Читать книгу Идеальных родителей не бывает! Почему иногда мы реагируем на шалости детей слишком эмоционально - Изабель Филльоза - Страница 6

На лужайке стоит с полсотни столиков. Мы едим, разговариваем, смеемся… Вдруг мне в спину ударяет мелкий камешек, за ним второй и третий… Я оборачиваюсь и вижу девочку лет двух. Она смотрит на меня с удивлением, явно пораженная произведенным эффектом. Весь стол начинает ее ругать. Особенно старается отец, который хоть и вполголоса, но весьма сурово ее отчитывает.

Девочка не ожидала, что все на нее ополчатся. Она играла и никого не собиралась обижать… Тогда она, как и любой ребенок ее возраста, не понимающий, что происходит, и желающий это понять, предпринимает следующий шаг, с ее точки зрения, совершенно логичный: берет еще пригоршню камешков и, глядя отцу в глаза, снова бросает ими в гостей.

Взрослые, успевшие забыть о том, что и они когда-то были детьми, громко возмущаются: какое безобразие! Им невдомек, что повторить попытку девочку заставила именно неадекватность их первоначальной реакции. Ей надо было понять, почему взрослые так недовольны.

Я вижу, что отец хмурит брови, и вмешиваюсь: «Она не хотела сделать ничего плохого. Она сама удивлена…» Отец поворачивается ко мне: «Она вам в тарелку камней накидала?» – «Нет-нет, один или два попали мне в спину». Мы обменялись еще парой реплик. За это время общее напряжение немного спало, а девочка услышала, что брошенные ею камешки причинили кому-то боль. Тогда она разжала ладошки и выбросила камни на землю.

На публике все усложняется. В присутствии чужих людей наш ребенок должен вести себя безупречно! Нам особенно невыносимо наблюдать за его нехорошими поступками, если мы уверены, что люди его осудят. Почему мы так боимся чужого осуждения? Уж не потому ли, что своим недостойным поведением ребенок компрометирует нас? Он не просто шалит или озорничает, он разрушает наш образ! Мы немедленно переносим осуждение на себя. Если посторонние люди делают ребенку замечание, виноватым себя чувствует родитель.

На родительские плечи давит тяжкий груз ответственности, не важно, находимся мы дома или на людях. Ребенок кашляет, и мы спешим переложить вину на него: «Говорила же я тебе вчера: надень пальто!» Мы обвиняем ребенка, чтобы снять вину с себя. Справедливость требует признать, что наша культура пронизана понятием греха. Если мы видим, что случилось что-то плохое, то первым нам в голову приходит вопрос: «Кто это сделал?» И только потом, да и то не всегда, мы спрашиваем: «А как это исправить?» Складывается впечатление, что установление виновного важнее решения проблемы. Таково наше мировоззрение, и мы существуем в его рамках.

Стремление «поступать правильно», боязнь осуждения – чужого или собственного – иногда мешают нам адекватно оценивать реальность и приводят к узости взгляда, а порой и толкают нас на несправедливые поступки.

Рассмотрим конкретный пример. Родители узнали, что их сын дерется в школе. Если это люди, живущие с сознанием доверия к себе и миру, то они спросят: «Что происходит?» – и постараются выслушать ребенка. Но если вследствие пережитой драмы или несчастливого детства они чувствуют свою уязвимость, то их реакция будет совсем другой. Возможно, они начнут с отрицания проблемы. Столкновение с реальностью слишком болезненно, и они предпочтут делать вид, что ничего не случилось: «Этого не может быть! Я никогда не учила его драться! Зачем вы на него наговариваете?» Они и ребенка принуждают лгать, загоняя проблему внутрь, лишь бы самим не испытать разочарования. Есть родители, для которых непереносима мысль о том, что их ребенок может стать жертвой. «Он не дрался, а защищался! Правда же, Сирил? Ну, скажи, что они первые начали!» И Сирил опускает глаза. Он вынужден обманывать родителей – не может же он их огорчить. Такие родители, на первый взгляд помешанные на том, чтобы не дать ребенка в обиду, настолько его идеализируют – еще бы, ведь это позволяет им чувствовать себя прекрасными родителями! – что все остальное не имеет для них значения. Ребенок подавляет свои истинные чувства и в каком-то смысле приносит себя в жертву на алтарь родительских заблуждений. Он чувствует, что ему отказывают в праве быть собой. Он должен быть продолжением своих родителей, их идеализированным подобием. Для родителей подобного типа любить и идеализировать – это одно и то же. Отрицание реальности становится для них способом избежать страдания.

Иногда родители обвиняют себя. «Это все из-за меня! Что я сделала не так? Ну конечно, это все потому, что я развелась с его отцом. Может, я с ним слишком строга? Или, наоборот, слишком много ему позволяю?» Мама мучится этими вопросами – потому что подобный тип защиты чаще всего избирают мамы. Уязвленное самолюбие может переживаться так болезненно, что родитель начинает чувствовать недовольство ребенком, которому вынужден демонстрировать столь жалкий пример для подражания. Он видит выход в самоуничижении: чтобы избежать грубости по отношению к ребенку, родитель спешит обвинить во всех грехах себя. Но снять с ребенка всякую ответственность означает лишить его части его личности.

Есть и такие родители, которые ведут себя крайне жестоко. «Кто-то же виноват в том, что случилось, – говорят они себе. – Это или он, или я». Себя обвинять не хочется, вот они и обрушивают гнев на голову ребенка. Многие поддаются искушению и переходят к физическому насилию. Ребенка бьют или наказывают иным суровым образом, надеясь вернуть себе власть над ним. И чем отчетливее они сознают, что ребенок поставил их в трудное положение, «вынуждая» применять к нему грубую силу, тем безжалостнее его наказывают. «Он невыносим! В него как будто дьявол вселился!» Как бы мы ни любили своих детей – а мы любим своих детей, – они часто ввергают нас в отчаяние и действительно кажутся неисправимыми, и мы с легкостью наклеиваем на них самые отвратительные ярлыки.

Эти ярлыки – «он копуша», «у него шило в заднице» – свидетельствуют о том, что мы пытаемся защитить от уколов собственное самолюбие. Мы перекладываем на ребенка ответственность за то, что с ним происходит, тем самым отстраняясь от решения его проблем. К сожалению, поступая подобным образом, взрослые способствуют отчуждению между собой и ребенком. Кроме того, дети стремятся к тому, чтобы соответствовать ярлыкам, которые навешивают на них родители. Они не хотят обманывать наши ожидания! Их мозг воспринимает наши оценки и комментарии как приказы. С одной стороны, ребенок испытывает стресс при мысли, что может не понравиться маме или папе, и действительно становится копушей. С другой стороны, слова родителя – человека взрослого, то есть априори более опытного и лучше разбирающегося во всем на свете, – служат ему сигналом для самоопределения. Раз папа говорит, что я такой, значит, так я и должен себя вести. Запертый в рамки предвзятого суждения, ребенок лишается возможности найти решение своей проблемы. Чем дальше, тем заметнее будет эта тенденция, видоизменяя характер ребенка далеко не в лучшую сторону, и его действительно станет все труднее любить.

Ответственность родителей огромна, и они нуждаются в помощи, которой, увы, не получают. Как мы уже показали, иногда они пытаются переложить эту ответственность на ребенка – он неспособный, медлительный, злой, неуклюжий, тупой – или опускают руки, поддавшись чувству вины. Как ни парадоксально, родители очень часто обвиняют себя в недостойном поведении своих детей, даже если ни в чем не виноваты. Да, родители отвечают за многое из того, что делает их ребенок, – за многое, но не за все.

Мальчик растет гиперактивным, у мальчика находят лейкемию – и мать уверена, что виновата в этом именно она. Напротив, она не чувствует своей вины, когда говорит сыну, что он «плохой», или наказывает его. Между тем мать не может повлиять на гиперактивность ребенка или избавить его от лейкемии (все, что в ее силах, – это вовремя обратиться за врачебной помощью), зато вполне может удержаться от наклеивания на сына унизительных ярлыков.

Все дети разные. Очевидно, что гораздо приятнее иметь дело с милым ребенком, который рано пошел и рано начал говорить, хорошо учится в школе и всегда окружен друзьями, чем с ребенком, которого природа не наделила привлекательной внешностью и выдающимися способностями. Сегодня про таких детей деликатно говорят: «Он не такой, как все». Вскоре после рождения сына с болезнью Дауна Патриция осталась одна: Пьер предпочел исчезнуть с горизонта, заявив, что не желает быть «отцом дебила». Разумеется, так поступают далеко не все родители – мы знаем примеры самоотверженной любви и нежности отцов и матерей к детям, страдающим тяжкими заболеваниями. Тем не менее нельзя отрицать, что любить ребенка-инвалида или ребенка с отклонениями физического и психического характера труднее, так же как ребенка с энурезом, дислексией или гиперактивностью. Впрочем, не исключено, что нарушения должны быть очень серьезными, чтобы ослабить естественную родительскую любовь. Одна мама мальчика с тяжелыми нарушениями опорно-двигательного аппарата признавалась мне: «Не скажу, что я кому-нибудь пожелала бы такого же, но, глядя на другие семьи, я, честно говоря, часто думаю, что мы живем счастливее, чем большинство наших знакомых. Мы постоянно смеемся и очень любим друг друга. Мы понимаем, что в жизни важно, а что – нет». Прекрасные слова! Эта мама совершенно права. Мы порой склонны забывать, что нам следовало бы радоваться каждому мигу общения с нашим ребенком, если он здоров физически и психически, и что своими непомерными требованиями к нему мы сами себя лишаем счастья.

Но почему родители детей, про которых говорят, что они «не такие, как все», чувствуют себя виноватыми? Мы как будто подсознательно злимся на детей за то, что они воспроизводят наш собственный искаженный образ, как будто они должны быть нашим продолжением и частью нашей личности. Мы принимаем их поведение и их достижения за свои собственные.

Ребенок принес из школы дневник со сплошными двойками? Мы огорчаемся, как будто эти двойки поставили нам. Конечно, бывают случаи, когда так оно и есть – если уроки за сына или дочь делали мама или папа, – но все же такое происходит редко. Нас пугает другое. Нас гложет неприятная мысль: если ребенок плохо учится, значит, мы плохие родители. Его двойка по математике в нашем представлении превращается в двойку за «родительство», выставленную нам. Кто-то же должен быть виноват! Некоторые родители торопятся возложить ответственность на себя. Они корят себя: «Если бы мы не развелись…», «Если бы мы чаще с ним разговаривали…». Другие, напротив, не желая нести никакой ответственности за происходящее, обвиняют ребенка и порой прямо ему заявляют: «Ты меня позоришь! Что обо мне люди подумают?»

Вот мать ругает дочку: «Как тебе не стыдно плакать, на тебя же люди смотрят!» На самом деле стыдно именно ей, ведь она убеждена, что окружающие ее осуждают: еще бы, ее ребенок плачет! Разумеется, это далеко не так, но мать помнит, что ее собственные родители постоянно внушали ей, что она не должна давать повода посторонним плохо о ней подумать, и теперь воспроизводит ту же модель поведения со своей дочерью.

Отцу трудно вынести снисходительный или осуждающий взгляд школьного учителя. А каково матери, встречаясь с подругами, выслушивать восторженные рассказы о потрясающих успехах их детей? Да, посторонние люди иногда могут ранить нас очень больно.

Если ребенок плохо учится, плохо себя ведет и дерется, он волей-неволей наносит удар по самолюбию родителей. Если родители эмоционально устойчивы, они не только перенесут этот удар, но и обратят особое внимание на ребенка: какие неудовлетворенные потребности кроются за его «девиантным» поведением? Если же родители эмоционально уязвимы, они могут либо избрать тактику отрицания проблемы, либо наказать и унизить ребенка в отместку за причиненные огорчения, либо обернуть свое недовольство против себя и предаться чувству вины. Но все эти механизмы защиты приводят к одному и тому же результату: дистанция между ребенком и родителями увеличивается.

Страх прослыть плохой матерью или плохим отцом порождает стремление идти на жертвы, которое лишь усиливает недовольство – сознательное или неосознанное – своим ребенком. Если родитель стремится к идеалу, он будет часто испытывать разочарование и, возможно, начнет перекладывать на ребенка вину за то, что не достиг своих целей. Каждая мать – одновременно и плохая, и хорошая. На самом деле она стала бы еще лучше, если бы избавилась от навязчивого желания стать прекрасной матерью.

Когда мать озабочена тем, чтобы окружающие не усомнились в ее материнских достоинствах, она перестает слышать собственный внутренний голос, который говорит ей, в чем состоят подлинные потребности – как ее, так и ее ребенка. Она делает то, что «надо делать», и ведет себя в соответствии с заданными схемами, в непогрешимость которых свято верит.

Мартина жалуется, что не может успокоить свою полуторагодовалую дочь, когда та плачет, а плачет девочка часто. Я понаблюдала за ними. Вот Виктуар заплакала. Мартина тут же берет ее на руки и ласково утешает. Ребенок затихает, но через несколько секунд снова заливается плачем, повторяя: «Мама, мама…» Мартина в отчаянии: что еще она может предпринять, ведь она и так не спускает дочку с рук! На самом деле внешнему наблюдателю ясно, что проблема как раз в этом. Мартине хочется быть хорошей матерью, а, по ее представлениям, хорошая мать должна брать плачущего ребенка на руки. Но Виктуар давно не младенец, ей полтора года! Она вовсе не нуждается, чтобы ее постоянно носили на руках! Все, что ей требуется, – это чтобы мама сказала ей ласковое слово, погладила ее по головке и поцеловала.

Я объяснила это Мартине и дала ей следующий совет: взять плачущую дочку на руки, но, как только ее плач начнет стихать, не прижимать к себе, а развернуть ее лицом от себя. Мартина поразилась: Виктуар тут же стала проситься отпустить ее к своим игрушкам. Мамины руки были ей нужны на самое короткое время, чтобы убедиться, что все в порядке. Но мама продолжала держать ее на руках – а мамы, как известно, всегда лучше знают, что правильно, а что нет, – и Виктуар не делала попыток сойти с рук, но ей хотелось вернуться к игрушкам, она чувствовала дискомфорт и снова начинала плакать. Девочка словно попадала в ловушку собственной преданности матери, которая, в свою очередь, попала в ловушку стереотипа: «Хорошая мать всегда берет плачущего ребенка на руки».

Стереотипное представление о «хорошей матери» укоренено в нашем сознании очень глубоко. Но потребности ребенка с возрастом меняются. Кстати, это относится не только к женщинам: мужчины тоже хотят быть «хорошими отцами». Иногда – особенно в тех случаях, когда они ведут себя с ребенком не лучшим образом, – они, пытаясь оправдаться, заявляют женам: «Да ты еще поищи для него такого отца, как я! Ты сама не понимаешь, как тебе со мной повезло!»

Каждый из нас хочет быть хорошим и добрым – это чисто человеческое свойство. Жаль лишь, что мы слишком цепко хватаемся за навязанные нам схемы и свои представления об идеальном родителе, тогда как нашему ребенку нужно совсем другое. Ему нужно, чтобы мы смотрели правде в глаза. Родители, зацикленные на необходимости соответствовать образу «хорошей матери» и «хорошего отца», болезненно воспринимают критику своего поведения. Только свою позицию они считают правильной. К детям они прислушиваются редко и не понимают, почему те от них отдаляются. Обычно, если родителю неприятно нормальное чувство вины, позволяющее сосредоточиться на проблемах ребенка, он блокирует его и убеждает себя: «Я хорошая мать/хороший отец».

Эмманюэлю 32 года. Он не общается с матерью, а главное, не позволяет ей видеться с внуком. Дениза этого не понимает: «Я всегда была хорошей матерью». Она не кривит душой. Она действительно всегда была озабочена тем, чтобы быть хорошей матерью, и никогда не позволяла чувству вины проникнуть в свое сердце. Эмманюэля Дениза не видела и не слышала. Она была сосредоточена на себе и своем образе прекрасной матери. Она и правда много делала для него, но сыну не хватало искренней любви и нежности. Рядом с ней он чувствовал себя несчастным. Она не задумывалась о том, что ему действительно нужно. Она давала ему все то, что, по ее мнению, должна давать ребенку образцовая мать. В ответ на упреки Эмманюэля, утверждающего, что он всегда был для нее пустым местом, она восклицает: «Неправда! Он все выдумывает!» Она до сих пор отказывается признавать, что помимо ее представлений существует другая реальность. «В детстве он таким не был, – жалуется она. – В детстве мы с ним отлично ладили».

Когда ребенок задает родителю вопрос о своем детстве, а тот, не в состоянии вспомнить ничего конкретного, отмахивается: «Все было хорошо», это переводится следующим образом: «Я не обращал на тебя внимания, я думал только о себе, я ничего не видел (и не хотел видеть), я не знал, что происходит с тобой».

Вот почему нам надо научиться со смирением принимать долю здоровой вины, благодаря которой мы сохраним прямой контакт со своим ребенком, а не со своими предвзятыми представлениями. Чувство вины полезно потому, что мешает нам обижать других. Не будем забывать, что наш долг – защищать ребенка, то есть следить за тем, чтобы его никто понапрасну не обижал.

С особенной заботой мы относимся к детям-инвалидам и детям с ограниченными возможностями. Это естественно: чем слабее ребенок, тем больше он нуждается в нашей защите. Наше чувство ответственности возрастает. Но, если нам не с кем поделиться своими трудностями и не от кого ждать помощи, мы одновременно начинаем чувствовать не только большую ответственность, но и большую вину. Чувство вины связано, с одной стороны, с необходимостью повышенной заботы о ребенке, а с другой – с тем, что мы оборачиваем против себя злость на постигшую нас несправедливость. Негодуя на жестокость судьбы, мы забываем, что несчастье случилось не с нами, а с нашим ребенком.

Нет, родители «виноваты» далеко не во всем. К сожалению, мы часто ошибаемся в распределении ответственности. Нам необходимо научиться ставить каждую вещь на свое место. Мы отвечаем только за то, что в нашей власти, и, кстати сказать, этого не так уж мало.

Если мы перестанем постоянно себя обвинять, нам будет легче оставить попытки стремиться к недостижимому идеалу. Одновременно мы сможем успешнее справляться с реальными проблемами. Наверное, мало кто из родителей, чей ребенок страдает дислексией, энурезом или крайней робостью, не испытал тяжких сомнений, прежде чем обратиться за помощью к специалистам – ведь, по его мнению, подобное обращение сразу покажет, что он плохо справляется со своими родительскими обязанностями. Мы готовы привести тысячи аргументов в свое оправдание, но факт остается фактом: большинство родителей избегают признать наличие той или иной проблемы, тем более пойти на консультацию к психологу.

Ребенку не нужны идеальные родители. Ему нужны просто хорошие родители, то есть такие мама и папа, которые стараются, чтобы ему было лучше, защищают его, кормят, не оскорбляют, не унижают и не ругают сверх необходимого. Ему нужны родители, которые могут совершать ошибки, но способны признаться себе в них. Ребенок хочет, чтобы его воспитывала не абстрактная функция, а живой человек со своими чувствами и потребностями, мыслями и ценностями, знаниями и пробелами в них.

Есть родители, испытывающие чрезмерное чувство вины, и действительно виноватые родители, никакой вины за собой не чувствующие. Последние рискуют попасть в порочный круг. Когда мы вольно или невольно наносим другому обиду, но не способны признаться себе, что провинились перед ним, нам становится неприятен сам вид обиженного нами человека, ведь он напоминает нам о том, что мы повели себя недостойно. Люди ненавидят тех, кто заставил их почувствовать себя виноватыми!

По той же самой причине родителю бывает трудно полюбить ребенка, если с ним что-то не так, – просто потому, что этот ребенок пробуждает в нем все то же чувство вины. Бывает, что такие родители избегают смотреть ребенку в глаза, стараются поменьше к нему прикасаться, а некоторые даже позволяют себе его бить, настолько им невыносимо напоминание о собственной подлости и слабости.

Никто из нас не способен постоянно пребывать на вершине совершенства. Бывает, что мы не высыпаемся или у нас в жизни наступает полоса неприятностей. В этих случаях нам трудно не сорваться на крик. Однако никто – и меньше всех наши дети – не ждет от нас совершенства. Но если мы сами требуем от себя совершенства и стремимся быть образцовой матерью или образцовым отцом, мы, с одной стороны, стараемся оправдать свое поведение и подвести под него теоретическую базу, а с другой – не решаемся обратиться за помощью, боясь признаться в своей некомпетентности. Между тем вмешательство третьего лица способствовало бы снижению стресса. Зачем все время действовать в одиночку? В просьбе о помощи нет ничего стыдного, мало того, она свидетельствует об определенном мужестве, поскольку означает, что мы перестаем прятать голову в песок и готовы встретиться с трудностями лицом к лицу.