Читать книгу Нет мира в конном мире. Часть 1. Вход - Жанна Стафеева - Страница 4

Ленинград встретил меня влажным холодом. Летов тот год было удивительно холодным. Низкое свинцовое небо, Нева цвета мокрого асфальта и для контраста – нарядное бирюзовое здание филологического факультета, точно дорогая брошка на сиротском платье. Неделями шли дожди. А когда их не было, с неба все равно сочилась противная морось. Каждый день всего плюс четырнадцать-шестнадцать. Я постоянно мерзла и куталась в теплую кофту.

А конкурс аттестатов действительно отменили! Подавай документы в любой ВУЗ. Красота!

На ум пришли туманные слова ангела. Выходит, прав был Рафаил. Моя отчаянная война с Плюмбой оказалась совершенно напрасной.

Или нет, не такой уж напрасной, это был первый опыт победы в схватке со взрослыми. Родители, как бы сильно я ни старалась, неизменно были мной недовольны. Навстречу никогда не шли, гнули свою линию. Отлучили от лошадей. А тут у меня получилось! Получилось!

Документы были поданы на английское отделение филологического факультета ЛГУ. На экзаменах я провалилась. Дважды – и на дневное, и на вечернее отделение. Качество обучения языкам в сельской школе не шло ни в какое сравнение с уровнем подготовки языковых спецшкол Ленинграда. Пришлось поступить на подготовительное отделение Университета.

Приходя туда на занятия, я каждый раз открывала тяжелые дубовые двери филфака и благоговейно думала:

– Я буду ЗДЕСЬ учиться.

У меня появились репетиторы – преподаватели университета, которые точно знали, что от меня потребуется на вступительных экзаменах. Самая колоритная – Марина Андреевна – сухопарая пожилая женщина, похожая на маленькую суетливую птичку. Она не выговаривала, наверное, добрую половину букв алфавита и забавляла учеников сентенцией:

– Бавыфни, бавыфни! Вот ефли вы неудацно выдите замуф, то вы мовете вазвестифь. Но ефли вы пофтупите в инфтитут, а не унивефситет – вы с вафим дипвомом уфе никуда не вазведетесь!

Но за право открывать эти двери, в качестве студентки филфака надо было еще побороться. Я устроилась лаборанткой на кафедру в Институт повышения квалификации пре-подавателей общественных наук при ЛГУ.

Работа непыльная. Я изредка печатала на машинке расписание лекций и авторефераты, пила чай с коллегами, такими же наполовину праздными, как и я. И мечтала о лошадях. Пока только мечтала – надо было зарабатывать на жизнь. Долго было добираться на работу, ехать с работы, потом курсы. Бытовые вопросы в то время тоже решались весьма непросто.

Я боялась опять провалиться на английское отделение и подала документы на польское. Мне казалось, что туда меньше конкурс, но оказалось, что ненамного. На этот раз у меня все получилось, и к родителям я поехала в августе уже полноправной студенткой филологического факультета. В Абхазии меня ждало сильнейшее разочарование – мои журналы «Коневодство и конный спорт» за 7 лет, аккуратно сложенные перед отъездом, оказались «прочитанными» моими младшими сестрами. Уцелело всего несколько страниц. Это было так неблагодарно с их стороны! Я заботилась о них, ночей не спала, кашей кормила, носы подтирала… Рыдая, я собирала то, что осталось от моих сокровищ.

Мама лишь пожимала плечами:

– Надо было сразу забирать с собой.

Уезжая тогда, я тащила толстенные словари, которые позарез были нужны для учебы, и маме это обстоятельство было известно. Но она не выносила детского плача и готова была дать им что угодно, лишь бы девочки молчали. Журнал с девочкой Оксаной, едущей испанским шагом, я так и не нашла…

Родители были воинствующими атеистами. Меня же крестили по настоянию бабушки в возрасте шести месяцев. Я носила крестик и молилась про себя, как умела. С заявлениями «Бога нет» я была категорически не согласна. Это оказался дополнительный клин в отношениях с родителями, которые и без того не были простыми. Отец мечтал о сыне, дочки считались «браком», и себя он называл «бракоделом».

Мама детей не любила, они ее раздражали, особенно я, которая была похожа на ее нелюбимую свекровь. Ту самую, которая настояла, чтобы меня окрестили. Мне часто доставалось от матери совершенно безо всякой причины. Замученная непростой и неустроенной деревенской жизнью, она отыгрывалась на старшей дочери. Меня она называла «скотобазой», и это было очень обидно.

Именно тогда пришло понимание того, что мир несправедлив. Я не была завистливым ребенком, но что-то похожее на зависть всегда шевелилось в моей душе, когда я видела, как относятся к детям другие люди. Они любили их просто так, ни за что, со всеми их двойками и шалостями. С меня всегда спрашивали по полной и никогда не жалели. Эта рана рубцевалась долгие годы и периодически дает о себе знать и сейчас, будто место старого перелома ноет при перемене погоды.

Я была рада, что теперь родители далеко. Виделись мы редко, и никогда эти встречи не доставляли мне удовольствия. Мама регулярно сравнивала меня с сестрами и считала, что именно они, а не я – предмет ее гордости. Мне хотелось, чтобы мной гордились тоже. Я старалась хорошо учиться, помогать по дому, не перечить отцу и матери, но все было бесполезно. Наши абхазские соседи искренне считали, что я – дочь отца от первого брака, то есть падчерица.

Теперь ситуация изменилась. В Ленинграде я была независимой, сама себя обеспечивала и за родительской помощью не обращалась никогда. Пять лет учебы прошли в трудах – я преподавала английский детям, работала письменным и устным переводчиком. Училась на дневном отделении филфака, а со второго курса еще и на экономическом факультете в школе бизнеса. Занятия там шли по субботам с девяти до восемнадцати. В эти дни я пропускала занятия на филфаке на совершенно законных основаниях.

Попала я в бизнес-школу совершенно случайно. На втором курсе, в разгар экономических потрясений, когда рубль стремительно обесценивался, за колбасой выстраивались километровые очереди, денежные вклады населения сгорали и предприятия месяцами не выплачивали зарплату, во мне поселился страх – оказаться безработной со своим горячо любимым польским языком.

Поскольку я была прилежной студенткой, меня заметил преподаватель политэкономии и предложил получить второе высшее образование в школе бизнеса.

– Занятия уже три недели как начались, но я напишу записочку, вас возьмут, – сказал он.

Оставалось только согласовать вопрос моего особого расписания с заведующим славянской кафедрой. Это был удивительный человек. Помню свой самый первый день в университете. Петр Андреевич повел нас на экскурсию в Библиотеку Академии Наук, или «баню», как ее шутливо назвали студенты и преподаватели. Прежде чем открыть тяжелые дубовые двери, он дал нам такое напутствие:

– Если вы пришли в университет получать знания, то вы ошиблись дверью. Что возьмете, то и ваше!

Это был состоявшийся ученый и мудрый человек. Он все про нас, студентов, знал – кто с кем дружит, у кого по какому предмету даже неявные «хвосты», и кто к какому клану принадлежит – литературоведов или «языкознавцев». Еще на первом курсе я почувствовала, что на кафедре идет какая-то странная война. Сделанный мною реферат по языкознанию был подвергнут жесточайшей критике со стороны нашего преподавателя польской литературы. Яду было вылито столько, что стало понятно – существует какая-то другая причина для столь яростной критики, чем фактически допущенные мной в работе ошибки и неточности.

После битвы с школьной Плюмбой мне совсем не хотелось новой войны. После того случая я держала нейтралитет, благоразумно занявшись стилистикой, которая находится где-то посредине между враждующих сторон. От меня тут же все отстали, и моя учеба на славянской кафедре прошла в довольно доброжелательной атмосфере.

На филологическом мне посчастливилось учиться у замечательных преподавателей. Помню профессора Иванова, который всегда торжественно входил в аудиторию – высокий, стройный для достаточно почтенного возраста, в идеально выглаженных белоснежных рубашках. Безупречный. Иванов читал лекции по русской литературе второй половины девятнадцатого века. И как читал! Он не сделал в своих лекциях ни одной интонационной ошибки! Его речь была безупречной. Образец ПРЕПОДАВАТЕЛЯ СТАРОЙ ШКОЛЫ. Каждая лекция – праздник.

Но образцовой студенткой я стала тоже не сразу. На первом курсе приехали в гости тусовщики из Люберец, и мы всю ночь слушали записи «Аквариума», вели душеспасительные беседы и употребляли портвейн на моей просторной кухне. В итоге, из наспех прочитанных древнерусских текстов я почти ничего не помнила. Зато до сих пор помню свой билет – «Житие Александра Невского».

– Нуте-с, сударыня, – прогудела басом грузная преподавательница по фамилии Демкова, или «бабушка Демкова», как звали мы ее за глаза.

– При каких обстоятельствах появился на свет Александр Невский?

Я густо покраснела и сказала:

– Не знаю.

– Да, матушка! А «Житие Александра Невского» то вы не читали. Ибо, если бы вы его читали, то с легкостью бы ответили, что Александр Невский появился на свет от Святого духа.

Двойка была совершенно справедливая. Это был первый и последний экзамен в университете, который я завалила. Ко всем последующим экзаменам и зачетам теперь готовилась аккуратно – читала в течение года тексты, записывали их краткое содержание. Перед самим экзаменом просматривала сделанные записи. Я помнила, на каком этаже жила старуха-процентщица, какой породы был пес у дамы с собачкой и какой мундир был у Чичикова. Собственно говоря, мундиров у этого литературного героя было два – брусничный и «цвета наварринского пламени с искрой». Это были излюбленные вопросы преподавателей на экзамене. Считалось, что студент, читавший текст, обязан помнить такие подробности.

К экзамену у профессора Иванова студенты, даже самые несознательные, готовились тщательно. Читали тексты из данного Ивановым списка, записывая основное содержание повестей и романов, фиксируя все детали, на которые преподаватель мог обратить внимание при проверке. Не ответить на экзамене такому преподавателю было бы просто стыдно.

Каково же было наше разочарование, когда Иванов не явился на экзамен, и наши блестящие знания были продемонстрированы какой-то аспирантке с кафедры. Причина оказалась серьезной – тяжело заболела его жена. Глядя в глаза молоденькой аспирантки, я мысленно представляла себе высокого седого преподавателя в кипенно-белой рубашке. Профессор Иванов стал тогда моим камертоном и примером для подражания. Я бесконечно благодарна этому удивительному человеку, который собственным примером научил меня бережно и благоговейно относиться к каждому родному слову.

С польским у меня как-то не заладилось. В ленинградской школе мне легко давался французский. Но я была слегка ленива и не слишком старательна в его изучении. Потом, в Абхазии, я начала учить английский с четвертого класса. И этот язык тоже давался легко, играючи. И тут такая незадача с польским… Было странно копировать манеру «нарочито» произносить слова. Интонации, свойственные у нас речи не слишком культурных людей, были абсолютной нормой произношения для поляков. Ничего не поделать, уж такая в польском языке мелодика. Всякий раз, когда надо было говорить, меня аж выворачивало от необходимости кривляться. Привыкала мучительно и целый год и была исключительно молчалива на уроках польского. Меня уже собирались отчислять и даже нашли на мое место девочку с биофака. Но мне на роду было написано закончить университет по специальности «славистика».

Летом я познакомилась с Анджеем Бартошем, своим первым мужем. Погружение в среду изучаемого языка сотворило чудо, и я заговорила по-польски легко и свободно. Как будто перешла с этим языком на «ты». Девочка с биофака так и осталась на биофаке.

Но мне и этого было мало! Я очень хотела учиться на экономическом и получить второе высшее.

Записочка преподавателя политэкономии сработала, и меня в школу бизнеса зачислили. Лучезарно улыбаясь, я «стрельнула» конспекты у мальчиков, которые учились с самого начала, аккуратно переписала их и подготовилась к своему первому зачету. Система обучения была жесткая. Один зачет не сдал – вылетаешь. Из четырех сотен новобранцев до финиша доползли всего около тридцати. Самые стойкие и трудолюбивые.

Главным открытием из дисциплин бизнес-школы для меня стал маркетинг. Читал его преподаватель по фамилии Остапенко – симпатичный молодой человек в модном пиджаке горчичного цвета. Он проходил стажировку в Америке, где заразился бациллой маркетинга и был, несомненно, человеком, весьма увлеченным предметом. И эту увлеченность он передал мне. Я читала «Основы маркетинга» Филиппа Котлера, словно захватывающий роман Переса-Реверте. Маркетинг надолго стал моей философией и путеводной звездой в бизнесе. Позже я узнала, что именно маркетинг дает наиболее сильный толчок к последующей карьере руководителя. В моем случае так оно и случилось.

Открывать дубовые двери филфака мне уже изрядно надоело. Субботы на экономическом приносили гораздо больше удовлетворения. Я летела туда не потому, что боялась быть отчисленной. Иностранные языки не были надежной профессией, это лишь полезный навык для каждого образованного человека. Другое дело – бизнес!

Мне действительно нравилось учиться в бизнес-школе. Это не папа приказал, это был мой осознанный выбор. Биржа и ценные бумаги – первый экзамен. Я зубрила термины и повторяла лекции. Хотя нынче, признаюсь, не отличу авизо от опциона. Финансы меня интересовали мало. Помню, мы составляли баланс в качестве выпускного экзамена, и он не сошелся сразу у всех.

– А-а-а! – он и не должен сойтись, – я цифирки перепутал на доске, – заговорщицки прищурился наш завкафедрой Пашкус, или любимчик Пашкус, как звали его за глаза. Как в песне Пугачевой «Любимчик Пашка». Всем в итоге поставили «зачет».

Меня больше интересовали целевые группы и паблик рилейшенз, истории, которые содержали интересные рекламные сообщения. Маркетинг продукта, маркетинг услуги, и особенно маркетинг личности. Как потом все это пригодилось в моей будущей работе и карьере!

Итак, два факультета, зарабатывание денег уроками, экскурсиями и переводами, бытовые заботы, семейная жизнь… Лошадей я видела редко, но каждый раз мое сердце замирало в благоговейном восторге. Мне хотелось сесть в седло, хотелось чистить лошадей, купать, разносить душистое сено. Но в этот мир было рано, я еще не заработала свой пропуск туда.

Лошади стремительно проносились мимо. Пока. Иногда они все же останавливались и даже поворачивали голову в мою сторону. Помню, как-то раз в Александровском парке я уселась на прокатную вороную рысачку и даже самовольно проехалась на ней рысью, метров десять, после чего нас поймали, и с лошади меня сняли. Прогулка быстрым аллюром в планы мужа не входила. Бартош был почти на тридцать лет старше, и, конечно, баловал меня всеми доступными способами. Относился как к дорогой китайской вазе – бережно и, как к ребенку – нежно. Увидев, как я отчаянно болтаюсь в седле, он дико за меня испугался. Анджей запретил подходить к лошади ближе, чем на десять метров.

Но моя эфемерная мечта заняться конным спортом приобрела к тому времени вполне конкретные очертания. Для этого уже не нужно было врываться в круг избранных, допущенных в конноспортивную школу. Коммерческие отношения коснулись тогда и верховой езды тоже. Для приобщения у миру нужны были только свободное время и лишние деньги.

Деньги водились, со временем было сложнее. Там царил мой муж. Надо признаться, разница в возрасте давала мне неоспоримое преимущество. Я как бы была его любимой дочкой, а он – моим заботливым папашей. Я получила задним числом ту отцовскую нежность, которой обделил меня мой родной отец. У Бартоша в Польше оставалась дочь, даже старше меня. Отцовские чувства Анджея изливались на его девятнадцатилетнюю русскую жену, которая в них отчаянно нуждалась. Бартош решал все бытовые проблемы – мыл полы в моей питерской квартире, снабжал семью дефицитными продуктами и учил меня готовить.

Его скудный кулинарный арсенал заключался в двух блюдах – гороховом супе и бигосе. Первое я не любила и поглощала, вяло болтая ложкой в тарелке, а вот второе мне очень нравилось, и я до сих пор с удовольствием иногда его готовлю. Это старинное польское охотничье блюдо. Основу его составляет капуста – наполовину свежая, наполовину квашеная. Причем капусты должно быть меньше, чем мяса. Сперва варится бульон, и чем разнообразнее будут мясные ингредиенты, тем вкуснее бигос! В идеале это должны быть копченая свиная шейка, колбаса, говядина. Нынче я обхожусь только говядиной и телятиной. Вкус блюда, несомненно, страдает, но идея бигоса остается прежней – не капуста с мясом, а мясо с капустой. Еще в бигос добавляется сухое белое вино и чеснок. И обязательно тмин. Он облагораживает простецкий запах капусты. И есть бигос лучше не свежеприготовленным, а на вторые сутки. Этому блюду необходимо настояться. И если добавить в него ягоды можжевельника, то бигос приобретет по-настоящему охотничий аромат!

Кулинарные экзерсисы чередовались с насыщенной культурной программой. В польское консульство, где Анджей работал, постоянно приносили дефицитные билеты на концерты и в театры. Муж был также заядлым путешественником и не хотел сидеть дома в выходные. Мы объездили Псков, Новгород, побывали на Валааме, ходили в театр и на концерты, много времени проводили на теннисном корте. В бизнес-школе меня прозвали «Аля, девочка с ракеткой».

Семейное счастье оборвалось внезапно. Анджей уехал в Польшу решить какие-то неотложные дела и больше никогда не вернулся, остался лежать в польской земле. Сердечный приступ и скоропостижная смерть…

Закончив универ, из трех возможных вариантов я выбрала самый худший – пойти на работу к дальним родственникам. Работала больше всех, получала меньше всех, терпела пинки и подзатыльники. Зато на работе я познакомилась с бойким парнем и вскоре вышла за него замуж. Меня покорило, что фамилия его происходила от имени Филипп, что в переводе с греческого означает «любитель лошадей».

Ухаживал Филиппенко очень романтично. Коммерческий директор птицефабрики, он к нам приехал покупать рацию для служебного пользования. А у этой самой птицефабрики была своя конюшня. И Филиппенко любезно пригласил меня покататься верхом. Упустить возможность сесть в седло я не могла. Тем более, что мне была обещана персональная лошадь!

Все оказалось правдой. Конюшня на самом деле существовала. Мне дали огромного вороного мерина латвийской породы по кличке Ла-Манш, настолько флегматичного, что мы с ним даже рысью не смогли поехать. Сколько я ни старалась его послать, то есть толкнуть прижатыми к бокам ногами, ничего не получалось. Ленивый Ла-Манш, или, по-простому, Мальчик, явно не хотел напрягаться! Всю дорогу мы ходили шагом. Конюшенные девочки презрительно оглядывали девку, которую привезло начальство, и не сочли нужным помочь ей справиться с лошадью. И все равно это было счастье. Я – всадник!

С Филиппенко мы поженились, несмотря на то, что с птицефабрики его «попросили». Мне не казалось важным, что будущий муж стал безработным и не имел питерской прописки. Я любила его. Но он оказался именно тем солдатом, которые обязательно становятся генералами. Вскоре нашел новую хорошо оплачиваемую работу. Но его кипучая энергия не сочеталась с умением устанавливать контакты с людьми и заводить нужные знакомства. У меня же была подруга, американка Лея Галперин, из Нью Йорка.

Лею прислали в Питер на целых два года, но ей жилось в России несладко. Маленькая хрупкая девочка оказалась вдали от дома, от заботливых еврейских папы и мамы. Один на один со взрослым миром, враждебным и жестоким. Фирма снимала служебную квартиру, которую ей приходилось делить с начальником-антисемитом. На работе он ей фальшиво улыбался, дома – гнобил.

Лея завела себе таксу. Моя боксерша Цезария и ее Маца познакомились на собачьей площадке. Нас просто свела судьба в непростой период жизни. Лея терпела ненавистное начальство, я мучительно притиралась к мужу. Мы по-женски делились проблемами и поддерживали друг друга морально.

Лея представляла в Петербурге Американский Институт Мировой торговли, и у нее имелась потенциальная возможность устроить мне грант на обучение за полцены.

– Аля! Чем ты в данный момент собираешься заниматься? – спросила меня она.

– Я хочу беби, – ответила я.

– О Кей! Тогда мы займемся карьерой твоего мужа.

И грант на обучение достался Филиппенко. Потом Лея помогла ему грамотно составить резюме, и мой муж устроился маркетологом в иностранной компании. В период беременности я писала за него бизнес-планы, придумывала слоганы для рекламной кампании фирмы, благо, моя голова не была забита рабочими проблемами. Я тогда уволилась с ненавистной работы и готовилась к зачатию ребенка…

Это был мой заслуженный отпуск. Можно было заниматься творчеством и наслаждаться прогулками в осеннем парке, расцвеченном золотыми липовыми и красными кленовыми листьями.

Я очень хотела стать мамой. Родилась дочка Лиля. Почти Лея. В честь подруги.

Лея вышла замуж за врача-педиатра, в Америке. Первенцем был мальчик, зато второй ребенок, девочка, был назван еврейским именем, которое отдаленно напоминало звучание моего имени. Дочь евреев-ортодоксов не могла носить имени «Алевтина».

После рождения ребенка муж резко переменился. Он решил, что я теперь у него под пятой, и перестал идти на компромиссы, которые в браке – вещь сугубо необходимая. После тирана-отца мне нежданно-негаданно достался тиран-муж.

«А куда ты теперь денешься?» – заявлял он. Муж часто находил какой-нибудь мелочный повод и раздувал скандал, наслаждаясь произведенным эффектом. Когда ребенку исполнилось семь месяцев, он просто выгнал меня на работу, заявив, что влюбился в деловую женщину, а домохозяйку терпеть не намерен. Поплакав украдкой в подушку, я, скрепя сердце, нашла дочке хорошую няню и стала искать работу.

Первое же собеседование завершилось удачно. Наверное, у меня был такой отчаянный вид, что меня сразу взяли! Я дорвалась до работы и моментально сделала неожиданную карьеру в очень большой компании. Пригодились и знания, и жизненный опыт, и умение ладить с людьми. Придя в компанию человеком «с улицы», без рекомендаций и протекций, через три месяца я уже была фактически человеком номер три после двух учредителей бизнеса. Мне нравилась работа маркетолога, и я делала ее с огоньком и нескрываемым удовольствием.

Однако мой бурный карьерный рост пришелся явно не по вкусу мужу. Сама того не желая, я обошла его в бизнесе. Солидная должность, неплохая зарплата и практически безграничное доверие руководства. Несмотря на это, в семье у меня был, по выражению мужа, « номер шестнадцатый». Мое мнение не учитывалось, да и деньги муж отбирал в день зарплаты и составлял семейный бюджет по своему усмотрению. В основном, на себя, любимого.

– Рыбкам деньги не нужны, – говорил он. – И птичкам тоже!

Терпеть это было тяжело и обидно.

Обстановка в семье накалялась, и мне нужно было срочно найти какую-то отдушину. Мне опять приснился ангел Рафаил. Он молчал, но в руках у него были какие-то ремешки и железки. Да это же уздечка! Верное решение было найдено! Я займусь верховой ездой по выходным!

Я нашла конный прокат совсем рядом с домом, в Стрельне. Что такое прокат? Это такое место, где каждый человек может заплатить деньги и покататься верхом. Впрочем, профессионалы не говорят «кататься». Они говорят «ездить».

В одно прекрасное утро я надела штаны без внутренних швов, старые сапоги, перчатки, взяла сухари и морковку и поехала на электричке в Стрельну. Где-то слышала, что там был конный прокат. Где конкретно – не знала, но добрые люди подсказали.

Здание конного проката выглядело ужасающе ветхим, но оттуда доносился самый прекрасный на свете запах – лошадей! Любезная барышня Юля спросила, ездила ли я раньше верхом. Я гордо ответила – да! Мне дали рыжую в белых носочках буденовскую кобылу по кличке Даурия и поставили в «смену». Это когда на манеже несколько всадников едут друг за другом, соблюдая дистанцию, и по команде тренера делают перемену аллюров, остановки, смену направления, то есть отрабатывают простейшие навыки управления лошадью. По хорошему, в первый раз человека надо посадить на лошадь, бегущую по маленькому кругу на корде – на веревке, чтобы в случае чего контролировать ситуацию и отработать начальные навыки управления лошадью. Я обошлась без корды и отъездила всю смену, ни разу не упав.

Манежик крошечный, бывшая танцплощадка с колоннами, которые следовало аккуратно объезжать. Хитрые прокатные лошади сразу понимали, кто сидит сверху и норовили зацепить колонны коленками «чайников», которые ими управляли. По счастью, Даурия оказалась честной лошадью, и подобных проблем у меня не возникло. Зато старенькое полуразвалившееся седло, из которого торчали плохо заколоченные гвозди, причиняло боль при каждом движении лошади.

Скажу сразу: ездить шагом очень легко. Когда человек проехался на лошади шагом, он горд и счастлив, но когда происходит ускорение аллюра, уверенность новичка проходит. Когда лошадь переходит в рысь, всадника начинает подбрасывать при каждом движении лошади. Усидеть на ней сразу становится трудновато. Поэтому в седле принято «облегчаться», то есть вставать и приседать на стременах. Так всадник меньше устает. Эта езда называется «строевой». Пять-семь минут рыси, снова шаг, потом опять рысь, шаг и потом три минутки галопа, потом несколько кругов рыси и снова шаг. Вот и вся тренировка. Галопом я не поехала в первый раз – было страшно. Въехала в центр манежа и наблюдала, как галопируют более опытные «чайники».

Тренировка закончилась. Я благодарно похлопала Даурию и «отдала ей повод» – позволила лошади вытянуть шею. Рыжая лошадка получила свои лакомства и осталась ждать следующих прокатчиков, а я, потирая изрядно измученные конечности, поплелась домой.

Как же у меня все ныло и болело! Весь фокус в том, что при верховой езде задействованы те мышцы, которые мы не используем в обычной жизни. Более того, до тех пор, пока эти мышцы не накачаются, ты и не сядешь как следует на лошадь. Вопреки расхожему мнению, ноги от верховой езды не кривятся. Растягиваются связки, и нога как бы ложится по боку лошади. Носок вверх, пятка вниз. Это основа основ и залог крепкой и устойчивой посадки. У детей растягивается и накачивается все быстро, а у меня, взрослой женщины, это было мучительно. Я называла это «чувственная походка» – долгое время после тренировки ощущаешь под собой лошадь.

Дома я могла говорить лишь о том, как классно прошла тренировка. Филиппенко был весьма заинтригован и на следующий раз потащился за мной в манеж. И лошади его на какое-то время увлекли. Статус всадника давал явное преимущество перед окружающими, а он был лев, царь зверей. Стремление к популярности было для него естественно. Мир в семье на какое-то время воцарился. Мы оба заполнились до отказа новыми впечатлениями, и скандалы в нашей семье прекратились.

Даурия была очень тряской, но я этого не знала и отмучилась на ней три тренировки подряд. Девушка Юля наблюдала, как лязгают мои зубы и любезно предложила пересесть на светло-рыжую Викторину, или Викусю, как любовно называли ее прокатчики. Вика была беспородной страхолюдиной, но идеально мягкой и удобной для всадника. На Викторине я сделала первый свой галоп. Потом появились Кристина, Дукат, Анжар. Караковая Кристина состояла из двух половинок – точеная породная голова с шеей и грубое тяжеловозное туловище, будто приставленное от другой лошади. Крис-Тина. Голова Крис и туловище Тина. Помесь благородной тракененской и рабочей торийской пород. Поэтому и вышла такая нелепица. Изначально Кристина находилась в частных руках и даже пробовала свои силы в конкуре, но физические данные не позволили ей показать достойных результатов, и хозяйка отдала ее в прокат.

Прокат – самое страшное, что может ожидать лошадь. Фактически она становится снарядом для обучения новичков. Люди разной комплекции и координации дергают ее за рот, плюхаются в седло, дают противоречивые и абсурдные команды. И так три-четыре часа в день. Иногда больше, если хозяева проката совсем уже бессовестные люди. В Стрельне следили за нагрузкой на лошадей, и больше четырех часов никто не бегал. В жару их протирали мокрыми тряпочками, неплохо кормили и вообще стремились создать прокатным лошадям человеческие условия. Кто-то же должен делать эту тяжелую и неприятную работу. Всадниками не рождаются, ими становятся. Прокатные лошади терпеливо учили нас верховой езде, за что им наша большая благодарность! Конский век короче нашего в четыре раза, поэтому, когда я пишу эти строки, никого из моих первых прокатных лошадей уже нет в живых. Слава Богу, если они избежали участи мясокомбината. Надеюсь, они умерли своей смертью от старости.

Когда-то выдающихся лошадей хоронили стоя, в попоне и уздечке… Могилы царских лошадей до сих пор сохранились. А вообще, лучше никогда не видеть, как умирает твой конь, которого ты вынянчил и вылюбил, как вылетает его последний вздох, как закрываются глаза, а зубы обнажаются в жуткой улыбке. Но тогда темная сторона конного мира была мне неведома. Лошади приносили только радость и положительные эмоции. Даже если у этих лошадей имелись серьезные недостатки.

Анжар – старый цирковой конь, орловский рысак, совершенно белый от седины, он умел просить сахарок ножкой и обладал вредной и опасной привычкой вставать на «свечки» или на дыбы. Опасно это потому, что неопытный новичок утянуть назад, и конь опрокинется на спину, придавив собою всадника. Остаться целым и невредимым после такого падения крайне сложно. Анжар бегал в прокате под неопытными новичками, и от «свечек» его отучали как могли. Пару раз он рванулся и подо мной, но его вовремя остановили бдительные инструкторы.

Самым красивым и самым вредным из этой троицы оказался Дукат. Очень похожий на моего Ваньку из детства, караковый или вороной с желтыми подпалинами кабардос (лошадь кабардинской породы) – красивый, но злой и коварный. Настоящий горец. Его привезли из табуна откуда-то из-под Краснодара. Два раза я падала с Дуката так, что искры сыпались из глаз. Один раз он уронил меня на спекшуюся землю возле еще не отреставрированного Константиновского дворца. Со сбившимся от удара о землю дыханием я лежала и смотрела, как со счастливым ржанием Дукат скачет в сторону залива, радостно сообщая всем о том, что избавился от докучливой ноши. Встревоженная Юля нарезала вокруг меня круги с криками: «Аля, вы живы?» Меня подняли, проверили конечности. Защитный пенопластовый шлем, обтянутый черным бархатом, от удара раскололся, но спас мою умную голову. Поясница, которой я «треснулась», дико болела. Меняпересадили на спокойную Викторину, и мы медленно вернулись в манеж.

Дукат любил волю и ненавидел прокат и прокатчиков. Он смирно бегал в смене за хвостом предыдущей лошади, но на открытом воздухе вспоминал свое гордое прошлое. Глаза его разгорались зеленым огнем, если его обгоняли. На воле Дукат должен был идти первым, во что бы то ни стало!

Второй раз Дукат «ссадил» меня на площадке. Мы делали галоп на конкурном поле, огороженном забором, состоящим из железных прутьев. Тренер Юра Осадченко велел мне «добавить хлыста» на подъеме в галоп. Я знала, что Дукат себе на уме и хлыста не терпит, но ослушаться тренера не посмела. Дукат заложил уши и мгновенно «подыграл», то есть подскочил на месте на четырех ногах или в просторечии «скозлил». Я катапультой вылетела из седла, и моя голова пролетела в каких-то сантиметрах от железных прутьев. На мгновение мне даже показалось, что что-то похожее на тугое крыло на миг подхватило мою голову и отодвинуло приземление в безопасное место.

В тот день у площадки дежурил в машине папа одной из девочек. Он перемахнул через забор, подбежал ко мне, помог подняться, проверил, все ли цело. Подбежал и тренер. Наклонился ко мне и обдал густым запахом перегара. В этот момент мне стало ясно, что за мою жизнь, когда я в седле, никто не несет никакой ответственности. Я отвечаю за себя сама, и никто больше!

В конном спорте часто спиваются. Начинается все чаще всего невинно. В Питере, в отличие от Москвы или Минска, никогда не было приличного конно-спортивного центра. Ни одного крытого большого манежа. Был еще когда-то ипподром на улице Марата, но он сгорел. Восстанавливать рассадник азартной игры в тотализатор, чуждый советскому человеку, не стали, и на его месте построили Театр Юного зрителя. Старинные манежи кавалерийских полков прекрасно сохранились, но, функционировали не по назначению. Они заняты выставочными залами и музеями. А неприкаянные спортсмены-конники ездят на улице в любые морозы и греются водкой. Со временем выпивка становилась привычкой, и человек медленно, но верно спивался. Конечно, лошади – тоже своего рода наркотик, но перед химической зависимостью человека от очередной дозы спиртного даже лошади бессильны.

Юра тоже стал жертвой такого постоянного «сугрева». Он пил, потом «завязывал» на какое-то время, смотрел мутным взглядом на лошадей, трезвел, добивался даже каких-то спортивных успехов, бурно их отмечал и срывался опять. Я попала к нему в один из переходных периодов.

Юра был маленький и сухонький, то ли потому, что спортивный, то ли давала уже о себе знать измученная печень. Забегая вперед, скажу, что кончил он плохо. Умер Юра от почечной недостаточности в возрасте 46 лет, хотя последние два года не пил, имел собственную лошадь

и неплохо на ней выступал по большим высотам, то есть выше ста тридцати сантиметров.

Меня привезли в ближайшую «травму». Диагноз рентгенолога оказался неутешителен: перелом ключицы и отрыв какого-то там бугорка. Пришлось наложить гипс. В нем можно было мыться, но сам он жутко царапал кожу и мешал спать. Левая рука зафиксирована, все приходилось делать правой. Месяца два я страдала без лошадей и за лошадей. Но это была добровольная жертва, положенная на алтарь конного спорта.

Как и в любом спорте, вокруг каждого перспективного «чайника» всегда начинают толочься некие «специалисты», которые принимаются раскручивать его на индивидуальные тренировки, на собственную лошадь, на дорогую амуницию, на оплату стартовых… да мало еще на что! А если этот человек еще и добрый и порядочный, то стараются из всех сил. Есть среди них даже люди, виртуозно владеющие гипнозом. Ибо ничем другим объяснить то, что со мной случилось вскоре, я не в состоянии.

Дама, явившаяся в нашу прокатную конюшню не в самый прекрасный день, именовалась Раиса Ивановна Хомутова. Вообще все люди, которые в этой истории сыграли определенную роль, имели «лошадиные» фамилии. Не в самый прекрасный, поскольку то, что случилось позже, мне пришлось расхлебывать еще двенадцать лет, а это срок!

Хомутова – небольшого роста с голубыми глазами навыкате. Ходила в конных бриджах круглосуточно. «Профессионалы» всегда и везде ходят в конных бриджах, даже если гребут навоз. Так их легко можно опознать. Будьте осторожны! Говорила Хомутова очень убедительно и всегда во множественном лице. «Мы решили. Мы подумали» и т.д.При этом ногти на ее руках отличались хронической траурной каемкой. Но меня почему-то тогда это совершенно не смутило. Все прокатчики про Хомутову говорили не иначе, как с почтительным придыханием. Она занималась у самого Смыслова!

Учитывая, что Юра Осадченко, как тренер и человек, в моих глазах упал, его место неизбежно должен был занять другой авторитет. Раиса Ивановна поначалу взялась тренировать девушку Катю на коне, принадлежавшем хозяйке конюшни в Стрельне. Уж не помню кличку коня, но все звали его Веник. Небольшой гнеденький конечек, породистый, но мелкий – роста сто пятьдесят сантиметров, с узкой грудью, чахлым хвостом и неправильным поставом ног. Катя же, напротив, кавалерист-девица роста гренадерского. Смотрелись они вдвоем довольно комично. Из последних силенок маленький Веник прыгал с огромной Катей на спине.

Венику дал путевку в жизнь некий Дядя Боря, который сказал: «гибкий, прыгать будет». Видимо, дядя Боря являлся еще более крутым специалистом, чем Хомутова, поскольку заслышав это, наша Раиса Ивановна как-то не на шутку оживилась и продолжила тренировать Катю с еще большим рвением.

Поначалу занятия Кати и Веника в нашем крошечном круглом манежике вызывали живейший интерес. К частным лошадям всегда повышенное внимание со стороны прокатчиков. У каждого из нас была мечта иметь свою лошадь. Чаще всего она так и оставалась мечтой, поскольку либо заедал быт, либо денег на такую «блажь» не находилось.

У Кати с Веником как-то не заладилось. На любительских соревнованиях по конкуру они заняли третье место от конца. Хозяйку Веникасовсем не обрадовал результат, который показал конь. Катю с лошади сняли, и Хомутова тоже получила отставку. Великому тренеру Хомутовой нужна была новая жертва, чтобы реализовать тренерский потенциал, и она взя -лась за меня. Понимание ситуации пришло позже, а сна -чала внимание тренера-профессионала мне, естественно, польстило. Раиса Ивановна подходила ко мне невзначай, поправляла руки-ноги, давала мелкие, но ценные советы. После очередной неразберихи в смене она выдала сакраментальную фразу:

– Пора, Алевтина, покупать собственную лошадь. Прокат есть прокат.

К тому моменту я занималась верховой ездой уже год, зачастую по шесть часов в неделю, оставив в прокатной конюшне массу денег. При этом гарантий, что я буду ездить на лошади, которая мне подходит и нравится, у меня не было. Да и спортом на серьезном уровне на прокатном коне заниматься невозможно. А мне отчаянно хотелось спортивных побед. Нужна была собственная лошадь.

Как ни странно, Филиппенко эту идею поддержал. Его московский клиент являлся коневладельцем, и моему мужу захотелось встать с ним на один уровень. Мы стали ездить по конюшням и искать коня. Достойных кандидатов быстро раскупали, и стоили они дорого. Я чуть не купила вишнево-гнедую ганноверскую Филипинку, но меня опередили девочки из соседнего клуба. Филипинка досталась им. Поскольку всадником я была неопытным, лошадь мне требовалась спокойная, адекватная и хорошо выезженная, чтобы научить меня премудростям верховой езды. И самое главное, это должна быть лошадь, готовая сотрудничать со всадником. Мышцы, необходимые для верховой езды, у меня накачались, но в седле я себя чувствовала еще неуверенно. История с Дукатом показала, что я не хочу бороться с лошадью, а хочу равных с ней отношений, своего рода дружбы.

С полом предполагаемой лошади было решено – кобыла или мерин, то есть кастрированный жеребец. Кобылы, как все женщины, существа капризные, особенно в момент «охоты», то есть в тот период, когда кобыла готова к спариванию. Это серьезный минус. Зато мерины, как лошади, лишенные определенной радости жизни – как правило, существа равнодушные. Это тоже плохо. Кандидатура жеребца на должность моей первой лошади не рассматривалась по вполне определенной причине. Жеребец – мужик, у которого женщины всегда будут на первом месте. Если жеребец побежит «жениться», то справиться с ним будет крайне сложно. Результатом самопроизвольного спаривания лошадей в манеже могут стать серьезные травмы всадников. Это было ясно даже мне.

Еще мне хотелось, чтобы лошадь была крупная, поскольку я и сама не маленькая и не худенькая. Для гармоничного вида. Я бредила выездкой и мечтала о лаврах Елены Кочетковой, которая, как оказалось, и была той самой «тетенькой», которая так грубо прервала мой сказочный полет в возрасте четырех лет. И та лошадь, на которой я сидела, был Пепел, олимпийский чемпион.

С породой я тоже определилась. Я хотела лошадь тракененской породы. Это одна из древнейших заводских пород, и ее история насчитывает более трехсот лет. Древнее только арабская, ахалтекинская и английская скаковая, она же чистокровная верховая.

Родина тракенов – конный завод «Тракенен» в Восточной Пруссии, это на территории нынешнего Калининграда. Английских и арабских жеребцов скрещивали с местными прусскими кобылами, добиваясь выведения крупной, добронравной и красивой лошади для нужд немецкой кавалерии. Перед Второй мировой войной это была одна из лучших пород для конного спорта, хотя и уступала в красоте нашей орлово-растопчинской.

Все знают орловских рысаков, упряжную породу, которую вывел граф Орлов. Совместно с графом Растопчиным Алексей Орлов заложил основы еще и замечательной верховой породы. Лебединая шея, маленькая сухая голова с красивыми большими глазами, высокий рост, стройные сухие ноги с высокими копытами, только темные масти – вороная или темно-гнедая без отметин, – таковы были основные черты представителей этой замечательной породы. Характерного «растопчинца» можно увидеть на картине Брюллова «Всадница», на «растопчинце» сидит император Николай l на памятнике рядом с Исаакием, да и Клодту для скульптур на Аничковом мосту тоже позировали «растопчинцы». Эта лошадь – грациозное чудо, горячее, но при этом хорошо управляемое и кроткое, как ребенок. Известно, что граф Орлов браковал дурноезжих лошадей и на племя их не пускал. Орлово-растопчинская лошадь – лошадь офицера или его супруги, предмет гордости хозяев, ожившая скульптура или картина. Наше национальное достояние. Перед войной почти все поголовье орлово-растопчинской породы, оставшееся после ужаса Гражданской войны, было сосредоточено на Украине. Лошади попали в зону оккупации… Так мы лишились орлово-растопчинской породы.

Маршал Буденный – большой знаток и любитель лошадей, решил поквитаться с немцами. Ценных маток с жеребятами и часть племенных жеребцов конного завода «Тракенер» немцы эвакуировали, но значительная часть поголовья завода досталась русским войскам. Трофейные лошади отправились в Ростов, в Сальские степи. Часть табуна не выдержала долгого перегона, часть – не смогла акклиматизироваться в России. Но выжившие дали потомство, и СССР получил некоторую компенсацию утраченным в годы войны растопчинцам. Тракенов активно использовали в классическом спорте, и практически все крупные олимпийские и европейские победы были одержаны советскими спортсменами на лошадях именно этой породы. Ихор Ивана Кизилова и этот самый Пепел Елены Кочетковой были у всех на слуху.

Эта черная лошадь и сердитая «тетя» и заразили меня болезнью, под названием «лошади». История моего дебюта в седле быстро распространилась среди прокатчиков. Раиса Ивановна Хомутова дала мне кличку «позолоченная попа».

Хомутова тем временем втерлась в доверие не только ко мне, но и к моему мужу, сыграв, в первую очередь, на гигантском его самолюбии и тщеславии. Невысокий, физически крепкий и хорошо скоординированный, мой супруг был буквально создан для верховой езды, но ему не хватало терпения и упорства. Филиппенко вообще все давалось очень легко. Он рьяно брался за новое дело, добивался невиданных успехов и быстро терял все завоеванное. В основном благодаря своему скверному характеру.

Хомутова методично «кормила» нас байками о том, что конный спорт – самый демократичный. Дескать, можно начать в любом возрасте и добиться умопомрачительных успехов. Нужно только найти правильную лошадь. В пример приводилась Лиз Хартель, которая переболела полиомиелитом и всю жизнь хромала. Конным спортом Лиз начала заниматься после тридцати, но смогла выиграть Олимпийские игры. Какой пример для подражания!

А вот Елене Кочетковой от Хомутовой частенько доставалось. По ее словам, Кочеткова была лишь хорошим демонстратором. Готовили Пепла к Большому призу совсем другие люди, но у Кочетковой был папа – министр сельского хозяйства СССР, поэтому она и получила Пепла, который позволил ей стремительно ворваться в мировую конную элиту. Принижение достоинств заслуженной всадницы явно придавало Хомутовой уверенности в себе.

Нужная лошадь все никак не находилась. Одна была слишком маленькая и хрупкая, другая не подходила по здоровью, третья – слишком молодая и неопытная, четвертая обладала дурными привычками, пятая от рождения была непригодной к выездке. А я уже считала добытые розетки с лентами в своих мечтах! Пятая была настолько горяча и неуправляема, что сидеть на ней было просто страшно. Второго Дуката мне не хотелось.

Для тех, кто не в курсе, расскажу, что такое выездка или высшая школа верховой езды. Изначально это один из военных навыков лошади. Для того, чтобы всаднику-воину удобно было наносить удары сверху по врагу, лошадь должна была идеально слушаться седока, уметь разворачиваться на месте, идти назад, вставать на дыбы и многое другое. Такие элементы выездки, как пируэт, осаживание и лансада имели чисто практическое назначение – развернуться, подобраться к врагу и встать так, чтобы всаднику было удобно колоть-рубить врага. Со временем выездка превратилась в развлечение офицеров, а потом и совсем перешла исключительно в область спорта.

Лошадь для выездки должна выглядеть своеобразной лошадиной супермоделью. Она обязана быть правильного сложения, иметь длинную шею с удлиненным затылком, небольшую голову, правильные и свободные движения. Выездковая лошадь парит, едва касаясь земли, буквально пожирая ногами пространство. Тогда лошадь «судится», то есть получает у судей высокие баллы. Выездка так же необъективна, как бальные танцы или фигурное катание. Идеальная масть для выездки – вороная, желательно без отметин. Тогда она сочетается с черным фраком и цилиндром всадника и смотрится монументально. Впрочем, спортсмены ездят и на гнедых лошадях, и даже на рыжих и серых, но картинка получается уже другая. Менее четкая.

Хомутова смаковала каждую отсмотренную лошадь и пускалась в длительные и пространные объяснения, почему именно эта лошадь нам с Филиппенко не подходит. Я уже начала терять терпение, но услышала от тренера, что хорошие лошади достаются тому, кто умеет ждать.

Лошадь для меня неожиданно нашла Катя, та самая, что ездила на Венике. После того, как с Веника ее сняли, было решено, что «Алька купит большую лошадку и Катя будет на ней заниматься спортом». Конечно, Катька хотела прыгать, но для начала ее большой спортивной карьеры выездка тоже сгодится. Алькины интересы в расчет не брались. Зачем? Алька – денежный мешок.

Итак, присмотренный Катькой для себя, любимой, конь семи лет, караковый без отметин, тракененской породы звался Хуторок. Катя увидела его на соревнованиях по выездке и вызнала, что хозяйка готова Хуторка продать. Мне показали плохого качества видеозапись, на которой я вообще мало что рассмотрела. Требовалось ехать в Гатчину, в клуб «Верхний парк». Смотреть коня надо было быстро, поскольку хорошие лошади мгновенно продавались. В ближайшую же субботу мы с мужем, подхватив по дороге Хомутову и Катю, поехали в Гатчину смотреть коня.

На соревнованиях Анфиса заняла семнадцатое место из восемнадцати участников. Катя рассказала, что Анфиса очень жестко выезжала Хуторка, а на соревнованиях хлыстом ни-ни, вот Хуторок и отомстил хозяйке и не выполнил нужные элементы. Сейчас-то я понимаю, что это чушь собачья, но тогда такое объяснение показалось мне вполне убедительным.

Навстречу нам вышла большая женщина. Если сложить вместе меня, Хомутову и, может быть, еще хватило бы места для Филиппенко, вышла бы одна Анфиса. Меня, конечно, предупредили, что Анфиса – женщина крупная, но «коня под ней видно», то есть Хуторок – лошадь большая и солидная, и даже Анфиса не смогла затмить его собою…

– Мы хотим купить у вас лошадь, – смело сказала я. Анфиса смерила меня оценивающим взглядом и сперва вывела на корде небольшую серую кобылу. Кобыла была интересной лошадью хобби-класса, но решительно мне не подходила. Я поблагодарила Анфису за труды, похвалила серую кобылу, но твердо заявила, что меня интересует только Хуторок.

– Хуторок… – сказала кавалергард-Анфиса и завела кобылу в конюшню. Она отправилась чистить и седлать того, кто станет моей первой и самой большой любовью, моей гордостью, моей болью, моим САМЫМ КРАСИВЫМ КОНЕМ.