Читать книгу Книга секретов - Жаклин Уэст - Страница 3

2

Оглавление

Знаменитый поэт как-то написал, что «апрель – самый жестокий из всех месяцев». Олив знала это – она наткнулась на стихотворение в пыльной библиотеке особняка на Линден-стрит. Большую часть поэмы она не поняла, но строчку про апрель запомнила – потому что это была очевидная неправда. Как и все дети, Олив знала, что самый жестокий месяц – сентябрь. Вот утром ты просыпаешься и видишь совершенно летнее небо, дует совершенно летний ветерок, и ты улыбаешься в предвкушении целого дня, полного свободы… как вдруг мама кричит, что ты проспала и уже опаздываешь на пятнадцать минут и, если не поторопишься, пропустишь школьный автобус.

Именно так и произошло с Олив. Вот только никакого дня, полного свободы и приключений, она не предвкушала, а проснулась разбитая, ноги сводило судорогой (всю ночь ей снилось, как разъяренная ведьма гонится за ней в огромном беличьем колесе). Крепко обняв Гершеля, потертого плюшевого медвежонка, Олив сказала себе, что это всего лишь кошмарный сон. Однако беда была в том, что содержание сна, за исключением колеса, могло оказаться вещим.

– Олив! – позвала снизу миссис Данвуди. – Ты уже опоздала на семнадцать целых пять десятых минуты и продолжаешь опаздывать!

Олив со вздохом сунула Гершеля обратно под одеяло. Она встала на кровати во весь рост, немного покачалась на пружинящем матрасе и прыгнула так далеко, как только могла прыгнуть и никуда при этом не врезаться. Олив проделывала это каждое утро – на случай, если под кроватью поджидает нечто с длинными, цепкими нарисованными руками. Оказавшись в паре метров от опасного места, она нагнулась, чтобы заглянуть под пыльные оборки покрывала. Все чисто. Ни следа Аннабель. Шкаф Олив открыла отработанным движением – дерни и отскочи; если Аннабель прячется в шкафу, дверца тебя прикроет. Олив осторожно выглянула из-за дверцы: и в шкафу никакой Аннабель. Натянув чистую рубашку и тщательно спрятав очки под воротник, Олив вылетела из комнаты.

Даже ясным сентябрьским утром второй этаж старого особняка оставался темным и мрачным. Слабые лучи солнца поблескивали на рамах развешанных по стенам полотен. Пальцы Олив дернулись: искушение надеть очки и нырнуть в Иное место тянуло за собой, как ржавая молния тянет попавшую в замок прядку волос.

– Олив! – окликнула миссис Данвуди. – До начала учебного дня всего тридцать четыре минуты.

Бросив через плечо последний тоскливый взгляд, Олив направилась к лестнице, поскользнулась на верхней ступеньке и чудом ухватилась за перила, чтобы кубарем не покатиться вниз.

Поскольку сегодня был первый день Олив в средней школе, мистер Данвуди приготовил праздничный завтрак – блинчики. Миссис Данвуди поцеловала Олив в макушку и сказала, что та выглядит очень повзрослевшей. Потом мистер Данвуди заставил Олив позировать для фотографии – на крыльце, с рюкзаком и новеньким калькулятором в обнимку (тот мог даже графики рисовать!), и только после этого миссис Данвуди отвезла ее в школу – Олив все-таки пропустила автобус, и если бы она пошла пешком, то опоздала бы больше, чем на пятнадцать минут. При всем при этом ни родители, ни сама Олив (которая была еще более рассеянной, чем всегда) не заметили, что на ней все еще надеты пижамные штаны с розовыми пингвинами.

А вот ребята в школе заметили.

В классе покатились со смеху так, что даже в коридоре ученики остановились посмотреть, что же такое забавное творится. Один мальчик дохохотался до того, что лицо у него стало цвета красной фасоли, и его отправили в медпункт – подышать ингалятором от астмы.

Девочка с длинными темными волосами и острым носом – у которой, заметила Олив, глаза были накрашены – перегнулась через проход между партами.

– Они мерзкие, правда? – сочувственно спросила она. – Не обращай внимания. Я вот лично думаю, – продолжила она, пока Олив пыталась выдавить что-то в ответ, – что штанишки у тебя прелестные. Только, – здесь девочка заговорила громче, чтобы все услышали: – ты разве не в курсе, что детский сад в другом здании?

И все снова расхохотались, а Олив от души пожалела, что не может просочиться в щели в полу – к огрызкам от ластиков и грифельной пыли.

Дальше все стало только хуже. На втором уроке, когда полагалось встать и рассказать о себе, Олив промямлила, что ей одиннадцать, что ее родители оба профессора математики, что они переехали в город в начале лета и что – поскольку больше ничего на ум ей не пришло – на животе над пупком у нее родимое пятно в форме поросенка. Чистая правда, но она, конечно, не собиралась никому сообщать об этом.

На третьем уроке Олив попросилась в туалет и так заблудилась, что почти час скиталась по зданию, пока не набрела на чулан за спортивным залом, где ее наконец отыскал добродушный уборщик.

На большой перемене Олив прокралась в столовую с таким чувством, словно в животе у нее стая бабочек выделывает мертвые петли. Все столики были уже заняты (по дороге в столовую Олив тоже успела заблудиться), а дети вопили, смеялись и таскали друг у друга с подносов еду. Растерянно моргая, Олив оглядывалась вокруг и спрашивала себя, хватит ли у нее храбрости, чтобы подсесть к кому-нибудь, и насколько опасно будет пойти в туалет и съесть обед в антисанитарных условиях. Но вдруг, словно заглохшая машина среди ревущих мчащихся автомобилей, из пучины хаоса вынырнул тихий столик.

За ним в полном одиночестве сидел взъерошенный мальчик в мутных, захватанных очках, с растрепанными каштановыми волосами и в футболке с большим синим драконом.


Большие синие драконы никогда еще не выглядели дружелюбнее, и Олив направилась прямиком к нему.

– Привет, Резерфорд, – сказала она, впервые за день улыбнувшись.

Резерфорд Дьюи поднял на нее глаза.

– Ты уже слышала про череп плиозавра, найденный на Юрском побережье?! – воскликнул он, не успела Олив плюхнуться на стул рядом.

Олив могла бы и сама задать ему немало вопросов («Где находится Юрское побережье?», «Что такое плевозавр?», «Его так назвали, потому что он плевался?»). Но единственный ответ, который она могла дать, был: «Нет». Поэтому так она и сказала.

– Завораживающая находка, – быстро и слегка в нос продолжил ее сосед, чей голос слегка заглушал непрожеванный куриный салат. – Один только череп имеет длину почти восемь футов[1]. Все тело плиозавра, вероятно, было длиной футов в пятьдесят[2], что делает его вдвое крупнее косатки.

– Касатка – это же кит-убийца? – уточнила Олив, разворачивая свой сэндвич.

– Да, хотя прозвище «кит-убийца» отчасти несправедливо, косатка – не особенно кровожадное существо. К тому же все мы чьи-нибудь убийцы.

– Нет, мы… – Олив осеклась на полуслове, задумавшись, считать ли убийством уничтожение зла, сошедшего с картины.

Резерфорд проследил, как она откусывает первый краешек сэндвича.

– С чем у тебя сэндвич? – спросил он.

– С арахисовым маслом.

– В таком случае, ты убийца арахиса. Это неизбежно. Каждый из нас вынужден убивать, чтобы выжить.

Олив поежилась. В сотый раз за день она коснулась выпиравших из-под рубашки очков – убедиться, что они все еще на месте.

– Не волнуйся, – сказал Резерфорд. – Пока мы в школе, бабушка будет смотреть за окрестностями в оба. И в особенности – за твоим домом.

Олив взглянула в пытливые карие глаза Резерфорда. Не в первый раз она испытала странное чувство, будто тот читает ее мысли. Естественно, одернула она себя, ему не составило труда догадаться, что именно ее тревожит.

– Твоя бабушка не замечала никаких… признаков Аннабель? – прошептала Олив.

Резерфорд с безмятежным видом покачал головой. Даже секунду спустя, когда скомканная пластиковая обертка стукнула его по голове, он был столь же безмятежен.

– Нет. Никаких следов ее присутствия, – сообщил он. Мальчишки за соседним столиком тем временем с победным видом хлопнули друг друга по ладоням и мерзко захихикали. – И к тому же бабушка наложила на твой дом защитные чары: это не позволит войти в него никому, кто не получит приглашения изнутри. На нашем доме такие же; эти чары известны со Средних веков, когда они применялись для защиты замков и крепостей, и потому не подходят для охраны открытых пространств. Тем не менее, они все еще весьма эффективны.

Заметив, что глаза Олив затуманиваются, Резерфорд сменил тему:

– Ты уже слышала о миссис Нивенс?

Олив чуть не поперхнулась сэндвичем. Она оглянулась, чтобы убедиться, что никто этого не услышал.

– А что я должна была слышать?

– Полиция признала ее пропавшей без вести. Они и дом обыскали, и все вокруг. Теперь там все опечатано, и его держат его наблюдением.

Олив отложила сэндвич.

– Вряд ли они выяснят, что на самом деле произошло. Как думаешь?

Резерфорд поднял бровь.

– Ты имеешь в виду, выяснят ли они, что миссис Нивенс на самом деле была волшебным портретом в услужении у семейки мертвых злых волшебников, одна из которых и погубила ее? – Выражение его лица вновь стало прежним. – Думаю, что это крайне маловероятно.

– Ага. – Олив помолчала. – Уж обыскивая дом, они этого точно не выяснят. Там все такое нормальное.

Олив вновь вспомнился тот вечер, когда они с Мортоном и котами крались по жутковато тихим и чистым комнатам дома миссис Нивенс – дома, почти столетие хранившего тайну своей владелицы.

Не до конца опустевший пакет из-под молока приземлился точно в центр их столика, взорвавшись фонтаном тепловатых белых брызг. Мальчишки за соседним столиком загоготали.

– Исходя из моего личного опыта, самые «нормальные» на вид люди на самом деле и есть самые опасные, – сказал Резерфорд, утирая каплю молока с кончика носа.

До конца дня Олив вынуждена была пребывать под влиянием розовых пингвинов. На уроке химии она таращилась на полки с мензурками и пробирками, вспоминая комнату со странными банками с помутневшими стеклами, которую обнаружила под подвалом старого особняка, и пропустила мимо ушей половину первого в году домашнего задания. На уроке истории она размышляла обо всех тех людях, которых Олдос МакМартин заключил в свои картины, и так ушла в свои мысли, что не слышала, что к ней обращается учитель, пока тот не окликнул ее три раза. Но время шло, близился последний урок, и, наконец, Олив обнаружила, что поднимается на третий этаж и идет к кабинету рисования.

Олив подвинула к высокому белому столу металлическую табуретку, устроившись как можно дальше от одноклассников. И стала ждать.

И ждать.

И ждать.

– Ну и где, по-вашему, учительница? – спустя несколько минут осведомилась одна из шумных девочек с передних парт.

– Может, позвоним в канцелярию и скажем, что ее нет, – предложила самая шумная из них, которая так вертелась на стуле, что Олив не могла не заметить – и ее глаза накрашены тоже.

Но прежде чем Олив успела подумать еще хоть что-то о макияже или о том, какие люди мерзкие, или о пингвиньих штанах, за дверью класса раздался какой-то звук. Звон, топот, шелест – словно внутрь отчаянно ломился олень, запряженный в сани, сделанные из конфетных оберток. В замке зашевелился ключ.

– Да будь оно все проклято, – раздался сдавленный голос. Дверная ручка вновь задергалась, и в следующий миг дверь распахнулась, продемонстрировав стоявшую за ней женщину.

В руках у нее было полно бумажных и пластиковых пакетов, в которых, в свою очередь, полно было всяких других вещей: ершиков для трубок, солонок и еще чего-то, что напоминало останки крупной морской звезды. На шее у дамы болтались ремни, свистки на веревочках, шнурки, ручки, бусы и связки ключей, звеневшие, словно канцелярская «музыка ветра». Над пакетами во все стороны торчали длинные завитки темно-рыжих волос. Зарычав сквозь зубы, женщина сгрузила свою ношу на учительский стол и, моргая, оглядела ошарашенных учеников.

– Ну и естественно, дверь была открыта, – сообщила она, словно они уже успели начать разговор. – Вы-то все сюда попали, а у вас ключей нет.

Она заглянула в один из переполненных пакетов.

– Вот черт! Коровий череп, кажется, треснул, – вздохнув, дама обернулась к доске. – Меня зовут мисс Тидлбаум. – И она начертала нечто вроде «Мисс Ту…», переходящее затем в каракули. Шумные девчонки с передней парты так и покатились со смеху.

Мисс Тидлбаум вновь обернулась к гогочущему классу.

– Начнем сначала, – объявила она, уперев руки в бедра. Ремни, шнуры и ключи покачнулись и зазвенели. – И начнем с изображения предмета, который вы все знаете лучше всего: с себя.

Она перевернула один из пакетов, и на стол хлынул поток карандашей, акварельных палитр и коробочек с масляной пастелью; что-то отрикошетило от стола и улетело на пол.

– Можете работать всем, чем вашей душе угодно. В классе есть зеркала, бумага вон на той полке. Приступайте.

Шумно взметнув длинными юбками, мисс Тидлбаум подняла один из бумажных пакетов и поплыла к своему столу. По крайней мере, Олив думала, что это ее стол; вообще-то он был больше похож на песочный замок, только построенный из художественных принадлежностей, но где-то в глубине, возможно, находился и стол.

– Ну и к чему нам приступать? – надменным тоном спросила девочка с накрашенными глазами, ее голос звучал на грани между «не вполне вежливо» и «очень грубо».

Мисс Тидлбаум взглянула на нее поверх за́мка.

– К автопортретам. Я что, не сказала? Нет? Да. Автопортреты. Рисуйте, пишите, раскрашивайте себя. Делайте, что хотите.

Смеясь, шутя и толкаясь, класс бросился к карандашам и краскам, стараясь ухватить лучшие. Олив дождалась, пока все вернутся на места, а затем крадучись прошла через классную комнату. На учительском столе остались только два угольных карандаша и пачка мела, в основном сломанного. Олив принесла карандаши на парту и уставилась на свое отражение в маленьком круглом зеркальце.

Из зеркала на нее глядела девочка с прямыми каштановыми волосами. Ее рубашка на груди подозрительно оттопыривалась, демонстрируя очертания очень старых очков. Олив посмотрела девочке в глаза. Глаза были широко раскрытые, внимательные… и заметно испуганные.

1

То есть 2,4 метра.

2

15,2 метра.

Книга секретов

Подняться наверх