Читать книгу Досье «72» - Жан Коломбье - Страница 6

Нo благие намерения долго не живут.

Когда я прибыл на четвертое заседание группы государственной важности, настроение у меня было собачье. Я поцапался со своим боссом – я тогда работал временно по договору в конторе продаж аксессуаров к телефонам, – разругался с отцом, который отказался ссудить мне деньги на оплату квартиры, разругался с хозяйкой квартиры, которая устала ждать оплаты своих счетов. Три старика. Я сел, как всегда, слева от входа спиной к окну. Место было не самое лучшее, но, как я потом убедился, регулярность проведения собраний способствует выработке у людей привычки к месту, – извините, это мой стул, ах, да, простите. Поэтому я сел на свое место, думая, что к семидесяти двум годам, возможно, стану более любезным.

Третье заседание не принесло ничего нового. Мы остановились на цифрах Гандона, он их подтвердил, а в связи с отсутствием обоих депутатов, по причине внепланового заседания Национального собрания, Кузен Макс собрание закрыл.

Сегодня группа собралась в полном составе. Поприветствовав присутствующих, Кузен Макс открыл свое досье, полистал его с элегантной рассеянностью. В этом досье виртуально лежали несколько миллионов приговоренных к смерти людей.

– Предлагаю начать рассмотрение ряда аспектов… скажем так, социального плана нашей проблемы. До сегодняшнего дня мы в основном занимались цифрами. Занятие это было, разумеется, тяжелым, но столь важные решения не могут быть приняты только по финансовым соображениям. Человеческий фактор представляется не менее важным. Возможно, даже более важным. Я не устану повторять, что мы собрались тут не для того, чтобы принимать решение, а для того, чтобы отчаянно спорить и обсуждать. Не бывает плохих мыслей, плохим бывает только молчание.

– Значит, – включился в разговор Лапорт, – мы должны играть по этим правилам? Что ж, давайте играть…

Мнения участников рабочей группы были двойственными. За исключением предка, для которого все было ясно, – он уже говорил о геноциде, обо всем что угодно! – все продолжали определять свою позицию по этому вопросу. Разрываясь между экономическими выкладками Гандона и угрозой потери с таким трудом набираемых голосов, пособие там, обед для стариков сям, депутаты продолжали испытывать трудности в выражении своих мыслей и определении своей позиции. Как только мы перестали обсуждать его цифры, Гандон погрузился в себя. Да, он мог размышлять не хуже других, он чувствовал себя даже в состоянии высказать свое мнение, и его мнение было бы услышано, как и мнения других, но что вы хотите, это было сильнее его, он считал, что никакой аргумент не может устоять перед логикой цифр. А после изложения цифр к чему дискутировать? Логика цифр есть логика цифр! Но эта логика цифр смешила старика Фонтаниласа. Но с цифрами можно было заткнуть рот Парижу. Время от времени он спрашивал себя, какого черта он делает в этой рабочей группе? Он дал честное слово сохранять все в тайне, но не стеснялся признаваться в том, что ему очень хотелось рассказать обо всем прессе, о происках какой-то горстки безумцев… Куда мы идем, Господи, куда же мы катимся?

Настроение у старика было не лучше моего! Неужели один из его молодых квартиросъемщиков не заплатил вовремя деньги за аренду? А может быть, один из внуков попросил дать ему денег?

– Наконец, вместо того, чтобы подсчитывать ваши миллиарды, которые ничего не стоят, не лучше ли вам задуматься на секундочку над тем, чем станет Франция без своих стариков? Я уже не говорю об уважении, которое они заслужили за все, что уже сделали для страны своим трудом, своей преданностью, своим талантом. Нет, я говорю о тех, кто продолжает это делать. Потому что старики, как вы говорите, господа, не все немощны, дряхлы, изношены и бесполезны. Хотите, я составлю список стариков, которые и сегодня являют ся славой Франции, – ученых, предпринимателей, артистов? Известно ли вам, что в Японии предприятия чудесным образом принимают на работу седовласых пенсионеров, чтобы они могли передать знания и умение жить молодому поколению? Вы отдаете себе отчет в том, какого богатства вы собираетесь лишить страну?

– Я в первую очередь отдаю себе отчет в том, каких богатств лишают нас старики. Возьмите Лазурный Берег: кто там живет, кому принадлежат виллы, участки? А в это самое время молодые люди собираются кучками в предместьях.

Своевременность и глубина моего выступления показались мне заслуживающими снисхождения, но мое взвинченное состояние не дало мне возможности выступить более обдуманно. Я услышал одно высказывание накануне в «Регалти»: хозяин заведения поделился с нами мечтой о выходе на пенсию и о проживании в департаменте Вар. Франсуа обвинил его в том, что он мешает молодым. Как бы то ни было, моя выходка принесла мне облегчение, помогла выпустить пар на этого старика и ему подобным. Кузен Макс поспешил разнять спорщиков:

– Прошу вас, сохраняйте спокойствие. Вы только что высказали, мсье Фонтанилас, очень интересный довод. Я искренне разделяю вашу точку зрения, среди наших пожилых людей многие еще полны как физических, так и умственных сил, некоторые из них все еще продолжают приносить пользу стране, с этим нельзя не согласиться. Но обстановка может быстро осложниться: представим себе, что будут приняты эти меры, касающиеся лиц семидесятидвухлетнего возраста и старше. Кого они должны будут коснуться? Всех? Только инвалидов? Только лиц с расстройствами умственной деятельности? А если так, каких именно инвалидов, каких маразматиков? Сами понимаете, возникнет несправедливость.

– А, по-вашему, отправить на бойню ученого в полном расцвете сил, актера в расцвете таланта было бы справедливо? В конце концов, справедливость могла бы руководствоваться мудростью: вспомните о примитивных обществах, где старики порой становились обузой, с которой племя не могло справиться. Когда те понимали, что ставят под угрозу баланс клана, старики сами уходили. В других племенах практиковали испытание кокосовыми пальмами, самые здоровые выживали.

– Вы полагаете, что если мы в 2012 году во Франции бросим клич добровольцам, то добьемся большого успеха?

– Я этого не говорю, но настаиваю на том, что нельзя жертвовать теми, кто еще может положить свой камень в здание общества. Уничтожить целую прослойку населения – это хуже чем преступление, это ошибка! И в то же время преступление, ужасное преступление. Мы вернемся к самым темным периодам истории человечества, ко временам нацистской Германии, Камбоджи, Руанды…

Мартинез, которого мы еще ни разу не слышали, рискнул высказаться. По тому, как он поглаживал бородку, – за эту бородку его не раз критиковали коллеги по НФП, с ней он походил на депутата от социалистов времен восьмидесятых годов, но которую он защищал, как самый главный козырь, считая ее ловушкой для левого электората, – не могло быть никаких сомнений в правоте его слов. И я не ошибся.

– За те два месяца, что я участвую в этой работе, у меня отрылся новый взгляд на многие вещи. Полагаю, что и у вас тоже. Мы имеем дело с событиями, на которые раньше не обращали никакого внимания, начинаем по-новому смотреть на многое. Так, на прошлой неделе я посетил хоспис, больницу и дом престарелых. Возможно, это всего лишь рутинная работа с электоратом, но на этот раз я не ограничился рукопожатиями и улыбками. Я посмотрел, послушал этих нищих, этих покинутых семьями стариков, узнал об их одиночестве. Я понял, что такое дом для умирания. Известно ли вам, что трое из четырех пожилых людей умирают в лечебном заведении? И, не ставя под сомнение компетенцию и преданность своему делу медицинского персонала, я утверждаю, что умирать в таких условиях просто страшно. Уезжая оттуда, я подумал, что умереть в добром здравии, возможно, не так уж и плохо… Не смейтесь, моя формулировка может смутить, но парадокс только внешний. Мера, которую мы рассматриваем, позволила бы людям умереть в уважении и равенстве. Если бы я выступал перед публикой, я упомянул бы также и братство, но здесь не вижу повода для этого…

– В том, что ты сейчас сказал, коллега, нет ничего смешного. Осуществленное наконец равенство перед смертью… Вновь обретенное достоинство: тебя больше не считают бегущим от дамы с косой, ты знаешь дату смерти, у тебя есть время собраться, подготовиться. Это уже немало.

Политики вечно испытывают потребность в семантических перегибах. От достоинства до братства, и если им верить, то старики должны будут обеими руками проголосовать за свой смертный приговор. Мартинез поблагодарил Лапорта, а заодно принялся лить воду на мельницу Кузена Макса.

– Их так много в специализированных заведениях потому, что им становится все труднее приспособиться к современному миру. В моем департаменте старые деревни исчезают. Больше нет ни магазинчиков поблизости, ни развлечений на местах. Если у тебя нет машины, то тут ничего и не поделаешь.

– Кроме того, это экономия, государство могло бы направить эти средства на молодежь. Не все двести миллиардов, конечно, поскольку надо принимать во внимание то да се…

Это заявил Гандон, он проснулся и вознамерился подбросить хвороста в костер. Это был предел всему. Загнанный в угол старый олень грозно опустил рога. Он собирался дорого продать свою шкуру.

– Чем больше я вас слушаю, тем больше убеждаюсь в том, что имею дело с больными на голову. С кем вы хотите свести счеты: с вашими родителями? Сами с собой? Я хотел бы напомнить еще о двух аспектах. Хотите вы того или нет, но старики – память народа. Уничтожите память, исчезнет и народ. Вы забыли еще кое-что, по крайней мере мне так кажется: вы спорите, вы шутите, вы готовитесь приговорить к смерти семидесятилетних. Вы еще относительно молоды. Но пройдет время, и, когда приблизится роковая дата, вы наверняка будете кусать себе локти. Но будет слишком поздно.

Добавлять здесь было нечего. Я хотел бы сказать, что одним из положительных последствий этой меры будет то, что старики станут более молодыми. Но промолчал, испугавшись, что меня неправильно поймут. Я был также удивлен тем, как мало доводов было высказано в защиту стариков. Даже выступление Фонтаниласа показалось мне слишком коротким. Но, возможно, я и его плохо понял и поэтому промолчал.