Читать книгу Незадачливая лунная корова, или Отпуск в один конец - Женя Лун - Страница 1

Прошло уже три часа сборов, а я всё ещё не знала, за что хвататься и только наматывала бесполезные круги вокруг чемодана, разинувшего пасть посреди комнаты. В него сначала бережно укладывались, но, спустя минуту, вышвыривались на пол мои «парадно-выходные» вещи, потому что для одних я – чересчур жирная, а для других – слишком старая. Да, первый за 2 года отпуск тридцатидвухлетней одинокой ж… девушки – дело хлопотное: здесь пренебрегать деталями нельзя, как и в вопросах «зрелой красоты».

После тридцати красота – это уже не столько «исходный материал» и то, как ты им распорядилась, сколько постоянный самоконтроль: не щуриться, не сутулиться, бровями не играть, подбородок на грудь не складывать, спать не меньше семи часов, это не есть – то не пить; не пить, на йогу ходить, регулярную половую жизнь иметь, двоих к этому времени родить – кровь из носу! Кстати, замуж выходить при этом совсем необязательно: многодетная 35-летняя разведёнка получит гораздо больше одобрения, чем её ровесница-пустоцвет, ведь статус матери-одиночки для русской женщины не имеет ничего общего с женской несостоятельностью – упаси вас Бог так сказать или подумать! Российская мать-одиночка – это даже не вариант нормы, это уже гордая, героическая черта национального характера; открытые двери в любой женский коллектив. Но если ты в свои тридцать с хвостиком гордо носишь девичью фамилию, во время разговоров о грудничковом поносе выходишь из кабинета, зазря убиваешь время на второе высшее, уродуешь тело в тренажёрке и открыто принимаешь ухаживания мужчин, то чаи тебе в бухгалтерии не распивать, с тобой «всё понятно», а часики уже не просто тикают, они бьют в набат!

И ведь, правда, тикают. Да так, что у меня бутылка вина уже наполовину пуста, чемодан только наполовину полон, до вылета 4,5 часа, без сна я уже почти сутки, и игристое совсем не делает меня игривой и проворной, как обычно.

Ни разу еще не ездила за границу одна. Друзей, в смысле, подруг, я не держу больше трех одновременно – не выдерживаю, а мужчины дружить со мной так и не научились. Даже теперь, когда я уже не пытаюсь втиснуться в былой 44-ый. Есть, правда, неизменная во времени Анька, с которой у меня, скорее, духовная, чем умственная близость: с ней никогда не получается (да и не хочется) смаковать сплетни или выводить под коньячок аксиому о поголовном мужском козлизме. А моему просветленному уму все же иногда требуется отдохновение в смачных обывательских пересудах.

Для такого досуга у меня есть Оксана, в её другой компании – Оксауна.

Наружность Оксаны буквально списана с боттичеллевской Венеры, но чтобы окончательно стать Оксаной, Венеру нужно сначала нарядить во всё красное, осыпать стразами, сунуть в зубы тонкую сигаретку – чтобы она причмокивала ею, как дальнобойщик, и так же выражалась – и посадить на барный стул красного же дерматина в караоке-баре «Zапой».

Но это только с вечера пятницы до утра воскресенья. Всё остальное время Оксана – серьёзный и грамотный финансист. Она, конечно, отчаянно лОжит и беспрестанно звОнит, но деньги загребает лопатой и в своём кабинете страшно гордится неподъемным мраморным пресс-папье. По мне, так именно этим пресс-папье был убит Карамазов-отец, будь оно хоть трижды вензельным. Оксана же свято верит, что гравировка с буквой «Н» и римской «двойкой» отсылает пресс-папье ни к кому-нибудь, а исключительно к Николаю II. Однажды я имела неосторожность предположить, что «римская двойка» больше похожа на букву «П» без верхней черточки, и что бывший хозяин этой смертоубийственной красы, может и был вполне себе Николаем, но, скажем, Петровым, а то и вовсе Натальей, ныне здравствующим(ей), и достоверно тут только одно – кто-то из них страдал или до сих пор страдает крайнею степенью дурновкусья.

В ответ на это Оксана рассвирепела так, что мне начало казаться, будто пресс-папье из темно-зеленого сделался чёрным, а сверху на нём как будто даже запёкшаяся кровь выступила. Потом Оксаночка фурией бросилась доставать из сейфа какие-то бумажки из антикварного магазина, трясти ими перед моим лицом, нецензурно и очень расистски описывать хозяина этого магазина – потомственного немца, предки которого самолично вынесли «эту херовину» из покоев многострадального Николая, и проч., и проч. Само собою, я немедленно и полностью со всем согласилась, Оксана на радостях кинулась к бару, и на этом с историческими справки относительно пресс-папье мы покончили навсегда.

Наконец, третье место в топе моих сегодняшних подруг – это Катюня. Мы познакомились на работе. Когда я впервые увидела Катю, её пушистые кудерьки торчали из-за компьютерного монитора и на фоне солнечного окна казались нимбом. Вся остальная Катя тоже была облачно-воздушной, изнеженной, тонкокожей, с ямочкой на подбородке и невинными младенческими губками. Катенька подняла на меня круглые незабудковые глаза, её ротик приоткрылся, но я не сразу поняла, что именно он стал источником этого скрипящего звука. «Еще пяти минут не прошло, как я на работу пришла, а Вы уже со своими инструкциями, дайте хоть компьютер запустить! Серьёзно, приходите через час», – голос паспортистки деревни Лютые Болоты, что в Славковской области, полностью совпадал с движеньем Катиных губ, но я всё ещё отказывалась верить…

Потом из-за стола появилась вся Катенька: под два метра ростом, как мне тогда показалось; с кустодиевским бюстом и сороковым размером ноги – не показалось; и на удивление точёной фигурой – может быть Катюня попала в небесной канцелярии под моду на женский гигантизм… Что же касается содержания Катеньки, то она йог, веган, ЗОЖ-ник, тунеядец, нумеролог, фанат современного искусства – то есть типичная коренная петербурженка, рожденная между 1987 и 1992 годами. Так и дружим – с первого моего рабочего дня.

Но ни просветленная Аннета, глубоко жарящая котлеты в третьем декретном отпуске, ни приземленная Оксауна, потерявшая в «Zапое» загранпаспорт, ни прогрессивная Катрина, спустившая все отпускные на йога-лагерь в деревне Лопухинка, не поддержали меня компанией в долгожданных римских каникулах, которые я начала планировать еще полгода назад. То есть в первый же день поступления на новую работу, когда ядовито-розовым маркером я жирно обвела цифру «два» на майской странице корпоративного календаря и принялась самозабвенно ждать, за каждой кружкой кофе мечтательно пакуя единственный свой клетчатый чемодан, который, чёрт его дери, все еще валяется посреди комнаты, раззявив клетчатую пасть! Это за 4-то часа до вылета!!!

Дольше всего я простояла в оцепенении над ящиком с нижним бельем. Самый любимый кружевной комплект, как назло, полинял и может сгодиться теперь, разве что, в качестве оберега от случайных связей.

Да и, честно говоря, «удобное» в моём шкафу уже давно победило «красивое», а тюлевых красных стрингов у меня даже в 42-м размере не водилось. Рим – он ведь для души, а не для тела, пусть и не исторически. А «тела» и здоровенных волосатых лапищ на коленке мне по горло хватило три года назад, в Турции, когда я в первый и последний раз купилась на Оксанины клятвенные заверения «вести себя хорошо», ведь заграница, чужая страна, чужие мужики, а она – вовсе не дура, как мне кажется, чтобы сверкать голыми ляжками перед «чурками». Турками – поправляю я. «Да какая разница», – взвизгивает Оксана. И, действительно, разницы не было никакой: бесконечные Оксанины ноги за все 9 дней и 10 ночей не были прикрыты одеждой даже на 1/8, ровно, как и её живописный бюст, не говоря уже про живот или какие-нибудь плечи. Завидев Оксану, турки и весь пестрый туристический выводок разномастных мужиков, что оказывались рядом, мгновенно начинали сходить с ума. Напоить Оксашулю было практически невозможно, но дважды турецким кавалерикам это всё-таки удалось, и оба раза мне пришлось идти, танцевать, ехать и плыть с ней и очередным её «хабиби» куда-то, где «недалеко и о-о-очень красиво».

Первый раз всё кончилось благополучно, в смысле Оксану вырвало уже в машине «хабиби номер раз», который вытолкал нас с заднего сидения прямо посреди ночного Мармариса, обматерив чисто по-русски, а дико хохочущую Оксану еще и заставил её «ужин» с пола с собой забрать.

Зато в следующий раз Оксане было уже не до смеха. Когда я поняла, что сексуальные противоречия Оксаны и «хабиби номер два» мне не удаётся разрешить дипломатическим путём, пришлось импровизировать. В ход пошло абсолютно всё: от воплей с призывами на помощь полиции, угроз выпрыгнуть в предварительно разбитое окно, до стращаний «хабиби номер два» и двух его друзей-амбалов Оксаниным русским мужем-мафиози. Любовником-банкиром, на самом деле, и в случившейся ситуации он, скорее всего, сам предложил бы Оксанины прелести в качестве «выкупа» за неё же саму. Уж не знаю, в чём именно я оказалась убедительна: в живости образа русского мафиози, или своём неистовстве биться до смерти, но «Хабиби и Ко.» все-таки отпустили нас с чертовой виллы, отобрав, правда, все деньги – вроде как плату за весь танцевально-развлекательный вечер.

Так быстро я не бегала никогда. Уже в номере своего отеля, успокоившись бутылкой вина, я нашлепала Оксаше таких пощечин и отчихвостила так, что самой наутро стыдно было. Зато следующие два последних дня отдыха мы провели в покое и безмятежности, а Оксана выслушала от меня курс лекций о женском и мужском предназначении, любви и сотворчестве, о мужчинах и женщинах, не переживших психического рождения, о детско-родительских конфликтах и их влиянии на личную жизнь, о сексуальной спекуляции-паразитизме и много о чём еще – я уже не помню…

Всё это время она была тише воды, ниже травы. И только в самолете, когда мы уже начали снижаться для посадки в Питере, неожиданно разразилась тирадой. «Умная ты Полька, и ум у тебя какой-то другой, непонятный. Вот я умная, так у меня – две квартиры, крутая тачка, антиквариат… Да и красиве'е я тебя намного… вот и за это тебя тоже люблю, что не обижаешься, когда так говорю. А скажи я так Надьке Горяновой, что я её красиве'й? Ууу… Но толку от моей красоты, как с козла молока. Все нормальные мужики западают на тебя, стоит только тебе рот открыть. Так ладно бы один подошёл и из нас двоих тебя выбрал – хрен с ним, на вкус и цвет, как говорится… Но чтобы из двоих – оба?! И ведь ни с одним из них ты не захотела еще раз на свиданку пойти, и не добьешься от тебя – почему? Ни черта у тебя нету, и работаешь в этой шараге – сколько раз я тебя к себе звала? Ты бы нашего босса в два счета под себя подмяла, он таких, как ты, любит, кто заумью разговаривает, да и красивая ты всё равно, хоть и не такая, как я… А тебе как будто ничего этого и не надо, как будто ты знаешь что-то такое, чего никто больше не знает. Ведь все хотят денег, успеха, сиськи там вставить, не знаю… за границей два раза в год отдыхать, тачку поменять. А ты, ты-то чего по-настоящему хочешь?»

В другой раз я бы схватилась за этот проблеск самосознания, начала бы что-то втолковывать про её отца-алкоголика, вечную жертву матери, про непутевого младшего брата – маменькиного любимчика. Что суровый, вечно отсутствующий отец «любил» её только ведь рублём, да и тот она непременно должна как-нибудь заслужить, поэтому теперь она не знает никакой другой мужской «любви», кроме спонсорства, которое ей непременно нужно долго и мучительно «зарабатывать».

Да и материнскую любовь всё время приходилось отвоевывать у братца-неудачника, и пора бы уже перестать покупать чью бы то ни было любовь, как она всю жизнь делала – сначала хорошими отметками на фоне «неудов» братца, потом поступлением на бюджет в СПбГУ, в то время, как его отчислили из «путяги»… А теперь и вовсе напрямую.

Брательник загремел в армию – мать не смогла вымолить у отца еще одну взятку на «белый билет», и тогда, на целых два года его фотография с армейской присяги поселилась в красном углу материнской спальни, рядом с иконами. Когда великомученик героически вернулся, отъев харю и бока, Оксана уже работала экономистом в крупном строительном холдинге, а он еще два года ночью шатался по притонам, а днём отсыпался и отъедался борщом у матери, пока не скурвился окончательно. Тогда мамаша взмолилась, чтобы Оксана взяла спивающегося братца под опеку, и та, конечно, не смогла отказать матери. Наняла для него отдельную квартиру, запихнула на работу, знакомила с разными девчонками – с одной из них он даже начал сожительствовать в этой квартире, но всё равно, как по расписанию, раз в квартал, он срывался и уходил в безобразный запой. И Оксана начинала всё сначала: носила в больницу передачки медсёстрам, подкупала деньгами или спала с потенциальным новым работодателем, кормила обещаниями и умасливала подарками очередную женщину брата, чтобы та не ушла, и проч., и проч. Мать, из страха, что Оксане это рано или поздно надоест, начала, наконец, становиться матерью и для неё: звонила по выходным, приглашала на блины, приезжала и варила бульоны, если Оксанка простывала или мучилась с гастритом. Она понимала, конечно, что мать около неё всего лишь функциональная, а не по сердцу, но ей хватало и этого, а вечно отсутствующего безразличного «отца» ей вполне замещал банкир Валера, выключенный эмоционально, но включённый финансово.

Оксана выжидающе смотрела на меня, уже готовая защищаться, но я подумала, что больше не хочу. Не хочу рушить иллюзию, в которую она так усердно превращала свою жизнь последние 10 лет. Хочу просто любить её такой, какая она есть, выволакивать пьяной из кабаков, держать над унитазом её огненно-красные кудри, одергивать юбку, дарить сертификаты в бутики классической деловой одежды…

«Оксаночка, я люблю тебя. Ты – самая красивая женщина из всех, кого я видела, даже по телеку. Таких, как ты, слабые мужчины за версту обходят, а меня чего бояться? Вот они и выбирают меня, думая, что здесь – наверняка, но зачем я буду довольствоваться тем, кто просто не дерзнул на тебя, ммм? А хочу я, как и любая женщина: встретить любовь, создать семью, ну еще может быть сделать что-то важное для других людей – ничего особенного…».

Ничего особенного… Так, и вправду, можно сказать обо всех сторонах моей жизни. Понаехала в Питер из глухомани, снимаю крохотную однушку у метро, работенка среднего пошиба, хоть и руководящая… «Неполное высшее» – так ведь, обычно, пишут в резюме те, кого из института турнули? А у меня, так сказать, неполное замужество. Хотя я сбежала от «хорошего парня для семьи» по собственной инициативе. Не терпится мне с такими и не любится – такова, как говорится, се ля ви. Поэтому 1,5 года я не состою ни в никаких романтических отношениях и даже неромантических обменах жидкостями.

В этом смысле я возлагала большие надежды на петербургских кавалеров, но уже после пятого свидания я твердо решила никогда больше с ними не связываться. Такое впечатление, что все коренные петербуржцы поражены общим синдромом. Натурально «синдром коренного петербуржца». Проявляется он где-то в двадцать семь, а в тридцать раскрывается во всей остро кризисной красе. «Больной» пребывает в полнейшей фрустрации, в лучших обломовских традициях продавливая раскладной диван в «детской» родительской трешки, где самоублажаться перед пожелтевшим плакатом с Джей Ло уже стало многолетней привычкой, а привычка, она ведь, как вторая натура – её порно-роликами с «Ютьюба» не обманешь.

Родиться в Петербурге с его нонконформизмом, академизмом, интеллектуализмом, «субкультуризмом» и душевным онанизмом, и не чувствовать этого влияния на формирование своих идейных агрегатов – невозможно. Не читаешь книг – так тебе каждая третья надпись в парадной расскажет, где сердце Цоя требовало перемен, а Раскольникова – укокошить бабушку. Как тут не впасть в декаданс? Зарабатывать – скучно. Было, знаем, имели. «Пилюля» в виде достижения какой-нибудь общественно-популярной цели из телека глушит «синдром коренного петербуржца» слабо и ненадолго. Коренной петербуржец обладает достаточным умом и воображением, чтобы живо представить, как радость от приобретения последней модели популярной иномарки или фотосессии с селфи-палкой на фоне Эйфелевой башни сменяется очередным приступом хандры под девизом «всё тлен», и запойным ницшеанским унынием.

Разве это стоит того, чтобы подняться с дивана, в каждой складочке которого – уютные крошечки от маминых бутербродов, на подлокотнике – след от любимой синей кружки некогда «Козерог», а теперь просто «Козер». И юная, еще бездетная Джей Ло глядит с плаката так преданно и так сладострастно…?

Аки бледная молодая дворянка, у которой тятенька изъял все любовные романы и надежду на мезальянс, заявляет в отчаянном припадке, что сочла бы за счастье сменять свою трагическую судьбу на незатейливый и простой крестьянский быт, так и пораженный одноименным синдромом коренной петербуржец снисходительно завидует «понаехавшим» в их вынужденной активности. Ведь не им, а ему, петербуржцу, стоять плечом к плечу с Йозефом Кнехтом в борьбе с духовным упадком «фельетонистической эпохи». Ну а что: кому-то – бисер, а кому-то – свиньи. У отца под Смоленском. В долг. И залетевшая от женатого сестра-школьница, и брат-алкоголик – и все с протянутой в сторону Петербурга рукой, а у понаехавшего здесь ипотека, два кредита и жена – раз в полгода, после уколов – красавица. Беременная. Попробуй тут остаться без мотивации!

А ему, коренному-то, страдальцу, к чему стремиться, если, по несчастью, он студент одного из лучших ВУЗов страны, вместо романтики общежитий и студенческого пайка у него – своя комната и мамины борщи, в летние каникулы он не хлебнет колодезной водицы, не покатается на тракторе и не почистит навоз в коровьем стойле у бабки в деревне, а вынужден будет провожать закаты в Неву, пить на кухнях Шардоне с сексуально неудовлетворенными замужними женщинами, слагать рифмы про белые ночи, да считать «сосны на морском берегу» Финского залива. Как в таких нечеловеческих условиях можно чего-то в жизни добиться!? Семья? Ну что вы, право, сразу начинаете с «животной программы» … Негоже барину. Еще не все думы додуманы, слезы выплаканы, потолки прокурены… И писька в 29 уже не стоит. Без Джей Ло.

И поведёт тебя не в ресторан, где нормальная еда по меню, удобные кресла и лаунж, а в «культовое аутентичное место» обязательно в сыром подвале двора-колодца на Петроградке, где суррогатный дешевый алкоголь, жрать нечего, на облупившихся стенах висит психоделичная мазня, а на импровизированной сценке надрывается один из Современных Поэтов. «Очень, между прочим, популярный в известном кругу!», – сказал так, будто из этого круга только что в меня плюнул, а мне, заокружной, и утереться нельзя, коли я Имени этого подвального рифмоплёта не слыхивала.

Культовым Современным Поэтом на сей раз назвался астеничный мальчик андрогинного вида (или это девочка?), переигрывающий(ая) в декламации так, что хочется треснуть. Переигрывает он(а), а стыдно почему-то мне. И всё это под музыку тибетских чаш – благо, я работаю в одном кабинете с йогом, а иначе бы решила, что началось инопланетное вторжение. Поэтому только изредка через звуки интервенции тибетских чаш удавалось разобрать что-то вроде «…ж-ж-жимолостью по его ш-ш-шафрановой кож-ж-же с ж-ж-жалобными прож-ж-жилками…». Что, мать твою???

В завершение вечера, не предложив уплатить за мой травяной чай с чабрецом, мятой, чёртовой ж-ж-жимолостью и, наверное, слезой тибетского монаха – судя по цене, кавалер предложит прочесть что-нибудь «из недавнего». У меня. Ведь у него на стене – Джей Ло, а за стеной – мама… А недурен собой, чертяка, хотя «чтение недавнего» – тот еще предлог побывать у дамы – подмигнула я сама себе и вызвала такси…

Чтобы до 6 утра, пока не откроется метро, натурально слушать стихи его собственного сочинения, которые он не просто читает, а проживает, умирая и воскресая (особливо после красненького) с таким самолюбованием, что и Баскову слабо.

Эх, где же теперь моё начало двухтысячных, когда не ты, а тебя «поехали ко мне», и любые предлоги – от исполнения песен Петлюры на расстроенной гитаре до «у меня есть все части полицейской академии», и даже изучение коллекции календариков-переливашек, не говоря уже о незамысловатом чае и кофе, – были такими фальшивыми, такими нетонкими, такими однозначными, но такими дразняще-сексуальными…

Помню, как Оксауна рассказывала про одного кавалера – компьютерщика, которого безуспешно пыталась затащить в постель месяца полтора. Заполучив-таки долгожданное приглашение приехать к нему вечером Оксана, обгорев в солярии, облившись с ног до головы маслами с афродизиаками, в боевом раскрасе отправилась на праздник своего «пестика», не надев на радостях даже нижнего белья. Её женское счастье было так велико, что она решила одарить своего «тычинконосителя» гигантским набором Лего, который стоил пять лет назад больше половины моей нынешней зарплаты. Оксана распаковала подарок, плюхнулась в кресло и начала, хоть и неуклюже, но вполне узнаваемо, копировать Шарон Стоун в известной сцене из «Основного», сыпать жирные намеки и разогреваться шампанским, а Лего бой до пяти утра возводил свою Лего крепость, пока внутренняя Оксанина Шерон не выпила весь алкоголь в доме и не отрубилась на кухонном диване. Вот такие нынче героические любовники пошли!

И мне бы пойти, еще раз всё проверить: загранник со страховкой и билеты в правом кармашке, косметичка с аптечкой – в левом, книжка – где-то в недрах рюкзака, делит место с комплектом сменного белья и легкими кедами – да простит меня её автор, остальное шмотьё – в чемодане. Можно, пожалуй, вызывать такси.

Прямого перелёта в бюджетной категории не нашлось, поэтому между пересадкой в Москве и стыковочным рейсом из Таллина, я выбрала второе. Эстонский шенген, вроде как, не нужно «откатывать», но открыть визу все-таки лучше в Эстонии. Меня ждёт пятичасовая пересадка в Таллинском аэропорту, что я там ночью буду делать? Выбираться в город с моим паническим страхом опоздать – затея пустая, да и Таллин, на мой взгляд, «одноразовый» экскурсионный объест, мы с Анькой его в прошлом году за три дня весь облазили.

А вот и такси, ну-с, поехали!