Читать книгу Вокруг света за 80 дней. Михаил Строгов (сборник) - Жюль Верн - Страница 10

«Черт возьми, – сказал себе Паспарту, поначалу малость огорошенный, – таких живчиков, как мой новый хозяин, я встречал только у мадам Тюссо!»

Здесь следует пояснить, что «живчики» мадам Тюссо – восковые фигуры, на которые лондонцы валом валили поглазеть, выглядят и впрямь весьма натурально, им не хватает только дара речи.

За краткие мгновения своей только что состоявшейся встречи с Филеасом Фоггом Паспарту успел быстро, но тщательно рассмотреть своего нового господина. Это был мужчина, по-видимому, лет сорока, с красивым, благородным лицом, скорее бледным, чем румяным, с великолепными зубами, высокого роста, без малейшего намека на полноту, со светлыми волосами и бакенбардами, с гладким лбом, не тронутым даже легчайшими морщинками на висках. Казалось, ему в высшей степени присуще то качество, общее для всех, кто более склонен делать дело, чем поднимать шум, которое физиономисты называют «спокойствием в действии». Невозмутим, флегматичен, веки неподвижны – законченный тип хладнокровного британца, чью несколько напыщенную манеру так метко воспроизводит волшебная кисть Анжелики Кауфман. Рассматривая сего джентльмена в различных ситуациях бытия, следовало предположить, что он ни при каких обстоятельствах не утратит уравновешенности, безукоризненной, словно хронометр «Леруа» или «Эрншоу»: Филеас Фогг и в самом деле являл собой воплощенную точность, о чем явственно свидетельствовало «выражение его стоп и кистей рук», ибо конечности человека, как и у животных, выдают все движения страстей.

Филеас Фогг был из тех математически точных натур, которые никогда не спешат, но всегда успевают, однако воздерживаются от лишних движений и необязательных поступков. Такой без необходимости шагу не ступит, но выберет кратчайший путь к цели. Он не станет попусту пялиться на потолок, вообще не позволит себе ни единого лишнего жеста. Никто не увидит его возбужденным либо растерянным. Это самый неторопливый, но и самый точный человек на свете. Как бы то ни было, можно понять, почему он жил один и, так сказать, вне всех общественных связей. Мистер Фогг знал, что в жизни надобно пообтереться, но поскольку это процесс затяжной, неопределенный, он так и не притерся ни к кому.

Что до Жана, прозванного Паспарту, он был парижанином до мозга костей, вот уже пять лет жил в Англии, освоил ремесло лакея, но тщетно искал хозяина, к которому мог бы привязаться.

Паспарту не стоит уподоблять всем этим востроглазым и самоуверенным Фронтенам да Маскарилям, которые пожимают плечами, держат нос по ветру, а по сути являются не чем иным, как бесстыжими прохвостами. Нет, Паспарту, славный парень с приветливой, немного губастой физиономией, казалось, был всегда готов кого-то поцеловать или что-нибудь перекусить. Мягкосердечный, услужливый малый, он имел круглую добрую голову – такую, какую каждый рад бы увидеть на плечах у друга. У него были синие глаза, подвижная мимика, такие толстые щеки, что он сам мог видеть их. Его отличали могучее телосложение, широкая грудь, крепкая мускулатура (наделенный геркулесовой силой, он смолоду еще и великолепно развил ее регулярными упражнениями). Шевелюра у него была довольно непослушная. Не в пример античным скульпторам, знавшим восемнадцать способов укладывания волос Минервы, Паспарту владел одним методом укрощения своих: три взмаха расчески – и порядок.

Элементарная предусмотрительность не позволяет догадаться, как этот экспансивный парень приспособится к запросам Филеаса Фогга. Станет ли Паспарту тем безупречно аккуратным слугой, какой требуется его хозяину?

Остается только поглядеть, как пойдет дело. Пока нам известно одно: хлебнув в юности бродяжьей жизни, Паспарту теперь жаждал покоя. Наслушавшись похвал британской методичности и пресловутому джентльменскому хладнокровию, он подался в Англию искать счастья.

Однако до сих пор судьба его не баловала. Прижиться, пустить где-нибудь корни все не удавалось. Он поменял уже десяток мест, но атмосфера во всех домах, где доводилось служить, была причудливой, нестабильной: один хозяин оказывался искателем приключений, другой жаждал перемены мест… Паспарту это не манило, он утратил вкус к подобным вещам. Его последний наниматель, молодой лорд Лонгсферри, член парламента, проводя ночи в «устричных залах» Гай-Маркета, слишком часто возвращался домой в бесчувствии, на плечах полисменов. Паспарту, испытывая прежде всего потребность уважать своего господина, отважился на кое-какие почтительные замечания, но они были дурно восприняты, и он порвал с лордом. Тут-то он и прослышал, что Филеас Фогг, эсквайр, ищет слугу. Стал наводить справки об этом джентльмене. Человек, ведущий столь размеренную жизнь, всегда проводя ночи дома, не путешествуя, никогда, даже днем, не болтаясь непонятно где, заведомо должен был ему подойти. О том, при каких обстоятельствах он представился и был принят, мы уже знаем.

Итак, едва часы пробили половину двенадцатого, как Паспарту остался в доме на Сэвилл-роу один. И тотчас приступил к осмотру помещений. Он обошел их все, от подвала до чердака. Чистый, упорядоченный, пуритански суровый, отлично приспособленный для обслуживания дом пришелся ему по душе. Он производил впечатление красивого панциря улитки, но эту раковину обогревал и освещал газ, ведь углеводород здесь вполне обеспечивал все потребности в свете и тепле. На третьем этаже Паспарту без труда обнаружил комнату, которая предназначалась слуге. Она ему подходила. С покоями, находящимися на втором этаже и на антресолях, она сообщалась посредством электрических звонков и переговорных трубок. Электрический маятник на камине был соединен с маятником в спальне Филеаса Фогга, так что оба раскачивались в полном согласии друг с другом, секунда в секунду.

«Это по мне! Все по мне!» – подумал Паспарту.

В своей комнате он заметил также пояснительную записку, висевшую на видном месте, над маятником. Это был список его ежедневных обязанностей. Там перечислялось все, начиная с восьми часов утра, часа, когда Филеас Фогг вставал, и до половины двенадцатого, когда он выходил из дому, чтобы позавтракать в Реформ-клубе; каждая подробность была расписана: чай и жареный хлеб подавать в восемь двадцать три, воду для бритья – в девять тридцать семь, прическа – в десять без двадцати и так далее. И затем, с половины двенадцатого дня до полуночи, когда педантичный джентльмен ложится спать, все размечено, предусмотрено, организовано. Обдумывание этой программы, закрепление в памяти различных ее пунктов доставило Паспарту настоящее удовольствие.

Что до гардероба этого господина, он был превосходен и великолепно подобран. Каждая пара панталон, любой сюртук или жилет, снабженные порядковыми номерами, фигурировали в списке, где отмечались даты, когда должны надеваться эти предметы одежды, сменяя друг друга в зависимости от времени года. Такого же рода регламент предусматривался и для обуви.

В общем, этот дом на Сэвилл-роу, в пору, когда здесь обитал прославленный, но легкомысленный Шеридан, должно быть, являвший собой цитадель беспорядка, ныне стал уютным, прекрасно оборудованным жилищем. Библиотека отсутствовала, никаких книг, они были без надобности мистеру Фоггу, поскольку Реформ-клуб предоставил в его распоряжение две библиотеки: одну – с книгами по изящной словесности, другую – по вопросам политики и права. В спальне имелся средних размеров несгораемый шкаф, конструкция которого одинаково надежно предохраняла его содержимое как от пожара, таки от кражи. Какое-либо оружие в доме отсутствовало – ни следа охотничьего или боевого снаряжения. Здесь все говорило о самом мирном умонастроении хозяина.

Подробно осматривая здание, Паспарту потирал руки, его физиономия все больше расплывалась в широкой улыбке, и он радостно бормотал:

– Это по мне! Вот работа для меня! Мы славно поладим, мистер Фогг и я! Он образец порядка, домосед! Машина, а не человек! Что ж, я не прочь обслуживать машину!