Читать книгу Великие тайны океанов. Атлантический океан. Тихий океан. Индийский океан (сборник) - Жорж Блон - Страница 6

Людей, воочию видевших мыс Горн, очень мало. Туманы, дожди, непроглядная ледяная крупа скрывают его три четверти года и даже во время южного лета. И всех, кто к нему приближается, подстерегает опасность. Только по навигационным расчетам моряки определяют, что обогнули мыс. Немногие, кто шел с запада на восток – то есть при попутных, а не при встречных ветрах, – видели мыс и даже сделали фотографии. Он черным конусом более чем на 400 метров возвышается над кипящим пенистым морем. Камень, изрезанный трещинами, в трещинах – снег. Позади, слева и справа, скальный хаос, мрачный и пустынный. Море разбивается о его подножие с грохотом пушечной пальбы.

Перед этим мысом нет чистого моря. Он тянется навстречу антарктическим вечным льдам. Их разделяет только узкая полоска – подобие пролива. Мощные западные ветры южной части Тихого океана из-за вращения Земли образуют некую воронку, где ни одно препятствие не тормозит их на пути в 6 тысяч километров. Парусники, идущие против ветра, борются с космическими силами. От стены вечных льдов постоянно откалываются громадные ледяные глыбы. Там встречаются айсберги длиной до ста километров. Человеческие масштабы не подходят для этих краев.

Для парусника обогнуть мыс Горн с востока на запад означает не просто пройти заданную точку. Судно на протяжении 1300 морских миль (2400 километров) должно вести непрерывное сражение со стихией. Если идти из Атлантики, то сначала надо приблизиться к Американскому континенту, двигаться вдоль побережья, а потом рвануть на юг, чтобы в борьбе с яростными ветрами обойти этот выступ. Большие парусники огибали мыс Горн за два месяца, а один из них потратил восемьдесят три дня. Не перечислить тех, кто погиб со всем грузом и экипажем, предпринимая рискованную попытку.

Магеллан не огибал мыс Горн. Мы видели, что из Атлантики он попал в Тихий океан (ноябрь 1520 года), пройдя по скалистому коридору длиной 510 километров, который сегодня называется Магелланов пролив. Дрейк тоже не огибал мыс Горн. Он нашел (20 августа 1578 года) вход в лабиринт и вышел из него через шестнадцать суток. 15 июня 1615 года голландский мореплаватель Якоб Лемер отплыл с острова Тексел на двух судах, одним из которых командовал его соотечественник Виллем Схаутен, чтобы попасть в Южное море – Тихий океан. Как и Магеллан, он собирался добраться до Индии, обогнув Американский континент, не заходя в лабиринт, усеянный останками погибших судов. Более того, проход по проливу был запрещен испанцами. Экспедиция прошла мимо входа в Магелланов пролив и, потеряв одно судно, вошла в другой пролив (ныне пролив Лемера). Идя сначала на юго-запад, потом на запад, обогнула южный мыс крохотного островка (январь 1616 года), который Схаутен назвал мысом Горн в память о родном городе. Экспедиции выпал редкий шанс: в разгар южного лета стояла относительно спокойная погода.

Ни Магеллан, ни Дрейк, ни Схаутен с Лемером, ни моряки потерпевших крушение судов не предпринимали такого путешествия из любви к искусству и ради чистой радости открытия новых горизонтов. Чувство, которое заставляло их рисковать жизнью в борьбе со стихией, было то же самое, что вело всех первооткрывателей, – желание разбогатеть.

Как мы уже видели, после заключения Нимвегенского мира часть флибустьеров перешла в Южное море, либо пересекая перешеек посуху, либо огибая Южную Америку. У нас нет никаких подробностей об их навигационных достижениях, поскольку эти моряки не вели бортовых журналов, чтобы не оставлять следов грабительских операций.

Почти все французские мореплаватели, огибавшие мыс Горн, вплоть до середины XVIII века подделывали документы. В основном то были торговцы из Сен-Мало, направлявшиеся в Чили и Перу. Они нарушали королевские указы, которые запрещали любой вид торговли, ибо торговля была исключительным правом испанцев. Так решил Людовик XIV, когда его внук Филипп V взошел на испанский трон. Штрафы, налагавшиеся на контрабандистов, составляли 3 тысячи ливров. Но одно-единственное путешествие приносило в триста раз больше. Суда малойцев везли в Чили и Перу самые разнообразные товары, в том числе бретонские ткани и парижскую галантерею, по которой красавицы этих стран – испанки – сходили с ума. Обратно везли металлы – золото и серебро. Эта контрабандная торговля, в принципе незаконная, на которую иногда закрывали глаза, приносила городу Сен-Мало столько денег, что жители смогли одолжить безденежному Людовику XIV 30 миллионов.

Огибая мыс Горн, торговцы неизменно встречались с американцами, охотившимися на тюленей и китов. Те тоже не раз в году ходили вблизи вечных льдов в немыслимых условиях, которые нынешние европейцы даже не могут себе представить.

1841 год. Американский плотник по имени Джеймс Маршалл заметил в одной из калифорнийских рек блестящий камешек. Он подобрал его, показал знакомому ученому. Это оказался золотой самородок. За четыре недели новость облетела весь мир. Четыре месяца спустя индейское поселение из двадцати хижин Иерба-Буэна превратилось в Сан-Франциско, большой город с постоянно растущим населением. Тысячи мужчин и женщин вместе с детьми покидают города и веси Америки и Европы, отправляясь на калифорнийские золотые прииски, стремясь попасть в новое эльдорадо. Одни пересекают Атлантику на борту парусников или пароходов, высаживаются в Чагресе (Центральная Америка), пересекают перешеек на спинах мулов, в Панаме снова садятся на корабль. Другие высаживаются в Веракрусе и добираются через Мексику и Техас. Третьи огибают мыс Горн – таких большинство, поскольку этот путь намного дешевле.

Суда, которые везли любителей золотых самородков, были деревянными. Американские и английские судовладельцы использовали для перевозок людей старые чайные и опиумные клиперы, а также новые суда, построенные по тем же чертежам. Клиперы не относились к крупным судам. Клипер «Энн Мак-Ким», спущенный на воду в Балтиморе в 1832 году, имел всего 43 метра в длину. Клипер «Мазеппа», который шестнадцать лет участвовал в контрабанде опиума, был менее 28 метров в длину.

Эти суда были чемпионами скорости. Они были не только быстроходными, но и крепкими, по тем временам вершиной деревянного кораблестроения. К сожалению, капитаны по большей части не могли похвастаться совершенством своих экипажей. По причине «золотой лихорадки» спрос на моряков быстро превысил предложение, исчерпав ресурс профессиональных матросов. Капитаны, вынужденные набирать команду любой ценой, обращались к торговцам людьми. Таких посредников в крупных портах Америки и Европы было пруд пруди. Они получали премию за любого человека, которого отправляли на борт судна. Меньше других испытывали угрызения совести американцы, которые поставляли на уходящие суда настоящие человеческие отбросы. Будущих матросов они спаивали и приучали к наркотикам. Дельцы-преступники, набиравшие отупевших крестьян, которые никогда не видели моря, не церемонились. Они уверяли капитанов, что эти несчастные, протрезвев, будут служить исправно. Пассажиры уже теснились на борту, судовладельцы торопили с отплытием.

В 1860 году клипер «Челленджер» покинул Нью-Йорк с командой из 56 человек и 8 юнгами, набранными вышеописанным способом. Когда лоцман сделал свое дело и поплыл назад в порт, капитан по имени Уотермен подумал, не стоит ли и ему тоже повернуть назад и высадить команду, один вид которой внушал ему ужас. Но, предвидя гнев судовладельца, решил из двух зол выбрать меньшее – и продолжил плавание.

При первой же смене галса он убедился, что из 56 человек только двое способны выполнить маневр. С них сошло семь потов, пока они лазили по мачтам. Им помогали первый помощник и три других офицера. Вскоре капитан обнаружил, что 17 вновь набранных членов команды страдают венерическими заболеваниями. Их пришлось изолировать в каюте, преобразованной в лазарет. Пятеро из них умерли во время плавания.

Человек двадцать, протрезвев, вели себя как настоящие бандиты. Чтобы защитить себя и пассажиров, Уотермен и его помощники не расставались каждый с двумя револьверами. Им едва удавалось немного поспать. На широте Бразилии головорезы с ножами напали на первого помощника. Уотермен уложил двоих, но не из револьвера, а с помощью железного бруса.

Несколько крестьян, не столь опасных, как эти убийцы, понемногу обучились маневрам. Но навыки их были слишком свежи и не выдержали испытаний, как только «Челленджер» подошел к мысу Горн. Не удержавшись за такелаж, один из неопытных матросов сорвался и упал за борт, тут же уйдя под воду, двое других разбились о палубу. Пришедшая с запада буря бушевала к югу от мрачного мыса, а «Челленджер» не только не мог сменить галс, но и убрать верхние паруса – не хватало обученных людей. Ему пришлось на всех парусах нестись вперед в реве этой бури, надеясь на удачу!

Благодаря исключительной крепости судна, мореплавательскому таланту Уотермена и помощи Всевышнего «Челленджер» все же добрался до Сан-Франциско. Путь из Нью-Йорка он проделал за 108 суток – выдающееся достижение, если знать, что другим парусникам приходилось тратить на тот же маршрут по 300 суток. Рекорд скорости принадлежит судну «Флаинг клауд» – 90 дней. По прибытии в Сан-Франциско самые отъявленные подонки, взятые в Нью-Йорке, осмелились обвинить капитана Уотермена в том, что он потерял матросов из-за неумения управлять судном в районе мыса Горн. Суд не только оправдал капитана, но и поздравил с тем, что он с такой негодной командой привел «Челленджер» в порт.

Едва корабль приставал, пассажиры тотчас мчались на прииски. Зачастую и целые команды дезертировали с судна, чтобы также отправиться за золотом. Поэтому в порту Йерба-Буэна (Сан-Франциско) скопились сотни брошенных судов, заблокировавших весь порт. Прибывшим пассажирам приходилось прокладывать себе путь, прыгая с палубы на палубу, чтобы добраться до причала.

В 1820 году один шотландец заметил плывущий по волнам Клайда металлический котел, и это банальное наблюдение привело к невероятным последствиям: «А почему бы не сделать железный корабль?» Мысль о том, что железо тонет, настолько засела в умах людей за долгие века, что соседи принялись издеваться над изобретателем, который строил небольшую металлическую лодку. Но через два года директор одной верфи спустил на воду первый железный корабль «Айронсайд». Первый железный корабль дальнего плавания «Мартабаз» был построен в 1853 году. А еще через одиннадцать лет вышел в море первый корабль из листовой стали «Альтаир».

Судовладельцы, занимавшиеся транспортировкой эмигрантов, предпочитали железные парусники, поскольку их конструкция позволяла существенно повысить грузоподъемность, а потому и доход с каждого рейса. «Золотая лихорадка» сошла на нет, но произведенные фабриками товары и сырье заменили людской груз.

Первый пароход, который решился выйти в открытое море, назывался «Феникс». В 1809 году он совершил рейс Хобокен – Филадельфия. Но и веком позже металлические парусники еще бороздили моря, перевозя тяжелые непортящиеся грузы. Причина, по которой они столь долго выдерживали конкуренцию с пароходами, очень проста: до конца века пароходы были пожирателями угля. Уголь занимал на борту много места, был тяжелым и стоил дорого.

После доставки в землю обетованную любителей золотых самородков железные парусники везли в новые страны Южной Америки и на американский Запад уголь, железные балки, рельсы и машины, изготовленные в Великобритании, кокс, железо из Гамбурга, продукты, произведенные в Голландии и Бельгии. Парусники, отплывавшие из французских портов, наполняли трюмы всеми этими товарами, шли через Атлантику, а чуть позже к ним присоединились европейские суда, огибавшие мыс Горн. Они перевозили нитраты и гуано из Чили, каледонский никель, индийский рис, австралийскую шерсть, орегонское зерно.

Команды этих железных судов отличались от тех команд, с которыми капитаны прошлого века ходили вокруг мыса Горн, поскольку их уже не набирали в невероятной спешке. Теперь профессионалов на судах стало не в пример больше. Однако французские капитаны зачастую обращались к вербовщикам, которые так именовались официально, но качество их «товара» со временем повысилось.

Они держали в крупных французских портах полуофициальные конторы по найму, юридическим адресом которых были трактиры. Матрос, желавший отправиться в плавание, сам обращался к ним, но вербовщики постоянно рыскали в округе, чтобы всегда иметь под рукой необходимых людей. Они предоставляли морякам за наличные или в кредит все необходимое для долгого плавания. Эти услуги приносили им доход в дополнение к премии, которую платили капитаны за каждого нанятого матроса. Вербовщики были заинтересованы в подборе подходящих людей, если не хотели, чтобы капитаны обращались к другим посредникам. Конкуренция сделала свое дело. Но вербовка никогда не обходилась без выпивки.

– Опять пьяницы! – восклицал капитан, увидев вербовщика с его кандидатами.

– Нет, капитан, они трезвы, как верблюды, но обмыть отплытие все-таки нужно.

За этим следил владелец трактира. Не все вербовщики были совсем уж бессовестными. Иногда они сами убеждали «рекрута» отправить семье часть аванса, выданного перед отплытием.

Не только вербовщики поставляли на корабли рабочую силу. Капитаны обращались также к хозяйкам специальных гостиниц для моряков, а также к капитанам портов. Незадолго до войны 1914 года институт «паритетных контор» военно-морского флота практически положил конец деятельности вербовщиков, но многие из них более или менее подпольно продолжали работать, поскольку капитаны предпочитали пользоваться услугами тех, кто заслужил их доверие.

Командный состав такого большого железного парусника обычно включал капитана, его первого и второго помощников и офицера, ответственного за камбуз, иными словами, заведующего съестными припасами. Экипаж состоял из двух дюжин матросов, боцмана, старшего механика (он отвечал за лебедки, насосы и прочие паровые механизмы) и главного кока, которому помогали два, три или четыре юнги.

В ту эпоху не было восьмичасового рабочего дня. Команда работала вахтами на левом и правом борту: четыре часа работы, четыре часа отдыха, четыре – работы и так далее. Чтобы две вахты не пересекались постоянно в одни и те же часы, смены происходили в два и в четыре часа дня. Любой офицер был занят не меньше, чем матросы: к его вахтенным часам добавлялось время на астрономические наблюдения и расчеты, на разработку меню с коком. Кроме того, следовало присутствовать на раздаче порций и проверять дважды в день или чаще судно и груз. Груз мог сместиться, или испортиться, или нагреться, а если это был уголь, опасность становилась смертельной. Помощники оставались на службе по шестнадцать или восемнадцать часов в сутки, все время на ногах. Подобный распорядок соблюдался в тихую погоду. Во время бури все находились на палубе, забыв о графике. Не было графика и у капитана, двадцать четыре часа из двадцати четырех на нем лежало бремя ответственности, выраженной в знаменитой формулировке: «Хозяин на борту после Бога». Радио еще не было, и капитан, выйдя в открытое море, действительно решал все.

Как и состав команды, удобства на парусниках улучшались со времени первых судов, огибавших мыс Горн. Посетители, поднимающиеся сегодня на борт больших парусников-музеев, хранящихся в Великобритании, в Соединенных Штатах и в Германии (Франция, увы, не чтит свое прошлое), находят помещения на корме тесными, но вполне приличными: каюта и столовая капитана, кают-компания и каюты офицеров, камбуз и кладовая. Помещения на носу, в частности темный кубрик команды с узкими, расположенными друг над другом койками матросов, больше смахивающими на гроб, кажутся не очень-то пригодными для жизни. Да такими они и были на самом деле. Но во все времена находились любители суровой жизни, некоторые даже стремились к ней.

Что касается пищи, то разница между кормой и носом была не столь существенной. Команда получала в полдневный завтрак картошку с соленым салом по понедельникам, средам и субботам; треску с картошкой – по пятницам; сардины и говяжьи консервы – по вторникам, четвергам и воскресеньям. Гарниром всегда был картофель. Вечером ежедневно подавались суп с фасолью и фасоль в качестве второго блюда. Сухари в неограниченном количестве, свежий хлеб по четвергам и воскресеньям, кварта вина во время каждого приема пищи, шестьдесят граммов спирта. Меню офицеров – те же треска, соленое сало, картофель. Офицерское вечернее меню отличалось некоторым разнообразием. Иногда луковый или мясной суп, жюльен, макароны, курица и даже выпечка, хлеб и вино в неограниченном количестве.

Люди считали нормальными не только разницу (относительную) в удобствах между офицерами и матросами, но также и субординацию, эту вечную разницу между носом и кормой. Обращение друг к другу на борту судна соответствовало иерархии. Все, от первого помощника до юнги, во время плавания называли командира судна капитаном; к офицеру обращались «господин»; начальника команды матросы и офицеры называли «мэтром», но чаще боцманом. Боцман, в чьи обязанности входило обеспечить выполнение матросами маневров и поддержание дисциплины среди команды, был очень важным лицом. Как и помощники капитана, он нес во время плавания вахту.

В принципе, ни офицеры, ни боцманы не обращались к матросам на «ты». Капитан поступал так, как ему заблагорассудится. Тогда никакому портовому и прибрежному жителю не приходило на ум называть «старыми морскими волками» всех тех людей, о которых мы только что говорили, потому что они были молодыми: помощникам капитана зачастую было двадцать лет, первым помощникам – от двадцати трех до двадцати пяти лет, а самим капитанам – меньше тридцати.

Их молодость, быть может, объясняет, что в ту эпоху, скажем в 1905-1920-е годы, жены капитанов иногда отправлялись вместе с ними в долгие плавания. Но только капитан пользовался этой привилегией. Насчитывается около тридцати таких жен-мореплавательниц, и некоторые из них оставили превосходные заметки о путешествиях. Требовалось немалое мужество, чтобы справиться с усталостью и противостоять настоящим опасностям. А кроме того, проявлять особую сдержанность, чтобы их присутствие на борту не вызвало неприятностей. Фотографии свидетельствуют: эти женщины не расхаживали в мини-юбках и не принимали солнечных ванн. Тот факт, что историки парусного флота не приводят ни одного случая беспорядков из-за женщин, показывает прочность иерархических отношений и дисциплины на этих судах.

Уходя в плавание, жены капитанов не могли не знать, что единственным медиком на борту был их муж, получивший элементарные медицинские навыки в школе гидрографии. Эти навыки сводились к умению пользоваться неким справочником, который в обиходе назывался «бумажным медиком». Была на борту и аптечка, состав которой не менялся со времен Луи-Филиппа. Некоторые из жен во время плавания рожали, невзирая на столь скудную медицинскую помощь.

Даже в начале XX века капитаны почти никогда не заходили в порт, если на борту кто-то заболевал. Они делали все возможное, чтобы самостоятельно облегчить страдания больных и раненых. Кстати, серьезные заболевания и смерть от болезни были относительно редки. А люди проще, чем в наши дни, относились к болезни и смерти, считая это частью жизни.

В анналах эпопеи мыса Горн встречаются случаи помешательства на борту. Но насколько можно понять из описаний, это были приступы белой горячки у алкоголиков.

30 мая 1902 года трехмачтовик «Баярд» обогнул мыс Горн и двинулся на север вдоль чилийского побережья при сильнейших порывах северо-западного ветра, когда лейтенант Педрон выскочил с топором на палубу и принялся рубить подветренные брасы на реях, а когда матросы попытались его утихомирить, обратил оружие против них. Понадобилось более двух часов, чтобы справиться с буйным лейтенантом, который крушил все, что попадалось под руку. Его заперли в каюте, где он на следующий день умер, «задохнувшись в приступе яростного безумия».

Случай с матросом британского парусника «Джесси Осборн» впечатляет еще больше. Вооруженный топором, матрос вскарабкался на мачту и принялся резать фалы. Боцман по выбленкам добрался до него, но обезумевший матрос серьезно его ранил. «Убью всех!» – вопил он. Он просидел на мачте пятеро суток без еды и питья. Его силы поддерживало безумие, и он наносил все более серьезные повреждения такелажу. Капитан не решался применить силу, зная, что убийство в море повлечет за собой судебное разбирательство, а в свидетельских показаниях команды он сомневался. Он решился действовать, только когда заметил другой британский трехмачтовик – «Глэнс». Он дал сигнал приблизиться и обратился к капитану с помощью рупора, объяснив сложившееся положение:

– Прошу вас быть свидетелем того, что сейчас произойдет.

И третьим выстрелом из револьвера убил обезумевшего матроса.

Первым из серии железных судов дальнего плавания, предназначенных для путешествий к Тихоокеанскому побережью Америки, был трехмачтовик «Адмирал Курбэ». Судно длиной 84,79 метра, шириной 12,37 метра и грузоподъемностью 3 тысячи тонн было спущено на воду в конце 1899 года в Шантене (Луар-Атлантик) для Общества нантских парусников. Капитан Крекер, уроженец острова Иль-о-Муан, принял командование судном в мае 1900 года. Стоимость зерна в Портленде (Орегон) в тот момент была исключительно выгодной, и владельцы «Адмирала Курбэ» решили не терять времени на поиски другого груза для судна. Как только команда была набрана, трехмачтовик взял курс на запад, прямо в порт назначения.

Атлантику судно прошло при самых благоприятных условиях. При установившемся пассате не было нужды менять галсы и выполнять какие-либо маневры. Вахтенные матросы сидели на палубе, неспешно занимались делом: чинили паруса и такелаж. Кто-то спал, играл в карты или вырезал ножом кораблики.

На широте Монтевидео появились первые альбатросы – знак, что судно входит в менее благоприятные воды. Капитан Крекер отдал приказ спустить паруса, поставленные для хорошей погоды, и поднять вместо них паруса, которые назывались «рубашкой монахини». Это была грубая парусина, о которую матросы зачастую ломали ногти.

Барометр и термометр падали по мере того, как «Адмирал Курбэ» спускался к югу. Капитан Крекер провел судно между Фолклендскими островами и континентом и взял курс прямо на юг. Когда паруснику оставалось пройти примерно четверть расстояния между мысом Горн и кромкой вечных льдов, которая находилась к востоку от опасного мыса, разыгралась сильнейшая буря. Первый помощник капитана записал в навигационном журнале: «Очень сильное волнение, ветер до 12 баллов». По шкале Бофорта, 12 баллов соответствуют скорости ветра более 117 километров в час, это ураган.

К вечеру 28 июля 1900 года судно перестало продвигаться вперед из-за сильнейшего встречного ветра и бушующего моря, и Крекер поставил его на минимальную парусную нагрузку. Этот маневр означает, что судно ставят бортом к ветру, сохраняя всего несколько крепко зарифленных парусов, чтобы предотвратить дрейф. Таким образом, с наветренной стороны образуется защитное завихрение, и набегающие волны теряют высоту. Не стоит думать, что такое положение безопасно. Яростный ветер все равно швыряет волны на палубу. Лица и руки моряков синеют от холода.

Примерно в 19 часов матросы «Адмирала Курбэ» перестали различать лица друг друга, вокруг царила полная тьма. Здесь следует кое-что добавить, о чем не следует забывать, если мы хотим представить себе дальнейшие события: во время этого южного бесчинства стихии термометр показывал –17 °C.

В 20 часов ветер задул на юг. Капитан Крекер вызвал боцмана:

– Я решил сменить курс и идти левым галсом.

– Есть, капитан.

Боцман, отвечая просто: «Есть, капитан», прекрасно понимал значение такого приказа. Выполнение этого маневра требовало значительного времени, одного или двух часов. Прежде всего надо травить шкот фока, но он, скорее всего, примерз к своему блоку, а потому на рей надо было послать человека с тяжелой кувалдой, чтобы разбить лед. Ванты, выбленки и перты под реями покрылись льдом. Боцман спросил, есть ли добровольцы. Вызвался молодой матрос. Он принялся карабкаться по выбленкам Байтов, молоток висел у него на шее на веревке. Его какое-то мгновение видели в свете фонарей, которые держали его товарищи, потом он исчез в темной высоте, где ревел ветер.

Через десять минут он сорвался и насмерть разбился о палубу. Он умер мгновенно, а удар тела о палубу был едва слышен в грохоте бури. При свете фонарей матросы видели, как скользит его расплющенное тело по наклонной палубе, покрытой льдом.

Через несколько минут уже некогда было думать о погибшем: на бизани сломался гик. Бизань – нижний косой парус на бизань-мачте; гик – горизонтальная балка, по которой натягивается нижний край паруса. На борту «Адмирала Курбэ» в качестве гика была установлена полая стальная труба диаметром 18 сантиметров, с толщиной стенок 4 миллиметра. Она весила полтонны. Эта стальная труба лопнула, словно стеклянная, под напором ветра, который давил на парус.

При ветре, дующем со скоростью 120 километров в час, плохо закрепленные детали не остаются неподвижными. Задняя часть лопнувшего гика вырвала шкоты и оттяжки и в четверть минуты превратилась в страшный таран, который при такой качке носился по корме, сметая все вокруг.

Ночь. 17 градусов ниже нуля. Всего несколько фонарей на обледеневшей палубе. Люди могут передвигаться, только держась за леера, которые превратились в ледяных змей и жгут руки. Слезы, текущие из глаз, превращаются в ледышки на щеках. Ветер, ревущий в такелаже, напоминает странный непрерывный вой, который знаком каждому, кто встречался с настоящей бурей в открытом море. Он перекрывает более низкий рев моря. На этом терзающем нервы звуковом фоне раздаются пушечные удары взбесившегося гика, который крушит корму.

Замерзшие, почти ослепшие люди по движению судна внезапно понимают: ситуация изменилась к худшему. Штурвал (громадное колесо, которым управляет рулевой) сорван. Руль ходит из стороны в сторону. «Адмирал Курбэ» уже не держит курс, он развернулся на 90 градусов, наклонился, подставив борт под удары взбесившихся волн. Еще полчаса, быть может, меньше, всего четверть часа, несколько минут – и будет сорвана железная обшивка, начнется кораблекрушение.

– Надо было что-то делать. С помощью одного члена команды мне посчастливилось поймать гик и остановить разгром, а потом заблокировать руль.

Так капитан Крекер рассказал в двух фразах, не приводя никаких подробностей, о длившемся в течение добрых тридцати минут аде: «Мне посчастливилось…»

Это было одно из тех мгновений, когда временной интервал между «до» и «после» стремится к нулю. Вернее, время меняет свой характер и принимает иное значение, чем при выполнении команд в спокойную погоду. Любой капитан, вызывающий добровольца, чтобы помочь ему в опасном маневре, тут же находит десяток людей или больше. Но капитану Крекеру нужен был всего один, поскольку маневр был сопряжен со смертельным риском. Стояла непроглядная ночь, те же 17 градусов ниже нуля, а два человека, с фонарем в руке, на коленях ползли по кормовой палубе, покрытой льдом, – одновременно каток и качели.

– Затем команда взялась за работу, чтобы попытаться устранить повреждения, и я смог снова, как положено, лечь в дрейф.

Около девяти часов утра стало светать. Но сквозь тучи пробился лишь бледный и тусклый свет, скорее зловещий. Люди тем не менее немного успокоились и смогли наконец поесть. Их руки были в крови.

– Тогда мы отдали последние почести погибшему матросу.

Обряд и погребальные принадлежности для похорон в море остались неизменными с древних времен. Довольно широкая доска, чистая и хорошо намыленная, устанавливается на корме или на подветренном борту, на нее кладут зашитое в брезентовый мешок тело, к ногам привязывают груз. Моряки стоят, обнажив головы, капитан произносит несколько прощальных слов. Доску слегка приподнимают, и тело, соскользнув, уходит под воду. Вряд ли на борту «Адмирала Курбэ» в это утро было время на соблюдение всего церемониала. Тело даже не успели зашить в грубый брезентовый саван. Его просто завернули в парусину и обвязали веревкой. Скорее всего, погибший отправился в глубины моря именно таким образом, а неистовый ветер, конечно, не позволил его товарищам развязать зюйдвестки и обнажить головы.

Буря не утихла ни днем, ни в ночь с 29 на 30 июля. Волны достигли чудовищной высоты, но «Адмирал Курбэ» держался молодцом. В самый разгар ледяной бури матросы взобрались на мачты, чтобы спустить паруса. Удивительное зрелище: люди, как огромные куклы в обледенелых штормовках, медленно поднимаются по выбленкам, затем движутся по пертам рей. У любого зрителя со стороны тут же закружится голова, ему будет казаться, что при каждом взлете судна они сорвутся с мачт, упадут на палубу или в зеленые волны, увенчанные мраморной пеной. Но нет, навигационный журнал «Адмирала Курбэ» указывает, что мыс Горн был пройден без дополнительных происшествий, а его обратное путешествие завершилось нормально.

Читатели теперь, наверное, понимают, почему крик «Человек за бортом!» очень часто раздавался на борту крупных парусников, которые целыми сутками или неделями боролись со стихией, чтобы обогнуть мыс Горн. В хорошую погоду капитаны приказывали лечь в дрейф, спускали шлюпки и успевали добраться до тонущего человека раньше акул. Но выражение «хорошая погода» в применении к мысу Горн почти всегда игра слов. В этих краях бесследно исчезали целые вахты, унесенные горами кипящей воды, обрушивающейся на судно, как это случилось на четырехмачтовике «Президент Феликс Фор».

В марте 1901 года один матрос, который на конце рея закреплял грот-марсель четырехмачтовика «Тара-Пакка», сорвался в море, когда судно резко качнулось от сильного удара волны. Ему бросили спасательный круг, за который он схватился. Было видно, как он поднимается и опускается на огромных волнах, можно было даже разглядеть его лицо, повернутое к судну. Капитан спустил шлюпку, которая на веслах добралась до матроса и подняла его. Но на обратном пути лодка была опрокинута волной, и спасенный вместе со спасателями исчезли под водой. Вот почему зачастую и не встает вопрос о маневре, когда человек падает в море. Известен даже случай, когда капитан бросил своего сына, унесенного за борт. Он был уверен, что, если спустит шлюпку, обречет матросов на верную гибель. Иногда товарищи несчастного, унесенного за борт бурей, даже колеблются, бросать ли ему спасательный круг, продлевая его бессмысленные мучения.

Моряки, ходившие на крупных парусниках вокруг мыса Горн, рассказывают удивительные истории кораблекрушений. 9 мая 1877 года двадцать шесть парусников разных стран стояли на якоре перед Уанильосом (чилийское побережье). Последним прибыл британский трехмачтовик «Эвонмор». Капитан судна Корфильд взял в плавание свою жену и троих детей, среди которых был четырехмесячный малыш, родившийся во время путешествия, а также гувернантку. Сразу после полудня матросы заметили громадную стаю морских птиц, удаляющихся от берега и направляющихся в открытое море. Через четыре минуты, почти без всякого ветра, на море возникли крутые высокие волны. Все корабли, стоящие на якорях, стали раскачиваться. Вахтенный офицер ближайшего корабля крикнул в рупор: «Землетрясение!» «Эвонмор» лег набок. Капитан отдал приказ о срочной эвакуации: «Спасайся, кто может». Не было даже времени спустить на воду шлюпки.

Миссис Корфильд надела спасательный пояс, привязала к себе младенца и бросилась в воду одновременно с гувернанткой. Ее муж последовал за ней, привязав к себе двоих детей. Несколько судов перевернулись и лежали килем вверх, в том числе и «Эвонмор». Землетрясение породило сильнейшее цунами, рейд был заполнен тонущими судами. Едва живого капитана Корфильда вытащили и спасли. Его жена и трое детей погибли. Тела миссис Корфильд и гувернантки нашли на пляже. Мародеры уже сняли с них драгоценности и туфли.

Трехмачтовик «Герцог Омаль» относился к тому же типу, что и «Адмирал Курбэ», и был спущен на воду той же компанией «Верфи Шантене». Он столкнулся в Ла-Манше с пароходом, получил серьезные повреждения, был отправлен в ремонт, а после ремонта возобновил службу. В декабре 1907 года парусник отплыл из Лондона с грузом кокса и чугуна и взял курс на мыс Тори. Недалеко от восточной оконечности острова Эстадос двадцатишестилетний капитан Лаланд решил лечь в дрейф. Ему внушали опасения состояние моря и настоящий ледяной дождь, который сводил видимость на западе к нулю. Парусник хорошо вел себя в дрейфе, но набирал много воды. Капитан Лаланд время от времени разворачивал судно, не особо удаляясь от берега, чтобы быть готовым сразу использовать перемену ветра.

Это топтание на месте длилось трое суток. Капитана Лаланда не покидало чувство, что парусник постепенно тяжелеет. Он даже посоветовался с боцманом, опытным моряком:

– Быть может, море разыгрывается все больше?

– Нет, капитан, дело в другом.

Лаланд понял и послал старшего плотника проверить трюм: вода в нем поднялась уже на 1 метр 40 сантиметров. Найти течь было невозможно, поскольку стояла ночь, а судно сильно раскачивало. Постоянно работающие насосы не справлялись, и вода неуклонно прибывала. В ближайшее время судно могло затонуть.

Ничто не запрещает главному на корабле после Бога собрать свой штаб и провести совет. И даже обсудить все с командой, прежде чем принимать крайне важное решение. Лаланд собрал офицеров:

– Нам не хватит времени добраться до крупного промежуточного порта, к примеру Монтевидео. Я собираюсь направиться к Мальвинским островам и выбросить судно на берег. Возражений нет?

Офицеры и боцман согласились с решением капитана.

– Мне остается только найти подходящее место для этой операции.

Капитан Лаланд заперся в своей каюте, зажег лампу и открыл том «Навигационных инструкций» на странице «Мальвинские, или Фолклендские, острова». Он прочел несколько страниц, затем стал наносить на карту возможный курс. Через час он вышел и отдал приказ первому помощнику собрать команду перед капитанской рубкой. В свете трех ламп-вспышек, используемых во время бури, виднелись штормовые накидки и лица людей, их заливали потоки воды.

– У нас под ногами судно, которое набирает воду. Помпы не справляются. Единственное спасение – выброситься на песчаный берег. Я нашел на карте небольшую бухту с подходящим пляжем. Маяка там нет, а потому придется выполнять маневр днем, вернее, завтра утром. Вы согласны пойти на риск?

Ответ был единогласным:

– Да, капитан.

Несколько человек добавили:

– Делайте все, что считаете нужным.

Маневр при мореплавательских навыках капитана Лаланда, когда он шел к бухте Рой-Коу на западном берегу Мальвин, может считаться маленьким навигационным шедевром, с учетом состояния судна, бурного моря и затянутого тучами неба. В десять часов утра офицеры уточнили курс с помощью биноклей, хотя метель сводила видимость почти на нет. Берег выглядел изрезанным и диким, виднелись только скалы.

– Если я не ошибаюсь, наша бухта должна быть третьей после левого мыса. Туда ведет короткий проход. Брасопить правый борт.

Боцман отдал приказ, матросы пробежали по палубе, крепя брасы правого борта. Судно начало разворот. Подгоняемое с кормы ветром, оно вошло в длинную бухту со скоростью более 13 узлов. Лаланд выругался, потому что именно в этот момент налетел новый порыв ветра: белая снежная пыль закрыла все. Матросы глядели на силуэт капитана, застывшего перед рулевым. Капитан знал, что на берег выходила узкая горловина, справа и слева окаймленная опасными рифами. Он пытался рассчитать расстояние, которое проходило судно в снежных вихрях. Наконец зловещая белая пелена рассеялась, появился берег за полосой больших серо-зеленых волн.

– К брасам правого борта. Брасопить прямой парус.

Судно рванулось на пляж совершенно перпендикулярно, пропахало борозду в песке и застыло вертикально. Матросы молчали, пораженные спокойствием и безмолвием суши. Двадцатишестилетний капитан принял верное решение, спас свою команду и судно с грузом. «Герцог Омаль» был чуть позже снят с мели. В январе 1917 года его потопила немецкая подводная лодка Ю-43.

Трехмачтовик «Леон-Бюро» был назван так в честь капитана-судовладельца, президента Синдиката нантских судовладельцев. В конце июня 1906 года он отплыл из Суонси, в Сан-Франциско, с грузом угля. Этот груз представлял опасность в штормовую погоду: не удавалось его тщательно проветривать, а от тряски уголь нагревался.

10 октября трехмачтовик обогнул остров Эстадос. Из трюма вырвался газ, уголь вспыхнул. Судно находилось в 200 милях точно к югу от мыса Горн. Дул сильный юго-западный ветер. Капитан, посоветовавшись с офицерами, решил сделать остановку в Порт-Стэнли, на Фолклендских островах, которые французские моряки по привычке называли Мальвинскими. Вот его отчет:

«Бурный ветер, никакой надежды потушить пожар. Некоторые матросы, поднятые из трюма, отравились угарным газом и не могут работать. Каюты заполнены дымом, в них нельзя оставаться. Весь корпус судна разогрелся. Швы палубы расходятся, иллюминаторы лопаются, деревянные части тлеют.

При низкой температуре вымокшие под штормовыми накидками люди работают, ощущая огненный ад, палуба может провалиться под ногами в любой момент. Без отдыха и почти без пищи им приходится одновременно бороться с огнем и ставить паруса, чтобы добраться до места стоянки. Под сильнейшими порывами ветра паруса рвутся в клочья. Такелаж поврежден.

И вот 13 октября показался остров Бошей. Наконец-то! Уголь в трюме пылает. Вода в цистернах кипит. Море швыряет на палубу огромные волны. В любое мгновение может прозвучать взрыв. Наконец в полночь мы добираемся до маяка в Пемброке и бросаем якорь на 30-метровой глубине. Утром следующего дня сажаем судно на мель, чтобы сделать пробоину. 18 октября, через пять суток непрерывной борьбы, пожар потушен».

После долгой и тяжелой службы в 1936 году «Леон-Бюро» отправлен на слом. К этому времени эпопея мыса Горн завершилась. Великобритания, уверенная, что пароходы преодолеют мыс Горн, в начале века перестала строить большие парусники. Их эксплуатация была еще рентабельной, но заказчики все чаще требовали, чтобы доставка – особенно для угля – осуществлялась быстрее. Владычица морей и торговли, чтобы сохранить свое положение, должна была идти в авангарде прогресса.

Франция и Германия продолжали спускать на воду парусники, и весьма крупные. Появились даже пятимачтовики. Транспортировка с помощью ветра пока приносила существенные доходы. Во время войны 1914–1918 годов французские и немецкие парусники, как, впрочем, и британские, вновь вставшие в строй, огибали мыс Горн, отправляясь за чилийской селитрой, которая использовалась для производства взрывчатых веществ. Союзнические суда становились добычей немецких подлодок: было обстреляно и потоплено 54 судна, ходивших под французским флагом.

После войны рост зарплат и налогов, а также новые законы сделали невыгодной дальнейшую эксплуатацию парусников. Судовладельческие компании стали отправлять свои славные суда дальнего плавания на слом. Закон выгоды, который послал их бороздить океаны, теперь с ними расправлялся.

Капитаны и команды этих судов, старавшиеся лишь честно исполнять свои обязанности, показали незаурядные примеры мужества и героизма. Вспомнить о них полезно и современному человеку.