Читать книгу Сорок лет среди убийц и грабителей - Иван Путилин - Страница 8

Дальнейший ход дела уже не зависел от сыскной полиции, но тем не менее допросы происходили в моей квартире.

Обвиняемые в задушении князя Аренсберга Шишков и Гребенников не сознавались в преступлении; и это обстоятельство причиняло большую досаду всем присутствовавшим властям.

Прокурор, бесплодно пробившийся с Шишковым битых три часа, заявил мне, что ни ему, ни следователю ни один из преступников не сознается.

– Хотя для обвинения имеются уже веские улики, – сказал он в заключение, – но было бы весьма желательно, чтобы преступники сами рассказали подробности совершенного ими убийства.

Моя задача, как я думал, была окончена с честью, а между тем я же должен был, как оказывалось, во что бы то ни стало добиться сознания. Это было необходимо для того, чтобы дать австрийскому послу уверенность, что арестованные были настоящие преступники, о чем посол торопился дать знать в Вену.

Убежденный, что общее мнение присутствовавших не оскорбит меня подозрением в способности употребить насилие для вынуждения сознания у обвиняемых, и получив массу уверений, что успех, если он будет достигнут, будет отнесен к искусству моему и навыку в допросах, я решил приступить к окончательному допросу.

По воспитанию и по характеру эти два преступника совершенно не походили друг на друга.

Гурий Шишков, крестьянин по происхождению, совсем не отличался от общего типа преступников из простолюдинов. Мужик по виду и по манерам, он был чрезвычайно угрюм и несловоохотлив. Сердце этого человека, как характеризовали его потом его же родственники, не имело понятия о сострадании.

Товарищ его, Петр Гребенников, происходил из купеческой семьи; при жизни отца он жил в довольстве и даже получил дома некоторое образование. Живя с отцом, он занимался торговлею лесом. Он показался мне более развитым, чем его товарищ Шишков, и более способным к решительному порыву, если задеть его самолюбие – эту слабую струнку даже закоренелых преступников.

Я решил быть с ним крайне осторожным в выражениях, главное, не быть гневным и устрашающим чиновником, а самым обыденным человеком.

– Гребенников, вы вот не сознаетесь в преступлении, хотя против вас налицо много веских улик, но это дело следствия, – так начал я свой допрос. – Теперь скажите мне, неужели вы, который отлично, кажется, понимаете судебные порядки, неужели вы до сих пор не отдали себе отчета и не уяснили себе, по какому случаю эта торжественная, из ряда вон выходящая обстановка, при которой производят о вас следствие? Вы видели, сколько там высокопоставленных лиц? Неужели вы объясняете их присутствие простым любопытством? Ведь вы знаете, что, если бы это было простое любопытство, оно могло быть удовлетворено на суде. Собрались же они тут потому, что вас повелено судить военным судом, с применением полевых военных законов. А вы знаете, чем это пахнет?.. – не спуская глаз с лица Гребенникова, с ударением произнес я.

– Таких законов нет, чтобы за простое убийство судить военным судом; да я и не виновен, значит меня не за что ни вешать, ни расстреливать… – ответил Гребенников.

– Но это не простое убийство. Вы забываете, что князь Аренсберг состоял в России австрийским политическим послом, поэтому Австрия требует, подозревая политическую цель убийства, военно-полевого суда для главного виновника преступления. А это, как вы сами знаете, равносильно смертной казни. Я вас хотел предупредить, чтобы вы спасали свою голову, покуда еще есть время.

– Я ничего не могу сказать, отпустите меня спать, – сказал Гребенников.

На этом допрос пока кончился. Осязательного результата не было, но я видел, что страх запал в его душу.

На следующий день, в шестом часу утра, я был разбужен дежурным чиновником, который доложил мне, что Гребенников желает меня видеть. Я велел привести его.

– Позвольте вас спросить, когда же будет этот суд, чтобы успеть, по крайней мере, распорядиться кое-чем. Все-таки есть ведь близкие люди! – проговорил Гребенников. И по голосу его я сразу понял, что не для распоряжений ему это нужно знать, а для того, чтобы узнать от меня еще подробности.

– Суд назначен на завтра, а сегодня идут приготовления на Конной площади для исполнения казни… Вы знаете какие?.. На это уйдет целый день…

– Ну, так, значит, тут уж ничем не поможешь. За что же это, Господи, так быстро? – с нескрываемым волнением проговорил Гребенников.

Я поспешил успокоить его, сказав, что отдалить день суда и даже, может быть, изменить его на гражданский зависит от него самого.

– Как так? – с дрожью в голосе проговорил Гребенников.

– Да очень просто! Спознайтесь, расскажите все подробно, и я немедленно дам знать, кому следует, о приостановке суда. А там, если откроется, что убийство князя было не с политическою целью, а лишь ради ограбления, то дело перейдет в гражданский суд, и за ваше искреннее сознание присяжные смягчат наказание. Все это очень хорошо сообразил ваш товарищ Шишков. Он еще третьего дня во всем сознался, только уверяет, что он-то тут почти ни при чем, а все преступление совершили вы. Вы его завлекли, поставили стоять на улице в виде стражи, а сами душили и грабили без его участия… – закончил я равнодушнейшим тоном.

Эффект моего заявления превысил ожидания.

Гребенников то краснел, то бледнел.

– Позвольте подумать! – вдруг сказал он. – Нельзя ли водки или коньяку?

– Отчего же, выпейте, если хотите подкрепиться, только не теряйте времени, мне некогда.

Я велел подать коньяку.

– А вы остановите распоряжение о суде? – снова переспросил Гребенников.

– Конечно, – ответил я.

Выпив, Гребенников, как бы собравшись с духом, произнес:

– Я, извольте, расскажу. Только уж этого подлеца Шишкова щадить не буду. Виноваты мы действительно. Вот как было дело.