Читать книгу Золото Алдана - Камиль Зиганшин, Камиль Фарухшинович Зиганшин - Страница 6

1926 год.

Получив расчёт за товар, якут Василий рассказал Лосеву, что его американские партнёры из торговой фирмы «Олаф Свенсон» имеют на складе много оружия и обмундирования, завезенного еще в двадцатом году.

Они готовы передать все это людям с боевым опытом и способным поднять население на борьбу с большевиками.

– Чего это они раздобрились?

– Советы стали препятствовать их прибрежной торговле. Всякие бумаги требуют.

Лосев слушал купца с интересом, однако готовности возглавить мятеж не проявил. Он прекрасно понимал, что их гарнизон слишком мал для подобной цели. Однако опытный переговорщик Сафронов стал бить на то, что в народе растет недовольство политикой большевиков и очередное восстание неизбежно, но, поскольку у якутов и тунгусов нет грамотных командиров, большие потери неминуемы.

Олег Федорович призадумался и пообещал обсудить с товарищами.

Мичман Темный сразу загорелся:

– Такой шанс нельзя упускать! Мечтали оружие раздобыть, а тут оно само в руки просится! Привлечём недовольных, сформируем крупное соединение.

На офицеров и казаков как-то разом нахлынула ярая ненависть к большевикам, сделавшим их, всю жизнь честно стоявших на страже Отечества, изгоями в собственной стране. Ротмистр, участвовавший в Крымской кампании, никак не мог забыть коварство и подлость председателя Реввоенсовета Троцкого, то бишь Бронштейна:

– В двадцатом году наша дивизия, державшая оборону, получила от этого еврея письменные заверения, что при сдаче в плен всем гарантируется жизнь, сохранение звания и беспрепятственное возвращение домой. Люди поверили – понимали, что Крым все равно не удержать. И что? Тех, кто сдался, – всех расстреляли. Девятнадцать тысяч лучших ратников! Девятнадцать тысяч!!! В живых остались единицы.

– Верно! Гнать их из России надо! Ввергли в хаос великую империю! – горячо поддержал стройный, с белесыми бровями на гладко выбритом лице и мягкими, пшеничного цвета волосами, поручик Орлов.

– Господа офицеры13, не надо так огульно, – неожиданно вмешался штабс-капитан Тиньков. – Среди них немало благородных и преданных России людей.

Пастухов подскочил к штабс-капитану с потертой газетной осьмушкой и стал тыкать её Тинькову в лицо:

– Вот, почитайте, специально для таких, как вы, берегу. Тут опубликован закон, подписанный главой советского государства евреем Мошевичем Ешуа (Яковым Свердловым), еще 27 июля восемнадцатого года! Читайте: за непочтительное обращение к еврею – расстрел! Ясно? Нас, русских, можно расстреливать тысячами! А их не тронь!

– В правительстве большевиков почти нет русских! – добавил юнкер.

– Да и сам Ленин по матери немец, – продолжал наседать на Тинькова ротмистр.

– Уймитесь, господа!.. Все-таки, что ответим американцам? – произнес Лосев сдержанно.

Набычившийся ротмистр, бормоча ругательства, отошел. Его левая щека нервно дергалась – верный признак приближающегося приступа, случавшегося с ним при эмоциональном напряжении – последствие контузии от разорвавшегося рядом снаряда.

– Господа, к чему спорить? Надо действовать! – с пафосом воскликнул поручик Орлов.

Ротмистр резко обернулся:

– Не верю я в бескорыстность американцев. И якуту этому не верю – уж больно расчетлив и хитёр.

– Верно, по короткому лаю собаку от лисы не отличишь, – поддержал Дубов.

– А вы, штабс-капитан, что думаете? – обратился к Тинькову подполковник.

– Согласитесь, оттого, что мы сейчас клянем большевиков, ничего не изменится. Я лично за вооруженную борьбу! А что до якута – ну и что что хитёр. Ему прямой резон нам помочь – он спит и видит, когда вернутся прежние порядки.

– А что наши унтера скажут?

– Мы, как все! – живо откликнулся один из братьев-близнецов Овечкиных. Их рыхлые лица с водянистыми, небесной голубизны глазами были так схожи, что братьев никто не мог различить. Одного из них звали Всеволодом, второго – Владиславом. Поэтому, чтобы не путаться, их звали Всевладами.

Заручившись поддержкой большинства, подполковник дал-таки торговцу согласие, при условии, что американцы предоставят оружие и боеприпасы в количестве, достаточном для ведения длительной и масштабной военной кампании. Он помнил, что одной из причин поражения генерала Пепеляева была слабость обеспечения.

Воодушевленный Василий пообещал в следующий приезд доставить первую партию оружия. Только попросил встретить через двадцать дней у подножья хребта: тропа крутая, одному с тяжело груженными лошадьми в горах не управиться.

Ночью обитателей офицерской землянки криком «Крамола кругом! Не верьте ему, он предатель!» поднял на ноги переволновавшийся ротмистр.

* * *

Оружия якут Василий доставил немало: на четыре полноценные роты. Промасленные карабины были аккуратно упакованы в ящики. Неожиданно для всех, привез и ичиги14. Теперь можно поберечь сапоги для воскресных построений, на которые они надевали форму, боевые награды, надраивали до вороньего блеска яловые и хромовые сапоги – у кого что сохранилось.

С провиантом обстояло хуже. С десяток коробок с галетами, два куля муки, четверть спирта и пуд соли. Именно ей, невзрачной, серой, с бурыми крапинками, радовались больше всего. После месячного употребления пресной пищи, ни у кого не оставалось сомнений, в том, что соль есть наиважнейший продукт.

В предыдущий приезд якут сплоховал – забыл ее. Зато сейчас, пользуясь моментом, поднял цену. Привез еще тетради и карандаши для поручика. Он писал книгу о последнем зимнем походе Белой гвардии и вел летопись их маленького гарнизона.

– А патроны где? – возмутился подполковник, закончив осматривать привезённое.

– Вот, смотрите, – Василий открыл небольшой ящик.

– Ты что, издеваешься?!

– Ваше степенство, больше нету. Сказали – шхуна привезет. За шхуну платить надо, за патроны тоже мал-мало надо… Золото надо, – развел руками якут.

– Ты же говорил, что у них боеприпасов с избытком! – сказал Лосев вроде спокойно, а у самого глаза побелели от бешенства.

– Тогда было с избытком, теперь нету.

– Ну так увози свои железки американцам обратно! Пусть сами воюют.

– Куды черт! Так никак. Шхуна пошла. Золото надо, – твердил свое якут.

– Что ты заладил «Золото, золото». Откуда оно у нас?!… Похоже вы, ротмистр, были правы – ему лишь бы мошну набить, – Олег Федорович с расстройства даже сплюнул.

– Ваше степенство, сердиться не надо, думать надо… Знаю прииск «Случайный». Богатый прииск. Для такого важного дела у них можно золото взять, – тут же услужливо подал идею якут.

Лосев оглядел товарищей. В их глазах загорелись искорки надежды.

Подполковник задумался. Им владели двойственные чувства. Он понимал: прииск, конечно, шанс, и шанс редкий, но это разбой.

Разрешил сомнения штабс-капитан:

– Господин подполковник, такой случай может больше не представится. Не до реверансов! Брать надо!

– Тогда уж не брать, а занять на время, с возвратом, и расписку дать, – наконец, согласился Лосев.

– Конечно, конечно! – обрадовано засуетился якут. – Скоро туда заказ везу. Буду смотреть, потом вместе пойдем, лошадок дам.

Необходимость угождать покупателю, постоянный поиск выгоды обкатали купца, как вода камень. Он стал гладким окатышем, который удобно лежит в руке, не царапая кожу. Русский язык для него был практически родным. Мать прислуживала в семье богатого русского купца. И Василий, играя с хозяйскими детьми, научился довольно грамотно изъясняться.

Якут настолько хорошо знал русский язык, что даже писал своим сородичам за отдельную плату письма, запросы, но, дабы угодить «заказчику», дать ему возможность почувствовать свое превосходство, любил играть роль малограмотного простачка. Именно из этих соображений слегка коверкал язык и одевался как бедняк – старый сермяжный кафтан15, латаные ичиги,

***

После обеда, Лосев, проходя мимо коловшего березовые чурки Дубова, попросил:

– Ваня, сделай милость, взбодри баньку.

– Сей момент, вашбродь – на вчерашних дрожжах мигом вспрянет. – Казак, представив, как хлещется пихтовым веником, блаженно улыбнулся: любил он это дело до крайности.

– Да проследи, чтоб угли стлели.

– Помню, помню, вашбродь…

Иван запарил в шайке веники и давай нахлестывать подполковника сразу двумя, да так, что тот застонал от приятно обжигающего жара. После Лосева пошли штабс-капитан с ротмистром и поручиком, к ним присоединился и Василий.

Привычные офицеры сразу взобрались на полок. Якут пристроился на чурке. Прогрелись до обильного пота, и давай охаживать друг дружку. Чуть пар спадет – так на раскаленные камни с ковша опять летит духмяный настой. И мужики пуще прежнего молотятся, счастливо вопя: «Баня – мать родная», «Кто парится, тот не старится». Тут Василий не выдержал, выскочил отпыхиваться:

– Такая мать не нужна, лучше стариться буду, – бормотал он, тяжело дыша.

Помывшись, разопревшие, помолодевшие мужики долго наслаждались заваренным на травах чаем.

«Эх, да нагулялось, да наплавалось молодцам…», – вывел от избытка чувств ротмистр. Его дружно подхватили. Вскоре исчезло все, кроме песни. Пели так, что казалось, листья дрожат от мощного рокота слаженных голосов.

У якута перехватило дыхание – такая внезапная, жалость пробудилась в его сердце к этим заброшенным в глухомань служивым, что и самому захотелось вплести свой голос в их стройный хор.

* * *

Чем ближе отряд подходил к прииску, тем чаще натыкались на лежащий в отвалах песок, местами перемешанный с черными углями (по всей видимости, старатели отогревали стылую землю).

Из-за наплывшего с реки тумана видимость в низинах не превышала десяти саженей. Звуки глохли, очертания деревьев расплывались. Наконец, из белой мути проступило стоящее на пригорке длинное приземистое строение с двумя печными трубами. Вокруг старательский инструмент: грохота, тачки, бутары.

В этот момент над головами путников, раздался оглушительный треск, хлопки тяжелых крыльев и кто-то черный сорвался с дерева. Люди невольно вскинули карабины, но Шалый успокоил:

– Без паники, глухарь!

Зайдя под крутояр, спешились. Якут остался присматривать за лошадьми, а белогвардейцы, сняв ичиги, обули сапоги и, одетые по всей форме, неслышной поступью прокрались по росистой траве к бараку.

Четверо встали у окон, остальные подошли к двери.

Дубов осторожно открыл её. Посреди барака с перекладины над столом, свисала тускло светящая сквозь прокопченное стекло керосиновая лампа. Рядом, на чурке сидел и мирно посапывал, зажав между колен бердану, дежурный. Осторожно подойдя, казак выдернул ружье и гаркнул во всю глотку:

– Подъём! Выходить по одному! Вы окружены!

На дощаных нарах, потягиваясь, зашевелились:

– Что за шутки, Борзой! Наломался, что ль, вчерась? – прохрипел кто-то из дальнего угла.

Дубов, вскинув карабин, три раза выстрелил в потолок и проревел:

– Всем на выход!

– Тихо, тихо, чего шумишь, не глухие, так бы сразу и сказал, – спокойно отозвался все тот же хриплый голос.

Выходящих тщательно обыскивали. С одного сняли кожаный пояс, заполненный золотым песком, у троих нашли ножи.

Приставив к старателям часовых, Лосев со штабс-капитаном зашли в барак. Золото долго искать не пришлось. Оно хранилось в обитом железными полосами сундуке. Сбив замок, увидели тугие кожаные мешочки, заполненные чешуйчатыми пластинками лимонного цвета, и берестяной короб с бесформенными комочками самородков. Прикинули вес – пуда полтора потянет!

У Шалого проявилось завидное чутье на рыжуху: еще около четырех фунтов насобирал из потайных старательских схронов.

Взобравшись на чердак, обнаружили связки «мягкого золота» – собольи и беличьи шкурки.

– Летом же пушнину не промышляют, – изумился поручик.

– Так то с зимы висят. Все «выходные», первым сортом пойдут. Оне, похоже, круглый год тута обретаются, – пояснил Иван. – Как оставишь инструмент и барак без присмотра?

Лосев, выйдя к старателям, поправил погонный ремень, и, откашлявшись, объявил, что он, подполковник царской армии, по закону военного времени изымает у них все золото под расписку. Оно пойдет на борьбу с большевистским режимом и будет возвращено артели после установления в Якутии законной власти.

Угрюмые старатели слушали молча. Вид казаков и офицеров, облаченных в амуницию и начищенные до блеска сапоги, произвел на них сильное впечатление. Вместе с тем их душила обида, что вот так, без затей, у здоровых мужиков отнимают результаты многомесячного каторжного труда.

– А детей малых да баб наших вы, что ль, кормить будете?! – спросил, зло глядя исподлобья на золотопогонников мосластый, смахивающий на шатуна, старатель.

– Брось жалиться. Вона сколь пушнины оставляем на прокорм, – осадил его Дубов.

Когда мешочки с золотом разложили по вьюкам и уже собирались уходить, рослый, широкий в кости мужик, с темно-русой окладистой бородой чуть не во всю грудь, сделал чеканный шаг вперед. Весь его облик говорил о недюжинной силе. Вытянувшись по стойке смирно, он чуть было не козырнул, да спохватился – без головного убора ведь.

– Господин подполковник, разрешите обратиться, – раздался уже знакомый хрипловатый голос.

Лосев с удивлением обернулся:

– Обращайтесь.

– Дозвольте послужить делу освобождения Якутского края от большевиков.

– Кто такой?

– Есаул Суворов. Вот, – протянул он удостоверение с двуглавым орлом.

Подполковник взял документ и прочел, чтобы все слышали: «Суворов Назар Петрович, 1889 года рождения, великоросс, православный, казачьего рода». Полистал. На следующих страницах стояли штампы, двуглавые печати. Перечислены чины. Последний – есаул.

– Ишь-ты! Ровня, – оживился ротмистр.

– Господин есаул, а вы сознаете, что в случае неудачи красные нас всех повесят, в лучшем случае расстреляют?

– У меня с ними, ваше благородие, свои счеты. В семнадцатом пристрелил агитатора за подстрекательство к отказу от присяги Престолу и Отечеству. В отместку, пока я ночью караулы проверял, жену в постели топорами изрубили. Грудничок двухмесячный без матери стаял и помер у меня на руках, – дрогнувшим голосом произнес старатель.

– Что думаете братцы? Принимаем пополнение? – обратился к соратникам Лосев.

– Как не принять? Свой человек.

– Вы, господин есаул, из старожильских16 иль из расейских казаков будете? —поинтересовался Шалый.

– С Уральского казачьего войска я. Можно сказать, с середки17.

– Стало быть, не из нашенских, но и не чужой.

Старателей загнали обратно в барак и заперли. Тут обнаружилось, что есаул исчез. Собрались было организовать погоню, как он вышел из густого ельника с туго набитой котомкой.

– Вы что, господин есаул, устав забыли? Ушли без доклада.

– Виноват, ваше благородие. Вещи взял.

Офицер развязал мешок, и все увидели сложенную казачью гимнастерку с серебристыми погонами и тёмно синии брюки с жёлтыми лампасами.

– Господа, взгляните, – человек форму сберег! Весьма похвально! – одобрил подполковник.

Уходя, долго путали следы. На одной из лужаек, сплошь покрытой кустиками княженики, не устояли – задержались. Малиново-красных ягод на коротких стебельках было так много, что стоило ступить, как под ногами растекался алый сок. По форме она похожа на малину, а по вкусу – земляника, только сочнее и слаще. Недаром зовется – княже-ни-ка! Княжна среди лесных ягод!

В гарнизоне поважневший якут подошел к Лосеву и протянул пустой мешочек:

– Ваше степенство, отсыпьте за добрый совет.

– Ох, и хитрован ты, Василий!

– Куды черт – хитрован! Трудно стало жить. Мал-мало зарабатывай надо, – надулся тот.

Разложив все золото по четырем вьючным сумам и насыпав сверху для маскировки кедровых шишек, якут притянул бесценный груз ремнями к бокам низкорослых, мохнатых лошадок. Соединил их друг с другом длинным кожаным ремнём и, ещё раз проверив ладно ли приторочены вьюки, оседлал переднюю.

Тронувшись, запел песню о том, какой умный и хозяйственный Василий Сафронов. Ни один якут не может сказать, что его голова мхом набита. Скоро его друзья офицеры получат много ящиков с патронами. Когда они перебьют красных, Василий опять станет уважаемым человеком. Он знает многих, кто пошел бы драться с красными. Он поможет собрать большую армию, чтобы прогнать большевиков, которые мешают ему, честному купцу, торговать.

Так пел он в своей бесконечной песне. Но пел, на всякий случай, тихо, чтобы никто, даже медведь, не услышал и не разнес по тайге его слова…

Монотонная жизнь обитателей гарнизона стала насыщенной. Утренние построения, рукопашные бои и стрельбы по мишеням приобрели конкретный смысл. Теперь только и говорили о скорой военной кампании…