Читать книгу Вокруг света в восемьдесят дней - Жюль Верн - Страница 2

«Клянусь честью, – сказал про себя Паспарту, еще несколько озадаченный, – я видал у мистрис Тюссо экземпляр точь-в-точь как мой новый господин». Надо заметить что «экземпляры» мистрис Тюссо не что иное, как восковые фигуры, тщательно посещаемые в Лондоне, которые сделаны так живо, что только что не говорят.

В эти несколько минут свидания своего с Филеасом Фоггом, Паспарту быстро, но внимательно рассмотрел своего будущего господина. Последний был человек лет сорока, с прекрасным, благородным лицом, великолепными зубами, росту высокого, которого отнюдь не портила небольшая полнота, с русыми волосами и бакенбардами, – лоб у него был гладкий, без морщин на висках, лицо скорее бледное, нежели румяное. Он, по-видимому, обладал в высшей степени тем, что физиономисты называют покоем в действии, и что составляет черту свойственную всем, кто больше делает дела, нежели производит шума. Спокойный, флегматичный, с светлым взором и неподвижными веками, он представлял собою совершеннейший тип тех хладнокровных Англичан, довольно часто встречающихся в Соединенном Королевстве, академическую осанку которых так удивительно передала кисть их соотечественницы Анджелики Кауфман. Наблюдаемый в различных фазах своей жизни, этот джентльмен напоминал собою существо отличающееся равновесием всех своих способностей, словом, столь же совершенное как хронометр Леруа или Эрнсгоу. И действительно Филеас Фогг был олицетворенная точность, что легко можно было угадать по выражению его ног и рук, так как у человека, равно как и у животных, члены суть выразительные органы страстей. Филеас Фогг был один из тех математически точных людей, которые никогда не спешат, а между тем всегда готовы, расчетливы в своих шагах и движениях. Он не делал ни одного лишнего шага, всегда избирая кратчайший путь. Он ни одного взгляда не бросал в потолок, не позволял себе ни одного лишнего жеста; никто никогда не видал его взволнованным или смущенным. Человек этот торопился меньше всех на свете, а между тем являлся всегда во время. Тем не менее всякий поймет, что он жил один и так сказать вне всяких социальных сношений. Он знал, что в жизни пришлось бы испытать столкновения, а так как столкновения только задерживают, то он и не сталкивался ни с кем. Что касается до Жана, прозванного Паспарту, истого Парижанина из Парижа, то в те пять лет которые он прожил в Англии, проживая в Лондоне и состоя в должности лакея, он напрасно старался найти господина к которому бы мог привязаться. Паспарту, тридцати лет от роду, был отнюдь не из тех Фронтенов или Маскарилей, которые с своими высокими плечами, поднятым кверху носом, самоуверенным видом и сухими глазами, не что иное как бесстыдные негодяи. Нет. Паспарту был славный малый, с приятною физиономией, несколько резко очерченными губами, добрый, услужливый. У него были голубые глаза, яркий цвет лица, при достаточной полноте последнего, так что он сам мог видеть скулы своих щек; широкая грудь, сложение крепкое, мускулы твердые, и геркулесовская сила, великолепно развитая упражнениями во времена молодости. Каштановые волосы его были несколько всклокочены. Если древние скульпторы умели на восемнадцать ладов убирать волосы Минервы, то Паспарту знал только один способ ладить со своими: проведет по ним раза три гребенкой, и прическа готова. Сказать, что откровенный характер этого малого сойдется с характером Филеаса Фогга – значило бы поступить вопреки самой простой осторожности. Будет ли Паспарту такой в совершенстве аккуратный служитель, какой нужен его господину, вот что может быть видно только на деле. После довольно бродячей жизни в молодости, как уже нам известно, он стремился теперь к покою. Услышав похвалы английской методичности и провербиальному хладнокровию английских джентльменов, он поехал искать счастья в Англии. Но до сих пор судьба не очень-то баловала его. Он нигде не мог основать себе прочного житья. Перебывал он уже в десяти домах, где находил причудливость, неровность характера, либо господа оказывались искателями приключений, вели бродяжническую жизнь, что никак не входило в планы Паспарту. Последний господин его, юный лорд Лонгсферри, член парламента, после ночей проведенных в oysters-rooms в Гай-Маркете, часто возвращался домой на плечах полисменов. Паспарту, прежде всего желавший уважать своего господина, осмелился сделать несколько почтительных замечаний, которые приняты были в дурную сторону, и он откланялся. В это время он услыхал, что мистер Филеас Фогг эсквайр ищет для себя служителя. Он навел справки об этом джентльмене. Человек, жизнь которого была такая правильная, который никогда не ночевал вне дома, никогда не путешествовал, не отлучался никуда даже на день, вполне соответствовал его вкусу. Он явился к нему и был взят в должность при вышеизложенных обстоятельствах. Паспарту – лишь только пробила половина двенадцатого, – очутился один в доме в Савилль-Роу. Не теряя времени, он стал его осматривать, начиная с чердака и кончая погребом. Дом этот, чистый, прибранный, строгий, – пуританский, отлично приспособленный для службы, понравился ему. Он произвел на него действие раковины улитки, но раковины освещенной и отопленной газом, так как углеводород удовлетворял всем потребностям света и тепла. Паспарту не без труда отыскал во втором этаже отведенную ему комнату. Она оказалась для него пригодною. Электрические колокольчики и акустические трубочки служили для сообщения этой комнаты с антресолями и первым этажом. На камине стояли электрические часы, сообщавшиеся с часами в спальне Филеаса Фогга, и оба снаряда били секунды в одно и то же время. «Это хорошо, хорошо!» сказал про себя Паспарту. Он заметил также в своей комнате записку, прикрепленную над часами. То была программа ежедневной службы. В ней значились – начиная с восьми часов утра, всегдашний час вставанья мистера Филеаса Фогга, до одиннадцати с половиной часов, когда он отправлялся из дому завтракать в клуб – все подробности службы: чай и завтрак в восемь часов двадцать три минуты, вода для бритья в девять часов тридцать семь минут, прическа в десять без двадцати минут, – все было записано, предусмотрено, распределено. Паспарту с радостью обдумывал эту программу и старался запечатлеть различные статьи ее в своем уме. Касательно гардероба господина, надо сказать, что он был очень хорош и превосходно сортирован. Каждые панталоны, сюртук или жилет снабжены были номером, означенным на списке, с указанием числа, в которое, смотря по времени года, платья эти должны попеременно носиться. Такое же распределение и для обуви. Одним словом, дом в Савилль-Роу, который по всей вероятности был храмом беспорядка во времена знаменитого, но разгульного Шеридана – снабжен был покойною мебелью, свидетельствовавшею о значительном довольстве. Не было ни библиотеки, ни книг, потому что таковые оказались бы совершенно бесполезными, так как Реформ-Клуб представляет в распоряжение мистера Фогга две библиотеки, одну по части литературы, другую по части юриспруденции и политики. В спальне находился несгораемый сундук средней величины, устройство коего обеспечивало его и от пожара и от воров. Во всем доме не было никакого оружия, ни военных, ни охотничьих снарядов. Все свидетельствовало о самых миролюбивых наклонностях. Разглядев в подробности все жилище, Паспарту потер себе руки, широкое лицо его осклабилось, и он радостно повторил: «Это, по-моему, вот это мое дело! Мы отлично сойдемся, мистер Фогг и я! Он домосед и такой аккуратный! настоящая механика. Ну что же, я не прочь служить механике.»