Читать книгу Незадачливая лунная корова, или Отпуск в один конец - Женя Лун - Страница 3

По ту сторону лунного света

Пирс плохо освещался – вода казалась чёрной и может быть поэтому – жирной, как нефть. Вдалеке городские огни мерцали, как звезды, а их отражения в воде жили, как будто своей, отдельной жизнью. В ночной прохладе ветер казался теплым – так бывает на заливе, летом. Поэтому я решила, что, пожалуй, сейчас – лето. Деревянные доски под ногами блестели от сырости, на невидимом небе не было ни одной звездочки, поэтому казалось, что оно нависает прямо над головой, и только у края водного горизонта проблесковыми маячками отбивают морзянку городские огоньки.

Но эти огоньки никак не справлялись с дымной чернотой. Она дрожала и шевелилась вокруг, но совсем не пугала, а, скорее, гипнотизировала… Еще миг – и ты уже внутри вангоговской картины, только небо над тобой не электрически-синее, а плюшево-черное, в самых разных – доселе невиданных, вариациях черного, и закручивается оно не вокруг звезд, а вокруг пристаневых фонарей… Ветрено. Плащ облизывает мои лодыжки длинными полами. Я хочу обозреть пирс с высоты. И если это сон, то, значит, я могу делать всё, что заблагорассудится. Подниматься в воздух так же легко и привычно, как шагать. Красота и восторг!

Внизу какой-то человек. Мужчина. Интересно, а смогу ли я вылепить из него женщину? Приземляюсь рядом. Какой он высокий, и волосы длинные – вьются по ветру. Я смотрю на него в упор, но как ни стараюсь – не могу разглядеть ни одной черточки в его бледном лице, вернее, не могу запомнить, как будто память у меня, как у рыбы. Определенно, будет луче, если я превращу его в миниатюрную брюнетку с нежным, юным, даже по-детски пухлым личиком и стрижкой, а-ля Мирей Матье. И вот я уже вижу её перед собой. Не Мирей Матье, конечно, а эту девушку, словно сошедшую с картины «Вузовки». И тут же мы вместе с ней оказываемся в какой-то общежитской комнате – тесной, серой, без окна… Все стены тут завешаны выцветшими покрывалами, на тумбочках, комодиках, стульях и просто на полу – залежи всякого домашнего барахла. Большая кровать, в несколько слоёв перестеленная теми же домоткаными покрывалами, как будто не первой свежести… Вдруг мне впервые в жизни захотелось поцеловать девушку! Я настойчиво потянулась к ней, но она увернулась и спрятала лицо, тело же её – напротив, обмякло и стало податливым, как подтаявшее масло… А потом и черты лица её тоже стали как будто плавиться, расплываясь и стекая… И вдруг вся комната превратилась в картонные бутафорские декорации, которые начали ломаться и обваливаться, кусок за куском, слой за слоем…

И я проснулась. В совершенно незнакомой комнате, которую-то и комнатой-то было сложно назвать: белёные поверх глиняной штукатурки стены, облезлые настолько, что из-под них тут и там просвечивает деревянная дранка с пучками соломы. Пол выложен из грубых каменных плит, арочный потолок с перекрещенными деревянными балками удушающе низок, на кровати подо мной – серая, груботканая простыня, поверх неё – какая-то серо-желтая шкура, под простыней всё шуршит, словно она брошена не на матрас, а на тюк соломы, вперемешку с зерном… Единственное стрельчатое окно с покосившейся рамой закрыто простыми ставнями. Я бросаюсь к нему, не без труда распахиваю эти ставни наружу, гляжу вниз, на улицу. Как оказалось, моё окно находится во втором, очень низеньком, этаже, и от увиденного под собой я чуть не вывалилась наружу, вслед за ставнями.

По узенькой брусчатой улочке шли женщины и мужчины в старинных костюмах – жутко театральных, с одной стороны, но с другой – я абсолютно точно знала, как называется каждая их деталь: вот эта куртка без рукавов – колет, а эта тога с расширенными книзу рукавами – симара, а вот этот орнамент на кружеве воротничка склочной и скупой трактирщицы Лукреции – ретичелла… А на соборной башне через полчаса зазвенит колокол к службе, на которую я опаздываю, хотя жена и предупреждала меня, что я, наверняка, просплю… Погодите… кто? жена???

Я хватаюсь за причинное место и обнаруживаю под рубахой именно то, благодаря чему, в основном, и обзаводятся жёнами, и с ужасом ловлю себя на самодовольной мысли, что моей Агостине завидует добрая половина наших мадонн. Судорожно трясу головой, пытаясь – не то очнуться, не то встряхнуться, но мысли не становятся на место. Потом начинаю осматривать себя и осознавать своё тело – сначала жесткие, длинные и черные, как смоль, волосы, щекочущие лицо… Лицо! Я хватаюсь за щеки – а там жутко непривычная, но совершенно знакомая борода – я даже знаю, как она выглядит, и что я с ней делаю каждое утро во время умывания… Мысли спутались окончательно. Я метнулась к столу, на котором лежал отполированный до блеска поднос с фруктами, сбрасываю виноградную гроздь, гранаты и персики на скатерть, подношу поднос к лицу… И пусть его отражательная способность оставляла желать лучшего – я ни на секунду не усомнилась в том, что со дна подноса на себя гляжу именно я, но я – совершенно неоспоримо -бородатый молодой мужик, длиннокудрый, с красивыми, тонкими, даже, может быть, иконописными чертами лица, и он не без удовольствия это сейчас про себя отметил, и роняю поднос…

И просыпаюсь. На этот раз как будто в самом деле, поскольку нахожу себя в номере отеля в окружении предметов, свойственных 21-му веку. Сердце вырывается из груди, я шумно глотаю ртом воздух, у меня сильный жар и простыня подо мной насквозь мокрая.

Тем не менее, проверяю, на всякий случай, не вырос ли у меня между ног чужеродный инструмент. Нет, я по-прежнему женщина, и даже, вроде как, та же самая.

Пытаюсь нащупать телефон на прикроватной тумбе, нахожу его разряженным и понимаю, наконец, насколько мне плохо. Жар был таким сильным, что никакого озноба я уже не чувствовала – казалось, что кожа вот-вот начнет плавиться и стекать с костей. Тело было одновременно тяжелым и ватным – я не смогла приподняться с постели, беспомощно повалившись обратно с жутким головокружением. В голове дьявольски звенело, шумело, трещало и еще, не бог весть, что творилось. Во рту пересохло так, что зубы прилипли к деснам. Внутренний телефон для вызова портье находился на столике, у противоположной стены. Я в буквальном смысле скатилась с кровати кубарем, потеряв на пару секунд не только пространственное ориентирование, но и связь с реальностью. Но потом, перед лицом совершенно неминуемой смерти, во мне собрались остатки внутренних сил, и я героически проползла, не чувствуя ни своего тела, ни пола под собой, полтора нескончаемых метра в направлении телефона и… выключилась.

Утром я проснулась, будучи абсолютно уверенной, что накануне вечером натурально скопытилась и с ощущением легкого похмелья – всего-то… Постель была мокрой и яростно скомканной, но все-таки она было подо мной. И морская, и средневеково-итальянская серии моего сна или болезненного бреда – уж не знаю, что это было – вспомнились мгновенно и отчетливо, только я так и не поняла, в какой части закончился сон, а в какой я намочила кровать уже натурально… Первым делом мои руки бессознательно спустились к причинному, не без некоторого моего разочарования, надо сказать, оказавшимся, конечно же, женским.

Ужасно хотелось пить – во рту всё слиплось, глаза щипало, как после песчаной бури. Я осторожно встала с кровати – и мозжечок вполне сносно управился с моими ногами. В зеркале ванной комнаты я оказалась вполне даже собой. Всклокоченной и как будто испитой из-за кругов от туши под глазами, но не хуже, чем ожидалось…

Пить, как же хочется пить! Вчера я видела, как люди в городе набирают воду прямо из уличных фонтанчиков для питья, и кухарка Роберто подала мне стакан воды из крана, поэтому я решила не кокетничать – после возлияний-то в подвалах местной аристократии – и жадно присосалась губами к смесителю. Потом я забралась под душ и долго-долго подставляла свою воспалённую макушку под струйки прохладной воды.

Электронные часы показывали 9:26 утра, и я удивилась тому, как чётко вижу эти цифры из противоположного угла комнаты… В принципе, если пренебречь туалетом, я еще успею на завтрак. Из-под плотной портьеры пробивалась яркая полоска дневного света, и мне очень захотелось зажмуриться ему навстречу. Отдернув шторы в предвкушении радостной картины солнечного дня, я вдруг почувствовала сильную резь в глазах, они мгновенно заслезились, и меня буквально отбросило от окна к кровати, в тень. Мгновенная острая боль в области глаз, межбровья, скул и висков была чем-то похожа на светобоязнь во время мигрени, но раньше она никогда не начиналась так внезапно, и уж тем более так быстро не проходила. Наверняка именно так запойные алкоголики чувствуют похмелье…

Когда я только очнулась, первым моим порывом было, конечно, найти страховку и вызвать врача, но состояние оказалось таким удовлетворительным, что я решила не тратить время на баночки для анализов и глотание эндоскопа – этим я себя и на Родине смогу побаловать, да и выгляжу я теперь, после душа, как не очень страховой случай. Тем не менее, номер для обращения был списан со страховой квитанции и припасён в кармашек с документами.

Для завтрака в отеле предназначался маленький зал неосновного ресторана, где чай и кофе можно было сообразить у соответствующего аппарата, а одно из трех обычных утренних блюд – выбрать по меню у официанта за буфетной стойкой. Она была такой покатой, громоздкой и толстостенной, а блюда в ней были расставлены так жиденько и были так недоступны со всех сторон, что она немедленно вызвала у меня нежную ностальгию по буфету ДК «Железнодорожник», куда я в детстве ходила на утренники.

Еще я поймала себя на мысли, что опасаюсь подходить к окнам, хотя они и были занавешены густым тюлем, поэтому села за столик прямо у входа. С завтраком припозднилась не только я, а еще пожилая чета нордической наружности, трое угрюмых и некрасиво одетых молодых мужчин, забившихся в угол, и три грузноватых дамы, похоже – американки, если отталкиваться от гастрономического стереотипа: в их тарелках было больше канцерогенов, фритюра и соусов, чем самой еды. По своему обыкновению, я выбрала наиболее интересный для себя объект и стала украдкой наблюдать за пожилой парой, излучающей романтический трепет, который у наших пенсионеров невозможно разглядеть под печатью нищенского доживания. Карикатурно-аккуратненькие, во всем светлом: у неё – нежно-персиковый свитер крупной ввязки поверх блузы с кружевным воротничком на броши, у него – широкие брюки со стрелками на высокой талии с широкими оранжевыми подтяжками, клетчатая рубашка с коротким рукавом и носовым платочком, джентльменски выглядывающим из кармашка, – сплошное загляденье. Милые, суетливые старички методично откладывали на очередной отпуск, не экономя, однако, на подарках для внуков и содержании загородного домика в Висбю – Филиппа так любит свои гортензии! По вечерам они редко смотрят телевизор, но часто читают друг другу в слух, играют с соседями в бридж и шарады, готовят домашние настойки и проводят время с внуками: старшему очень нравится приобщать их ко всяким интернет-новинкам, по-доброму подшучивая над стариковской нерасторопностью, неловкими жестами и сосредоточенными взглядами из-под толстых очков в упорных попытках освоить тачпад или голосовое управление… Особенно уютно у них в квартире зимними вечерами: Филиппа старается не использовать центральное потолочное освещение, она покупает очаровательные настольные и необычные напольные лампы, гирлянды и светильники, шьет абажуры для торшеров, накидки и покрывала для мебели, вяжет кашпо под комнатные цветы, которых в доме – без счета.