Читать книгу Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 2 - Жорж Тушар-Лафосс - Страница 5

Первый совет под председательством короля. – Речь его была ему подсказана. – Несколько слов о Кольбере. – Придворные празднества. – Женитьба Монсье. – Новобрачная предпочла бы старшого младшему. – Портреты Людовика XIV, Генриетты Английской и герцога Орлеанского. – Вечера госпожи Соассон и пале-рояльские. – Знаменитые оргии. – Разбития окна, побитые буржуа. – Ночные прогулки. – Геркулес Сокур. – Предполагаемые отношения короля к Мадам. – Реформатор Кольбер. – Шоколад и парламент. – Великий деятель утром, соблазнитель в полдень, танцор вечером. – Девица Ла Валльер на сцене. – Предохраненная голова Монсье. – Передняя Мадам. – Портрет девицы Ла Валльер. – Любовь к ней короля. – Объяснение. – Парк. – Любовная сцена: буря; умирающая добродетель. – Бескорыстная любовь. – Опытные фрейлины. – Кончено. – Маленькая болтушка.

Мазарини не ошибся: Людовик XIV обещал быть твердым и самовластным государем. Подождем – сбудутся ли другие предсказания кардинала. Его величество уже не раз председательствовал в совете, и если какой-нибудь министр мечтает продолжать своей особой звание первого министра, тот ошибся. «Господа, сказал им государь первый раз, когда явился в заседание: – я собрал вас для того, чтобы сказать вам, что до сих пор я предоставлял ведение дел кардиналу; но пора мне заниматься самому. Вы будете помогать мне вашими советами, когда я у вас их потребую; но я вас прошу и приказываю вам, господин канцлер, не распоряжаться от моего имени, а вас, государственные секретари, не подписывать даже простого паспорта без моего повеления. Поручаю вам отдавать мне ежедневно отчет во всем. Сцена театра изменяется; я усваиваю другие принципы, нежели кардинал в управлении государством, в распоряжениях финансами и внешними сношениями. Вы слышали мою волю, теперь вам, господа, предстоит исполнять ее».

Члены совета поклонились и замолчали в присутствии государя; но они возроптали по выходе. «В этой королевской речи много уверенности, говорили они: – он заявляет план весьма твердо обдуманный для двадцатидвухлетней головы. Не у ног любовницы, не на следах дикого кабана встречаются с подобными внушениями; есть за занавеской какое-то скрытое честолюбие, какой-то личный интерес, замаскированный красивым подобием общественного блага и который освещает и направляет начало царствования, за которое Людовик XIV принимается с твердым положением «я так хочу»!

Так говорил мне вчера министр Телье, и мне кажется это справедливым, исключая честолюбивых видов третьего лица.

Вы припомните этого первого чиновника, который, сидя у маленького столика в коридоре между гардеробом и спальней умирающего кардинала, записывал подобно швейцару имена особ, являвшихся к его эминенции по требованиям этикета. С этим-то человеком государь советуется обо всем: здесь его величество доказывает, что он обладает главным качеством государей, т. е. умеет выбирать доверенные лица. Истинное достоинство никогда не остается в неизвестности; общественное уважение сумело отыскать Кольбера в его скромной должности, а Мазарини, понимавший отлично людей, горячо рекомендовал этого слугу, прямота которого равнялась способностям. «Я вам всем обязан, государь, сказал кардинал в последние минуты: – но думаю, что поквитаюсь некоторым образом с вашим величеством, оставляя вам Кольбера.

Последний при своем великом начальнике изучил все нужды государства; он видел вблизи все злоупотребления, открыл все средства, помогающие горю, но которые первый министр употреблял, лишь соображаясь со своими личными выгодами. Эта опытность, созревшая в тиши кабинета и возмущенная обманами кардинала, предвещает нам счастливую судьбу, если Людовик ХIV будет продолжать следовать советам Кольбера и согласится иногда сдерживать свою суровую волю.

По если справедливы ходящие слухи, предполагаемая реформа не будет благодатна: поговаривают о приведении парламентов в строгие пределы их судебного значения. Предсказывают, что скоро не будет у нас штатов в провинциях и муниципальных учреждений в городах: первые подчинятся управляющим, последние подпадут под власть «королевских мэров».

Двор между тем продолжает нежно покоиться на розах. Празднества, развлечения, балеты, в которых его величество удивляет всех грацией, лишь на несколько дней были прерваны трауром по кардиналу, в который, впрочем, облекался сам Людовик XIV. Удовольствия эти получили новую пищу в женитьбе Монсье, единственного брата короля, с принцессой Генриеттой английской, которую Мазарини, в угоду политике Кромвеля, несколько лет назад заставлял страдать голодом и сидеть взаперти за неимением обуви и одежды. Говорят шепотом, основываясь на значении некоторых взглядов, что эта молодая и умная принцесса, помимо блеска трона, будто бы больше любила старшого сына Анны Австрийской, нежели младшего. Я в самом деле полагаю, скажем по секрету, что между прелестной англичанкой и королем было более симпатии нежели между ней и герцогом Орлеанским. Набросаем эти три портрета.

Людовик XIV большого роста, широкоплеч, строен, с высокой грудью. Цвет лица у него свежий, хотя оно слегка отмечено оспой; глаза живы, блестящи и добры; губы румяны, лоб благороден и возвышен, волосы почти черны. Несмотря на все это, его нельзя назвать красавцем в полном смысле слова; но в нем много ума, движения его пылки, одушевлены и ничто его так не трогает как удовольствия любви. Приятные эти качества легко были поняты и оценены. Мадам, которая вся грация и каждое движение которой обольстительно. Черты Генриетты не совсем правильны, но жаль было бы, если бы они были такими, перестав быть тем, чем они суть в действительности. Ее талия с недостатками, но не знаю, почему она нравилась бы гораздо меньше, если бы была правильной. Мадам причесывается, одевается и держит себя так, что ее хотели бы взять за образец, но которому никто не сумеет подражать. Невозможно иметь более грации в манерах, обворожительности в речах, остроумия в ответах, страсти во взорах. Увы, что этот добрый Монсье будет делать с этими восхитительными качествами, он, которого госпожа Фиенн приветствовала таким печальным образом: «Монсеньер, вы не обесчестите женщин, которые вас посещают, но они вас обесчестят». Вот портрет королевского брата: маленький, толстый, черноволосый; с большими черными глазами, тусклыми и без выражения; рот очень мал к счастью, ибо скрывает дурные зубы. Кроме того движения, походка, манеры женские – и странный вкус ежедневно почти переодеваться женщиной.

Со времени свадьбы Монсье, все порядочные собирались то в Пале-Рояле, где он жил вместе с вдовствующей королевой, то у графини Соассон. Апартаменты последней в Тюильри в особенности служат центром волокитств и тайных интриг. Анна Австрийская, набожность которой увеличивается с каждым днем рано оставляет вечерние собрания. Ей почти всегда следует в этом случае Мария Терезия, которая от робости не может свободно предаваться увеселениям ветреного и крайне распущенного двора. Обе королевы редко остаются на ужин, за которым по отъезде их, веселые, остроумные, и иногда слишком свободные речи сверкают не менее шампанского, вдохновляющего собеседников. Часто Людовик XIV, бросив салфетку в конце оживленного ужина, предлагает танцы; является музыка, и пляс продолжается до утра.

Расходясь с этих маленьких королевских оргий, наши молодые люди любят возвращаться домой пешком; по дороге они разбивают стекла у честных обывателей, ломают вывески, колотят при случае прохожих, – и все это с громким смехом, который волей или неволей разделяет и пострадавшая сторона.

Иногда после этих ужинов блестящее общество расходится по саду под минутным покровительством нескольких факелов, которые вскоре исчезают. Мало кто из наших дам пропускает эти ночные прогулки, в продолжение которых затеваются разные игры.

Когда волокитство составляет сущность отношений, то редко поддерживается долговременно доброе согласие; несколько уже дней замечается охлаждение между обществами тюильрийским и пале-ройяльским. Госпожа Шевррз, которая всегда так удачно наблюдает влюбленных, заметила по ее словам, что король удаляется от графини Соассон, которая, по семейному праву, наследовала в сердце его величества своей сестре Лоре Манчини, бывшей за герцогом Колонной[12]. Если верить моей рассказчице, то Мадам не чужда этой новой неверности короля. Может быть это подозрение и довольно смело; единственное основание, на которое оно опирается – это ежедневные поездки его величества в Сен-Клу, где теперь живет Монсье со своей молодой супругой. Я вскоре узнаю больше.

В то время как вечера проходят при дворе в более и более блестящих празднествах, Кольбер посвящает ночи на занятия серьезными делами, вся слава которых достанется королю. Этот суровый, не чувствительный к соблазнам жизни человек, враг удовольствий, поглощенный трудом, приготовляет в то же время все улучшения, хотя ему и не дозволено предпринимать ни одного по своему произволу. Он не управлял ни финансами, ни военным ведомством, ни дипломатией, ни администрацией, а между тем ему повинуются все эти государственные рычаги: Кольберн то что другие министры – рука монархии, – он душа ее. Множество указов, выработанных этим трудолюбивым реформатором, с первых же дней заслужили Людовику XIV славу короля-законодателя. В продолжение этих серьезных работ, парламент, совершенно уверенный на этот раз не нарушить прав короны, выдал после зрелого обсуждения указ, дозволявший Давиду только продавать и распространять по всему королевству, «известный состав, именуемый шоколадом»[13]. Если бы высшее парижское учреждение занималось только подобными делами, то у нас не было бы Фронды, ни баррикад, ни печального девства Мадемуазель, о котором эта принцесса скорбит больше нас[14].

Король работает по утрам то с министрами, то с Кольбером над великими реформами, которым должны подвергнуться поочередно все части общественного управления. Среди дня король занимается более частным благоденствием многих своих хорошеньких подданных; вечером он танцует в новом балете Бенсерада «Четыре времени года» и еще доставляет этим способом живейшее удовольствие тем из своих подданных, которые присутствуют на представлении. Трудно вести более деятельную жизнь.

Тайна частых посещений королем Сен-Клу мне открылась, наконец по моему возвращении из деревни, где я провела месяц. Его величество не для Мадам так часто ездит в замок брата, хотя весь двор и мог думать об ухаживании короля за невесткой, хотя она сама могла разделять всеобщее заблуждение, и дерзать даже уверять, будто бы она взбешена… обманувшись в надежде. В этом отношении, я вверяю свои мысли бумаге; но в самом деле, если Мадам не служит предметом королевского внимания, то это не ее вина… Людовик XIV ездил один только раз для Мадам в Сен-Клу; все прочие посещения имели целью девицу Ла-Валльер, одну из фрейлин ее высочества. Вот счастливая особа, заступающая место девицы Торнэ[15], Лоры Манчини, принцессы Маргариты Савойской[16], графини Соассон и стольких других имен, теснящихся в списке королевских похождений, во главе которых вписано почтенное имя госпожи Бовэ[17] – первой наставницы нашего государя в приятной науке любви.

Признательность, которая не часто проявляется в этом мире, приковала сердце короля к девице Ла-Валльер. Особа эта в тайне любила Людовика XIV; она часто повторяла своей доверенной подруге, девице Артиньи:

– Ах, друг мой, как мне нравится король! Зачем он так высоко поставлен?

Девица Артиньи не отличалась скромностью и рассказала другим фрейлинам тайну своей подруги. Молва об этом проникла в придворные кружки. Над этой привязанностью часто подшучивали при короле, которому захотелось узнать ту, чье сердце стремилось к нему. Людовик XIV велел указать себе девицу Ла-Валльер в передней у Мадам; она не ослепила его, но понравилась ему. Эта молодая особа – блондинка очень бела и немного тронута оспой; черные глаза ее томны, но, оживляясь иногда, блестят огнем, умом и чувством; рот большой, но румяный; зубы ровные и белые; рост средний, она немного прихрамывает; грудь плоская, руки тонкие – все это плохо говорит о физическом сложении. Поэтому новая королевская фаворитка ни в каком случае не обязана своим торжеством красоте; но это чудо любезности, ума и образования. Разговор ее, достигающий в одно и тоже время слуха и сердца – представляет постоянно смесь прелести и серьезности. Побеседовав с девицею Ла-Валльер в передней, Людовик XIV не замедлил открыть эти блестящие качества, которые он весьма в состоянии оценить. С этих пор чувство признательности, которое побудило его видеть фрейлину, преобразилось в очень явственную любовь. Посещения его в Сен-Клу участились, что заставило утверждать, будто король влюблен в Мадам, чему она и сама поверила. Однако, король мало проводил время с ее высочеством и по целым часам оставался в передней или во фрейлинских комнатах.

В три недели, в продолжении которых велись эти беседы, король чрезвычайно привязался к девице Ла-Валльер; в его присутствии развертывались все нравственные преимущества этой любезной особы, он мог изучить ее возвышенное, искреннее, благородное сердце, которое, как недавно выразился мне Бюси, желает, чтобы тело, к которому оно принадлежит, полюбило что-нибудь. Людовик XIV имел тысячи случаев восхищаться любящим сердцем девицы Ла-Валльер и отсутствием в ней всякого кокетства.

Король, более робкий с этой простой фрейлиной незнатная происхождения, нежели был до сих пор с принцессами, не смел просить у нее признания в склонности, которую обнаружили ему нескромные придворные, но это желанное признание он получил невольно во время последней поездки двора в Венсен. Печально он прогуливался в саду, как вдруг ему показалось, что он услыхал звуки голоса, нежно откликнувшегося в его сердце. Незаметно подкрался он к беседке, в которой разговаривали и, скрывшись за розовыми кустами, подслушал интересный разговор. Беседовали девицы Ла-Валльер и Артиньи. Первая, не подозревавшая столь близко предмета своей страсти, говорила о нем с жаром, выражение которого сверкало у нее в глазах. Людовик XIV, мало привыкший овладевать своими страстями, не мог остаться в засаде, и упав к ногам возлюбленной разразился потоком клятв и уверений. Обе фрейлины сперва испугались этого внезапного появления, потом покраснели и, наконец успокоились. Девица Артиньи, будучи слишком прекрасна для того, чтобы играть второстепенную роль, какая по всему выпадала ей на долю, и слишком разумна, чтобы оставаться третьим лицом при разговоре, который уместен только вдвоем, удалилась потихоньку: ни король, ни девица. Ла-Валльер не думали ее удерживать.

Через несколько дней влюбленные сошлись в Версальском парке; они уже очень хорошо определили взаимное чувство, которое, однако же, выражалось только еще словами. Время было не мрачное, бурное. Людовик ХIV, взявшись рукой за голову, жаловался на болезненное беспокойство, которое, всегда ощущал при перемене погоды.

– Как государь! будучи так молоды! сказала Ла-Валльер растроганным голосом, – Как это мне прискорбно!

– О, одно это слово облегчает меня, – обвивая рукой стан сострадательной девушки, сказал король. – Как вы добры, что принимаете во мне участье! Увы, хоть я государь и обладатель обширного королевства, но возбуждаю сострадание лишь с тех пор, как принадлежу вам.

– Государь, когда я почувствовала любовь, которой была не в состоянии удержать, я видела только вашу особу и хотела бы скрыть от себя все величие, которое вас окружает.

– Разве моя особа не у ваших ног? Но, кажется, эта яркая молния причинила вам вред.

– Очень! она усилила блеск всех ваших орденов, которые меня ослепляют.

– Я их закрою. Забудьте милый друг, забудьте Людовика XIV, и смотрите на меня как на человека, который всю жизнь любит вас.

– Всю жизнь!.. Да, необходимо забыть, что это обещание дано мне молодым государем, который давал его уже столько раз…

И девица Ла-Валльер глубоко вздохнула.

– О, сколько у меня причин быть верным этому обещанию.

– Нет, государь, причин немного… Природа так мало позаботилась обо мне…

– Что вы говорите! Я отдал бы все королевство за один ваш взгляд.

– Вам было бы плохо, государь, если бы все ваши подданные любили вас как я…

– Эта сладостная любовь – единственное блаженство, которым я хочу упиваться… Но, увы, я говорю как счастливец, а может быть, никогда им не буду.

– Не знаю… но если мой рассудок помрачится, я буду достойна сожаления.

Буря усилилась, раскаты грома становились грознее, ветер с шумом наклонял вершины деревьев; король предложил своей спутнице возвратится в замок. Уединившись с ней в глубину кабинета, где часто Людовик ХIII, вел нежные разговоры с девицей Ла-Файетт, король привлек к себе Ла-Валльер.

– Бога ради, оставьте меня верить в чистую любовь, сказала она.

И глаза ее, подернутые темной влагой, ясно говорили, как была слаба ее решимость…

Не смотря, однако же, на цель своих желаний, Людовик был тронут мольбой этого чистого создания, и Ла-Валльер ушла в этот день безупречной.

На другой день влюбленные сошлись в том же месте; но король нашел свою подругу всю в слезах. Перед этим он послал ей великолепный подарок, состоявший из пары серег в пятьдесят тысяч экю, крючок и часы такой же стоимости.

– Я очень несчастна, – сказала Ла-Валльер, рыдая. – Государь, вы меня сравниваете с женщинами, которых покупали взаимность… Эта бедная добродетель, защищавшаяся сколько можно от слабости, которая скоро похитит у меня ваше сердце, без сомнения кажется вам корыстным кокетством…

– Милая моя, вы дурно истолковываете мои намерения, – отвечал король нежным тоном с примесью гордости. – Даю мое королевское слово, что, посылая вам эти безделки, я хотел лишь высказать вам уважение, а не назначил цену за блаженство, которое считаю неоценимым.

Разговор вскоре сделался нежнее, послышались поцелуи… Но упрек девицы Ла-Валльер достиг своей цели: король и на этот раз подавил свои желания, побуждаемые деликатностью, которая никогда не простиралась так далеко.

На следующий день свидание окончилось иначе.

Заметим для памяти, что все подробности падения Ла-Валльер были мне переданы ее нескромной подругой: девица Артиньи не скрыла от меня ничего.