Читать книгу Незавершенная месть. Среди безумия - Жаклин Уинспир - Страница 9

Как и в первый раз при подъеме на холм, где лагерем стали цыгане, Мейси замедлила шаг, огляделась. На лугу сбились в группку лошади; со стороны моря плыли тучи. Нет, дождь не прогонит сборщиков с хмельника – они лишь накинут на головы брезент и продолжат работу.

Обывательские представления о цыганской карнавальной пестроте, о романтике скитаний вдребезги разбивались о скопление кибиток – темных, как сама земля. Впрочем, эти сооружения отличали прочность и продуманность конструкции. Было почти пять вечера. В это время «в хороших домах» принято выпивать чашечку чая. У простых людей существует другой обычай – как следует поесть после трудового дня. В ожидании раннего ужина мужчины-цыгане – рома – подправляли колеса и латали брезент.

Мейси подошла ближе – и немедленно появилась ищейка, уселась, откинув хвост, вперила в гостью внимательный взгляд. Ветер дул Мейси в спину – значит, помог собаке скорее почувствовать чужой запах. Когда Мейси перешагнула границу, видимую только ищейке, та в два прыжка очутилась рядом с гостьей и, не издавая звуков, стала конвоировать Мейси к лагерю.

Закопченный котел висел над костром. Пейши и другая цыганка, Эстер, крошили в варево ароматные травки, собранные в полях, добавляли еще какие-то ингредиенты. С точки зрения Мейси, в Эстер было еще больше цыганского, чем в Пейши и Бьюле. Смуглое лицо обрамляли иссиня-черные волосы, откинутые назад и прихваченные резными деревянными гребнями. Прическа создавала впечатление, будто Эстер носит мантилью. Из-под гребней пряди каскадом рассыпались по плечам. На обеих женщинах поверх сборчатых юбок были широкие белые передники. Мейси знала: передник носят не столько для защиты одежды от пятен, сколько в качестве барьера между женским телом и пищей в котле или кастрюле. По убеждению цыган, женщина, прижав к себе кастрюлю, оскверняет таким образом пищу, делает ее непригодной для употребления.

Бьюла сидела на своем любимом бревне. Мейси остановилась и стала ждать, пока ее заметят. Собака сунулась к хозяйке, ткнулась мордой ей под локоть, и Бьюла обернулась, кивком пригласила Мейси садиться рядом. Ищейка устроилась подле Бьюлы и принялась сторожить.

– Садись, румны, – сказала старая цыганка. – Нынче джюклы добыла пару славных шоши. – Бьюла указала на котел. – Нынче досыта тебя накормим.

– Вот это было бы хорошо, – улыбнулась Мейси. Она не владела цыганским языком, но знала достаточно слов и поняла: собака промыслила пару кроликов. Мейси стала ждать, когда Бьюла снова к ней обратится.

– Значит, ты в большой дом ходила, сапу видала. – Старая цыганка махнула в сторону Сандермирова особняка.

«Сап» – по-цыгански «змея», – вспомнила Мейси.

– Да, это так.

– Зачем?

– Я знаю человека, который собирается купить эти земли. – Мейси обвела жестом окрестности. – Этот человек хочет, чтобы все было чоп.

То есть чтобы все было как полагается. Конечно, скрепляя сделку, стороны не ограничатся, по цыганскому обычаю, рукопожатием и честным словом. Нет, будут иметь место предложения и контрпредложения, понадобятся целые тома земельного права, написанные архаичным языком, акты и дополнительные соглашения – изобретения крючкотворов с целью обезопасить обе стороны. Зато, если бы продавец и покупатель доверяли друг другу, Мейси лишилась бы работы.

Бьюла опустила руку в карман, извлекла деревяшку, взяла ее в рот и принялась жевать. Несколько секунд она молчала, затем выдала:

– Мурш – дылэно.

«Этот человек – дурак».

Бьюла бросила жевать, сунула деревяшку обратно в карман.

– Вы с ним сталкивались? – спросила Мейси.

В этот момент из лесу вышел Вебб с охапкой дров. Положил дрова у костра, кивнул своей жене, Пейши, затем Эстер. Женщины взяли по паре поленьев и сунули в костер, придерживая передники, чтобы их не опалило искрами.

Бьюла покачала головой:

– Я сама – нет. Только опосредованно.

Трудное это слово у нее вышло как «посредно»; она не сводила глаз с Вебба.

Мейси в очередной раз поймала на себе взгляд молодого цыгана. Вебб щурился от дыма, что летел в его сторону, гонимый ветром.

– Здравствуйте, мистер Вебб, – чуть улыбнулась Мейси, надеясь, что ее сдержанная сердечность взломает ледяную корку, в которую, казалось, был закован сын Бьюлы.

Вебб в знак приветствия коснулся шляпы и пошел обратно в лес, за новой охапкой поленьев. Мейси сочла за лучшее подождать с вопросами до тех пор, пока цыгане поужинают и как следует обогреют у огня ноющие спины. Сама она совсем чуть-чуть поработала на хмельнике, но этого оказалось достаточно: руки и плечи как чужие, кожа саднит, особенно при мытье. Эти люди трудятся уже много дней, а после работы женщины вдобавок ходят за травами и кореньями, собирают цветы на продажу, делают лилии из цветной бумаги и носят их от дома к дому, а мужчины охотятся и мастерят деревянные вешалки.

Вскоре кроличье жаркое уже благоухало так, что у Мейси начало сосать под ложечкой и слюнки потекли. Женщины вынесли из кибиток эмалированные миски. Поодаль ребятишки ждали, когда же их умоют из специальных тазов. Подтягивались с хмельника мужчины.

Мейси прислушивалась к разговорам. Цыгане изъяснялись по-английски, но густо приправляли речь словами своего языка. По большей части темы были те же, что у лондонцев: особенности работы на разных хмельниках, нрав фермера, привычки учетчика, заработок. Говорили о вероятном дожде и радовались, что брезента достаточно. Бьюла пожаловалась на больной зуб: дескать, от него вся челюсть ноет; какой-то малыш повизгивал, пока мать оттирала ему локти горячей мокрой фланелью.

Пейши рассказывала Эстер, что гаджо-румны (женщина-нецыганка), которая прежде агукала над маленькой Бусал, нынче отвернулась, увидев ее возле колонки. Эстер уперла руки в боки, тряхнула волосами, сделала красноречивый жест и сообщила, что женщина ничуть не лучше остальных гадже и, пожалуй, сварила бы малышку заживо. Очень возможно, что она и не человек вовсе, а бэнг – дьявол в женском обличье. Мейси смотрела на пламя. Не открыть ли Пейши с Эстер истинную причину? Не рассказать ли, что Дорин тоскует по своей умершей дочке, что ей становится легче, когда она нянчит цыганочку, что теперь она опутана предубеждениями, ведь простые англичане не доверяют цыганам и подозревают их во всех грехах. Пожалуй, лучше помалкивать, решила Мейси, лучше не лезть с советами. В конце концов, табор тоже отравлен страхом.

Пейши подала Бьюле миску, полную кроличьего рагу, с куском хлеба на краешке. Старая цыганка указала на Мейси – дескать, и гостью нашу попотчуй. Пейши повиновалась. Аромат кушанья раздразнил вкусовые рецепторы, Мейси улыбнулась.

– Спасибо, Пейши. Так вкусно пахнет!

Молодая цыганка ничего не сказала, лишь отреагировала на благодарность коротким кивком и продолжила раздавать рагу в эмалированных мисках. Мужчины получали на добрую треть больше, чем женщины.

Ели молча – все изрядно проголодались. Наконец миски опустели, а остатки из котла вынесли собакам. Правда, джюклы накормили первую – ведь это она добыла кроликов.

Мейси решила, что можно приступить к расспросам:

– Скажите, тетушка Бьюла, почему жители деревни такие напуганные?

Бьюла засмеялась – словно закудахтала. Такой смех мог бы быть у сказочной «чеваханы» – ведьмы.

– Они собственной тени боятся. Все оглядываются – думают, за ними привидения по пятам ходят.

– Какие привидения? О чем вы?

Бьюла покачала головой:

– Те самые привидения, что каждого мучают. Призраки тех, кого мы обидели.

– В каждой деревне есть и обиженные, и обидчики, но такая тяжелая атмосфера – только в Геронсдине.

Бьюла вздохнула, а Мейси увидела, что сзади к матери подходит Вебб. Старая цыганка продолжала:

– Это дело давнее. Куда им, геронсдинцам, что-то менять!

Вебб наклонился к Бьюле, зашептал ей на ухо. Тем временем цыгане принесли из шатров скрипки и тамбурины, деревянные палочки и свистульки. Пейши появилась с футляром для скрипки, передала его Веббу. Мейси отметила, что остальные цыгане проявляют к своим музыкальным инструментам куда меньше пиетета, чем продемонстрировали Пейши и ее муж. Даже когда Вебб щелкнул замочком футляра и взял в руки скрипку, завернутую в линялый золотисто-желтый бархат, – он сделал это с благоговением, словно касался иконы.

Вебб поднес скрипку к уху, тронул струны, проверил, хорошо ли они натянуты. Прижал деревянный корпус подбородком, прислушался. Остальные цыгане тоже настраивали инструменты. Не обращая внимания на какофонию, Вебб закрыл глаза – и все исчезло, повседневность отступила, подобно отливу, остался лишь мягкий, нетронутый песок. Вебб открыл глаза и оглядел всю компанию. Цыгане замерли, когда он поднес смычок к струнам. В полной тишине ласкал Вебб струны, и от звуков, им извлекаемых, на глаза Мейси навернулись слезы. Вебб словно стал единым целым со своей скрипкой; в кленовом корпусе, покрытом красновато-золотистым лаком, отражались языки пламени. Костер разделял музыкантов и слушателей. Вебб играл грустную, заунывную мелодию. Мейси казалось, даже лес притих, не шелестит листьями, не хрустит сучками – слушает цыгана и его скрипку. Вот Вебб ускорил темп, стал притопывать в такт, качать головой, водя смычком по струнам. Вот поднял глаза на других скрипачей – и скорбный напев трансформировался в джигу. Цыгане вступили дружно, с энтузиазмом наяривали смычками, держались темы, заданной Веббом, – словно пилигримы, что следуют за вожатым по извилистой тропе.

Вышли с тамбуринами две цыганки, стали танцевать, едва касаясь земли. Дети ритмично стучали деревянными палочками, били камешками по жестянкам, и скоро табор почти в полном составе плясал под скрипку Вебба. Ни пауз, ни переговоров насчет очередной мелодии; Веббу достаточно было взглянуть на музыкантов, и те уже знали, что играть. Лишь Бьюла и Мейси по-прежнему сидели на бревне, и то Бьюла хлопала ладонями по коленям, а Мейси чувствовала, как импульсы земли, гудящей от пляски, проникают в душу. Буйная музыка снимала запреты, набухала страстью, славила жизнь. Мейси начала притопывать и прихлопывать. Как ей хотелось слиться с табором в пляске, через каждую клеточку тела пропускать эти первобытные звуки! Как ей хотелось, по примеру цыган, жить только этими секундами!

Вебб взглянул жене в глаза, и та, не прерывая танца, направилась к Мейси. В зрачках Пейши отражалось пламя, она взяла Мейси за обе руки и потянула вверх, заставляя встать, присоединиться к цыганам. Мейси мотала головой, сопротивлялась – мол, танцевать не умею, лучше буду слушать и смотреть. Слова тонули в музыке. Цыганка крепко держала ее за руки, и Мейси запаниковала. Оглянулась на старую Бьюлу – и та жестом велела ей идти в круг. Мейси охватил ужас. Разве можно отдаться этим звукам, капитулировать перед напором цыганской пляски?

Пейши сильнее потянула Мейси за руки, и старания увенчались успехом. Раз оказавшись в кругу, выйти из него было уже нельзя – иначе цыгане обидятся. Оставалось отбросить робость. Земля пульсировала под ногами, дрожь проникала в тело снизу, стремилась к сердцу – и Мейси плясала свободно, ничем и никем не сдерживаемая. Ни изысканный фокстрот, ни свинг с его выверенными па так не исполняют; им не отдаются без остатка. А Мейси забыла обо всем. Темп изменился, но мелодия не прервалась; музыканты все играли, уже почти скрытые сумерками.

Наконец Бьюла подняла взор к звездам и сделала знак своему сыну. Лишь тогда прекратилось веселье. Мейси пора было уходить. Зная, что цыганам необходим отдых – завтра рано вставать, – Мейси не хотела, чтобы ей давали провожатых. Вести ее к автомобилю пришлось бы сразу двум цыганкам, ведь, по представлениям табора, женщина не должна оставаться наедине с мужчиной, если только он ей не муж. Также не должна цыганка ходить в одиночестве по ночному лесу. Улыбаясь, все еще тяжело дыша после пляски, Мейси поблагодарила за ужин и участие в вечерних развлечениях и собралась уходить. Бьюла свистнула джюклы, и та мигом оказалась рядом с Мейси. Вскинув руку в знак признательности, Мейси, в компании ищейки, пошла прочь от цыганского лагеря.

Путь лежал через луг, мокрый от росы (верный признак завтрашнего ливня). Собака бесшумно ступала по мягкой земле, то и дело тычась холодным носом Мейси в ладонь. Вскоре они добрались до автомобиля, и собака дождалась, пока Мейси откроет дверцу и сядет за руль.

– Иди домой, джюклы, иди домой! – Мейси махнула на луг, который они только что пересекли. Собака тотчас растворилась в ночи. Правда, вырулив на дорогу и оглянувшись, Мейси увидела два глаза, ярких, как хрустальные бусины. Собака ждала, пока гостья уедет.

* * *

Среди ночи Мейси очнулась от глубокого сна без сновидений. Веки были тяжелы, сердце ухало. Мейси не сразу поняла, где находится. Несколько секунд понадобилось, чтобы осознать: она в деревенской гостинице. Но что разбудило ее? Мейси села в постели. Сон слетел моментально. В комнате было темно, как в шахте. Мейси принюхалась. Дым. Отбросила одеяло, подбежала к окну – быть может, костровым дымом пропиталась одежда, отсюда и запах. Блузку Мейси вечером постирала и повесила сушить за окно; там же разместила и юбку, надеясь, что за ночь вещи проветрятся. Теперь она нашарила то и другое, понюхала. Намеки на дым сохранились в самой глубине волокон.

Тем временем резкий запах усиливался. Мейси увидела: что-то горит на заднем дворе гостиницы. И это не костер, манящий путников и контролируемый; это опасный пожар – результат намеренного поджога. Теперь уже было ясно: пылает угольный сарай, почти прилегающий к двум флигелям, в одном из которых хранятся бочонки с пивом. А прочь от сарая бежит человек – не разглядеть, мужчина или женщина, только отдалиться он успел на приличное расстояние, пересек обширный сад и вот-вот скроется на поле.

Не теряя ни секунды, Мейси схватила пеньюар и распахнула дверь.

– Горим! Пожар! Вставайте! Скорее вставайте! Горим!

Мейси бежала по коридору, колотя во все двери подряд, потом бросилась в ту часть здания, где, по ее предположениям, спал хозяин с семьей.

– Пожар! Фред, где вы? Гостиница горит!

За спиной слышались голоса. Ощупью Мейси добралась до лестницы, побежала вниз. Огонь, пылавший снаружи, освещал ей путь. Мейси ворвалась в кухню, оттуда – в буфетную. В раковине стояло большое ведро для мытья полов. Мейси повернула кран, бросилась искать еще ведра. Вскоре к ней присоединились Фред и его жена.

– Мэри, выводи людей на улицу! Всех прочь из дому! Подними тревогу!

Следующие двадцать минут прошли как в тумане. Мейси и Фред, к которым вскоре присоединились геронсдинцы, разбуженные набатным колоколом, бегали с ведрами туда-сюда, а когда собралось достаточно народу, начали передавать ведра по цепочке. Поначалу казалось, пожар не потушить; будто сам Локи, бог огня и коварства, пляшет среди людей, глумится – то вроде уступает натиску, то вновь велит пламени разгореться. Потом люди стали брать верх, и наконец обугленные, мокрые руины исторгли последнюю струйку дыма.

Над пепелищем, на том месте, где еще недавно были флигель и угольный сарай, стояли измученные, обессилевшие геронсдинцы; среди них – Фред и Мейси. Мокрые головешки шипели и потрескивали; люди молчали, замерев.

Мейси знала: это первая реакция, очень скоро шок уступит место бурным эмоциям. И воспользовалась моментом. Взяв Фреда под локоть, Мейси произнесла:

– Нельзя этого так оставлять. Пусть сначала полиция все осмотрит, а потом мы будем наводить порядок.

– Вы нас спасли, мисс Доббс. – Фред оглядел пожарище, поднял глаза на основное здание гостиницы. – Если бы не вы, я бы все потерял, все, что имею. Я ваш должник.

– Вы бы тоже учуяли дым.

– При пожаре время слишком дорого. Каждая минута промедления означает лишний день на ремонт и уборку. – Фред куснул губу. – Не скромничайте, мисс Доббс. Мое имущество спасено благодаря вашему самообладанию. Теперь мне ребята помогут, а вы ступайте отдыхать. Мэри приготовит для вас горячую ванну. – Неожиданно Фред издал короткий смешок. – Моя жена сейчас топит печку, греет воду. Будете мимо проходить, скажите ей, чтобы не переборщила с поленьями.

Мейси подождала еще несколько секунд. Люди по-прежнему не двигались с мест и молчали.

– Фред, а почему вы не вызвали пожарных?

– Время терять не хотел. Им пришлось бы ехать из Пэддок-вуда.

– Но это же недалеко. У кого тут есть телефон? Необходимо осмотреть пожарище – вдруг остались очаги возгорания? А еще надо вызвать полицию, чтобы нашла поджигателя.

– Ступайте к Мэри, мисс. Дальше мы сами разберемся. Пожар – дело житейское. Я тут с вечера возился, светил себе углями из очага. Очень может быть, я и виноват – обронил уголек-другой. А ведь искры достаточно, особенно когда рядом угольный сарай. – Спина Фреда напряглась, голова втянулась в плечи. – Нет, я только себя виню. Надо быть осторожнее.

– А я вот видела, как из вашего сада, и дальше, полем, убегал какой-то человек.

Хозяин гостиницы покачал головой:

– В темноте вы толком не разглядели, мисс. Наверняка это была лисица. Она тут по ночам рыщет возле мусорных ящиков. Точно: это она, паршивка. А при этакой-то луне, – Фред ткнул черным пальцем в небо, – немудрено принять зверя за человека.

– Нет, не думаю…

– Вам надо отдохнуть, мисс. Мэри, наверное, уже и ванну для вас набрала. Мы вам очень благодарны, мы все. Но дела не ждут, к утру в гостинице должен быть порядок.

Мейси оглядела геронсдинцев, мужчин и женщин, которые прислушивались к разговору, и – делать нечего – направилась к черному входу в гостиницу. Нагнув голову, чтобы не удариться о низкую притолоку, Мейси поневоле покосилась назад. Женщины расходились, но мужчины, наоборот, стали тесным кружком. Не сводя глаз с пепелища, с отвратительных мокрых головешек, они приглушенными голосами обсуждали пожар.

* * *

В комнате, смежной с кухней, стены были оклеены обоями с цветочным рисунком и обшиты белыми деревянными панелями. Там-то Мэри и приготовила для Мейси горячую ванну, положила на стул два белоснежных полотенца, еще пахнущих, после сушки во дворе, сладким сентябрьским ветерком. На комоде Мэри оставила отутюженную фланелевую ночную сорочку и домашний халат. Перед тем как начать раздеваться, Мейси поймала собственное отражение в овальном зеркале, что висело, вероятно, на месте картины. Лицо как у трубочиста, волосы прилипли к щекам, глаза красные от дыма и жара. Пижама и пеньюар так пострадали от искр, что не подлежат починке. Со вздохом Мейси разделась, погрузилась в воду и протянула руку за куском зеленого хозяйственного мыла, что лежал на полотенцах.

Сарай подожгли специально, в этом нет никаких сомнений. Но вот почему Фред и слышать не хочет о человеке, которого Мейси заметила в темноте? Почему не вызвал пожарных? Набатный колокол наверняка разбудил жителей соседней деревни, дал понять, что в Геронсдине что-то стряслось. Почему оттуда никто не пришел на подмогу? В записях Джеймса Комптона сказано, что вот уже несколько лет Геронсдин страдает от пожаров; может, жители соседних деревень к этому привыкли, перестали обращать внимание на чужую беду? Или их помощь, раз предложенная, была отвергнута?

Об этом размышляла Мейси, смывая сажу и пот. Сокрушалась о поломанных ногтях и сбитых костяшках пальцев. Ох и пришлось ей побегать с полными ведрами, пока не подоспели деревенские жители! Из головы не шли эти люди, молчаливые, с серыми от пепла лицами. Мейси опустила веки, воспроизвела в памяти их поведение, а главное, выражение глаз. Геронсдинцы не удивились пожару, ни на мгновение не испытали шок. Другая эмоция охватила их, эмоция, с которой Мейси почти привыкла сталкиваться в Геронсдине. Страх. Но не только он. Кроме страха, были покорность и смирение. Казалось, эти люди ждали пожара, причем именно нынче.