Читать книгу Спаси и сохрани. В объятиях власти - Иван Васильевич Державин - Страница 3

– Он немец! – войдя в спальню, проговорил сердито Федотов.

Спросонья Эльвира Николаевна не поняла, спросила, протирая глаза со следами вчерашней туши:

– Ты о ком?

– Козлов встречался с Графовым, и тот сказал, что основной язык у него немецкий, затем шведский и лишь потом английский, самый слабый. Сознался, что на переводчика он не тянет и добавил, что он им и не едет.

– Твою мать! – Эльвира Николаевна в сердцах сбросила с себя одеяло и села, спустив с кровати полные ноги. Её большая грушеобразная грудь, уставившаяся на мужа темными сосками, не казалась большой по сравнению с расплющенными о край кровати ляжками и предплечьями рук. Как всегда в постели, она была голая. – Надо что-то срочно делать, Владик. Мало того, что он старый, он еще и без языка. Такой он нам с тобой не нужен.

Федотов был настолько возбужден, что даже не остановил восхищенного взгляда на пышном теле жены.

– Мало того, что он немец, – продолжал он безжалостно для себя и нее, – он вдобавок еще и с гонором. Представляешь, он долго расспрашивал Козлова, разбираюсь ли я во внешней торговле и знаю ли я разницу между СИФом и КАФом.

– Что это такое? Ты знаешь эту разницу?

– Это такие условия поставки на экспорт. Их с десяток. Конечно, я в курсе. А если что и не знаю, то в любом справочнике можно о них прочитать. Ты же знаешь, что сейчас в моей работе здесь не это главное. И это главное я знаю. Для того сюда и приехал. И не ему ставить под сомнение мою готовность к этой работе. Я к ней готов, как никто другой в нынешней России. Но он еще и моим английским интересовался. Спросил Козлова с усмешкой, довел ли я его до совершенства за прошедшие не две недели, а три месяца после моего интервью перед отъездом сюда.

– И что Козлов ответил?

– Не знаю, что он ляпнул, на что Графов вот тут и сказал, что едет сюда не переводчиком.

– Надо любыми путями задержать его вылет хотя бы дней на десять. Мы за это время что-нибудь придумаем.

– Сейчас уже нельзя что-либо сделать, – возразил уныло Федотов. – Он оформлен, и кроме того, у нас нет существенных для кадров мотивов против него.

– Какие, к черту, мотивы? – взвизгнула она. – Главный мотив: не подходит нам. Через месяц – другой уедут все, и ты останешься с ним один на один. Ты ни слова по – английски, и он не переводчик. Кроме того, ты же сам говорил, что его тридцать лет во внешней торговле будут тебе, как кость в горле. А они есть, и ты все время будешь бояться их.

– Успокойся, дорогая. Я с тобой согласен, что тебе и мне нужен другой, но в данной ситуации я бессилен воспрепятствовать его вылету. Это исключено. Другое дело, проверить его на послушание, чтобы определиться в нашем к нему отношении.

– О чем ты говоришь? Он уже не послушный. – Она потянулась к сигаретам на тумбочке. – Подавая ей зажигалку, Федотов не удержался, подставил ладонь под одну из свисавших груш, словно пробуя на вес, и сдавил пальцами сосок, сразу ставший твердым. По ее телу пробежал ток, но она сделала вид, что не заметила. – Отношение к нему может быть только одно: непримиримость и создание для него невыносимых условий работы и быта с первого дня. Надо, чтобы он почувствовал это уже сейчас. Чтобы понял, кто мы и кто он. Звони Козлову, и пусть он передаст этому старику… нет, узнал его телефон, и ты сам лично прикажи ему отложить выезд минимум на десять дней под любым предлогом.

– Каким, например?

– Придумай. Ну, что его некому встретить, все в это время будут заняты, что нет гостиницы, все, что угодно. Скажи, чтобы летел с Козловым. Пусть понервничает, попсихует. А за это время мы обязательно что-нибудь придумаем. Иди, звони.

– Слушай, а может, его жена знает английский?

– Разбежался! – Эльвира Николаевна только сейчас отвела его руку. – Не читал анкету? В детсаду она работает. Английским у нее не пахнет.

– Последний анекдот и быстро бежим в метро.

Когда взрыв смеха стих и начали вставать из-за стола, Графов запротестовал:

– Куда? А последнюю на посошок?

На правах старшего прощальный тост произнес начальник Главка:

– Страна, куда вы едете, красивая, климат теплый. Остается пожелать вам хорошо там потрудиться, сразу влиться в коллектив торгдома, чтобы вас там также полюбили, как мы здесь, в чем мы не сомневаемся, зная вашу коммуникабельность и работоспособность. А если что, не расстраивайтесь, насколько я помню, через два года вам на пенсию, поэтому спокойно отдохните там, наберитесь побольше сил, а мы, разумеется, будем рады в любое время вновь принять вас в наш коллектив, если к тому времени мы еще сохранимся – прекрасно знаете, какое сейчас время. Но будем надеяться, что все будет хорошо. Мягкой вам посадки!

Особенно трогательно прощались с Ольгой Павловной: мужчины целовали ей руки, а женщины обнимали и целовали в щеку.

Графов обещал придти на работу еще завтра, но и его обнимали и целовали. Графовы пошли провожать гостей до станции метро. Там тоже долго не могли расстаться.

– Интересно бы знать, что нас ждет в этой красивой Австралии, – задумчиво проговорила Оля, когда они возвращались домой. – Сложатся ли у тебя там такие же теплые отношения, как на этой работе? Честно говоря, я не ожидала, что они тебя так любят. Просто поражена. Родных так не провожают.

– Оленька, там тоже все будет нормально, – обнимая жену, говорил Графов.

Увидев, что его уводит в сторону, она проговорила с укором:

– Тебе не стыдно? Как ты завтра заявишься в кадры и на работу в таком виде?

Едва они вошли в коридор, как зазвонил телефон. Трубку снял Графов.

– Добрый вечер, Федор Павлович, – услышал он басовитый мужской голос. – Не разбудил? Это Федотов, торгсоветник из Австралии.

Оля увидела, как у мужа округлились и заморгали глаза, словно он пытался что-то вспомнить.

– Здравствуйте, Вла.. вла.. дилен… Афанасьевич. Рад вас слышать. Вашу записку я получил и все по ней сделал.

– Окей. Но я не за этим звоню. Мне передали, что вы вылетаете послезавтра. Эта дата не совсем удобна для нас. Я бы попросил вас вылететь вместе с Козловым, то есть отсрочить вылет всего на десять дней, так нам будет легче вас встретить.

Хмель выскочила из головы Графова, и свой ответ он обдумывал довольно долго.

– Боюсь, это нелегко будет сделать, – наконец проговорил он, как можно, спокойнее, – очень трудно с билетами. На десятое июня я ожидал больше месяца. Перенос может затянуть вылет на столько же, если не на дольше.

– Ничего страшного, если прилетите через месяц.

Графову показалось, что эти слова вырвались у Федотова легко, как заветное желание, что тот и подтвердил, продолжая уговаривать:

– — У вас там сейчас лето в разгаре, июнь, а у нас зима, холод, позагорайте на Родине, отдохните, наберитесь сил.

– Извините, Владилен Афанасьевич, я ничего не понимаю. Как настаивали в кадрах, я должен был улететь еще в начале апреля сразу после вас, и очень нервничали сначала из-за визы, которую долго не давали, потом из-за билетов. И если будет еще и эта отсрочка на месяц, они этого не поймут. Я тоже, извините, не все понимаю. По приказу я уже уволен из главка, на моем месте сидит другой человек. Да и в личном плане перенос на месяц создаст большие неудобства для нашей семьи.

Графов замолчал, молчала и трубка. Не дождавшись реакции, он спросил в упор:

– Это действительно так необходимо? Чем это вызвано?

– Да нет, что-нибудь придумаем, – увильнул от ответа торгсоветник. – Это просьба, по возможности.

– Хорошо, я передам о ней в кадры. Но уверен, что они будут категорически против.

– Передавать не обязательно, но об этой моей личной просьбе вы все-таки хорошенько подумайте, – сказал Федотов, как показалось Графову, со значением. – До свидания, Федор Павлович.

– До встречи, Владилен Афанасьевич.

Услышав гудки, Графов еще долго не клал трубку, постукивая ею по руке.

– Ну и ну, – проговорил он, выдохнув воздух. – Ничего не понимаю. Идиотизм какой-то.

Стоявшая рядом Оля спросила нетерпеливо и обеспокоенно:

– Что он хочет?

– Хочет, чтобы мы вылетели вместе с Козловым через десять дней. Когда я возразил, что билет достану лишь через месяц, он, как мне показалось, обрадовался этому.

– Но ты же объяснил, что тебя уже уволили.

– Кажется, только после этого он что-то понял. Вот только я не пойму, к чему ему все это. Ясно, что химичит, а смысл никак не ухвачу. Но хватит об этом. Все, Оленька, будет хорошо. Давай мыть посуду.

– Ты сообщишь об этом в кадры?

– Обязательно скажу, потому что это чушь собачья. Уверен, что кадры пошлют его подальше и отправят повторно телекс, чтобы нас встретили в аэропорту Сиднея. Пусть только попробует не встретить. Из Канберры не приедут, обязательно встретят из консульства. Поживем в их гостинице, покажу тебе достопримечательности Сиднея. Если не забыла, я там был до Канады.

– Конечно, помню. Ты оттуда прислал открытку театра с витиеватой крышей.

– Теперь сама увидишь эту редкую крышу Сидней Опера Хаус.

– Ты говорил, он работал в правительстве. Что-то я такую фамилию не помню.

– Да и я по работе о нем не имел представления, так как до распада СССР он работал не в союзном правительстве, а республиканском, с которым мы не имели дел. А до назначения торгсоветником он работал у вице-президента Руцкого. Он на три года моложе меня, видно, шансов у него там подняться не было, и решил пожить до пенсии в неплохой, а главное, в спокойной стране. В принципе, как и я. Разница между нами в том, что я коренной внешторговец и еду в Австралию продолжать работать, а что он будет там делать, не знаю. Это может стать между нами нестыковкой. А может, уже и встало, судя по этому звонку.

– Я тоже об этом подумала. А что ты знаешь о его жене?

Графов вспомнил свой разговор с корреспондентом телевидения Сашей за стойкой бара на приеме в посольстве Австралии неделю назад. Узнав, что Графов едет работать в торгдом в Канберре, Саша уставился на него уже не трезвыми глазами и вдруг громко заржал, выставив на показ длинные прокуренные зубы.

– Тебе, старик, крупно повезло, – проговорил он, отсмеявшись, с ехидцей. – А посему мой тебе добрый совет туда не лететь, все равно она тебя сожрет.

– Кто она?

– Эльвира, жена торгсоветника. Не он, а она будет вами править. Это стерва высшей пробы. Ты ей не подойдешь ни по каким параметрам. Не только потому, что ростом не вышел и старый. Она любит только больших членов правительства и, – он поднял указательный палец, – большие члены.

Графов мало что понял, спросил раздраженно:

– Говори прямо, без загадок. Какое отношение она имела к правительству?

– Одно время она там имела решающее влияние.

– Каким образом?

– У нее были близкие, – Саша ухмыльнулся, – отношения с председателем правительства Семиным.

– Мало ли что было когда-то, главное, кто она сейчас. А сейчас она жена торгсоветника или обычная баба.

– Э, нет! – потряс пальцем перед носом Графова Саша. – Ты тут, старик, глубоко ошибаешься. Семин, у которого она работала секретарем администрации, и который заделал ей ребенка двенадцать лет назад, будет опекать их, пока останется во властных структурах. Он в фаворе у Ельцина и продолжает иметь вес. Это он сосватал ей в мужья Федотова, сделал его своим замом и отправил торгсоветником в Австралию. Так что знай, что не Федотов привез ее туда, а она его, и править вами будет не он, а она. И тут работникам торгдома не позавидуешь. Привыкшая командовать министрами, вас она сделает рабами.

– Меня она им не сделает, – твердо сказал Графов.

– Дай-то бог. Но знай, что она не обычная баба, как ты думаешь, она конь с яйцами и сволочь, каких свет не видывал. Мало? Могу еще сказать. Если она проживет день и никому не сделает подлость, она с ума сходит и бесится. Кстати, учти, у нее бешенство матки.

– Ты-то откуда все это знаешь? – недовольно спросил Графов. Саша ему все больше не нравился: обычный алкогольный болтун или ухаживал за ней, а она его отвергла.

– Из первоисточника, – ответил Саша. – Пояснить? От ее матери, моей двоюродной тети. Лучше матери никто дочь не знает. Ее даже она боится и ненавидит. Они не знаются с тех пор, как она стала любовницей Семина.

– Я видел ее на фотографии. Довольно симпатичная баба, особой сволочности в ней я не увидел.

– Что фотография? На ней только мертвецы правдивыми выходят. Согласен, что она не страшная, но на секс – бабу не тянет и не допускает рядом с собой баб красивее ее. Твоя женя такая же старая, как и ты? Сколько ей?

– Сорок шесть.

– А тебе?

– Через полгода будет пятьдесят восемь.

– Тогда лети. Баба твоя ей не конкурентка. Сразу она тебя не выгонит, глядишь, и до пенсии дотянешь, если не помрешь от инфаркта или инсульта. Она может довести. Давай выпьем за твое там здоровье.

Графов не возразил и, выпив, поинтересовался:

– А что ты о нем можешь сказать?

– О ком, о нем?

– О Федотове, ее муже.

– А, о торгсоветнике. Я его даже не видел. Знаю только, что у него редкое имя.

– Вла.. дилен Афанасьевич, – подсказал Графов, тоже не сразу вспомнив.

– Точно, Владилен, от Владимира Ленина. Наверное, его отец был коммунистом. И сам наверняка им был. Уверен, что порвал билет, – усмехнулся Саша. – А я не порвал. Храню, как память о нормальной жизни. Ты ведь тоже был коммунистом?

– Почему был? Я им и остался, только тем, советским. Что ты еще о Федотове знаешь?

– Больше ничего, кроме того, что он почти на двадцать лет старше Эльвиры, и она с помощью Семина, когда того турнули из правительства и отправили в Нью-Йорк, выбрала его в мужья около года назад, чтобы тоже уехать за границу, хотя он был женат. Говорят, Семин предлагал ей несколько кандидатур в мужья, но она выбрала именно Федотова, как наиболее подходящего для работы у вас, хотя как мужик он ей на хер не нужен. Она все просчитала. Уверен, что после Австралии она его заменит на другого, моложе и выгоднее.

Саша опять заржал. Графов запомнил крошки хлеба у него на бороде и не мог понять, откуда они, если они только пили.

Он не рассказал жене об этой встрече, чтобы не тревожить ее. Отвечая на ее вопрос о жене торгсоветника, ответил, что она намного моложе его и тоже работала в правительстве.

– Ну и что? – добавил он, – тем интереснее будет узнать, что представляют ныне правящие нами люди.

– Уже сегодня кое-что узнали. Только мало в этом приятного, – ответила она уныло.

Он видел, что она не переставала думать о звонке Федотова. Думал и он, хотя старался не показывать ей это. Лежа в постели, он даже нарочно похрапывал, чтобы заставить ее уснуть. А сам думал о том, что не все так, как надо, складывалось у него с этой Австралией. Начал он оформляться на одну должность и к одному торгсоветнику, кадровому работнику, которого знал, а улетает на другую должность и к другому торгсоветнику, не имеющего к этой должности никакого отношения, зато к большому человеку, отброшенному в сторону во время очередной грызни за власть после распада СССР и надумавшему отсидеть бардачное время в безопасном и теплом местечке за кордоном. Чтобы освободить для него это место, его предшественника, не проработавшего и половины срока, вернули домой и отправили на пенсию. Свою деятельность Федотов начал активно. В первый же месяц добился ликвидации должности не устроившего его по каким-то причинам своего зама, тоже опытного работника. С учетом этого кадры решили перевести еще не выехавшего Графова с должности экономиста на оперативную работу, чтобы окончательно не загубить ее при таком торгсоветнике. Хорошо, что за годы работы в системе Графов познал многие специальности, и этот перевод его даже больше устраивал. И вот сейчас не понятная и несерьезная просьба о переносе даты вылета. Черт голову сломит.

Да и этот бухгалтер Козлов произвел на Графова очень уж странное, если не сказать жуткое впечатление. Прилетев в Москву, он уже утром на следующий день позвонил Графову и сказал, что привез ему личное послание торгсоветника. Графов назвал ему номер своего кабинета и уже через час услышал стук в дверь и мужской голос, произнесший секретарю его фамилию. Обернувшись, он увидел человека, походившего на печника Валеру, когда тот впервые появился у них на садовом участке летом прошлого года в поисках работы. Оля, заметив его первой, даже отшатнулась и прошептала:

– Не связывайся с ним, он пьяница.

На Валеру страшно было смотреть. Оба его глаза были подбиты, свернутый в сторону нос кровоточил. Все лицо было в ссадинах и кровоподтеках, словно им только что подмели полкилометра асфальтовой дороги. Длинные волосы слипшимися прядями свисали до плеч. Черный пиджак и брюки были серыми от засохшей грязи.

Разница вошедшего с Валерой была лишь в том, что на его лице не было крови, но оно тоже было в красных пятнах. Впечатление, которое он произвел на Графова, было, пожалуй, сильнее, чем от Валеры. Там бы Графов больше удивился, если бы Валера был нарядно одет. Здесь же он, напротив, ожидал увидеть одетого с иголочки иностранца, как обычно одевались вернувшиеся из-за границы работники министерства, включая и его самого.

Вместо франта к его столу подошел, если не оборванец, то очень неряшливо одетый и с неприятным лицом мужик средних лет. Позже, когда он сидел рядом, Графову, рассмотревшему его получше, стало стыдно перед Валерой, что он так его обидел, тем более что тот сложил им две великолепные печи. В сравнении с Козловым Валера был красавцем, когда побрился и надел подаренные Олей рубаху и брюки.

Одет Козлов был в костюм, нет, никакого костюма на нем не было и в помине. Одет он был в изношенную джинсовую куртку без половины пуговиц и в короткие мышиного цвета брюки, не знавшие утюга. Серые со стопанными каблуками полуботинки были, скорее всего, подобранными на свалке, так же, как и непонятного цвета рубаха.

В довершение ко всему лицо Козлова было покрыто диатезными пятнами и шелушащимися лишаями. Серые до плеч сзади и короткие на лбу волосы были не чесаными, и, казалось, последний раз их подстригли неумелые руки.

Однако они быстро разговорились. Графова интересовало все: и где он будет жить, и сколько в торгдоме машин, и какой они марки и зарплата.

– Вам-то обижаться не придется, – заверил Козлов. – Вы будете получать еще и за завхоза по совместительству вместо Володи Голубева. Вы же его меняете?

– Если оперативник он, то его. Как я понял, мое согласие на завхоза не требуется?

– Кто же откажется от ста пятидесяти долларов, хотя и австрийских? Они на двадцать процентов дешевле американских. Но и они на улице не валяются. Кроме того, больше некого назначить. Федотову и мне нельзя, как имеющим отношение к деньгам. Остались вы или экономист. Но когда он приедет?

– Завхозом, так завозом. Все время быстрее пройдет, – сказал Графов. – Как там сейчас с погодой?

– Сейчас она там почти такая же, как здесь, хотя там середина зимы. Снега нет, днем до двадцати тепла, ночью холоднее, но минус бывает редко. Я всю зиму хожу в этой куртке. Скажите жене, чтобы шубу с собой не брала. Лучше купите побольше зубной пасты.

– Это зачем?

– Она там дорогая, до пяти долларов за тюбик.

Поинтересовался Графов также, что из себя представляет торгсоветник как человек и работник. Не удержался и спросил с усмешкой, отличает ли он СИФ от КАФа, подтвердив вопрос анекдотом про директора созданной на заводе внешнеторговой фирмы, бывшего зама по снабжению, которого спросили, на каких условия он поставляет товар на экспорт, на условиях СИФ или КАФ. «А, это все внешторговые штучки, – отмахнулся он. – Я гоню товар напрямую».

В маленьких непонятного цвета глазах Козлова вспыхнул живой интерес к Графову, похожий на «Давай, давай, еще что скажешь?» Сам же он был осторожен в ответе:

– Я в ваших тонкостях не разбираюсь. По-моему, Федотов нормальный мужик во всех смыслах.

– Это хорошо, – обрадовался Графов. – Главное, чтобы был человек хороший. А как у него с языком?

Глазки Козлова слегка заметались.

– Язык у него пассивный.

– Читает, но не говорит?

– Мне трудно судить. Я совсем не говорю по-английски. Нам это не обязательно. На переговоры он берет обычно Володю, так как у экономиста Громова язык похуже. А вы язык хорошо знаете?

По тону, которым Козлов спросил, Громов догадался, что это было главное в их встрече. Но он ожидал этого вопроса и ответил:

– Я работал в Канаде три года финансовым директором нашей фирмы. Там отчет был по местным законам на английском языке, и особых проблем с ним у меня не было. Месяц назад я пересдал здесь экзамен на надбавку к зарплате. Правда, за английский мне не платят, потому что уже получаю ее за немецкий и шведский.

– По сравнению с ними английский у вас хуже или лучше?

– Хуже немецкого, который я знаю со школы, но лучше шведского, который я уже стал забывать без практики. После Канады тоже прошло уже восемь лет, но с английским я сталкивался в командировках. Думаю, для моей работы в Австралии он вполне достаточен. Проблем не будет. Но на переводчика я не потяну и не им туда еду.

Узкие потрескавшиеся губы Козлова дернулись в едва заметной довольной ухмылке.

Он произвел на Графова неприятное впечатление не только своей внешностью. Что-то скользкое, хитрое и недоброе было во взглядах этого человека. С какой нескрываемой радостью ловил он каждое неосторожное слово Графова! Казалось, выйдя из комнаты, он тут же побежал докладывать об увиденном и услышанном. А ведь нам придется работать бок о бок, подумал невесело Графов. А тут еще эта баба. И этот звонок.

Уснул он с трудом и проснулся с тяжелой головой.

Федотову все не понравилось в разговоре с Графовым по телефону: и то, что он запнулся в его имени (не мог же он не узнать, кем был Федотов до этого), и то, что не было в его голосе растерянности, волнения и уважения к чину, мало того, он даже возражал! Такое поведение нужно пресечь в самом начале, повелел себе Федотов, иначе оно повлияет на других.

Он закурил и задумался. Он не ожидал, что у него будет так плохо с английским языком. До сих пор он не только не говорит, но и не понимает, что говорят. Зато это сразу поняли те, с кем он встречался здесь. Он видел это по их недоуменным взглядам и недвусмысленным улыбкам. Они наверняка читали его интервью австралийским СМИ три месяца назад в Москве, в котором он сказал, что ему будет достаточно двух недель, чтобы отшлифовать свой английский. А здесь он уже четвертый месяц и ни бум-бум. Без переводчика я здесь ноль, не переставая, думал он с тоской. Одна надежда на этого Графова, каким бы он ни был.

Он загасил сигарету и вернулся в спальню.

– Ну как, согласился? – встретила его проснувшаяся жена.

– Пусть только не согласится, – жестко ответил он. – Это ему дорого обойдется.

– Вот теперь я вижу не тряпку, а настоящего мужика. Иди, докажи, что ты мужик и в постели.

Увидев откинутое одеяло и манящее тело жены, Федотов быстро снял трусы.

Хозяйка всегда хорошо себя чувствовала после оргазма. За три месяца, что они здесь, она испытывала его с Федотовым лишь дважды. Может климат подействовал на него, но он заметно сдал как мужик и быстро кончал. За какие-нибудь десять минут она не успевала даже возбудиться и еще долго лежала с открытыми глазами, слушая с неприязнью засыпавшего мужа. Она знала, что будить его бесполезно. Даже, если он просыпался, то толку от него уже не было никакого, и тогда ее рука сама тянулась к вибратору, спрятанному в прикроватной тумбочке. Но она никак не могла к нему приспособиться, и уж, конечно, он не мог заменить живой член, даже самый захудалый.

В десять она поднялась с постели и подошла к зеркалу, любуясь собой. Подняв грудь и придав ей округлую форму, она представила, как Володя гладит ее. Уже одно это приподняло ее настроение.

Надо съездить в хламушку и подыскать красивый лифчик, подумала она, вертясь перед зеркалом. Однажды ей там попался полупрозрачный с очень красивыми узорами бюстгальтер в комплекте с трусами, но они были малы. Любовь Петровна тоже обещала поискать что-нибудь на копейке, куда она ездит по воскресеньям. Самой хозяйке появляться там нельзя – статус не позволяет. Все знают, кем она была, да и сейчас жена торгсоветника, второго человека в посольстве..

Она вышла из спальни и подошла к телефону.

– Вы уже дома, Любовь Петровна? – спросила она, услышав знакомый голос. – Вам привет от Анатолия Григорьевича. Сейчас приеду, расскажу подробно.

Услышав гудки в трубке, Любовь Петровна Козлова вздохнула и пошла накрывать стол, достав специально купленные для хозяйки кофе «Мокко» и креветочные палочки, которые та обожала. Пересчитав их, она увидела, что Гриша съел одну, и осталось шесть. После того, как она его отругала, больше одной он не брал. Хозяйка редко ела больше трех, так что на сегодня их должно хватить с избытком, одна обязательно должна Гришке достаться.

Она знала, что хозяйкино «сейчас» длится не меньше часа и за это время успела постирать купленное в хламушке и развесить на лоджии. Наконец послышался зуммер в домофоне.

– Ой, что это с вами, Любовь Петровна? – вместо приветствия спросила Эльвира Николаевна. – У вас такое старое морщинистое лицо, что смотреть страшно. Разве вы мочой не умываетесь?

Даже привыкшая ко всему Любовь Петровна удивленно подняла брови.

– Мочой?

– Да, а вы что удивились? Не слышали? А зря. Я каждый вечер умываюсь мочой. Собственной, конечно. Видите, какое у меня белое красивое лицо. Это от мочи.

– Старая я уже, Эльвира Николаевна для красоты. Мне уже никакая моча не поможет.

– Это вы напрасно, Любовь Петровна. Какая же вы старая? Я только недавно узнала, что мы с вами ровесницы, я думала, вы намного старше, вы просто опустились. Смотрите, это может не понравиться Анатолию Григорьевичу.

– Но я боюсь, что ему может не понравиться, что от меня будет пахнуть мочой. Ведь мы иногда целуемся.

Хозяйка ничего на это не ответила и ловко перевела разговор на другую тему.

– Я вижу опять мои любимые палочки. И, кажется, те самые, что я вчера не доела.

Сейчас спросит, куда делась одна, испугалась любовь Петровна, но гостью шесть палочек удовлетворили. Зато она спросила про кофе, отчего бледное лицо Любови Петровны пошло красными пятнами, как у мужа:

– А кофе у вас настоящий или вы насыпали дешевый в эту банку?

– Напрасно вы так меня обижаете, – ответила Любовь Петровна почти сердито, вспомнив про десять девяносто пять, которые она отвалила за крохотную банку этого «Мокко». По новой банке могла бы, корова, догадаться. За эти деньги можно скупить полкопейки. – Ведь я тоже могу подумать, что вы не отличаете «Мокко» от «Максвелла».

– Конечно, я отличаю, – обиделась Эльвира Николаевна. – Что это на вас нашло сегодня? Вы что, шуток не понимаете?

– Вы сказали, что звонил Анатолий Григорьевич, – на этот раз увильнула от ответа Любовь Петровна. – Я всегда подозревала, что он вас больше любит. Вот видите, мне он не позвонил, сэкономил.

Хозяйка улыбнулась снисходительно и приступила к рассказу.

– Как вы знаете, Владилен Афанасьевич велел Анатолию Григорьевичу встретиться с этим стариком Графовым. Тот произвел на вашего мужа просто отвратительное впечатление, как я и ожидала. Мало того, что он совсем старый, за что его давно надо было отправить на пенсию, а не посылать сюда, так он еще совершенно не знает английского языка. У вас есть что-нибудь выпить?

Любовь Петровна молча вынула из холодильника и поставила на стол бутылку любимого хозяйкой джина и две бутылочки тоника.

– Вы знаете, здесь ведь разрешается пить за рулем, – сказала Эльвира Николаевна, наливая в свой бокал. – Кажется, сто грамм водки каждый час, может меньше, может, больше, что-то около этого. А вам налить?

– Спасибо, я сама налью.

Когда они чокнулись и выпили, хозяйка продолжила:

– Когда мы узнали об этом, мы решили, что ему с нами не работать. Я тут же заставила Владилена Афанасьевича перезвонить Анатолию Григорьевичу, чтобы узнать телефон этого хама, и позвонить ему лично, заставив его не вылетать, пока мы не разрешим. А мы, будьте уверены, ему не разрешим, потому что он не тот человек, который нам нужен. Да и его здесь никто не ждет. Я вам скажу по секрету, что Владилен Афанасьевич еще не решил, кого заменить этим стариком: Володю, вы представляете этого старика вместо Володи? – или Громова, конечно, он не Володя и почти без языка, но работать с ним можно. Нам ведь хорошо было. Даже отъезд Петрова зависит от этого Графова, которому он должен передать часть дел. Я вам все разложила по полочкам, как на духу. Как видите, он никому здесь не нужен.

– И это правильно, Эльвира Николаевна. Нам лучше, чтобы он совсем не приезжал. Нам и так хорошо.

– Надо сделать так, чтобы, если он даже прилетит, то чтобы сам не захотел здесь остаться. Мы должны окружить его железным занавесом с первой секунды. Никаких контактов с ним и его женой! Вы это все передайте. Я тоже скажу. И тогда я вам обещаю, больше месяца они не выдержат и сами сбегут отсюда. Да, вы знаете, кем работает его жена?

– Откуда мне знать? Я человек маленький. Может, Толя узнает.

– Так я вам скажу. Нянькой в детсаду она работает! Интеллект на уровне детей, которым она зад подтирает. Вы представляете, кого к нам присылают?

Выслушав рассказ Графова о звонке торгсоветника, Финников, работник управления кадров, среагировал четко и ясно:

– Пошел он куда подальше, опять крутит, вертит. Человек он, как вы понимаете, для нас чужой, навязанный сверху. Привык командовать. В этом смысле вам не позавидуешь, будет нелегко. Держитесь. Иного выхода у вас нет, учитывая ваш возраст, а главное, бардак в стране. Другой возможности выехать у вас не будет. Нас опять собираются преобразовывать, на этот раз основательно. Ваш главк по экспорту машин и оборудования хотят ликвидировать. Вот ломаем голову, что делать с людьми. Всех пенсионеров, а кое-кого и раньше отправляем на покой. Так, что тут вам повезло, хотя вас мы бы не уволили. Выбирать страну и должность вам не приходится. Ваши акционерные общества за границей все закрыты или преобразованы в частные компании, нам уже не принадлежащие, экспортные объединения тоже ликвидируются. Не имею представления, какой оперативной работой вы будете заниматься в Австралии, тем более при этом торгсоветнике. Разве что экспортом айсберга из Арктики, о чем сдуру Федотов ляпнул в своем интервью перед отъездом. У нас одна надежда на вас, что там будет вестись хоть какая-то работа. Заниматься штатной чехардой мы ему больше не позволим хотя бы год – два. Она уже у нас в печенках. А за это время многое изменится. И правительство может поменяться и к нам придет нормальный министр. Пойдем, покурим, заодно поговорим.

Они вышли в коридор, а там – на лестничную клетку и закурили. У Финникова были вьющиеся цыганские волосы без единой седины.

– Как это вам удалась? – поинтересовался Графов.

Тот заулыбался, пропуская кудри сквозь пальцы. Ответил, глядя на густую шевелюру Графова:

– Вам-то жаловаться грешно. У вас волос на три моих головы хватит. Если бы я не знал, сколько вам лет, ни за что не подумал, что вы старше меня. А седина мужчину лишь украшает как признак ума. Я всю жизнь мечтал иметь посеребренные волосы. Хоть подкрашивай, чтобы выглядеть умнее.

Они посмеялись, затем Графов поинтересовался:

– Вы видели человека, которого Федотов предложил на должность экономиста вместо меня?

– Видел, но он отказался. Сейчас ищем другого.

– Почему отказался?

– Из-за жены торгсоветника. Лучше, говорит, на Колыму, чем под ее начало.

– Вместо него есть кто на примете?

– Думаем оформить одного тоже упорно навязанного со стороны.

– Что из себя представляет?

– Тридцать два года. Кандидат экономических наук. Полгода работал у нас в кадрах, вернее стажировался для последующего направления в одну из командировок за границу. В целом парень не плохой. Вы его наверняка встречали, а может, и знаете. Ширинский Борис Сергеевич.

– Не слышал о таком. Как у него с языком?

– Сдал на четверку на наших курсах.

– Молодой, там быстро научится говорить. Я в Финляндии в конце шестидесятых шведский в объеме наших курсов выучил за год. – Графов помолчал, вспоминая, затем спросил. – Так как быть с просьбой Федотова о переносе вылета?

– Я ему сейчас подтвержу телексом, что вы вылетаете в воскресенье своим рейсом, и напомню о встрече вас в аэропорту. Так что спокойно вылетайте, как запланировано. И вот что. Попробуйте быть с ним погибче. Как-никак был замом главы правительства и работал в аппарате президента. Есть, кому на вас пожаловаться. А мы постараемся вас от него ограждать.

Он получил аттестат, загранпаспорта и пошел прощаться с сослуживцами уже окончательно. По дороге он встретил у лестничного пролета курившего своего начальника отдела Мухина. Выслушав о разговоре в кадрах, Мухин поддержал совет быть погибче с торгсоветником.

– Что это значит? – спросил сердито Графов. – Я еду работать, а не зад лизать.

– Зад лизать не надо, а возражать поменьше попробуй. Сказал сделать так, хорошо, мол, сделаю, как скажете. Не так, как ты обычно говоришь, а я думаю, надо так. Это ты мне можешь так сказать, а он, как- никак, государственный человек.

– Глупость я тоже должен делать?

– Сделай по-своему, но так, чтобы не обидеть его.

– А если спросит, почему сделал по-своему?

– Скажи, что не привык делать глупость, – улыбнулся Мухин. – Что ты ко мне пристал? Я откуда знаю?

– Может, отказаться? – вырвалось у Графова.

– Я буду только рад. Мне тебя очень будет не хватать. Сколько бы раз я ни возвращался в отдел перед концом работы и позже, ты всегда один сидел за своим столом. А с другой стороны, я понимаю, что эта командировка перед пенсией тебя поддержит материально. И потом на тебя это не похоже, я имею в виду отказаться. Кому-то другому можно, но не тебе с твоим характером. Что ты, собственно, теряешь? В любое время мы примем тебя с распростертыми объятиями, если, конечно, сохранимся. И все же, на всякий случай, будь с ним погибче.

– Что же ты из Франции уехал раньше несгибаемым, так и не сработавшись с генеральным директором фирмы?

Слегка смутившись, начальник ответил:

– Но он же был совсем придурок.

– А там будут два придурка: торгсоветник и его жена.

Они вместе прошли в отдел. Графов увидел в дальнем углу накрытый стол. Советы и пожелания ему были высказаны вчера, на этот раз в центре внимания оказалась Оля, произведшая на тех, кто ее увидел впервые, восторженное впечатление. Частично причиной этого был он сам, имевший идиотскую привычку называть на работе жену старухой, какой ее и представляли новички в отделе, судя по его возрасту. А увидев ее вчера, они просто онемели от возмущения им.

В начале шестидесятых годов понятие модели женской красоты лишь зарождалось, и шестнадцати – семнадцатилетнюю Олю местные фотографы нередко бесплатно снимали, вероятно, в надежде поместить ее фото в журнале мод. Но либо опыта у них не хватило или Олина красота не дотягивала до эталона, от этих попыток у нее сохранилось лишь несколько потускневших фотографий. Но они не совсем точно передавали ее красоту, которую кто-то назвал пронзительной. Графов, не встречавший такое определение, был с ним полностью согласен. Он женился на подходе двадцати восьми лет, когда его уже считали холостяком. Все его одноклассники и однокурсники уже имели детей, а он все еще искал свой идеал женской красоты, придуманный им еще в школе. Со временем этот идеал видоизменялся от одной увиденной красавицы до другой, но в целом оставался вполне сложившимся. До знакомства с Оленькой, как называл он ее всю жизнь, он лишь однажды после второго курса института встретил на пляже в Сочи юную грузинку, отвечавшую его идеалу, и за которой он пошел бы в огонь и воду, помани она его взглядом огромных темно-карих глаз. Но она была в окружении двух бдительных женщин, скорее всего матерей ее и стоявшего рядом болезненно ревнивого жениха или мужа. Обе женщины не отходили от нее ни на шаг, расположившись по обе стороны. Парень, кстати, совсем не видный и явно ей не пара, почему-то одетый, куда-то уходил, а возвратившись, стоял или прохаживал метрах в двух от загоравшей скорее всего невесты.

Лежа недалеко от них и не спуская с красавицы глаз, Федя отчаянно пытался придумать, как привлечь ее внимание, познакомиться с ней и получить адрес. Писать письма он умел, разбавляя их своими стихами. Один раз он встретил ее беглый взгляд, но не успел среагировать, пораженный темными зрачками на фоне свежей синевы, как у одной из одноклассниц, в которую он был влюблен в пятом классе. И вдруг через минуту она опять взглянула на него, на этот раз внимательно и с явным интересом, он даже успел пригласить ее глазами в море искупаться и начал приподниматься, и тут одна из женщин резко повернулась к нему, пронзила сердитым взглядом и что-то сказала девушке, после чего они стали одеваться и быстро ушли. Парень, возившийся с часами, спросил что-то одну из женщин и понес сумку, видно, так ничего не поняв. Обе женщины по очереди оборачивались на Федю, а красавица не рискнула. За ней он не пошел, поняв, что бесполезно, но ее образ засел в его сердце как эталон его будущей жены. Встречаясь с девушкой даже длительное время, он знал, что не женится на ней, так как она внешне не походила на ту грузинку. И вдруг он увидел на работе у автомата с газированной водой молоденькую девушку и в ту же секунду сказал другу, что на ней бы он женился.

– В чем дело? – ответил друг, – что тебе мешает?

Мешал очень представительный мужик лет сорока в бежевом костюме с модным галстуком, которому она мило улыбаясь.

– Не везет мне, – пожаловался Федя другу, вспомнив грузинку. – Как увижу, на ком женился бы, она либо уже замужем, либо занята.

– Откуда ты взял, что эта занята? Он ей в отцы годится, – возразил неуверенно друг, глядя паре вслед.

Месяца два спустя на вечере, посвященном интернациональной дружбе молодежи, в организации которого член комитета комсомола НИИ Федя принимал активное участие, после торжественной части увидел ее, танцующей с ослепительно красивым латиноамериканцем. На этот раз, наплевав на все, в том числе на красавца, Федя уже не спускал с девушки глаз и на следующий танец первым пригласил ее, опередив двоих и в том числе красавца. Она бросила взгляд на них, словно извиняясь, и улыбнулась ему в знак согласия. От ее очаровательной улыбки он едва не лишился дара речи, но быстро сумел вернуть его, и дальше, как говорится, было делом техники, вернее, его умения заговаривать девушкам зубы, и домой провожал ее он. Она жила в полукилометре от работы. Что он ей говорил, после он не имел представления, но прекрасно запомнил, что упорно уговаривал ее взять брелок с ключом от его квартиры, не догадываясь, что ей было всего лишь шестнадцать лет. Об этом он узнал, заглянув в ее учетную карточку в комитете комсомола. Год и полмесяца ему пришлось ждать свадьбы до ее совершеннолетия.

Самое интересное, Оля нисколько не походила на миниатюрную, с длинной по пояс черной косой, черноглазую грузинку. Ростом она выделяясь среди подруг и на каблуках была чуть выше его, чей рост в то время немного не дотягивал до среднего мужского, а она, соответственно, была заметно выше среднего роста девушек военных и послевоенных лет рождения. И лицом она нисколько не походила на почти детское, почему-то бледное, несмотря на жгучее южное солнце, лицо той южанки, а была круглолицей, с не очень крупными светло – карими глазами, с короткими слегка завивавшимися темно-каштановыми волосами, иными словами, была обычной только что вышедшей из подросткового возраста красивой русской девушкой, каких вокруг Графова было полным – полно. Разве что фигурой, на его взгляд, она слегка отличалась от других стандартных девичьих фигур, либо слегка полноватых, либо худоватых. А у нее она была та, что ему нравилась: заметная грудь, плечи уже попы и тонкая в обхват пальцами рук талия. Но что-то в ней было такое, что заставило его моментально забыть свой идеал и сказать другу то, что он сказал. Потом, будучи ее мужем, он, как должное, воспринимал выделяющие ее среди других женщин взгляды не только мужчин, но и женщин, считая это подтверждением определения пронзительности ее красоты. Частично он приписывал это ее обворожительной улыбке, от которой просто невозможно было отвести глаз.

Еще одну особенность он заметил в ней. Как и многие мужчины, при взгляде или при знакомстве с девушкой, он вольно или невольно представлял ее в постели или, говоря современным языком, оценивал ее сексуальность. Ничего подобного у него не возникло при первом взгляде и при знакомстве с Олей. Она принадлежала к тому типу красавиц, о которых Сергей Есенин писал «Мне бы только смотреть на тебя, видеть глаз светло карий омут». Не удивительно, что поцеловал Графов Олю лишь через три месяца и совсем не как других, а лишь прикоснувшись к ее закрытым губам, и он сразу понял, что целоваться она не умела.

Она сразу захотела ребенка. Жили они в первые годы бедновато, и расцвела она по-настоящему, когда он перешел работать в Министерство внешней торговли и начал ездить в загранкомандировки. Секретарь отдела Ира, много раз разговаривавшая со «старухой», вчера не могла отвести от Оли восхищенного взгляда и прямо-таки зашипела от возмущения на него. Наперебой любезничали с Олей два новых зама начальника главка, намного моложе ее. Сам начальник главка знал ее двадцать лет и на этот раз лишь привычно заметил ей, что она все так же очаровательна. У него самого жена была значительно старше его, и Графов так ни разу ее не увидел, как и другие работники главка. Он с пониманием относился к амурным делам начальника, как и тот к его отказу присоединиться к нему, пояснив разведением рук: «Конечно, при такой жене».

И последними словами при прощании Графова с отделом были: «Большой привет Ольге Павловне. Не обижай и береги ее там».

Встретив его у двери, Оля сообщила, что звонил Козлов и интересовался, когда они вылетают:

– Я сказала, что послезавтра. Что я могла ответить?

– Правильно сделала. Тебе привет от отдела. Еле отпустили.

– Вижу. Удивляюсь, как тебя в метро пропустили.

– А что? Разве я похож на пьяного? Родьку привезли?

– Мультик смотрит в большой комнате.

Графов заулыбался и кинулся к внуку. Видя его, он забывал все на свете. Что его действительно волновало, так это разлука с ним. Дочь ни под каким предлогом не согласилась расстаться с сыном хотя бы на полгода. Но поразил сам Родион.

– А ты бы от своей мамы уехала, если бы была такая маленькая, как я? – спросил он бабушку. – Разве ты бы по ней не скучала?

Оля прижала его к себе и ответила:

– Конечно, скучала бы очень и не уехала бы от своей мамы. Но ведь и мы будем по тебе скучать очень – очень.

– И я буду тоже скучать. Но как ты не понимаешь, она же моя мама. Я приеду, а она будет уже старенькая.

– Я тебя понимаю, мой зайчик. Ты правильно поступаешь, моя рыбка. Только ты нам пиши часто – часто.

– Я уже без ошибок пишу. Я буду писать вам часто – часто.

Труднее всего было прощаться с ним в аэропорту. До этого он держался стойко, словно они уезжали на дачу или в отпуск. И только, когда багаж был сдан, и он увидел, что бабушка целует маму, он забеспокоился, прижался к ней, и в глазах появились слезы.

– Зайчик мой, я должна идти. Давай поцелуемся, – сказала Оля, наклоняясь к внуку.

Он обнял ее за шею и ткнулся губами в ее щеку. Почувствовав его слезы, она прошептала ему в ушко:

– Не надо плакать, птенчик, а то и я заплачу.

Графов подошел к ним и тоже прижался к внуку.

– Родион, – сказал он строго, – ты остаешься здесь вместо нас, понял? Дачу и машину мы оставляем на тебя. Следи за ними, понял?

– Понял, – кивнул Родион. – А как следить?

– Приедешь на дачу, поздороваешься с ней, проверишь все ли в порядке и, что нужно, польешь.

– Как поздороваюсь?

– Так и поздороваешься. Скажи: «Здравствуй, дача».

Родька заулыбался.

– А машине сказать «Здравствуй, машина?

– Ага, ага, – заулыбался Графов.

К ним подошел зять Сергей, сказал:

– Федор Павлович, пора. Опоздаете.

Они оборачивались и отыскивали в толпе провожавших маленькую фигурку внука.