Читать книгу Скитники (сборник) - Камиль Зиганшин, Камиль Фарухшинович Зиганшин - Страница 16

Никодим на десятое, после смерти жены, лето, когда Корнею шел девятый год, а внучке Любаше шестой, уговорил-таки наставника Маркела благословить его на пустынножитие, дабы отойти от мирских забот, сосредоточившись на писании истории общины и наставлений по лекарскому делу, молитвах за здравие скитской братии.

Со своей сударушкой Пелагеей они прожили душа в душу немалый срок и, оставшись без нее, Никодим, несмотря на то, что был окружен любовью и заботой домашних, чувствовал себя сиротой. Он уже давно замыслил удалиться в пустынь и при встрече с Маркелом часто заводил разговор на эту тему. И наставник наконец сдался, внял уговорам, благословил на отшельничество, тем более что Никодим обещал не отгораживаться от братии и продолжать лечить и наставлять при нужде.

За седмицу Никодим с Елисеем и соседом Проклом сладили лачугу с двумя окошками у подножья Северного хребта на горном ключе. Переезд же затеяли в самое предзимье, когда злой ветер-листодер срывал с деревьев остатки ярких осенних нарядов. Место нового проживания называлось Верхи. Находилось оно не так уж и далеко – всего в трех верстах от скита.

Жилище свое Никодим держал в чистоте и опрятности. Одну половину стены его обители заняли полки с книгами старинного письма из библиотеки князя Константина, отобранные для общины еще старцем Варлаамом, а вторая половина была заставлена его собственными рукописями и черновиками.

Здесь, в пустыни, Никодим, для пользы дела стал еще больше внимания уделять наблюдениям за явлениями природы. Ничто не ускользало от его пристального взора и слуха, а великолепная память, подкрепленная записями в черновых бумагах, позволяла сопоставлять и осмысливать все виденное и слышанное, делать верные умозаключения о причинах и следствиях подмеченных явлений. Отшельник с каждым годом все точнее и безошибочнее определял, какими будут лето, осень, зима, что лучше сажать этой весной и в какую пору, когда откочуют олени, удачен ли будет сезон на пушнину, какие способы охоты будут уловистей.

Для усмирения плоти старец неделями воздерживался от пищи, ходил босым, зимой и летом в одном рубище. Со временем он так овладел собой, что, сидя на ледяном ветру, не мерз, а напротив, сосредоточившись, добивался такого состояния, при котором ему становилось жарко. В скиту, где его и без того изрядно почитали, стали поговаривать, что сие доступно только святым.

Скитожители по мере надобности хаживали к нему: кто за советом, кто поплакаться, кто за снадобьями, а кто просто поговорить о жизни, о Боге. Он всех привечал с неизменной улыбкой и вниманием. Но самым желанным гостем для него был, конечно, внук Корнейка.

Никодим не жалел времени на него, ибо давно пришел к твердому убеждению, что нет у человека дела важнее, чем воспитание и просвещение милых сердцу чад так, чтобы они стремились жить в любви, по заповедям Христа.

Паренек относился к деду с детским обожанием, считая его самым добрым, самым мудрым человеком на земле.

Поначалу, пока внук был желторотым птенцом, дед подробно рассказывал ему об их многотрудном переходе через Сибирь, о жизни в забайкальском скиту, о том, как спешно бежали из него и добрались до Впадины, читал вслух предания старины, в книгах описанные. Слушая его, Корнейка любил трогать медные и серебряные пластины накладок дорогих фолиантов и напрестольного Евангелия, разглядывать темные кожаные переплеты, вдыхать ни на что не похожий, особый запах пергамента.

Когда Корней немного подрос, Никодим и живший тогда еще у них Горбун стали беседовать с мальчиком о Боге, рассказывать о мученической смерти Христа, его заповедях, о христопродавцах, поднявших руку на веками сложившуюся богоугодную русскую обрядность, третье столетие гонимую и попираемую. Читали ему вслух книги Священного Писания Ветхого и Нового Заветов, несшие в себе Слово Божье.

– Мир донельзя изалчился, сынок. Бога в людях не стало. О душе забыли. Совесть потеряли. Помни: все бренно – и плоть и творения людские. Одна лишь душа бессмертна. Держи ее в чистоте, не пятнай, чтоб не гореть ей потом за грехи в аду, а вечно блаженствовать в Царствии Небесном, – поучал внука дед.

– Вот бы глянуть хоть одним глазком на то Царствие.

– Сие в земной жизни не исполнимо, но ежели твое житие будет по совести, по Христовым заповедям, то Господь, по завершении тобой земного пути, может допустить в него.

– Деда, ты все про совесть говоришь, а что это такое?

– Совесть – это звучащий в каждом человеке глас Божий. Если живешь по совести, стало быть живешь праведно, без греха, в соответствии с Божьим помыслом. Поэтому, прежде чем что-либо сделать или сказать, всегда прислушивайся к ее голосу.

Азбуке Никодим начал обучать внука сызмальства, когда ему едва стукнуло четыре года, еще до занятий, проводимых Маркелом со скитской детворой. Чтобы заслужить похвалу деда, мальчонка усердно водил пальцем по страничкам, пытаясь сложить из букв слова. Но не только кровные узы, а и простота, сердечность отношений, взаимная потребность друг в друге способствовали их необыкновенной привязанности.

Когда Никодим удалился в пустынь, Корней частенько хаживал к нему, помогал по хозяйству. Вместе с дедом готовил на зиму дрова, собирал орехи, ягоды, коренья, попутно познавая лекарскую науку. Зимой он, бывало, неделями жил в дедовой хижине, заваленной снегом. Что это за чудные дни были! Сколько полезного и интересного узнавал он, общаясь со старцем!

В одно из посещений Корней принес ему собачонку по кличке Простак. Дед обрадовался подарку, как малое дитя.

– Спаси тебя Бог, Корнюша, угодил старику. Давно хотел собаку у себя поселить. Да все недосуг было щенка в скиту взять. Собака ведь самое преданное существо. Она, как ни одно другое животное, щедро наделена даром бескорыстной любви к человеку. Теперь мне повеселей будет вечера коротать.

Они тут же соорудили у входа в лачугу конуру и покормили новосела свежей рыбой, принесенной предусмотрительным Корнеем…

* * *

Вечерело. Старец сидел на пороге хижины, выдвинув плечи вперед, что придавало его позе схожесть с орлом. Ветерок трепал седую бороду и волосы. Простак, свернувшись на коленях, сладко дремал. Время от времени он вздрагивал от глухого стука шлепающихся на землю созревших кедровых шишек.

По лежащему на земле стволу громадной лиственницы к Никодиму деловито подбежал коричневый, с черными полосками на спине, симпатяга бурундучок – земляная белка. Встав на задние лапки и вытянув вверх тонкое тельце с прижатыми к груди передними, он, посвистывая, принялся клянчить угощение.

Старик насыпал горку орешков и с детским любопытством наблюдал, как бурундук торопливо запихивает их в защечные мешки. Вскоре он набил семян так много, что уже с усилием удерживал голову. Тем не менее зверек продолжал лихорадочно заталкивать в рот остатки угощения: зима долгая, запас не повредит. И только после того, как орешки стали буквально вываливаться изо рта, он, потешно ковыляя, понес драгоценный груз к норке.

Прибежавший из скита внук-сорванец сбил метким броском камня сидящего на березе рябчика. Мигом снял с него шкурку прямо с опереньем и, насадив тушку на заостренную палку, завертел ее над жаркими углями.

– Скоро будет готово, – сказал он, наблюдая, как запекается белое мясо. Старец в ответ с укоризной глянул на внука, пожевал губы, но от внушения воздержался.

– Чего-то не так, деда?

– Огорчил ты меня, Корнюша. Почто тварь Божью без нужды сгубил?

– Так поесть ведь…

– Ежели проголодался, орехов или меду в кади возьми. Не по нраву – масла лещинного с лепешками отведай, сливок из кедровых орешков попей. Рябцы ведь мне, как братья. Целыми днями летают, посвистывают, взор радуют, а ты удаль никчемную кажешь. Запомни: «Сам себя губит, кто живое не любит», – поучал дед. – Все сущее жить рождено. Даже дерево рубишь, помолись, дозволения испроси, по крайней нужде, мол, позволь, Создатель, воспользоваться, а потом в три раза больше семян посей и непременно поблагодари Создателя за дары. Это рачительно, по-хозяйски будет, без убытку, по любви и согласию.

Погладив в задумчивости бороду, дед продолжил:

– По молодости я, дурень, тоже, бывало, промышлял… Лет, поди, пятьдесят тому назад. Тогда чуть постарше тебя был… Так вот, сидел я как-то на зорьке в шалашике на берегу Ветлуги – в матерой Расеи то еще было. Смотрю, опустилась на воду парочка крякв: селезень с уточкой. И так стали обхаживать друг дружку, такая радость и любовь, такое счастье исходили от них, что внутри у меня тогда все перевернулось. Ружье подниму, прицелюсь – а стрелять не могу… И так несколько раз. С тех пор охоту и бросил… Лучше уж погляжу, полюбуюсь на живых. До чего все они красивые и ладные! И ведь у каждого свой характер, свой порядок, свои привычки. Я так думаю – не стоящее это дело под живот жизнь подлаживать! Лучше добрые дела творить. Больных, к примеру, на ноги ставить. Тогда благодать в душе и поселится…