Читать книгу Между прошлым и будущим - Карен Уайт - Страница 10

В детские годы на Эдисто я проводила с семьей Люси не меньше времени, чем со своей собственной. Мне нравилось, что во время воскресного обеда они всегда оставляли для меня местечко за столом и держали меня за руку во время предобеденной молитвы, словно я была одной из них, несмотря на белый цвет кожи.

И именно к ним домой я побежала, когда, наконец, обнаружили лодку отца, чтобы прижаться к необъятной груди Да Джорджи, бабушки Люси. Я оставалась с ними, пока не явилась мать и не забрала меня, заявив, что ей нужна помощь в подготовке к похоронам. После этого я никогда не возвращалась в их маленький домик на берегу бухты рядом с пакгаузом, так как единственное, чего я желала, – чтобы воспоминания притупились и чтобы мне не было так невыносимо больно.

Но я все еще слышала их голоса, говорящие на языке гула – своего рода смеси западноафриканских диалектов и английского языка, напевные звуки которого напоминали музыку и рождали симфонию слов, где нотами были округленные гласные и повышение тона в конце слов. Иногда, если мне удавалось упросить, приложив к этому немало усилий, Люси говорила на гула, но только в том случае, когда мы были одни. Я как-то спросила, почему она так не хочет, чтобы ее слышали, и она объяснила, что гула – это язык для скорбных песнопений.

Я вспоминала об этом, когда мы с Финном ехали из поместья «Лунный мыс» с его темными комнатами и обитающей в них одинокой старой женщиной. Ее акцент был не так ярко выражен, как мне помнилось, словно время отшлифовало жесткие согласные, как океанские волны шлифуют камешки, которые выбрасывают на берег. Но мне казалось, что она по-прежнему думает на родном венгерском, и он тоже является для нее языком скорби.

– Ну и что вы обо всем этом думаете? – спросил Финн. Глаза его казались почти прозрачными от солнечных лучей.

– А разве не мне следует задать вам этот вопрос? – Я сосредоточилась на бегущей впереди дороге, чувствуя на себе пристальный взгляд его серых глаз.

– Я все еще хочу, чтобы вы выполняли эту работу, если вы спрашиваете об этом. Просто хочу удостовериться, что вы в ней по-прежнему заинтересованы. Вижу, что тетушка Хелена на первый взгляд произвела не слишком приятное впечатление.

Я кивнула и повернула на шоссе 174, проезжая столь знакомые с детства дорожные знаки, которые в моей памяти были словно книжные закладки, помечающие любимые места.

– У меня тоже есть сестра. И я понимаю ее боль. – Я замолчала, вспоминая слова, которые произнесла Хелена. – Но, думаю, в ее случае это не только скорбь по сестре. Такое впечатление, что она не хочет больше жить в этом мире. Понимаете, что я имею в виду?

– Да, – произнес он, не глядя на меня.

Я ожидала, что он скажет что-то еще, но мы продолжали наш путь в молчании. Воздух казался тяжелым от запаха соленой воды и прибрежных болот.

– Покажите мне свой дом, – вдруг сказал он. – Тот, где вы жили в детстве.

От неожиданности я резко затормозила, и нас рвануло вперед. Снова нажав на педаль акселератора, я спросила:

– А зачем?

– Извините. – Он покачал головой, словно извиняясь. – Забудьте об этом.

Он потер подбородок, словно от смущения, и я снова поразилась тому, как отличался сидящий рядом со мной человек от босса, с которым я общалась в офисе. Там, облаченный в строгий черный костюм, с внушительными манерами, он был воплощением уверенности, самодостаточности и безупречности. Но теперь, после того как я увидела его глаза, когда он говорил о своей дочери… после того как побывала в его детской, заполненной моделями ракет и бумажных самолетиков, я начала понимать, что за хладнокровным обликом самоуверенного делового человека, коим мне всегда казался Финн Бофейн, скрываются совсем иные черты, не предназначенные для посторонних глаз.

– Я покажу вам то место, где стоял наш дом. Его там больше нет – в конце девяностых в него ударила молния, и он сгорел дотла. Он стоял на берегу бухты Рассел, неподалеку от развалин Кирпичного дома. Мы взяли его в аренду у семьи, которой эти развалины принадлежат до сих пор. Я всегда считала, что это самое чудесное место в мире, и никогда не видела ничего красивее.

Несколько минут я молчала, думая о последних годах, прошедших после смерти отца, о доме в Северном Чарльстоне, наполненном обидами, невысказанными обвинениями и запоздалым раскаянием… доме, где никогда не звучала музыка.

– Я по-прежнему так считаю, – добавила я, удивляясь, что произношу эти сокровенные слова вслух.

Мы в полном молчании проехали вниз по шоссе 174 до Брик-хаус-роуд. Прямо перед воротами со знаком «Вход воспрещен» я повернула налево и поехала по грунтовой дороге. Мы проехали еще чуть-чуть, пока не показалась бухта Рассел, там я остановила машину, не выключая двигатель.

– Вы здесь бывали когда-нибудь? – спросила я, кивком показывая на торчащий поодаль остов старинной усадьбы без крыши, зияющие окна которой напоминали голодных птенцов, разинувших рты в ожидании пищи.

– Несколько раз, – ответил он, а затем замолчал на некоторое время, из чего я сделала вывод, что он не желает больше поддерживать разговор на эту тему. Финн расстегнул ремень безопасности, а затем, глядя прямо перед собой, сухо произнес: – Сразу после помолвки я привез бывшую жену на Эдисто, чтобы познакомить с тетушками. Я не был здесь ни разу с тех пор, как окончил среднюю школу, а раньше мне никогда не разрешали исследовать остров, поэтому я думал, что будет неплохо снова открыть его для себя вместе с Харпер. Это действительно странно, что я знал лишь крошечный кусочек Эдисто, но всей душой любил остров. Я всегда именно его считал своим домом, даже когда учился в школе. – Он замолчал и взглянул на меня. – Мне так хотелось, чтобы она его тоже полюбила, – с неожиданным чувством добавил он.

– И это случилось? – Я старалась, чтобы мой голос звучал не слишком заинтересованно.

Его рот болезненно скривился.

– Нет. – Он пожал плечами. – Она родом из Бостона, поэтому, наверное, мне не следовало привозить ее сюда в летнее время. Она плохо переносила жару, насекомые и запах болота вызывали у нее отвращение. К тому же, с ее точки зрения, здесь все находится в запустении, и это ей очень не понравилось. Мы планировали провести здесь неделю, а уехали через два дня.

Мне вдруг стало обидно. Смешно, но я неожиданно восприняла такое пренебрежительное отношение незнакомой мне женщины к любимому острову как личное оскорбление. Кто она такая, чтобы судить о его недостатках? В моей голове промелькнули смутные воспоминания об отце, самозабвенно любившем наш остров, и я повернулась к Финну.

– А вы не показывали ей закат? Когда отец был дома, мы всегда вместе любовались заходящим солнцем. Думаю, на всей земле нет ничего красивее, чем закаты на Эдисто.

– Конечно, показывал. Тетушка Бернадетт всучила нам одну из своих соломенных корзинок с бутылкой вина и двумя бокалами и отправила любоваться закатом. Но Харпер не вынесла налета москитов, и мы были вынуждены вернуться в дом еще до того, как солнце стало клониться к горизонту.

Я представила его расфуфыренную жену, отражающую атаку москитов, и чуть не расхохоталась, но вовремя прикусила язык и отвернулась.

– Вам смешно?

Я покачала головой, но уже не могла сдерживаться, и у меня невольно вырвалось неподобающее воспитанной девушке хрюканье. Я в ужасе вскинула на него глаза, но оказалось, что он тоже улыбался, и я облегченно вздохнула.

– Надо сказать, вино было преотличное, хотя мне и пришлось выпить его в полном одиночестве.

– Как жаль, – не совсем искренне сказала я.

– Вы даже не представляете, как было жаль мне. – Он открыл дверцу машины и стоял рядом, пока я выключала зажигание.

Солнце висело прямо над нашими головами, и от его нестерпимой жары покалывало кожу. Но прохладный ветерок, словно дыхание призрака, колыхнул высокие травы, я почувствовала легкое головокружение, вспоминая, что на этом самом месте когда-то стоял мой отец. Дом наш исчез с лица земли, словно его и не было, и иногда мне казалось, что и отец никогда не жил и не ходил по этой земле.

Мы пошли вниз, к бухте, оставляя за спинами руины старого дома. Дружный хор насекомых становился все громче, отрывистое стрекотание цикад задавало темп всем остальным «музыкантам». Долгое время после переезда с острова я с трудом засыпала в странной для меня тишине – мне не хватало вот этой ночной музыки прибрежных болот.

– Как же здесь красиво, – сказал Финн, подставляя лицо ветру. – Иногда я думаю, что моя жизнь могла быть совсем иной, если бы я вырос здесь, а не в Чарльстоне.

Его волосы на висках и затылке потемнели от пота, и я снова подумала: неужели стоящий передо мной мужчина и невозмутимый, строгий мистер Бофейн – один и тот же человек? Казалось, в его теле обитали две отдельных души. Но может быть, мы все такие – проживаем жизнь, которую навязывают нам обстоятельства, хотя мечтаем о совсем другой, которую сами для себя придумываем.

– Какое отличное место для того, чтобы ночью наблюдать звезды.

Я приложила ладонь козырьком ко лбу, чтобы защитить глаза, и взглянула на Финна.

– Полагаю, из дома тетушек тоже неплохо за ними наблюдать.

Он кивнул.

– Я держал телескоп в своей спальне в их доме, но потом забрал его с собой в школу. А дальше возникли некие обстоятельства, и мне стало не до того, чтобы изучать звездное небо.

«Я хотел стать астронавтом».

Я вспомнила его слова и вдруг обнаружила, что не могу смотреть ему в глаза, боясь увидеть в них разочарование, которое могло бы стать отражением моего собственного.

Над нашими головами пролетела голубая цапля, птица словно дразнила нас, бескрылых, неуклюжих, которым нужны самолеты, чтобы летать. Может быть, когда-то, наблюдая за береговыми птицами, маленький мальчик поднял глаза к небу и стал мечтать о том, чтобы прикоснуться к луне.

– Почему вам вдруг захотелось прийти сюда? – спросила я.

Он посмотрел на меня оценивающе, взгляд его был пронзительным и ясным, и мне показалось, что он ожидал от меня именно этого вопроса.

– Сюда меня однажды привела тетя Бернадетт. Мы украдкой выскользнули из дома, когда тетя Хелена отправилась на заседание Общества охраны исторических памятников. Тетя Бернадетт привела меня на это место, потому что хотела показать развалины. И еще потому, что когда она была там последний раз, то услышала нечто прекрасное, чем хотела со мной поделиться.

Он на мгновение замолчал.

– Мы стояли прямо на этом самом месте, когда я вдруг услышал звуки музыки – кто-то играл на пианино в доме неподалеку. – Он указал на пустое пространство, где когда-то стоял дом нашей семьи. – Был довольно прохладный вечер, но все окна в доме были открыты. Мы стояли там целый час, слушая музыку и глядя в небо, на котором постепенно загорались звезды. Это одно из прекраснейших воспоминаний детства – в тот момент я был совершенно счастлив.

Мое горло сжалось, как будто я проглотила комок ваты.

– И вы бы хотели узнать, не я ли играла на пианино в тот вечер.

Тут зазвонил его «Блэкберри», и Финн вытащил его из кармана, чтобы ответить на вызов. Разговор был коротким, и Финн почти сразу же прервал звонок. Не глядя на меня, он произнес:

– Нам надо идти. На работе проблемы, которые надо решить до понедельника.

Широкими шагами он направился к машине. Я едва догнала его.

– А вы когда-нибудь возвращались сюда? До того случая с Харпер?

– Пару раз. Было трудно убежать, чтобы не заметила тетушка Хелена. Но музыку здесь я больше ни разу не слышал.

У меня возник странный порыв извиниться перед ним за то, что меня не было здесь, когда ему так нужна была моя музыка. Но вместо этого я полезла в сумочку и достала ключи от машины.

– Может быть, вы сами хотите сесть за руль?

Было видно, что он испытал облегчение при этих словах, и я вспомнила, как судорожно сжимали подлокотник его руки на пути сюда. Он взял ключи и благодарно улыбнулся.

– Спасибо.

Он открыл для меня дверцу, и я быстро села в машину. Мы ехали в полном молчании, потому что большую часть пути я пыталась вспомнить тот вечер, когда я играла на пианино и ясно почувствовала чье-то присутствие за окном. И еще я думала о маленьком мальчике, который смотрел в ночное небо и мечтал о том, как в один прекрасный день коснется звезд.