглашение «О сохранении порядка в Приморской области». Договор устанавливал особую зону вдоль железной дороги под контролем японских войск и ограничивал численность вооруженных сил управы 4500 человек (у японцев на Дальнем Востоке штыков и сабель было почти в восемь раз больше).

Во Владивостоке на время установилось относительное спокойствие. Земская управа даже взялась реформировать высшее образование и создала Государственный Дальневосточный университет. Он объединил Восточный институт – теперь восточный факультет и частные историко-филологический, юридический и экономический факультеты. В сентябре 1920 года неуемный Роман Ким, учившийся и работавший в телеграфном агентстве, зачисляется вольнослушателем юридического факультета.

Между тем, на западе от Приморья возникло новое государство – Дальневосточная республика, формально независимая от Советской России. Летом 1920 года японцы согласились на вывод своих дивизий из Забайкалья. Осенью в Чите состоялась конференция областных правительств Дальнего Востока, принявшая решение об объединении. В начале декабря Народное собрание во Владивостоке утвердило присоединение Приморья к ДВР. Японцы аккуратно выразили недовольство. Генерал Оой заявил представителям Народного собрания, что читинская конференция «не имела законного права принимать резолюцию об установлении Дальневосточного объединенного правительства».

Соглашение об особой зоне под японским контролем продолжало действовать. В декабре 1920 – январе 1921 года в Приморье появились казачьи полки атамана Семенова и каппелевцы, эвакуировавшиеся из Забайкалья. Первые расположились на станции Гродеково близ китайской границы, вторые – в Никольск-Уссурийском и окрестностях Владивостока.

В конце марта 1921 года во Владивостоке прошел Съезд несоциалистических организаций Дальнего Востока (ДВР, как буферная республика, была многопартийной). Участники заявляли, что установившуюся в России власть нельзя считать законной, ДВР – независимой, а приморское управление – дееспособным. Вскоре областная Госполитохрана раскрыла и пресекла попытку контрреволюционного переворота во Владивостоке.

К следующему выступлению заговорщики подготовились тщательно. 26 мая 1921 года сосредоточившиеся в городе группы белых офицеров подняли мятеж. С окраины к ним пришел на помощь отряд каппелевцев. Они быстро заняли город, подавив сопротивление народной милиции. Японцы не вмешивались. Совет Съезда несоциалистических организаций сформировал Временное Приамурское правительство. Белые генералы начали готовить поход на Хабаровск – с мыслью вновь собрать все антисоветские силы и дойти до Москвы. Японцы наблюдали за развитием событий и помогали белым оружием и боеприпасами.

Местные большевики были готовы к борьбе. Революционным центром края стало таежное село Анучино, где обосновался Приморский областной комитет РКП (б) и Военный совет партизанских отрядов. Во Владивостоке они держали связь с агентурной сетью, созданной еще областной Госполитохраной и Революционным штабом Приморской области. Дальбюро ЦК РКП (б) и Госполитохрана ДВР направили в столицу Приморья нескольких опытных чекистов, прибывших из Советской России, и разведчиков, находившихся в Чите и прежде работавших во Владивостоке47. Среди них был и тот, кого полвека спустя писатель Юлиан Семенов назовет Максимом Исаевым, или Штирлицем.

***

Летом 1921 года в редакциях нескольких владивостокских газет появился молодой человек. Он великолепно владел английским и немецким, был смешлив, элегантен, умел умно слушать, в спорах был доказателен, но не унижал собеседника. Любил скачки, плавание и живопись. Репортером оказался отменным. Круг его знакомств был широчайшим: японские коммерсанты, американские газетчики и офицеры из военной миссии, китайские торговцы наркотиками и русские монархисты. Роман Ким, от которого Семенов и услышал о блестящем журналисте, а на самом деле красном разведчике, знал этого человека под именем Максима Максимовича.

Заинтересовавшись воспоминанием, Юлиан Семенов «вырастил» из него роман «Пароль не нужен». Позже, работая в Польше над сюжетом «Майора Вихря», он узнал, что в окружении генерал-фельдмаршала Кейтеля – во время пребывания в Кракове – находился офицер СД, связанный с глубоко законспирированным подпольем. «Словесный портрет, данный польским товарищем, удивительным образом совпадал с описанием Максима Максимовича, – рассказывал Юлиан Семенов. – Роман Ким совершенно великолепно и очень точно обрисовал мне „белогвардейского газетчика“. Именно это и заставило меня допустить возможность „перемещения“ Максима Максимовича в Германию»48.

Роман «Пароль не нужен» был принят читателями «на ура», и на Киностудии им. Горького по книге сняли одноименный фильм. «Товарищ Исаева по борьбе, чекист Чен, списан мною во многом с замечательного человека, хорошего писателя и мужественного борца за революцию Романа Николаевича Кима, – объяснял Семенов в журнальной заметке, сочиненной к премьере фильма. – Нелегал, работавший во Владивостоке всю оккупацию, человек, днем посещавший университет, а по ночам выполнявший головоломные операции против белых, Роман Ким еще заслуживает многих страниц в книгах»49.

Что он рассказывал о себе, увы, неизвестно. По словам Ольги Семеновой, дочери писателя, записей по итогам бесед с Кимом в сохранившихся бумагах нет. И вот какая странность… Роман Николаевич нигде и никогда – в служебных анкетах и автобиографиях, на допросах в 1937 году, на доследованиях в 1939 году, когда надеялся на оправдание, и в 1945 году, накануне освобождения из тюрьмы – не рассказывал о подпольной работе во Владивостоке.

Неужели Максим Максимович – всего лишь его фантазия или пересказанная легенда? Юлиан Семенов исследователем был дотошным и на одни лишь устные рассказы не полагался. В Хабаровском краевом архиве он обнаружил копию записки Постышева Блюхеру, в которой тот сообщал о переброске во Владивосток к белым «чудесного молодого товарища». «Несколько раз в его записках потом упоминается о „товарище, работающем во Владивостоке очень успешно“ По воспоминаниям Романа Кима, юноша, работавший под обличьем белогвардейского журналиста, имел канал связи с Постышевым»50.

Еще одно подтверждение Семенов получил от писателя Всеволода Иванова – бывшего белоэмигранта, издававшего во Владивостоке «Вечернюю газету». Тот припомнил, что у него в редакции работал ответственным секретарем обаятельный юноша, отлично говоривший по-английски, по-французски и по-немецки. Когда город заняли красные, его видели в театре в военной форме рядом с главкомом Уборевичем51. Непонятно, правда, как Иванов понял, кем был его сотрудник – сам он покинул Владивосток 22 октября 1922 года, накануне прихода красных. Но Всеволоду Никаноровичу можно было верить – он многое и многих знал из той эпохи (в колчаковском Омске служил вице-директором Русского бюро печати). Поэтому Семенов свою дружбу с ним не афишировал и о свидетельстве Иванова рассказал только в годы перестройки. Сейчас нетрудно догадаться, что образ Николая Ванюшина – редактора «Ночного вестника», где работал Исаев – он срисовал со Всеволода Иванова.

Наконец, был у Юлиана Семеновича третий осведомленный источник: «Об этом человеке [журналисте-разведчике] мне также много рассказывал В. Шнейдер, работавший во владивостокском подполье». Виктор Шнейдер прибыл во Владивосток из Москвы весной 1921 года как инструктор Дальбюро ЦК РКСМ, после белогвардейского переворота держал связь с Облревкомом и давал задания комсомольцам – они распространяли листовки, охраняли конспиративные квартиры, следили за передвижениями белых войск.

Архивные материалы до сих пор позволяют лишь высказывать версии об Исаеве. В начале 2016 года Управление ФСБ России по Хабаровскому краю выпустило книгу «95 страниц истории», в которой опубликовало фотографию агента иностранного отдела Госполитохраны ДВР, работавшего в 1921—1922 годах в белом Владивостоке. В сохранившихся документах он значится под именем Леонид. Хабаровские историки предположили, что он и мог быть Максимом Максимовичем. В своих донесениях Леонид давал развёрнутую картину текущей политической обстановки и прогноз на ближайшую перспективу, обозначал намерения всех сил и сторон. Среди источников, на которые ссылался (однако не всегда), были иностранные консульства, редакции газет. Из донесений неясно, какую роль он играл во Владивостоке. И уже не сопоставить его фото со словесным портретом, услышанным Семеновым. Но возраст, связи и уровень работы совпадают с тем, о чем рассказывали создателю Исаева-Штирлица.

Максим Максимович, вероятно, был глубоко законспирированным агентом, действовавшим отдельно от осведомительной группы Приморского обкома. Роман Ким, после закрытия владивостокского филиала «ДальТА» работавший в газетах «Голос Родины» и «Воля», мог видеть его в редакциях и знать, как журналиста со связями. А о разведывательной миссии узнать или догадаться после освобождения Владивостока.

В конце октября 1921 года белой контрразведке удалось раскрыть осведомительную сеть и арестовать ее руководителей и агентов. Но не всех. Не разыскали, например, агента «К», известного в группе как Дмитрий Васильевич Цой. На допросе помощник начальника группы Андрей Одинцов показал: «Связь с ним принял в первых числах августа. По словам Цоя, он стоял во главе целой группы агентов (4—5 чел.), но никого из них не показывал нам… Информацию давал только о японцах, четыре раза в неделю. Информация рукописная, иногда с приложением документов с их переводом. Подлинные документы возвращались при следующем свидании обратно Цою. Сведения Цоя, первоначально очень подробные, к сентябрю стали мельчать и были настолько вздорны, что вызывали подозрение в инспирации. Это побудило Володю [представителя обкома] дать распоряжение о его увольнении»52.

Показания Одинцова особенно любопытны, если сопоставить их с письмом, которое владивостокский резидент ВСО отправил в штаб округа в августе 1919 года. Галич сетовал, что ему трудно найти агентов: «Я имею нескольких знакомых корейцев, из числа которых некоторые служили даже в контрразведке. Я предлагал им заняться работой у меня, но ни один не соглашается быть агентом, переводчиком же – охотно поступили бы. Объясняют малым содержанием, но по-видимому скорее всего бояться японцев…»53. Изменилось время, изменились риски. Они стали выше, но теперь, похоже, оправдывались интересами борьбы с японской экспансией.

Признания молодого чекиста, делегированного во Владивосток из Москвы, конечно же, надо делить надвое. Агент «К», по словам Одинцова, работал на подпольщиков за крупное жалование. Об осведомителе Трофиме Юркевиче, бывшем прапорщике, служившем переводчиком в штабе японского экспедиционного корпуса, он рассказал: «Информация его носила характер интервью по вопросам самым разнообразным, как например о настроениях в японском штабе, о направлении японской прессы… Сообщал он также новости из Консульского корпуса, но ничего серьезного и документального никогда не давал». На самом деле сведения Юркевич предоставлял ценные. В Читу поступали донесения: «Наш человек, работающий в японштабе, сообщает, что японокомандование ищет предлога для ввода своих войск в Хабаровск»; «Из имеющихся у нас документов, полученных из японских штабов, видно, что японцы считают правительство ДВР коммунистическим, а потому нежелательным для них, но все же намерены вести переговоры с ним, поддерживая одновременно антикоммунистические группировки. Если переговоры будут для них неблагоприятны, то они выдадут Приамурскому правительству оружие»54.

Арестованный Юркевич отрицал причастность к подпольщикам, улик против него не имелось, и окружной суд утвердил приговор о высылке за пределы области. Однако затем переводчика Юркевича освободили из-под стражи и он, как ни странно, прослужил у японцев до августа 1922 года. Помимо этого, будучи выпускником Восточного института, он преподавал японский язык и экономическую географию на восточном факультете ГДУ. Ким знал его, но якобы только после гражданской войны услышал, что Юркевич «был связан с подпольным работником Фортунатовым, задания которого выполнял»55.

А с какого момента, чьи и какие задания выполнял Роман Ким? Согласно выписке из его личного дела в ОГПУ-НКВД, он был «определен на работу согласно указаний т. Дзержинского, который был уже осведомлен о его прошлом, в частности, о знакомстве во Владивостоке с т. Кушнаревым в годы интервенции»56. Большевик Иосиф Кушнарев, бывший министр транспорта Приморской земской управы, с апреля 1920 года руководил Революционным штабом Приморской области, а в 1921—1922 годах представлял ДВР в Москве. Если Ким знал Кушнарева, то мог предложить свою помощь еще Госполитохране, от которой подпольный обком принял агентурно-осведомительную сеть. Но какого рода помощь? Переводы секретных документов? Составление листовок на японском языке? Или участие в рискованных операциях, где требовались наблюдательность, ловкость и умение остаться вне подозрений? Могло быть и то, и другое, и третье57.

К весне 1922 года осведомительная сеть и каналы связи партийной разведки во Владивостоке были восстановлены. А у Кима появилось отличное прикрытие. С сентября 1921 года он редактор владивостокского отделения «Тохо цусинся» – информационного агентства, подконтрольного японскому Министерству иностранных дел. Должность Ким получил по рекомендации профессора Евгения Спальвина, декана восточного факультета. Директор отделения «Тохо» Отакэ Хирокити одно время работал у Спальвина ассистентом на кафедре японской словесности. И он лично знал Кима. В начале апреля 1920 года японец был в Никольск-Уссурийском как корреспондент газеты «Ничи-Ничи». Когда жандармы стали обыскивать вагон поезда, в котором сидели русские и иностранные журналисты, и обнаружили в чемодане Кима сомнительные заметки и плакаты, то Отакэ вступился и объявил его своим секретарем. Вместе их отвели в полицейский участок, вместе они и выпутались. «Он был наиболее либеральным журналистом и тогда уже являлся сторонником эвакуации японских войск с Дальнего Востока, – вспоминал Роман Николаевич. – Мои взгляды во многом сходились со взглядами Отакэ»58.

Чен из романа «Пароль не нужен» – студент университета. Он свой человек среди биржевых спекулянтов и наркоторговцев (канал нелегальной почты) и приторговывает ради поддержания нужной репутации политическими слухами и скандальными сведениями – как на бирже, так и в редакциях иностранных газет. Он умеет быть двуличным: «Чен снимает свой модный костюм, вешает его на плечики, укрывает марлей и ложится на циновки. Спит он ровно час, как будто будильник ставил. Из своей каморки он выходит беззаботным франтом с гаденькой угодливой улыбочкой и отправляется на биржу – к своим «друзьям» -спекулянтам». Чен не забывает, что от него ждут: «Максим, в порт пришли три японских парохода со снарядами и патронами. Там же танки и тридцать новеньких орудий…». Он знает, с кем и как нужно договариваться. «Из-за пакгауза выскочил Чен – как обычно франтоват, в руке тросточка с золотым набалдашником, пальто – короткое, как сейчас вошло в моду в Америке, шапка оторочена блестящим мехом нерпы… Подскочил к унтер-офицеру, что-то сказал ему по-японски, быстрым жестом сунул в руку зелененькую банкноту. Унтер отвернулся, и Чен провел Исаева с Сашенькой сквозь строй японских солдат. – Что вы ему сказали? – спросила Сашенька. – О, я прочел ему строки из Бо Цзю-и, – ответил Чен…».

От реального Кима в этом портрете – умение носить маски, приспосабливаться к среде, приятельствовать с самыми разными людьми и… умение быть элегантным. Хотя в ту пору он никак не мог себе позволить трость с золотым набалдашником. В его студенческом деле есть прошения об отсрочке платы за обучение за первую половину академического 1921—1922 года и списании недоимки за 1922 год (поскольку ранее он «пожертвовал библиотеке университета ряд ценных книг по японской литературе»). В 1920 году, если верить адрес-календарю Владивостока, Николай Николаевич Ким оставался владельцем трех домов. А потом почему-то разорился. «Когда я переехала к ним, то у них ничего не было, жили бедно», – вспоминала Зоя Заика, венчавшаяся с Романом Кимом в 1922 году, еще в белом Владивостоке59.

Для разведывательной работы у Кима имелись все возможности: редактор японского информагентства, учился в Токио, прекрасно знает характер и привычки японцев. А японские военные чины во Владивостоке любили общаться именно с японской прессой. К тому же у шефа Кима – превосходные отношения с Идзуми, издателем газеты «Урадзио-ниппо», учрежденной влиятельными японскими коммерсантами, и русскоязычной «Владиво-ниппо».

Чена ловят после диверсии в порту, и он погибает на допросе в контрразведке. Киму пришлось прятаться от мобилизации, объявленной в августе 1922 года генералом Дитерихсом. Взяв Хабаровск на исходе 1921 года, белая армия удерживала город немногим более месяца и под напором Народно-революционной армии ДВР отступила к Владивостоку. «Отакэ мне посоветовал скрываться в японской гостинице на Фонтанной улице, – рассказывал Ким. – Скрывался примерно три недели под фамилией Мидзобе»60.

Гражданская война завершилась спешной эвакуацией остатков белых войск из Владивостока. Японцы договорились с главкомом НРА Уборевичем о мирном уходе. «Наш город вновь стал русским городом и может возродиться к мирному труду! – торжествовала газета „Голос Родины“ 26 октября 1922 года. – [Вчера] на Светланской улице около городского сада образовалась в ожидании прихода войск ДВР большая толпа народа… В 3 часа в город входит конная разведка. Офицер и некоторые из солдат народно-революционной армии имеют в руках букеты цветов. Спустя несколько минут за разведкой показывается лошадь с военным, который держит в руках несколько букетов цветов. Далее идет кавалерия. У каждого из бойцов красный бант на груди…».

***

15 февраля 1923 года постановлением испытательной комиссии ГДУ студент Роман Ким признан выдержавшим выпускные экзамены с отличным успехом.

Дипломную работу он подготовил на тему «Мэйдзийская революция 1868 года». Пользуясь только японскими источниками, Ким объяснил, почему политический переворот, положивший начало кардинальным реформам во всех сферах жизни Японии, можно считать типичной буржуазной революцией. При чтении этой работы складывается впечатление, что ее автор – въедливый, старательный исследователь. Но, судя по вкраплениям ярких эпитетов, все же не законченный педант и «сухарь»61.

Талантливого выпускника оставили в университете. Сохранилось мнение декана восточного факультета Гребенщикова: «Серьезное знакомство с первоисточниками по японскому и китайскому языкам, уменье распоряжаться материалами, правильный научный подход к таковым, наличие критического отношения к источникам – вот те основные элементы подготовленности Р. Н. Кима, выявленные им в своей пробной лекции. Считаю, что лекция проведена весьма удовлетворительно и что в лице Р. Н. Кима восточный факультет приобретает вдумчивого и серьезного работника»62.

В мае 1923 года этот работник вместе с женой уехал в Москву.

Из автобиографии Кима, написанной для Государственной академии художественных наук СССР: «В 1923 г. был избран преподавателем по истории Японии и японскому языку Института востоковедения при ЦИК СССР; в 1926 г. назначен профессором по кафедре истории Японии. С 1924 по 1926 г. состоял преподавателем Военной академии (по японскому языку и истории). В настоящее время работаю в Институте народов Востока (с 1927 г. научный сотрудник 1 разряда) и читаю лекции по истории дальневосточной литературы на Высших литературных курсах. Член совета Музея восточных культур». На справке стоит резолюция: «Зачислен временным научным сотрудником по литературной секции 10/V-29 г.»63. К этому стоит добавить, что в «Сибирской советской энциклопедии» 1929 года Роман Ким назван в числе лучших преподавательских кадров советской японистики.

Блестящая научная карьера, не так ли?