Читать книгу Дешевая литература - Женя Силин - Страница 3

Стоило заговорить по-английски, как я физически ощущал, что мне требуется инвалидность по причине тяжёлой речевой дисфункции. Если возможно одновременно заикаться, шепелявить, тянуть слова и мычать, то я делал всё сразу.

В первые недели в иммиграции, я попал в совершенно непривычную для себя ситуацию – я чувствовал себя жалким.

Я – ваш забитый одноклассник.

У каждого в школе был такой ребёнок, чьи родители были ущербны, поэтому мечтали сделать из ребёнка успешного человека. Дома таких детей ждал ремень за каждую тройку, поэтому их жизнь была бесконечным унижением: у доски, перед учителями, среди одноклассников. Дома из них выбивали дурь за каждую провинность, так что они были отличниками по учебе и неудачниками по жизни. Подобные истории происходят постоянно, потому что учителя и родители верят, что самое главное в жизни – решить уравнение и помнить, как звали няню Пушкина. Только это вообще не самое главное. Самое главное в жизни – чувство собственного достоинства. Но чувство собственного достоинства мешает получить золотую медаль, так что тут или – или.

Я же никогда не был таким, наоборот, всегда оставался троечником, и родителям было наплевать на оценки, поэтому ощущение неполноценности мне было не знакомо до неполных тридцати лет, пока не переехал в Зеландию. Ремень меня дома, конечно, не ждал, но чувство ущербности переполняло, стоило забыть пару слов на английском.

В первую же неделю оказалось, что кампусы моего колледжа разбросаны по районам города, а не только в Lower Hutt. Особенно мне понравился кампус в Porirua, недалеко от ЖД-станции.

Porirua – район Веллингтона, и если верить карте, то может показаться, что это район города. На самом же деле, Porirua – район жопы, непосредственно дырка.

Как и подобает дырке в заднице, Porirua всегда находился в центре событий и служил чем-то вроде резервации для маори (коренного населения Новой Зеландии). На станцию эту я прибывал каждое утро и каждый же вечер уезжал обратно. На новых, откондиционированных электричках, скоростных, аки прогресс белых людей. Это были самые белые электрички в мире, однако, по мере приближения к станции Porirua, в них оставалось все меньше светлых лиц. Честно сказать, мне очень нравилась та дырка в жопе. На моём маршруте на учебу не было игрушечного одноэтажного благодушия, а было вполне нормальное гетто. Гетто всюду, на чём нельзя сделать деньги. Поэтому единственным местом в Porirua, где гетто заканчивалось, был медколледж.

Денег с иностранных студентов институт собирал достаточно и для привлечения клиентов (читай лохов) построили отличный кампус. Дизайн, ремонт, персонал – high class, fucking royal. Стильно, ведь капитализм не может выжить без рекламных постеров, прикрывающих нищету. Поэтому тот кампус был очень крутым, настоящей потёмкинской деревней имени Давида Риккардо. Будем честны – работало, деревушка подкупила даже меня, особенно в первый визит.

Помещения светлые, выстроенные в high-tech-стиле, с большим количеством перегородочек, прозрачных стен и металлических конструкций, поддерживающих лестницы и переходы между этажами. Всюду лифты, доступ к компьютерам, зоны отдыха, библиотека, в которой можно брать книги, просто приложив студенческую карточку к считывающему устройству. Милая кафешка: маффины, отличный кофе, картошка фри, салаты, по запросу еду сделают веганской. Тогда я ещё не понимал, что с веганством все строго: нет веганского меню – получи протест студентов против администрации.

Первые дни в медколледже мне запомнились. Впечатлений было много, и, каюсь, как русский иммигрант, поначалу я испытывал чувство собственной неполноценности. Проявлялось подобное только в общении с европейцами. Встречаясь с французами или немцами, я автоматически признавал себя гражданином второго сорта. Априори, до всякого разговора с ними, я пасовал внутри. Мне было стыдно за своё происхождение, потому что русский – значит дикарь. По правде говоря, надменное отношение чувствовалось и с их стороны по отношению к России, но это было объяснимо. Мой же стыд за родину был впитан с гайдаровским молоком, и потребовалось какое-то время, чтобы отойти от либерального трепета перед Европой.

Как бы то ни было, в первую неделю я погрузился в мультинациональный и мультикультурный дух Новой Зеландии. Как нигде в мире, в веллингтонской шараге для младшего медицинского персонала было очень пёстро.

Первыми новыми приятелями стали колумбийцы, несколько ребят из Индии и француз Джо. С последним общаться было особенно забавно. Он всё время врал. Прям не мог остановиться. Последний раз я слышал подобное, опять же, ещё в школьные времена. Ну помните, эти чемпионы секса, вернувшиеся с каникул после восьмого класса. Они рассказывали такое, как будто побывали не у бабушки на даче, а на лучшем секс-курорте мира. О да, в классе всегда находился человек, вернувшийся с каникул не только не девственником, а, судя по рассказам, порно-актёром. Уже тогда, в юности, мне было очевидно, что эти истории – чистейший пиздёж. Иначе к таким «бабушкам» на каникулы летали бы секс-туристы со всего мира, а не только мои одноклассники.

Примерно такими же нелепыми звучали истории Джо. Слушая его, мне было невдомёк, как парень к своим двадцати девяти может нести такую ересь? Но француз не понимал, что все вокруг понимали, что он, мягко говоря, приукрашает. Может, оно и к лучшему, истории он травил уморительнейшие.

Но в целом – мне очень понравились первые недели учёбы.

Ещё дома, в России, я представлял себе именно такую сказку об иммиграции. Приключения, новые знакомые, друзья со всего мира, карьера.

В Петербурге, глядя из окна больничного кабинета на небо цвета поребрика, я мечтал уехать из непроглядной туманной нищеты и мороси. И мечтая, я представлял себе всё так, как шло в первый месяц жизни в Новой Зеландии. Мои мечты казались сбывшимися.

* * *

Как и полагается, чувству сказки не суждено было длиться сколь-нибудь долго. Люди, окружавшие меня, перестали быть такими уж интересными с течением времени, а темы разговоров исчерпались за месяц. О вечном или литературе там никто не говорил, поэтому ко второму месяцу учёбы стало тотально скучно.

Я пытался сосредоточиться на учёбе, но изо дня в день мы обсуждали культуру. Традиции. Религию. Духовные практики. Социальную справедливость. Главное – никакой медицины. И всё это происходило на парах в медицинском колледже. Слово «культура» стало определять мой день вместе с чувством холода. И если к тому, что помещения не отапливаются, а на улице плюс пять градусов, я привык быстро, то к разговорам об уважении к меньшинствам привыкнуть не мог.

Разговоры о толерантности к геям, лесбиянкам, цветным и (внезапно) женщинам велись не в качестве факультатива, даже не на конкретной паре, а на всех занятиях вообще. В редкие моменты, когда, по неведомой случайности, нам все же показывали слайды с информацией по оказанию того или иного вида медицинской помощи, я немного оживал. Но это случалось редко и, как правило, не вызывало ажиотажа среди аудитории. Всем хотелось обсуждать вопросы первостепенной важности, вопросы, в которых любой идиот может быть экспертом, – вопросы социальной справедливости и антидискриминационного движения.

Например, разбирая депрессию, как её распознать, к кому направить пациента и какой тест можно провести, преподаватель обратился к статистике. Оказалось, что женщины страдают депрессий чаще мужчин. Этому он посвятил минут шесть своей лекции, остаток часа в аудитории шло обсуждение причин, почему женщины страдают депрессией чаще (спойлер: из-за гнёта белых цисгендерных мужчин).

Я был вообще не против обсудить подобное, но не каждый же день! Тематика дискриминации казалась мне очень заезженной, абсолютно очевидной. До того как приехать в Новую Зеландию, я давал клятву, и в клятве у врачей нет оговорок, что надо помогать всем, кроме анальных проходчиков, цветных и мерзких женщин. Я бы помог каждому человеку, как и любой врач, но меня пытались убедить, что без занятий по терпимости, я останусь варваром. От этого временами я сильно уставал.

Однако подобные дни летели быстро, от лекции к лекции. В основном занятия вели двое: женщина, ее звали Гейли, и мужчина-маори, звали его Луи. Гейли по большей части рассказывала про геев и случаи дискриминации сексуальных меньшинств в медицине. Изо дня в сраный день. Луи больше фокусировался на мире духов, рассказывая о традиционных методах лечения, которые чудесным образом работали в мире маори.

Я привык. Серьёзно.

«Я торжественно клянусь, что буду принимать пидора как спасителя своего! Клянусь, что к людям, ещё не определившимся какого они пола, я буду использовать слова, не обозначающие их гендера. Клянусь!»

Всё. Готово. После этого я мог работать младшим медработником в Новой Зеландии, остальные знания – мелкие частности.

В аудиторию я приходил раньше остальных, чтобы не толпиться в очереди опаздывающих. Парни из Индии не считали нужным приходить до начала занятий и обычно подтягивались минут через пятнадцать после. Хотя нет, не парни из Индии, только парни с конкретного региона Индии – Керала.

Бог мой Шива, как же они меня бесили. Они всегда с шумом врывались в аудиторию, продолжали базарить на своем языке, не сбавляя голоса. И выгнать их не представлялось возможным.

Почему, спросите вы?

Потому что это не толерантно к другой культуре. Однажды студенты сослались на то, что не могут понять английский, поэтому вынуждены говорить на родном языке, а преподаватель их выгнал, тем самым дискриминировав. Это реальный случай, закончившийся увольнением препода, правда, не в моем храме терпимости, в другом институте, но наши профессора рисковать не хотели. Поэтому всем приходилось ждать, пока жители Керала хоть немного утихнут.

После чего профессор мог продолжить проповедь тоталитарного мультикультурализма, которую почему-то называли лекцией. И это тоже было бы ничего, но извечный гомон – малая часть проблемы. Самая жара начиналась ближе к обеду, когда ребята из Керала доставали ланч-боксы. Без церемоний, не выходя из аудитории, открывали их, затем собирались вокруг пары заблаговременно сдвинутых столов прям в классе и включали видео, с музыкой. Под этот аккомпанемент они обедали. Едят жители Керала руками, если вдруг кто не знал, тоже в аудитории, капая на столешницы и непременно чавкая (так они показывают, что вкусно).

И всё это в высшем учебном заведении, за границей. В эти минуты я вспоминал своих друзей, которые всегда восхищались заграничным образованием, ведь всем известно: в Рашке – говно, за бугром – круто.