Читать книгу Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа - К. У. Гортнер - Страница 11

– Донна Лукреция, пожалуйста, не двигайтесь. Мы не сможем подогнать этот лиф, если вы и дальше будете дергаться.

Старшая швея протяжно вздохнула, подавая знак двум ученицам у скамеечки, на которой я стояла в нижней сорочке. Обе они были вооружены частями моего лифа и атласными подушечками, из которых торчали иголки.

– Да, – сказала Джулия. – Дай им поскорее закончить. У меня голова разболелась.

Она расположилась на обтянутой материей скамье, а кормилица рядом с ней давала грудь Лауре – двухмесячной дочери Джулии. Ее беременность казалась бесконечной, но вот в марте она родила и после того впала в апатию: сидела в палаццо Санта-Мария в ожидании визитов папочки. Но его день был заполнен настолько, что нередко он мог только отправить вместо себя знаки своей любви: пояски и туфли, рукава и драгоценности, которые она разбрасывала по всему палаццо, отчего Адриана раскалялась добела.

– Середина дня. – Я смотрела на младенца у груди кормилицы, и мой желудок переворачивался. – Умираю от голода. И потом, с какой стати Джованни Сфорца должно волновать, во что я одета? Мы уже обручены.

– Только заочно. Теперь самое главное – день свадьбы, пусть хотя бы и ради твоего отца. Ты только представь… – Джулия скользнула по мне взглядом. – Если бы его святейшество не обговорил этот новый брак со Сфорца, ты могла бы выйти за кого-нибудь из сыновей неаполитанского короля Ферранте и отправилась бы жить среди трупов.

Меня пробрала дрожь. Истории о развращенности короля Ферранте гуляли по всему Риму с того момента, как неаполитанские послы прибыли с предложениями брачного договора. Правящая династия Неаполя происходила из испанского Арагонского королевства, и ее поддерживали королева Изабелла и король Фернандо, которых папочка недавно титуловал как католических монархов. Но король Ферранте способствовал продвижению в конклаве кардинала делла Ровере и противодействовал моему отцу, а значит, проявил себя как враг. Вот только теперь, когда Неаполь запросил мира, это так напугало делла Ровере, что кардинал бежал из Рима в свое имение в Остии, а babbo лишь приветствовал этот исход. И все же, судя по поступающим сведениям, Ферранте из Неаполя был плохим человеком: он бальзамировал тела своих казненных врагов и посещал их в подвале под замком, дабы дать волю своему злорадству. Когда Джулия стала подтрунивать надо мной – дескать, папочка думает, не послужит ли к его выгоде мой брак с неаполитанцем, – я так испугалась, что заявилась прямо к нему в кабинет, где он просматривал почту.

– Я думала, что выхожу замуж за Сфорца! – взорвалась я. – Ты что, собираешься выдать меня теперь за неаполитанца? А если я не понравлюсь королю Ферранте и он отправит меня в свой подвал?

– Ах, моя farfallina! – Папа рассмеялся. – Подойди-ка сюда.

Он похлопал себя по коленям, хотя я уже была достаточно взрослой для таких детских ласк. И все же я уселась на его здоровенном бедре и уставилась на него, а он, поиграв моим ожерельем, пробормотал:

– Ты не должна слушать сплетни.

– А что, если эти сплетни – правда? Все говорят, что он держит трупы в подвале.

– Опять Джулия тебе напела? – вздохнул он. – Ох уж эти женщины с младенцем! Им так скучно взаперти, что они готовы развлечь себя любыми глупостями. Да, ты выйдешь замуж за Сфорца. У меня нет ни малейших намерений отправлять тебя в Неаполь. Упаси Господь! Ферранте и в самом деле старый хищник, который ищет нашего расположения только потому, что мы получили папский трон, но он тут же отвернется от нас, если сочтет, что ему выгодней другие союзы. Не переживай. Я скорее поцелую дьявола, чем отдам свое дитя в руки Ферранте. Это политика. Мы должны делать вид, что рады его посольству. Хотя бы только для соблюдения приличий.

И все же, вспоминая теперь, с какой легкостью было разорвано мое первое обручение, я стояла замерев, а швея и ее ученицы завершали подгонку моего свадебного платья. Лучше уж вынести несколько часов, рискуя получить укол булавкой, чем подвергаться опасности стать невесткой короля Ферранте.

За окном стояла благодатная весна. Зима случилась мягкая, хотя мы и провели Рождество, сгрудившись у жаровен: камины в палаццо служили скорее для красоты, чем для отопления. Пока Джулия пребывала в спячке в своих роскошных покоях, я наслаждалась всеобщим вниманием, когда меня представляли публике как дочь моего отца.

Вопреки утверждению матери, будто римский папа не может держать при себе незамужнюю дочь, папочка был рад тому, что я играю роль его неофициального представителя. Вместе с Адрианой – по мере увеличения живота Джулии Адриана снова стала надзирать за мной – я принимала послов со всей Европы и из итальянских городов-государств, а они подносили мне подарки и искали моего содействия. Иногда они жаждали церковной должности для внебрачного сына или кардинальской шапки для племянника; другие просили разрешить их споры касательно земли или титула. У меня, естественно, не было никакой власти одобрять что бы то ни было, но Адриана тщательно все записывала, а потом докладывала папочке. Вскоре распространилась весть, что палаццо Санта-Мария ин Портико – это врата, через которые должны пройти искатели милостей его святейшества, и мое собрание драгоценностей выросло до таких размеров, что даже Джулия пробудилась от своей спячки.

Как-то вечером она заявилась в зал, где я в это время развлекала Альфонсо д’Эсте, сына герцога Феррары, – мрачного юношу с огромным носом и грубыми чертами лица. Он принес мне в подарок сокола. Птица восседала на шесте в руках слуги, облаченного в кожаную куртку на мягкой подкладке и рукавицы, а я с опаской поглядывала на нее и думала: не дай Бог моему Аранчино попасть под этот острый клюв. А еще я думала о том, знает ли синьор д’Эсте, что если женщины и участвуют в охоте, то девочки моего возраста – нет. Я занимала его разговором, пытаясь найти вежливый способ отказаться от дара, и тут появилась Джулия. Она шла, неся перед собой живот, одетая в бордовый бархат, в украшенном драгоценностями чепце на уложенных волосах.

Альфонсо д’Эсте выпучил глаза. Джулия остановилась перед камином розового мрамора – одним из немногих, который действовал, – и изобразила дрожь:

– Какая холодина! Боюсь, как бы снег не пошел.

У меня с языка чуть было не сорвалось, что в Риме почти не бывает снега, как вдруг она сняла чепец, и волосы упали ей на плечи.

– Я их вымыла сегодня утром, но теперь они будут сохнуть целую вечность.

Я бы с радостью затолкала ее в огонь. Адриана, сидевшая поблизости в алькове, чтобы не оставлять меня одну, издала оскорбленный вздох. Замужние женщины, в особенности беременные, не должны показывать свои волосы, как куртизанки.

Синьору д’Эсте оставалось только смотреть. На лице его все яснее проступало любопытство, он стал похож на кота, увидевшего мышку. А я вышла, извинившись: он ведь явился ради меня. Я понеслась вверх по лестнице, и мы с Пантализеей принялись рыться в сундуках. Не прошло и часа, как я вернулась: Джулия попивала вино и хихикала с сыном герцога. Я вошла неторопливым шагом, облаченная в фиолетовое платье, шуршащее при ходьбе. Мои распущенные светлые волосы лежали на плечах под кружевной накидкой.

Он вздохнул и заявил с неожиданной любезностью:

– Луны не бывает без солнца.

Джулия смерила меня неласковым взглядом. После того случая она непременно присутствовала при всех визитах, как бы скучны они ни были. Стойко встречала поднесение в дар всего, что только можно представить: от отрезов парчи из Святой земли до бочонков амонтильядо из Испании и свежих карпов из озера Гарда. Наконец схватки одолели, и ей пришлось отправиться в родильные покои, иначе она бы разродилась на глазах у наших гостей.

– Она тебе завидует, – говорила мне Адриана. – Боится потерять свою красоту и любовь твоего отца. Теперь, после рождения ребенка, она стала матерью, как Ваноцца, а ты, мое дитя, остаешься чиста, как ангел.

Мысль о зависти Джулии рождала во мне темное чувство. Но после моего обручения с Джованни Сфорца папочка дал указание секретарю направлять визитеров в его канцелярию. Так я и оказалась стоящей на табурете, с руками и ногами, исколотыми чересчур усердной швеей, тогда как Джулия ничуть не утратила своей красоты, хотя и долго оправлялась после родов.

В коридоре раздались шаги. Я повернула голову к двери. Он даже порог не успел переступить, а мы все уже знали, кто пришел. В особенности Джулия: прежде чем папочка открыл дверь, она выхватила ребенка у кормилицы и устроилась с ним на скамье.

Папочка приказал построить приватный проход между Сикстинской капеллой и нашим палаццо, чтобы посещать нас в любое время, но вот уже несколько недель к нам не заглядывал. Теперь он предстал перед нами, будто облако, озаренное солнцем: отделанная мехом горностая накидка, туфли, сутана и даже круглая низкая шапочка-пилеолус из белой парчи – все это придавало красноватый оттенок его смуглой коже, а глаза делало похожими на черные бусины. Швеи поклонились ему. Он улыбнулся им, похлопал Муриллу по голове, облаченной в тюрбан, потом наклонился и поцеловал Джулию. Она сунула ему малютку Лауру – очень не вовремя, потому что девочка в этот миг испустила вопль.

– Она выросла после вашего последнего посещения, – сказала Джулия.

– Похоже. – Папочка помедлил.

Я удивилась, когда он не поцеловал ребенка, а лишь обозначил благословляющий жест. Его безразличие озадачило меня, а ведь он столько говорил о том, как счастлив. Не сожалеет ли он? Не разочарован ли, что она родила орущую девочку? Как бы я на это ни надеялась (поскольку в таком случае я оставалась его единственной farfallina), такой поворот казался мне странным: папочка должен был любить новорожденную. Не в первый раз пожалела я, что с нами нет Адрианы, которая объяснила бы, что происходит. Но она вскоре после рождения ребенка вернулась на Монте-Джордано: заявила, что слишком запустила свое палаццо, но, скорее всего, потому, что устала от Джулии.

– Что? – Папочка протянул ко мне руки. – Не хочешь поздороваться со своим стариком-отцом?

Я спрыгнула с табуретки прямо в его объятия.

– Моя farfallina, – пробормотал он. – Ты посмотри – настоящая невеста. Как время летит! Кажется, только вчера мы играли с котятами.

Он прижимал меня к себе, а я поглядывала мимо него на дверь, где стояли его вездесущие телохранители. На их лицах было странное одинаковое выражение. Любимый провожатый моего отца, красивый, темноглазый Педро Кальдерон, которого папочка любовно называл Перотто, поспешил снять со стула мой пеньюар и набросить мне на плечи.

– Ой, спасибо, Перотто, – сказала я.

Потом, когда отец отстранился, я увидела, что Джулия сверлит меня взглядом. Я поплотнее завернулась в пеньюар, неловко застегнула поясок на талии.

Я только что прикасалась к отцу, когда мою кожу и его сакральную сущность разделяла лишь нижняя сорочка.

У дверей втянул носом воздух кардинал Асканио Сфорца, родственник моего жениха, – ухоженный человек в красной парче. Его худоба и безразличное выражение были обманчивы: мне представлялось, что он может быть грубым, а мягкий взгляд его карих глаз подмечал гораздо больше, чем он делал вид.

– Чему мы обязаны такой радостью? – Джулия вернула Лауру кормилице и, лучась улыбкой, взяла папочку под руку. – Давно мы вас не видели. Надеюсь, ваше святейшество останется на ужин. Мы поедим на открытом воздухе на террасе. Сад уже закончен, и там прекрасно, правда, Лукреция? – обратилась она ко мне, не сводя глаз с отца. – Вы должны сами увидеть плоды вашей щедрости. И у меня свежий арбуз и окорок, специально привезенный для вас из Испании.

– Вот как? – Папочка облизнулся. – Хороший окорок – это здорово. Но, увы, я пришел поговорить с Лукрецией. Обещал прогуляться с ней сегодня.

Ничего такого он не обещал, и Джулия это знала. Она замерла, словно ей приказали выселяться. Но не успела она произнести хоть слово, как заговорил кардинал Сфорца:

– Для меня будет большой честью прогуляться с донной Лукрецией. В таком случае ваше святейшество сможет насладиться окороком. И обществом прекрасной дамы, – учтиво кивнув Джулии, добавил он.

– Прекрасно! – Джулия крепче ухватилась за руку папочки. – Лукреция понимает. Правда, дорогая?

И опять она не смотрела на меня.

– Да, вы должны остаться, ваше святейшество, – услышала я собственный голос. – У вас нет времени для…

– Значит, решено. – Властным движением руки Джулия отправила прочь из комнаты всех, кроме Перотто и меня.

Папочка с удивленным видом подставил мне щеку для поцелуя.

– Мы поговорим позднее, – прошептал он, и мы с Перотто последовали за остальными в коридор.

– Спасибо за предложение, ваше высокопреосвященство, – сказала я кардиналу Сфорца. – Но я полагаю, у вас есть более важные дела.

– Нет-нет, я настаиваю. Пожалуйста, наденьте что-нибудь подходящее для короткой поездки по городу. Перотто, пожалуйста, проводи донну Лукрецию, чтобы через, скажем, полчаса мы встретились во дворе. – Улыбка не коснулась его глаз. – Его святейшество приготовил для вас особый сюрприз.

Взволнованная, я побежала к себе наверх переодеться. Мне следовало взять с собой Пантализею: Адриана настаивала на том, чтобы я без нее не покидала палаццо. Быстро надев платье легкого шелка и плащ с капюшоном, я в сопровождении Перотто поспешила в cortile.

Из расположенного неподалеку Апостольского дворца, в котором папочка начал перестройку, доносился стук молотков и крики рабочих. Кардинал Сфорца ждал в седле рядом с закрытыми упряжными носилками и вооруженным эскортом. Пантализея покосилась на Перотто, который помог нам сесть в носилки. Он отвел глаза, покраснев до корней своих взъерошенных черных волос.

– Ты ему нравишься, – поддразнила я ее, когда мы расселись на подушках и носилки двинулись вперед. – И я думаю, он тебе тоже нравится. Уже не в первый раз вижу, как вы переглядываетесь.

– Он красивый. – Пантализея чуть откинула занавеску. – Он благородного происхождения?

– Кажется, – рассеянно сказала я, хотя ничего об этом не знала. – Раздвинь занавески пошире.

Мне тоже хотелось что-нибудь увидеть. Но не Перотто, который ехал верхом рядом с нами. Я хотела посмотреть Рим. Мне редко доводилось бывать в городе по собственным делам. А тем более после избрания папочки.

Мы выехали из Ватикана, обогнули мутный Тибр и направились дальше по дороге, упирающейся в старую стену города. На каждом повороте мы видели колокольни и церковные шпили. Внезапно, въехав на узкие, вымощенные камнем улицы, мы оказались среди городской суеты. Наверху сушилось белье, выступающие балконы нависали над нами, как рукотворная паутина. Мычание скота, гонимого на бойню, мешалось с голосами кумушек, болтающих на порогах своих домов, визгом играющих детей, мольбами нищих на углах и зазывными криками лоточников, предлагающих все – от мощей до столовой посуды. Священники и аристократы верхом, окруженные наемниками, обгоняли нас с высокомерным безразличием к нашему положению. Стаи одичавших собак грызлись за выброшенные объедки, а свиньи рылись в канавах. Над сточными канавами висела отвратительная вонь. Кругом был шум, грязь и опасность.

Я любила все это.

Рим был моим городом. Моим домом.

Мы обогнули рынок на западном берегу и въехали в лабиринт Трастевере, где в укрепленных палаццо рядом с сыромятнями, винодельнями, гостиницами и борделями жили богатые купцы. Упряжные носилки слегка покачивались на поворотах узких улочек. Вдруг Пантализея спросила:

– Зачем нам сюда? В этом районе живут одни евреи и воры.

– И богатые люди, – заметила я.

Мы остановились перед палаццо – мрачным сооружением с бойницами, внушительной башней и воротами, усыпанными медными заклепками. Перотто помог нам выйти, кардинал Сфорца спешился, тяжелые ворота распахнулись, и мы увидели целую толпу слуг, которые взяли на себя заботу о лошадях и носилках. Мы тем временем вошли внутрь.

Лоджия, вся в зарослях глицинии, обхватывала главный cortile, где подстриженные деревья в керамических горшках несли вахту у фонтана. Я откинула на спину капюшон, обвела взглядом сильно запущенный дворик, обратила внимание на группу людей в аркаде. Иные повернулись в мою сторону – они напоминали наемников вроде тех, что окружали Хуана. Это мое наблюдение вскоре подтвердилось, когда один подошел ко мне и поклонился:

– Донна Лукреция, benvingut[29].

К моему удивлению, он заговорил по-каталонски. Он был худ, хотя нарочито одет именно так, как одеваются наемники: кожаный дублет с поясом-перевязью, на котором болтались кинжал в ножнах и кошель, хвастливо выставленные напоказ кружевные воротник и манжеты, сапоги с широкими отворотами, чтобы прятать мелкое оружие. У него были странные глаза – не голубые и не серые, а какого-то промежуточного цвета, наподобие сумерек. Из-под шапочки выбивались темные кудри. Он не блистал красотой: заячья губа уродливо искривила его рот, но я почувствовала в нем какое-то странное обаяние.

– Меня зовут Мигель де Корелла, я недавно приехал из Валенсии служить моему господину. Вы можете называть меня Микелотто. К вашим услугам, госпожа.

Он перешел на итальянский, и, услышав это, кардинал Сфорца раздраженно бросил:

– А скажи-ка мне, где же твой хозяин? Мы заранее известили о нашем приезде.

– Он ждет наверху.

Кардинал двинулся к ближайшей лестнице, и каталонец добавил:

– Но он хочет сначала приватно сказать несколько слов моей госпоже. В зале можно подкрепиться – стол накрыт, ваше высокопреосвященство.

С учтивостью, не уступавшей кардинальской, Микелотто встал между Сфорца и лестницей и так легко прикоснулся к моей руке, что я едва почувствовала.

Я одобрительно улыбнулась Пантализее и поманила Перотто:

– Присмотри, чтобы ей не было скучно.

Он покраснел: как я и предполагала, он неровно дышал к моей горничной.

Мы с Микелотто, который шел сзади, поднялись по лестнице, где верхняя галерея с крашеными свесами соседствовала с жилыми комнатами. По всему было видно: обитатели сюда въехали недавно. В коридорах повсюду валялась упаковочная солома, там и здесь стояли пустые кофры, перевернутые короба. Вероятно, хозяин обладал средствами – об этом говорили лежавшие у стен зала свернутые гобелены, тканые турецкие ковры на столах.

Микелотто налил кларета из серебряного графина.

– Позвольте узнать, кому я обязана такой честью? – спросила я, когда он протянул мне кубок.

Его заячья губа растянулась в улыбке. Чуть поклонившись, он, пятясь, вышел из комнаты.

– Лючия…

Я развернулась и глазам своим не поверила: ко мне шел Чезаре.

Закругленный ворот его рубахи обрамлял шею, черный бархатный дублет обтягивал тело; я сразу же увидела, что он прибавил в весе. Еще он начал отращивать волосы – короткие рыжие кудри, как у херувимов Боттичелли, обрамляли его голову.

– Ты вернулся в Рим! Почему же мне не сказал?

– Хотел сделать тебе сюрприз. – Он обвел рукой комнату. – Тебе нравится мое новое палаццо?

– Ему не помешают некоторые улучшения, – услышала я свой голос и поморщилась.

Как он должен понять, этому дому далеко до палаццо Санта-Мария ин Портико. Плитка на полу потрескалась, а в углах потолка виднелись мокрые пятна.

– Не помешают. – Чезаре хохотнул. – Ты разочарована?

– Нет, – быстро ответила я. – Оно прекрасно. Но скажи, давно ты уже здесь?

– Почти месяц. – Он увернулся, когда я замахнулась на него. – Ну-ну, – улыбнулся он. – Я хотел сказать тебе раньше, но отец настаивал, чтобы я хранил свой приезд в тайне, пока все не устроится.

– Не устроится? – Я топнула. – Какая такая тайна в том, что у моего брата палаццо в Риме?

Я сердито уставилась на него, но мой протест сник: он склонил голову и на уровне моих глаз оказался выбритый кружок у него на затылке.

– Ты принес обет…

Неожиданно печаль нахлынула на меня.

– Нет, ничего подобного. Я должен удовлетворять требованиям, чтобы занять пост нового архиепископа и папского кардинала в Валенсии. Должен выглядеть человеком, достойным надеть священный убор.

Я проглотила слезы:

– Ты счастлив?

Он пожал плечами:

– Если счастье означает ежегодный доход в сорок тысяч дукатов, то мне стыдно жаловаться. И потом, я получил это. – Он раскинул руки. – Требующее небольшого ремонта, но в остальном прекрасное палаццо в сердце самого колоритного римского квартала, и здесь я полный хозяин. А он хорош, правда? Я сделаю его гордостью города, все аристократы будут вымаливать приглашения в дом Чезаре Борджиа, когда я приведу его в порядок.

– Значит, ты согласился?

Я не доверяла его покорности. Как с Хуаном тогда в саду, мне думалось, что Чезаре прячет истинные чувства, выражая те, которых от него ждут.

– Ты согласился с волей папочки?

– У меня практически нет выбора. – Он подошел к графину на столе, долил мне вина, наполнил кубок для себя. – Такова моя судьба, Лючия. Против fortuna не пойдешь – мы можем только предвидеть ее капризы и, если повезет, подчинить ее своей воле. – Он понизил голос. – А я собираюсь стать везунчиком.

Это было больше похоже на него, хотя я и представить себе не могла, как ему удастся уклониться от служения Церкви. Я потягивала кларет, который уже ударил мне в голову, и наблюдала за ним – он перемещался по полуобставленной комнате, прикасался пальцами к своим вещам. Он любил красивые предметы. У него было на них безошибочное чутье. Я хотела спросить, как он собирается носить терновый венец, предписанный ему отцом, как сумеет справляться с переполняющими его мирскими страстями. В нем было столько жизни, столько молодости и энергии – он не сможет жить жизнью Ватикана, препираясь и заключая союзы со своими собратьями-кардиналами в курии. Обет был наименьшим из зол. Священники заводили себе любовниц, а те рожали им детей (пример нашего отца не оставлял на сей счет сомнений), но привести к подчинению Чезаре казалось мне равносильным издевательству над прекрасным жеребцом, которого впрягли в плуг и заставляют пахать, словно простого быка.

Я молчала. Что пользы было бы от моих слов? Чезаре верно говорил: ему не оставили выбора. Как и всем нам. Мы были Борджиа. Мы должны жертвовать собой ради блага семьи.

– У меня есть для тебя еще один сюрприз.

Голос Чезаре пробудил меня от задумчивости. Брат остановился у окна. Сквозь толстые стекла свет внутрь едва проникал, но к тому же они были так грязны, что я ничего не видела за ними. Я уже собиралась протереть стекло рукавом, когда он прошептал:

– Тсс… Так мы спугнем нашу добычу.

Он нажал на какой-то хитрый рычаг сбоку от окна, и оно раскрылось. В нос мне ударил запах сырой зелени.

– У тебя тоже есть сад? – обрадованно спросила я.

Он прижал палец к губам, привлекая мое внимание к тому, что происходит снаружи. Поначалу я видела лишь сутолоку домов Трастевере, башни, колокольни, шпили, протыкавшие тучи, которыми было затянуто небо. Потом опустила глаза на закрытый сад внутри стен, где запущенные живые изгороди окружали поилку для птиц и безрукую Венеру в складчатых мраморных одеяниях.

Там я в первый раз увидела его – он расхаживал по тропинке, неловкого вида человек в синей драпированной чоппе, доходившей до середины бедра. Ее откидные рукава были завернуты назад и засунуты за пояс, оставляя на виду дублет. Рейтузы на нем сидели в обтяжку, но не так изящно, как на моем брате. Точнее сказать, форма его ног сильно отклонялась от идеала, а синие сапоги хлопали по тощим щиколоткам. На самый лоб у него была надвинута нелепая коническая шапочка с широкими полями. Я изо всех сил напрягала глаза, но со своего места не могла разглядеть его лицо – только каштановые волосы, обрезанные ровно на уровне плеч. Он обходил купальню для птиц, пиная камушки; в этот момент воробей, подняв брызги, опустился прямо в воду. Человек отпрыгнул, замахал руками, чтобы прогнать птицу. Неожиданная боль в груди сказала мне, кто это такой. И тут же Чезаре прошептал мне в ухо:

– Джованни Сфорца боится испачкать одежду. Понимаешь, ему пришлось занимать деньги у родственников, чтобы ее купить. Золотой ошейник он взял у меня. Ему потребовалось что-нибудь золотое, чтобы оттенить эту жуткую голубизну.

– Джованни Сфорца? – Я отшатнулась от окна. – Мой жених?

Чезаре кивнул.

Прижав руками юбки, словно он мог услышать их шуршание, я решилась взглянуть еще раз. Джованни остановился, чтобы посмотреть на окна. Даже я замерла. С облегчением отметила, что по крайней мере издалека ни явного уродства, ни шрамов на нем не видно. Правда, его лицо все еще оставалось скрытым полями шляпы.

Он резко перевел взгляд на палаццо. А я увидела, что к нему направляется кардинал Сфорца.

Я снова отошла и закрыла окно.

– Ну? – Чезаре с любопытством поглядывал на меня.

Я проглотила комок в горле:

– Почему он здесь?

– Он же собирается жениться на тебе, почему еще? – Чезаре помолчал. – Он тебе не нравится. – Прежде чем я ответила, он ударил кулаком одной руки по ладони другой. – Я так и знал! Как только он появился, я сказал отцу: это невозможно. Он не только бастард простого кондотьера, в котором течет кровь Сфорца, – и, кстати, довольно бедного, – он даже не живет в Милане. Какой-то жалкий правитель рыбацкого городка Пезаро, целиком зависящего от Милана. К тому же он слишком стар для тебя и уже вдовец. Тебе не стоит беспокоиться. Мы найдем тебе кого-нибудь другого – с ногами покрасивее и умеющего одеваться.

Я выслушала его тираду молча, а потом спросила:

– Сколько ему лет?

– Двадцать восемь. Его первой женой была сестра маркиза Мантуи – она умерла при родах, как и его отпрыск. Даже семя его никуда не годится.

Мне стало интересно: а что думает обо мне Джованни Сфорца, владетель Пезаро? Он тоже наверняка может сомневаться, достаточно ли я для него хороша: еще совсем девочка, только что выпущенная из монастыря, и фамилия наша не Гонзага, не д’Эсте, не Медичи, хотя мой отец и восседает на папском троне. Я помню, папочка говорил мне в детстве, что в Италии на нас всегда будут смотреть как на чужаков-испанцев.

– Что он от этого выигрывает?

Чезаре холодно рассмеялся:

– Целое состояние. Но ты можешь не беспокоиться, – повторил он. – Нет таких обещаний, которые нельзя было бы взять назад. Я скажу отцу, что ты сочла его неподходящим.

– Но ведь кардинал Сфорца отдал свой голос за папочку. – Я снова кинула взгляд на окно. – Едва ли ему понравится, если я скажу, что его родственник мне не подходит.

– Кого волнует, что ему понравится! Мы уже дали этой гадюке более чем достаточно. Он получил наше палаццо в Корсо и пост вице-канцлера. Я уже не говорю о доходах и мальчиках, которые поселятся в городе-государстве. Чума на этих Сфорца!

Я встретила горящий взгляд брата, потом взяла кубок и допила вино.

– И все же, думаю, мне сначала нужно с ним познакомиться. Ведь ради этого меня и доставили сюда?

Чезаре сощурился:

– Ты не давала никаких обязательств. Отец просил только, чтобы тебе позволили увидеть его. Ты можешь вернуться в палаццо, и никто не будет оскорблен.

– Да? И что – все ослепли? – Я натужно рассмеялась. – Кардинал знает, что я здесь. И кажется, Джованни только что меня видел. Прошу тебя, Чезаре, – я протянула к нему руку, – я хочу, чтобы именно ты познакомил меня с моим будущим мужем.

Кардинал и Джованни Сфорца стояли возле статуи Венеры и тихо разговаривали. Я не слышала их слов, но разговор они, вероятно, вели важный, потому что, когда мы с Чезаре появились из нижней галереи, посмотрели на нас с тревогой.

Подвижное лицо кардинала приняло обычное выражение, и он двинулся нам навстречу.

– Донна Лукреция, как это мило с вашей стороны, что вы присоединились к нам. – Он посмотрел на Чезаре. – И с вашей, мой господин. – Он скользнул взглядом по руке моего брата, державшей меня под локоть. Ловким движением я высвободила локоть, заставила себя улыбнуться, и кардинал добавил: – Позвольте представить моего родственника Джованни Сфорца, правителя Пезаро. Он горел желанием познакомиться с вами.

Кардинал сделал движение рукой, и Джованни вышел вперед, силясь расправить узкие плечи, чтобы грудь под складчатой одеждой казалась шире.

– Мой господин, я польщена. – Я опустила глаза, как это делала иногда Джулия перед папочкой, в особенности если искала его милостей.

– Я тоже польщен познакомиться с вами… – дрожащим голосом наконец заговорил он, – с моей госпожой, я хотел сказать.

Чезаре фыркнул.

Я подняла глаза: в лицо Джованни бросилась краска. Вид у него был простоватый, но ямочка на подбородке компенсировала длинный нос и близкую посадку карих глаз. И выглядел он моложе, чем я предполагала. Серьезным взглядом он напомнил моего младшего брата Джоффре. Теперь, когда мы обменялись любезностями, пусть и натужными, его неловкость, казалось, уменьшилась. И все же он нервничал из-за золотого ожерелья моего брата, словно его вес доставлял ему неудобства.

Я вздохнула с облегчением. Он не слишком походил на своего ухоженного родственника, кардинала Сфорца.

– Прогуляемся? – предложила я.

С моей стороны было не совсем прилично предлагать это, но я хотела поговорить с ним наедине, без ястребиных взглядов Чезаре и кардинала.

Джованни метнул вопрошающий взгляд на кардинала, который кивнул и вместе с Чезаре двинулся к галерее. Мой брат бросил неласковый взгляд через плечо, а мы с Джованни пошли по утоптанной тропинке вокруг птичьей купальни.

Хруст гравия у нас под ногами громко отдавался в моих ушах. Поначалу я решила, что он принял мое предложение в буквальном смысле и проведет меня вокруг купальни, не произнеся ни слова. Но когда я посмотрела на него, он, казалось, жевал нижнюю губу. Его неразговорчивость ободрила меня. В конечном счете от его воли наш брак зависел не больше, чем от моей. Напротив, значительно меньше: я сомневалась, что его семья позволит ему меня отвергнуть.

– Мой господин не ожидал сегодня встречи со мной, – наконец сказала я.

Его глаза распахнулись. Я чуть не захихикала. Неужели он считал меня ребенком, не способным понять, что перед ним. Он поспешил покачать головой и пробормотал:

– Его высокопреосвященство и его святейшество сообщили мне, что я должен одеться получше и быть в саду к молитве шестого часа[30]. Но нет, я не думал, что мы встретимся сегодня. Мне сказали, что вы посмотрите на меня сверху. Только и всего. – Он помолчал немного, потом добавил: – Я здесь провел больше часа. Послушайте… – Он снял шапочку, и я увидела, что его волосы от пота прилипли к голове. На затылке они начали редеть, и без шапочки он выглядел на свои годы. – Я думал, что от жары упаду в обморок. Одежда такая… тяжелая.

– Сожалею, что вам пришлось терпеть неудобства. – Я смотрела, как он отирает лоб. – Вы, вероятно, непривычны к нашему римскому климату. Сейчас только май, а подождите, что будет в августе – вот когда начинается настоящая жара. Все, у кого есть вилла в горах, уезжают туда, прежде чем налетят малярийные комары.

– Малярия? – Он уставился на меня. – От комаров?

– О да. Я не знаю точно, как это происходит. Только комары у нас почти круглый год из-за болот, а вот малярия не всегда. – Я пожала плечами. – Как бы то ни было, врач моего отца доктор Торелла – он еврей, который изучал медицину у мавров в Испании, так что поднаторел в лечении таких болезней, – считает, что некоторые виды комаров являются переносчиками малярии. Летом заболевают целые кварталы и…

По его лицу разлилась нездоровая бледность.

– Вам нехорошо? – Я остановилась.

Видимо, его недавно укусил комар.

– Никогда о таком не слышал. В Пезаро нет насекомых, которые переносили бы мор.

– Нет комаров? – Теперь мне не удалось сдержать смех. – Как повезло Пезаро! У меня волдыри от каждого укуса – кожа очень чувствительная. Но мором это назвать нельзя, в большинстве случаев все ограничивается жаром, а умирает редко кто. Разве что совсем маленькие или очень старые. Хотя приятного ничего нет. Один раз у моего брата Чезаре была малярия, он несколько недель с кровати встать не мог…

Я замолчала, поняв, что, с одной стороны, заболталась, а с другой – мои слова ничуть его не успокоили. Напротив, он, казалось, был готов сейчас же ускакать восвояси, подальше от комаров, и никогда не возвращаться.

– Причин для беспокойства нет. – Я похлопала его по руке. – Я уже сказала, сейчас только май и…

– К августу мы уедем. – Он отдернул руку, словно обжегся.

Я поморщилась. Это была моя ошибка. Мое предложение прогуляться уже выходило за рамки приличий, но прикасаться друг к другу до благословения священником… Вероятно, я выставила себя… чужеземкой из Испании.

– Наша свадьба состоится в июне, – сказал он. – Так что волноваться и в самом деле нет причин: к августу мы уже будем в Пезаро.

– Вот как.

Не стоило ему сообщать, что он заблуждается. Папочка никогда не отпустит меня из Рима. Ему еще предстоит узаконить направление Хуана в Испанию, то есть строго указать их католическим величествам на неподобающую задержку с выдачей грамоты на владение герцогством, хотя все и знали, что на самом деле папочка не хочет отпускать Хуана от себя.

– Вам понравится в Пезаро, – продолжил Джованни. – Он на берегу близ Фламиниевой дороги. У нас несколько превосходных церквей и пьяцца. Я владею палаццо, и у меня есть не менее удобный замок Рокка-Констанца, с четырьмя мощными башнями и рвом.

– У вас есть ров? И в то же время нет комаров?

Он напрягся.

– Бо́льшую часть года он сухой. А на зиму заполняется морской водой. Нам в Пезаро нет нужды в оборонительных сооружениях, потому что мы под защитой моего родственника Лодовико Моро, герцога Миланского, который пришлет армию, если возникнет необходимость. И я поклялся служить ему.

– Понятно.

Чезаре считал его бедным родственником, а сам Джованни совершил ошибку, назвав Лодовико Сфорца герцогом, когда тот не владел этим титулом по праву. Моро просто действовал в качестве регента при настоящем правителе Милана, его племяннике Джане Галеаццо, которого держал в плену.

Но вряд ли в первую встречу стоило обращать внимание на мелкие неточности. Считалось, что невесты не должны разговаривать на такие презренные темы, как заключение в плен племянников хищными дядюшками.

– Уверена, у вас прекрасный город.

Он явно ждал от меня подобного подтверждения, потому что лицо его просветлело. Бок о бок мы двинулись дальше, хотя мне вдруг захотелось поскорее закончить разговор, вернуться в наше палаццо, вздремнуть и чтобы Аранчино свернулся возле меня, а потом уже мы бы решили, чем нам заняться вечером. Это навело меня на мысль о Джулии: она захочет во всех подробностях узнать об этой встрече. Мне придется избегать ее, пока…

И тут, словно по заказу, в сад вернулся Чезаре.

– Хватит, – сказал он, уставившись на Джованни. – Его высокопреосвященство ждет вас в зале, синьор.

Джованни замер. Опережая Чезаре, который собирался поторопить Джованни, я обратилась к нему:

– Для меня большая честь, мой господин. Спасибо вам за приятную беседу и за прогулку.

– Моя госпожа, это для меня большая честь. – Он наклонился над моей рукой.

С этими словами он проскользнул мимо Чезаре и поспешил в зал. Высокие носки его башмаков колебались на ходу.

– «Это для меня большая честь», – передразнил Чезаре. – Мало того что почти нищий, так еще и двух слов связать не может.

– Зато в его городе нет малярии.

– О чем ты? – Чезаре уставился на меня.

– Ерунда. – Я зевнула. – Устала. Ты можешь позвать Пантализею? Хочу домой.

Он взял меня за руку и повел в палаццо.

– Я скажу, чтобы твой эскорт готовился и… – Он вдруг остановился. – Ты мне не сказала, что теперь о нем думаешь.

Брат смотрел на меня немигающим взыскующим взглядом, словно пытался угадать, что я хочу от него скрыть.

Я не спешила с ответом. Что я могла сказать? Чезаре, казалось, ждал, что я начну хулить Джованни из Пезаро, но, по правде говоря, я не желала этого делать. Может быть, он не очень красив или привлекателен, но ни жестоким, ни глупым он мне не показался. Могло быть и хуже, подумала я, вспоминая Ферранте из Неаполя с его трупами в подвале. А когда мы поженимся, Джованни, конечно, скажут, чтобы он и не думал покидать Рим. Папочка рассмеялся бы при одной мысли о том, что я уеду, дабы созерцать ров, наполненный морской водой.

– Он станет моим мужем, – наконец сказала я. – Не думаю, что чувства тут имеют какое-то значение.

Некоторое время Чезаре смотрел на меня, а потом с его губ сорвался иронический смешок.

– Естественно. Как глупо с моей стороны! На самом деле он будет всего лишь твоим мужем. А мужья ничего не значат.