Читать книгу Малыш - Жюль Верн, Жуль Верн - Страница 3

Ирландия… Эта страна, обнимающая поверхность острова площадью почти десять миллионов гектаров[1], без сомнения, очень интересна для туристов. Через весь остров тянутся зеленые равнины, а по краям располагаются горные районы, что делает Ирландию похожей на лохань – лохань, полную воды, с ее бесчисленными озерами и болотами!

Однако для своих обитателей Ирландия совсем не так привлекательна. Почвы ее неплодородны, и, словно мать без молока, она не может прокормить своих детей. Но те все же страстно ее любят и называют самыми нежными именами: Зеленым Эрином, Чудесным изумрудом (оправленным, правда, не в золото, а в гранит), Островом лесов (хотя он, скорее, Остров скал), Страной песен (вот только песни эти исходят из больных и слабых уст), Первым цветком земли и Первым цветком морей (хотя цветы здесь быстро вянут под натиском бурь). Бедная Ирландия! Ее вернее было бы назвать Островом нищеты, и это имя она могла бы носить веками.

Страна разделена на четыре провинции: Ленстер – на востоке, Манстер – на юге, Коннахт – на западе и Ольстер – на севере. Управляет ею вице-король, или наместник, назначаемый королем Великобритании.

В провинции Коннахт, в глубине красивейшего залива Клу, который напоминает пасть акулы, вгрызающейся зубами-мысами в гребни волн, находится маленький городок Уэстпорт. В нем-то мы и встретимся впервые с Малышом, в самом начале этой истории. А где, как и когда она закончится, – это нам еще предстоит узнать.

В день, когда начинается наше повествование, а именно 17 июня 1875 года, в воскресенье, большинство жителей Уэстпорта отправились в церковь к дневной службе.

Стоит отметить, что, несмотря на крайнюю бедность, обитатели городишек Верхней Ирландии все же умудряются в праздничные и воскресные дни заменять свои лохмотья более нарядными или хоть менее рваными одеждами. Мужчины облачаются в заплатанные куртки с обтрепанными до бахромы подолами, женщины надевают по нескольку юбок, купленных у старьевщика, а головы украшают шляпами с искусственными цветами, от которых остались, правда, лишь проволочные каркасы. Все идут до церкви босиком, чтобы не портить лишний раз ботинок, которые и так прорваны со всех сторон, но без которых никто не решился бы переступить порог храма.

В этот час улицы Уэстпорта были пусты, если не считать одного человека. Он шел, подталкивая сзади тележку, в которую была впряжена собака – большая, тощая, рыжая с черными пятнами, с изодранными о камни лапами и стертой о ремни шерстью.

– Королевские марионетки… марионетки! – кричал во все горло человек.

Он пришел сюда с востока, из города Каслбара в графстве Мейо, а перед тем прошел ущельем через горы, спустился по крутым уступам на плато Коннемары и пробрался дикими местами вокруг озер Маск и Корриб. Он мог бы сесть на поезд, следующий из Дублина в Уэстпорт, – но нет, этот балаганщик путешествовал пешком, крича всюду о своих марионетках и подбадривая ударами хлыста изнемогавшую от усталости собаку.

Иногда внутри тележки как будто раздавался протяжный жалобный стон. И, громко прикрикнув на собаку: «Двигайся же, чертова тварь!..» – человек, казалось, обращался еще к кому-то, спрятанному внутри тележки, когда орал следом: «Да замолчишь ли ты, собачий сын!..» Тогда стон обрывался, и тележка катилась дальше.

Человека этого звали Торнпип. Откуда он был родом – не столь важно. Главное сказать, что в нем было не больше сострадания, чем в диком звере, и такое же сердце, как у скалы.

Достигнув Уэстпорта, он медленно двинулся по главной улице. Здесь стояли вполне приличные дома и лавки с яркими вывесками, да только купить в них можно было немногое. Примыкавшие к этой улице переулки были столь отвратительны, что походили на грязные ручьи, вливающиеся в чистую реку. Тележка Торнпипа, громыхая, подскакивала на неровной мостовой, и марионетки раскачивались взад и вперед.

Шагая вдоль по улице, Торнпип достиг пересекающей ее аллеи, обсаженной двумя рядами вязов. Далее простирался парк с посыпанными песком дорожками, весьма ухоженный и ведущий к порту в заливе Клу.

Время от времени Торнпип останавливался и, оглядевшись по сторонам, кричал скрипучим, точно несмазанное колесо, голосом:

– Марионетки, королевские марионетки!

Однако никто не выходил из лавок, ни одна голова не показывалась из окна. Только кое-где в грязных переулках мелькали лохмотья, из которых выглядывали бледные, истощенные лица с красными ввалившимися глазами. Наконец пять-шесть мальчиков, почти голых, решились подойти к тележке Торнпипа, когда он остановился на аллее. И все заплакали в один голос:

– Коппер… Коппер!..

Так называется монета самой ничтожной стоимости, мельчайшая часть пенни. Но нашли же они у кого просить, эти дети! У человека, который сам скорее попросил бы милостыню, чем подал ее другим! От Торнпипа детвора получила лишь угрожающие жесты да свирепые взгляды и со страхом разбежалась, спасаясь от его хлыста и оскаленных зубов собаки – настоящего дикого зверя, вечно обозленного от дурного обращения.

Торнпип и без того был вне себя. Его призывные крики оказались напрасными. Никто не спешил смотреть на королевских марионеток. Впрочем, это не означает, что ирландцы питают неприязнь к августейшему семейству – вовсе нет! Вот только они бы предпочли (и даже очень) видеть изображение королевы скорее на монетах, в виде фунтов, крон, полукрон и шиллингов, но в этих-то портретах ее величества и ощущается наибольший недостаток в карманах ирландца.

Поскольку ни один серьезный зритель так и не откликнулся на многократный зов Торнпипа, тележка, запряженная измученной собакой, покатила дальше, в парк. Теперь кругом не было ни души.

– Марионетки! Королевские марионетки!

Никто не отвечал, только птицы, пронзительно крича, разлетались по деревьям. Парк был пуст, как и аллея. Но зачем же, в самом деле, приходить в воскресенье и предлагать развлечения католикам в часы богослужения? И правда, Торнпип был чужаком в этой стране. Может быть, в послеобеденное время, между мессой и вечерней, его старания имели бы успех? В любом случае, ничто не мешало ему сходить со своей тележкой к порту, что он, собственно, и сделал, ругая на ходу всех чертей Ирландии.

Порт этот был обширным, но оживленным назвать его было никак нельзя. Сюда не заходили иностранные суда. Лишь пара шхун, привезших в этот нищий край зерно из Шотландии, да рыбачьи лодки стояли на мели, так как было время отлива. Несколько матросов слонялись по набережной, куря трубки, но очевидно, что Торнпипу нечего было и надеяться добыть хоть пару шиллингов из их кошельков.

Тележка остановилась. Голодная, выбившаяся из сил собака растянулась на песке. Торнпип вытащил из мешка кусок хлеба, несколько картофелин и селедку и принялся за них с жадностью давно не евшего человека.

Собака, с высунутым, сухим от жары языком, пощелкивала пастью, не спуская с него голодных глаз. Но так как, судя по всему, час ее трапезы еще не настал, она кончила тем, что положила голову между вытянутыми лапами и закрыла глаза.

Легкий шум движения внутри тележки вывел Торнпипа из задумчивости. Он встал и огляделся, чтобы убедиться, что никто за ним не наблюдает. Затем, приподняв ковер, прикрывавший ящик с куклами, просунул внутрь кусок хлеба и проговорил свирепым голосом:

– Замолчишь ты наконец!..

Ответом ему был звук усердного жевания, точно внутри ящика находилось умирающее с голоду животное.

Торнпип вскоре покончил с селедкой и картофелем, сваренными для лучшего вкуса в одной воде. Затем он поднес ко рту флягу, грубо вырезанную из тыквы и наполненную напитком из кислого молока, который так в ходу в этой стране.

В это время громко зазвонил церковный колокол, возвещая конец мессы.

Была половина двенадцатого.

Ударом хлыста Торнпип заставил собаку встать, и та потащила тележку обратно к аллее, где он надеялся заполучить хоть нескольких зрителей по выходе из церкви. Возможно, в это предобеденное время и удалось бы дать пару представлений. Затем Торнпип надеялся возобновить их после вечерни и на утро уйти показывать своих марионеток в других городках этой местности.

В сущности, мысль эта была недурна. За неимением шиллингов он бы довольствовался и копперами – все лучше, чем ничего.

Вновь раздался громкий крик:

– Марионетки!.. Королевские марионетки!

Минуты через две-три вокруг Торнпипа собралось человек двадцать. Нельзя сказать, чтобы это было лучшее общество Уэстпорта: подростки, с десяток женщин и несколько мужчин, большинство с ботинками в руках, причем не столько из заботы сохранить свою обувь, сколько по привычке обходиться без нее. Впрочем, несколько горожан составляли исключение в этой праздной толпе. Например, булочник, остановившийся перед тележкой вместе с женой и детьми. Правда, его твидовой куртке было уже немало лет, а каждый год должен считаться за два в дождливом климате Ирландии, но все же булочник выглядел весьма представительно. Да иначе и быть не могло, коль скоро ему принадлежала лавка с великолепной вывеской: «Народная центральная булочная». И действительно, она была центром, куда стекались все хлебные изделия в городе, – поскольку другой булочной в Уэстпорте просто не было.

Здесь же стоял и москательщик[2], называвший себя аптекарем, несмотря на то что в его лавке отсутствовали и самые обычные лекарства. Однако вывеска, гласившая: «Медицинский холл», была выведена такими красивыми буквами, что один ее вид, должно быть, излечивал от болезней.

Следует упомянуть еще священника, остановившегося также у тележки Торнпипа. Духовное лицо было одето удивительно опрятно: шелковый воротничок, жилет с частыми пуговицами, длинная черная ряса. Это был глава всего местного прихода. Деятельность священника была разнообразна: он не только крестил, венчал, исповедовал и хоронил своих прихожан, но еще и давал советы касательно их личной жизни и ухаживал за ними в случае болезни. Кроме того, он был попечителем школ и приютов, что, впрочем, нисколько не мешало ему принимать участие в устройстве парусных регат и скачек. Всеми уважаемый, он имел громадное влияние в городе, что и неудивительно в этих краях, где так сильна католическая вера.

Итак, у тележки все-таки собралась публика, причем даже более прибыльная, чем ожидал Торнпип. Можно было надеяться, что представление будет иметь успех, тем более что в Уэстпорте оно являлось совершеннейшей новинкой.

И ободренный кукольник в последний раз прокричал своим зычным голосом:

– Марионетки… Королевские марионетки!