Читать книгу Латинский Физиолог - К. Ю. Иоутсен - Страница 3

О происхождении Физиолога существует множество теорий, но ни одна их них не отличается большой определенностью. Обычно предполагают, что он был написан изначально на греческом языке не ранее середины II и не позднее конца IV века новой эры, в египетской Александрии, этом Нью-Йорке древнего мира, плавильном тигле, где смешивались всевозможные истории самых разных традиций – эллинистической, иудейской, христианской, египетской, индийской. В полной мере эту пестроту демонстрирует и приводимый ниже текст. Его создатель обращает свой взор одновременно в прошлое и будущее, а настоящее он мыслит как путь, усеянный соблазнами. Дьявол многолик и изобретателен, для него любой сомневающийся – легкая добыча, а на пути от грехопадения к Вечности неофитам нужны узнаваемые ориентиры. Так и родилась книга наставлений.

Автор Физиолога неизвестен, а сам термин «Физиолог» есть ничто иное, как прозвище автора (подобно тому, как Аристотеля в позднейшие века называли просто Философом), которым – за неимением лучшего – обозначают и само сочинение.

Одни полагают, что Физиолог – это христианский писатель, знавший Библию и святоотеческую литературу, который изначально создавал экзегетику природы, то есть богословский трактат, объясняющий природу с точки зрения христианской доктрины. Для других Физиолог – язычник, автор краткого натуралистического атласа, к которому позднее некий христианский комментатор добавил аллегорические пояснения. В последнем случае возникает неопределенность касательно того, кто из них собственно Физиолог и что такое собственно физиология? И – главное – как тогда рассматривать суть всего этого произведения?

Надо сказать, что сейчас, в современных языках, под физиологией имеется в виду нечто совсем иное, чем в античности, а именно, если не вдаваться в подробности, функционирование биологической системы (организма). Тогда же физиологию рассматривали гораздо шире и в большем соответствии с буквальным значением: physis (природа) + logos (слово). Первым термин «физиолог» употребил, по-видимому, сам Философ (384—322 до н.э.), имея в виду в одних случаях зоологов, а в других – натуралистов вообще, в том числе и тех, которые размышляли об устройстве Вселенной и происхождении сущего. На эти темы, конечно, размышляли в древности многие, но не все, подобно физиологам, основывали свои рассуждения на наблюдениях природы.

Впоследствии «физиология» претерпела некоторые изменения. Скажем, в работах Цицерона (106—43 до н.э.) и Диодора Сицилийского (ок. 90—30 до н.э.) под ней подразумевалось уже некое тайное, оккультное знание природы, сближавшее «физиологию» с гаданием, магией, богословием. Правда, речь в таких случаях шла обычно об относительно экзотических народах, вроде этрусков или галлов.

В трактате Плутарха (ок. 46—ок. 127) Об Исиде и Осирисе, этом позднейшем соединении животного символизма с почти христианской экзегезой, «физиология» не упоминалась, но отчетливо прослеживалась – и на множестве примеров. Согласно Плутарху, египтяне весь свой сакральный символизм основывали на природных феноменах, в которых можно было увидеть эзотерический смысл и сделать выводы о сущности богов. Так, например, крокодила египтяне почитали как живое воплощение бога, поскольку это единственное животное, не имевшее языка, подобно тому, как и Божественное слово не нуждалось в голосе.

В течение первых веков новой эры этот метод под влиянием неоплатонизма получил развитие уже у ранних христианских писателей, вроде Филона Александрийского (ок. 25 до н.э.—ок. 50 н.э.), Климента Александрийского (ок. 15—ок. 215) и Оригена (ок. 185—ок. 254), которые определяли «физиологию» как постижение высших истин через созерцание их земных воплощений (кстати, каждому из них приписывалось авторство Физиолога). Невидимые вещи следовало познавать через видимые, а те, что увидеть вовсе нельзя, – сопоставлять с тем, что на виду: Верою познаем, что веки устроены словом Божиим, так что из невидимого произошло видимое [Евр. 11:3]. И так же, как Бог создал человека по своему образу и подобию, так и все остальное творение, вероятно, уподоблено было неким небесным образам.

Задача, как явствует, состояла в том, чтобы верно прочесть и истолковать книгу природы, так же, как читались и толковались книги Священного Писания, тем более, что последние именно к этому, как кажется, и побуждали: Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы, так что они безответны [Рим. 1:20]. Древним мифам и легендам, слишком многочисленным, а порой и слишком хорошо известным, чтобы бесследно исчезнуть, также суждено было подвергнуться этой «физиологической» процедуре – будучи рассмотрены в качестве аллегорий, они оказывались уже не столь далеки от новой идеологии.

Изначально заложенный в Библии символизм действовал в Физиологе на новом уровне, помогая увидеть скрытый смысл в неподобных образах, когда за сугубо материальным обликом животных, растений и камней скрывались догматические и нравственные понятия, через познание которых человек приобщался к высшему знанию и Божественной истине. Если это и не увеличивало прямо шансы на Спасение, то, по крайней мере, давало большую надежду. К тому же, сам процесс постижения был духовной работой, упражнением, сродни Великому Деланию алхимиков в последующие века, а значит, важным самим по себе. На практике же подобный подход позволял преодолеть интеллектуальную пропасть между миром сущего и миром вечного, между реальностью и догмой, то есть объяснить метафизическое через физическое. Кроме того, постичь аллегорию означало и постичь отношение соответствия, мысленной пропорциональности, а затем ощутить эстетическое наслаждение от этого соответствия, которое включало в себя и усилие истолкования.

Физиолог, таким образом, был не просто натуралистом или естествоиспытателем, но философом природы, интерпретировавшим окружающий мир метафизически, нравственно, религиозно, соотносивший буквальное и аллегорическое, означающее и означаемое. В известной мере это перекликается с тем, что сегодня назвали бы семиотикой природы, с той лишь разницей, что тогда это носило сугубо практический характер, то есть преследовало нравоучительно-просветительские цели.

Скажем, природа пантеры в соответствующей главе Физиолога призвана была олицетворять символически важнейшие атрибуты Христа, а именно: она – Христос воскресший («если же поела и сделалась сытой, тотчас засыпает в норе своей и на третий день восстает ото сна, как и Спаситель наш»); Христос, несущий благую весть («восстала ото сна на третий день, выходит наружу и возглашает громким голосом, и из голоса ее всякое благоухание исходит»); Христос-Бог, исполненный совершенства («всевозможно многоцветна она […] и обликом прекрасна»); Христос-Спаситель, враг дьявола («всем животным она – друг, враг же дракону»). Важна и неожиданность, причудливость символа, делавшая его более осязаемым и побуждающим читателя или слушателя к его истолкованию.

Такой «физиологический» метод прочтения, а вернее, восприятия, распространился по всему средневековому христианскому миру, в котором реальное, воплощенное в природе, и Божественное, воплощенное в Библии, образовывали неразрывное целое. Разумеется, свою роль сыграли здесь и сами условия жизни, особенно в раннее Средневековье – эпоху бесконечных войн и упадка, неурожаев, набегов, болезней и прочих бедствий. Выработка определенного набора символов может рассматриваться как образная реакция на это ощущение кризиса. В символическом мировосприятии природа, даже в самых грозных своих проявлениях, трактовалась как некоторая система знаков, с помощью которой Творец сообщал людям об упорядоченности этого мира, о сверхъестественных ценностях, о том, что надо сделать, чтобы найти в этом мире верный путь и обрести Спасение. Окружающие человека вещи могли вызывать недоверие из-за их кажущегося беспорядка, бренности, враждебности, но на самом деле всякая вещь была не тем, чем она казалась, но всегда предполагала что-то иное. Следовательно, надежда могла вернуться в мир, ведь он представлял собой разговор Бога с человеком.