Читать книгу Ведьма - Жюль Мишле - Страница 5

Из этой картины я устранил темные черты времени, которые жестоко омрачали бы ее.

И имею в особенности в виду неуверенность крестьянской семьи в своей судьбе, обычный страх перед произволом и притеснениями, которые в любой момент могли пасть на них с высоты, где стоял замок. В феодальном режиме налицо были как раз те две черты, которые способны жизнь превратить в ад: с одной стороны, крайняя неподвижность: человек был пригвожден к земле, а эмиграция была делом невозможным, а с другой стороны, значительная неуверенность в своем положении.

Историки оптимисты, так много толкующие о точно определенных обязательствах, о хартиях, о купленных свободах, забывают, что во всем этом было очень мало гарантии. Столько-то нужно заплатить сеньору, который, однако, властен взять и все остальное. Это называется правом захвата. Работай, работай, простофиля. А тем временем страшная банда из замка может напасть на твой дом, может унести все, что захочется сеньору на услуженье.

Взгляните на этого труженика. Как сумрачно шествует он по своей борозде, склонив голову. И он всегда такой, полон забот, и сердце его объято тревогой, как у человека, ожидающего плохие известия. Замыслил ли он дурное дело? Нисколько. Но две мысли неотвязно сверлят его мозг, два острия по очереди вонзаются в него: «В каком состоянии найду я сегодня вечером свой дом?» и «О, если бы в земле нашел я клад! Если бы добрый дух дал мне возможность выкупиться».

Рассказывают, что при таком призыве из земли порой выходил (как этрусский гений однажды вышел из под сошника в виде ребенка) карлик, вставал на борозде и говорил: «Чего ты хочешь от меня?» Изумленный бедняк уже забыл, однако, о своих желаньях. Он бледнел, крестился, а тот исчезал. Жалел ли труженик потом об этом? Быть может, обговорил себе: «Дурак! Ты навсегда останешься бедняком». Очень возможно. И все же я думаю, что невыразимый ужас удерживал его от крайнего шага. Мне не верится, чтобы – как утверждают монахи, писавшие о ведьмах и колдунах, – договор с Сатаной был легкомысленным, безрассудным поступком какого-нибудь влюбленного или скряги.

Если обратиться к здравому смыслу, к человеческой природе, то, напротив, легко поймешь, что такой шаг был крайностью, был вызван беспредельным отчаяньем, страшным гнетом обиды и нужды.

* * *

Говорят: «Подобное ужасное положение вещей изменилось к лучшему в эпоху Людовика Святого, запретившего частные войны между феодалами». Я держусь противоположного мнения. В тот восьмидесяти или столетний период, который лежит между этим запрещением и войнами с Англией (1240–1340), сеньоры, лишенные обычного развлечения – грабить и поджигать владения соседа феодала, обращались особенно жестоко со своими вассалами. Мир между сеньорами превратился в войну против крестьян.

Дневник Эда Риго изображает церковных сеньоров, монахов феодалов самыми отвратительными красками. Это отталкивающая картина разнузданного варварского разврата. Феодалы монахи с особой охотой вторгались в женские монастыри. Суровый Риго, исповедник святого короля, архиепископ Руанский сам, лично ревизует положение дел в Нормандии. Каждый вечер он в каком-нибудь монастыре. Везде он видит: монахи ведут пышный образ жизни феодалов, вооруженных, пьяных, дерущихся, ярых охотников, топчущих пажити и нивы. И всегда рядом монашенки, живущие с ними в беспорядочном половом смешении, всегда беременные от них.

Такова церковь.

Каковы же должны были быть светские сеньоры? Какова должна была быть жизнь внутри этих мрачных замков, на которые снизу смотрели с таким ужасом? Кое-что на этот счет нам говорят сказки, имеющие историческую достоверность, о Синей Бороде и Гризельде. Любитель пыток, так обращавшийся с женой, чем мог он быть для вассалов и крепостных? Ответ на этот вопрос дает тот единственный барон, которого привлекли к ответственности – так поздно, в XV в., – Жиль де Ре, похититель детей.

Рыцарь Бычья Голова у Вальтера Скотта, феодалы, герои мелодрамы и романов, бледнеют перед подобными страшными явлениями действительности. Храмовник в «Айвенго» точно так же очень бледный и искусственный тип. Автор не осмелился коснуться той грязной действительности, которая царила среди безбрачных тамплиеров и в феодальном замке.

В замке было мало женщин. Они считались лишними ртами. Рыцарские романы дают картину, противоположную действительности. Известно, что литература часто изображает жизнь наизнанку (пример: приторные эклоги в духе Флориана в эпоху террора).

Комнаты замков – насколько они теперь доступны наблюдению – говорят больше, чем книги. Вооруженный люд, пажи, слуги, на ночь запиравшиеся под низкими сводами, днем находившиеся на амбразурах и узких террасах, изнывавшие от скуки, жили полной жизнью только во время совершаемых внизу набегов, не войны против соседних владетелей, а охоты на человека, то есть во время бесчисленных притеснений и оскорблений, которые они чинили над семьями крепостных. Сеньор прекрасно понимал, что такая толпа мужчин без женщин будет послушна в том лишь случае, если ей иногда давать волю. Средние века буквально на деле осуществляли один из догматов церкви – отталкивающую идею ада, где Бог пользуется более грешными душами для того, чтобы пытать менее виновных, отданных в их власть, как игрушки.

И человеку должно было казаться, что Бога нет. Каждый набег доказывал, что наступило царство Сатаны, внушал мысль, что отныне к нему надо обращаться.

А те (из замка) смеются себе, шутят: «Крепостные слишком безобразны». Не о красоте, впрочем, и помышляли. Наслаждение заключалось в наносимых оскорблениях, в том, что били и заставляли плакать. Ведь еще в XVII в. дамы умирали со смеху, выслушивая рассказы герцога Лотарингского о том, как его люди пытали и истязали в мирных деревнях всех женщин, даже старух. Нетрудно понять, что оскорблениям подвергались преимущественно состоятельные, относительно лучше поставленные семьи крепостных мэров, уже в XII в. стоявших во главе деревни.

Дворянство ненавидело их, издевалось над ними, разоряло их. Им не хотели прощать зарождавшегося в них чувства нравственного достоинства. Их женам и дочерям не прощали, что они честны и умны. За ними не признавали права быть уважаемыми. Их честь была не их собственностью. «Крепостные телом» – эти жестокие слова то и дело бросали им в лицо.

* * *

Грядущим поколениям покажется невероятным, что христианские народы сделали то, чего никогда не сделали бы античные рабовладельцы, что они провозгласили правом самое кровавое оскорбление, какое только может ранить человека.

Церковный и светский сановник одинаково обладают этим правом. В одном приходе около Бурже кюре сеньор открыто настаивал на праве первой ночи, хотя, впрочем, на практике охотно продавал за деньги мужу девственность жены. Было высказано мнение, что это унизительное право было только формальным, а не реальным. Однако назначенный во многих странах выкуп значительно превосходил средства большинства крестьян. Так, в Шотландии для этого требовалось несколько коров. Кто мог заплатить такой выкуп? Молодая женщина была таким образом всецело во власти феодала. Впрочем, беарнцы утверждают, что право первой ночи осуществлялось натурой: «Старший сын крестьянина считается сыном сеньора, так как последний может быть его отцом».

Но даже если оставить этот вопрос в стороне, то феодальный обычай во всяком случае требовал, чтобы новобрачная поднялась наверх в замок и принесла туда «брачную пищу». Было, конечно, гнусно подвергать ее произволу шайки разнузданных, бесстыдных холостяков.

Даже на расстоянии веков живо представляешь себе эту позорную сцену.

Молодой супруг приводит в замок жену. Нетрудно вообразить себе взрывы смеха рыцарей и слуг, проказы и издевательства пажей над обоими несчастными. «Присутствие дамы удержит их». Ничуть. Дама, которую романы изображают столь нежной, на самом деле в отсутствие мужа командовала людьми, судила, наказывала, приговаривала к казни, держала даже мужа в подчинении в силу принесенных ею в приданое ленов и была отнюдь не нежна, в особенности с крепостной, которая могла быть недурна собой. Имея совершенно открыто по тогдашнему обычаю своего рыцаря и пажа, она была не прочь купить эту свободу, предоставляя такую же свободу и мужу.

И не ей воспрепятствовать фарсу – забаве над этим дрожащим человеком, пришедшим выкупить жену. Сначала с ним торгуются, издеваются над мукой «скупого мужика». Из него выжимают все соки и всю кровь. Откуда такое остервенение? Очень просто: он чисто одет, честен, влиятелен, играет в деревне роль, а она – благочестива, целомудренна, чиста, она любит, боится и плачет. Ее красивые глаза умоляют о пощаде. Несчастный тщетно предлагает все, что имеет, потом даже и приданое… Все мало! Несправедливая жестокость выводит его из себя: «Сосед его ничего же не платил». Дерзкий! он еще рассуждает. Вся шайка окружает его, все кричат, как град падают на него удары палками и метлами. Его толкают, бросают наземь.

Ему говорят: «Ревнивый виллан, постная рожа, у тебя не отнимут жены, сегодня вечером тебе ее вернут, да еще к твоей великой чести беременной. Поблагодари же нас, ты стал благородным. Твой старший сын будет бароном».

И все становятся у окна посмотреть на смешную фигуру мертвеца в свадебном наряде. Взрывы смеха преследуют его, а шумливая ватага вплоть до последнего поваренка гонится вслед за «рогоносцем».

Этот человек околел бы, если бы не надеялся на дьявола.

Он возвращается один. Дом его пуст. Но в самом ли деле он один? Нет? У очага сидит он – Сатана.

Вскоре возвращается его жена – бедняжка, бледная, истерзанная. Боже! В каком она состоянии! Она бросается перед ним на колени, молит о прощении. Сердце его не выдерживает. Он обнимает ее и плачет, рыдает, ревет так, что весь дом дрожит.

Вместе с ней возвращается и добрый Бог. Чтобы она ни выстрадала, она невинна и свята. Сатана в этот день ничего не получит. Не созрело еще время для договора.

* * *

Наши смехотворные фабльо и нелепые новеллы исходят из мысли, что несмотря на это и на дальнейшие смертельные оскорбления женщина на стороне обидчиков, а не мужа. Они хотят нас убедить, что она счастлива, если с ней обращаются жестоко и отпускают беременной. Как это неправдоподобно! Конечно, высокое общественное положение, вежливость, элегантность могли быть для нее искушением. Но разве кто давал себе труд за ней ухаживать? Кто поступал бы с ней по законам истинной любви, подвергся бы насмешкам.

Вся шайка от капеллана и дворецкого до последнего слуги считала для нее честью, если оскорбляла ее. Последний паж воображал себя гранд сеньором, приправляя любовь побоями и нахальством.

* * *

Однажды, когда в отсутствие мужа бедную женщину истязали, она, приводя в порядок свои длинные волосы, плакала и говорила вслух: «Несчастные деревянные святые, какая польза молиться вам! Вы глухи! Вы состарились! О, если бы я имела духа – покровителя, сильного, могущественного (пусть даже злого). На церковной паперти стоят каменные изваяния. Что они там делают? Почему не идут они во дворец схватить, изжарить этих грешников? О! Сила и могущество! Кто дал бы мне вас! Я охотно отдала бы в обмен себя. Но, увы! Что у меня есть? Ничего. Жалкое тело! Жалкая душа! О, если бы вместо домового, совершенно бесполезного, у меня был дух великий, сильный и могущественный».

«Дорогая хозяюшка! Я мал по твоей вине и не могу вырасти. Впрочем, если бы я был больше ростом, ни ты, ни муж твой не потерпели бы меня. Вы прогнали бы меня устами ваших священников и силою святой воды. Я буду сильным, если ты захочешь. Духи, хозяюшка, ни велики, ни малы, ни слабы, ни сильны. При желании и самого маленького можно сделать великаном». «Каким образом?»

«Ничего нет проще. Надо дать ему подарок». «Какой?»

«Прекрасную женскую душу».

«Ах ты, негодный! Так вот чего ты требуешь».

Я требую того, что каждый день отдается. Разве ты лучше дамы из замка. Она отдала душу мужу, любовнику, что нисколько не мешает ей отдать ее еще и пажу – ребенку, маленькому дурачку. А я больше, чем твой паж, и больше, чем слуга. Разве не часто я бывал и твоей служанкой. Не красней, не сердись! Позволь мне только напомнить тебе, что я постоянно около тебя, быть может, даже и в тебе. Иначе как бы мог я знать твои мысли, даже те которые ты скрываешь от себя. Кто я? Я твоя маленькая душа, попросту разговаривающая с твоей большой душой. Мы не разъединимы! Знаешь ли ты, сколько времени я уже с тобой. Тысячу лет! Ибо я был уже с твоей матерью, с ее матерью, с твоими прабабками. Я – дух домашнего очага».

«Искуситель! А что ты сделал для нас?»

«Твой муж разбогатеет, а ты будешь могущественна, и тебя будут бояться».

«Что со мной? Ты – демон зарытых кладов»?

«Зачем ты называешь меня демоном, я делаю дело правое и доброе. Бог не может быть везде. Он не может работать всегда. Иногда он любит отдыхать, и тогда он предоставляет нам, духам, вести здесь, на земле, хозяйство, исправлять изъяны Провидения, недочеты справедливости. Твой муж – наглядный пример. Бедный почтенный труженик убивается за работой – и все без толку. Бог еще не имел времени подумать об этом. Хотя я и ревную тебя немного к нему, все же я люблю его, моего доброго гостеприимного хозяина. Мне жаль его. Он выбился из сил, он падает от изнеможения, он умрет, как умерли ваши дети, погибнет от нищеты. Зимой он был болен. Что будет с вами следующей зимой?»

И женщина прячет лицо в руках и плачет. И выплакав все свои слезы (грудь ее все еще взволнованно подымалась), она говорит: «Я ничего не требую… Только умоляю, спаси мужа».

Хотя она и ничего еще не обещала, с этого дня она принадлежит – ему.