Читать книгу Между прошлым и будущим - Карен Уайт - Страница 8

То, что я родилась на Эдисто, означало, что я никогда не хотела жить где-то еще. Остров простирается вдоль побережья Южной Каролины на полпути между Блаффтоном и Чарльстоном, охраняя пролив Святой Елены, словно морской ястреб свое гнездо. Как и большинство островов у побережья штата, он был заселен тысячи лет назад, и за него постоянно велась ожесточенная борьба, но для меня он был воплощением красоты синего неба, травы и соленых волн в бухтах, цвет которых менялся в зависимости от времени года. Любому, кому посчастливилось побывать на острове, хотелось остаться там навеки. А те, кому пришлось его покинуть, всегда слышали в своем сердце его зов. Я чувствовала запах ссохшейся глины, когда мы ехали по мосту через реку Доухо на пути к Эдисто. И мне казалось, что я слышу жужжание насекомых, в изобилии обитавших среди высоких трав возле проливных каналов и протоков, которые тянулись вокруг нас, изогнутые, словно изуродованные артритом пальцы. Я внимательно всматривалась в горизонт – туда, где океан встречался с землей, словно стараясь рассмотреть лодку, на которой мой отец выходил на ловлю креветок. Но его лодка давно исчезла, как и суденышки других рыбаков, которые когда-то называли Эдисто домом. Этот промысел умирал уже тогда, когда им занимался мой отец. Все, что от него теперь осталось, – это воспоминания и выцветшие фотографии да рассказы стариков, которые помнили те славные дни, когда охраняемые коттеджные поселки и поля для гольфа, как неистребимые сорняки, еще не начали постепенно захватывать острова у побережья Южной Каролины.

– Ну и как вам машина? – спросил мистер Бофейн. Финн. Я обнаружила, что мне проще называть его по имени, когда мы общались вне офиса. Он спрашивал о белой «Вольво SUV», которую предоставил мне для поездок на остров. Обычно ее использовала няня Женевьевы, но в то время она находилась в Бельгии со своей семьей и должна была вернуться только к началу учебного года.

– Она великолепна, – ответила я. – Чувствуется, что ведешь легковой автомобиль, а не грузовик. Только не заставляйте меня выполнять параллельную парковку.

Я никогда не могла представить и даже не надеялась, что когда-нибудь буду иметь в своем распоряжении автомобиль, поэтому чувствовала себя довольно странно за рулем любой машины, а тем более такой шикарной, в салоне которой еще пахло новой кожаной обивкой.

Финн тепло улыбнулся, и я с трудом узнала своего босса. На сей раз он обошелся без черного делового костюма и был одет в трикотажную тенниску с отложным воротником и брюки цвета хаки. Казалось, повадки делового человека были отброшены вместе с костюмом, теперь передо мной был мужчина, который вел себя гораздо непринужденнее и даже умел тепло улыбаться. Хотя, как я подозревала, и у него могли быть скелеты в шкафу.

– Не думаю, что в этом будет необходимость. У дома тетушки Хелены полно мест, где можно припарковаться. А за домом на Гиббс-стрит у меня есть бывшее помещение для карет, переделанное в гараж. Это на тот случай, если вам придется заехать, чтобы забрать какие-нибудь вещи моей дочери, – торопливо добавил он, поняв, как и я, что предположил возможность моего появления в своем доме.

– Когда тетя Хелена поправится, мне бы хотелось, чтобы они побольше общались с Джиджи.

Я кивнула и включила поворотник, когда Финн сказал, что надо свернуть на Стимбоут-лэндинг-роуд. Мне редко приходилось водить машину на Эдисто. Конечно, я знала каждую дорогу, каждый подъезд к пляжу, но изучала их в основном с велосипеда или с плоскодонной лодки. К тому времени, как мы уехали с острова, я уже получила водительское удостоверение, но по-прежнему предпочитала передвигаться на лодке или велосипеде.

Мы повернули еще раз и начали спускаться по узкой грязной дороге, ведущей к огромному белому дому, словно нависающему над бухтой Стимбоут. Там, у причала, я когда-то в детстве видела Финна, пускающего бумажные самолетики, которые уносил ветер. Я тогда плавала на лодке в компании Люси, и мы принялись поспешно грести в другом направлении, чтобы не попасться ему на глаза. Нам очень не хотелось, чтобы городской мальчишка начал просить покатать его.

Я вовсе не думала, что об этом случае стоит рассказывать Финну, ведь он в детские годы, видимо, достаточно страдал от одиночества.

Шины зашуршали по грунтовой дорожке, вдоль которой росли кусты восковницы. Мы проехали мимо целой рощи пекановых деревьев и наконец оказались у белого особняка с красной крышей. Дом уже две сотни лет стоял у самого изгиба бухты, как раз в том месте, где она соединялась с рекой Северная Эдисто. По его горделивому виду было ясно, что он планирует оставаться там, по крайней мере, еще столько же. Сразу после пекановой рощи из земли торчал резной деревянный щит с названием поместья – «Лунный мыс», казавшийся не менее древним, чем сам дом.

Я пристроила машину за внушительных размеров белым «Кадиллаком» – вероятно, реликвией из восьмидесятых годов. Финн поймал мой изумленный взгляд и криво усмехнулся.

– Давно бы следовало избавиться от этого чудища, но, боюсь, тетушка Хелена сочтет это попыткой покушения на свою независимость, даже если будет уверена, что никогда больше не сядет за руль этой машины.

Я кивнула в знак понимания. Если бы не Люси с ее полуразвалившимся «Бьюиком», я бы при моих обстоятельствах чувствовала себя словно мышка, мечущаяся в лабиринте, отчаявшись найти выход. Я выключила зажигание, и мы пару минут сидели в полном молчании. Финн постукивал длинными пальцами по коленям, и я с удивлением поняла, что он нервничает. Меня охватило легкое беспокойство.

– Она ведь знает, что мы приедем, да? – неуверенно спросила я.

Немедленного ответа не последовало, что подтвердило мои подозрения. Я едва удержалась, чтобы без сил не откинуться на подголовник и не показать свое разочарование.

– Что же нам делать, если она не захочет, чтобы я осталась?

Он повернул голову и воззрился на меня холодным взглядом серых глаз.

– В своем нынешнем состоянии она не в силах понять, что отвечает ее интересам. Как ее опекун и единственный оставшийся в живых взрослый родственник, я решаю, что ей на пользу, а что нет. А также – что приемлемо для меня. Я не могу посвящать ей все свое время, но знаю, что она по-прежнему хочет жить в этом доме. И предложение, которое я сделал вам, – единственная возможность решить эту проблему в сложившихся обстоятельствах.

– Хорошо, – сказала я, расправляя юбку и открывая дверь машины. Потом не удержалась и снова посмотрела на него. – Было бы лучше, если бы вы мне все это объяснили прежде, чем…

Я чуть было не добавила «давать мне надежду».

Он взглянул на меня с пониманием, а я подумала, что его серые глаза все замечали, но при этом было совершенно невозможно понять, что скрывается в их глубине.

– Все у нас получится, Элеонор. Не сомневаюсь в этом.

Хотя это и были только слова, слишком велико было искушение поверить ему, и я расслабилась.

Особняк был точно таким, каким я его помнила – с высоким цоколем, фундаментом из земляного бетона и портиками во всю ширину стен с фасада и задней стороны, с которых открывался вид на бухту и реку. Я была удивлена, обнаружив, что дом в прекрасном состоянии, видимо, после недавнего ремонта, так как представляла, что он такой же старый и больной, как и его хозяйка, но вовремя вспомнила, что за его содержание отвечает Финн.

Белая дощатая обшивка сверкала под нежными лучами утреннего солнца, знакомые запахи и звуки острова снова вернули меня в прошлое – я вспоминала счастливое босоногое детство на пляже, когда мы с Люси, Евой и ребятней, приезжавшей на остров летом, охотились на моллюсков, выкапывая их из песка. Сердце сжалось от легкого приступа боли, напоминая мне причину, по которой я никогда не возвращалась к этим благословенным дням. Воспоминания лишь все осложняли, словно вспышка фотокамеры, от которой вы слепнете и можете споткнуться.

На ступеньках, ведущих на крыльцо, стояли пустые цветочные горшки, почва в них засохла и растрескалась. Шесть белых плетеных кресел-качалок смотрели на реку, медленно раскачиваясь, словно привидения. Финн не стал стучать в тяжелую деревянную дверь или нажимать на звонок, а просто вошел в дом и жестом велел мне следовать за ним.

После яркого света я вдруг оказалась в темноте и часто заморгала. Несмотря на то что окна шли по всему фасаду здания, внутри было на удивление темно. Когда глаза немного привыкли к сумраку, я обнаружила, что нахожусь в холле с высокими потолками, лестница с тяжелыми деревянными балюстрадами вела на второй этаж.

Стены прихожей и лестница были обшиты деревянными панелями. Лестницу устилала темно-синяя ковровая дорожка с восточным орнаментом. Все деревянные детали были покрашены в белый цвет, и лишь это спасало дом от того, чтобы не казаться ужасающе мрачным. Глаза привыкли к темноте, и я увидела, что тяжелые шторы на окнах плотно задернуты. Когда я перевела взгляд, чтобы получше рассмотреть обшитые деревом стены, то поняла, почему здесь так боялись света.

На стенах висела целая коллекция написанных маслом картин, видимо, именно их изысканные краски и пытались с помощью штор защитить от воздействия солнечных лучей. Эти картины вовсе не были похожи на те, которые обычно украшают стены в домах, особенно здесь, на острове. Несмотря на свое полное невежество в области изобразительного искусства, я с полной уверенностью могла сказать, что они очень старинные. Подойдя поближе к картине с изображением обнаженного древнегреческого бога с трезубцем в руках, восседающего на облаке в окружении херувимов, я различила крошечные трещинки в краске. В то же время было очевидно, что полотна помещены в рамы отнюдь не рукой профессионала. Они слегка обвисли в рамах, и были видны небольшие складки, как будто холсты продолжительное время находились в свернутом состоянии.

Опережая мой вопрос, Финн пустился в объяснения:

– Тетушки привезли их из своего дома в Венгрии. Я уже устал упрашивать, чтобы они позволили отреставрировать картины и подобрать им надлежащие рамы. Или хотя бы провести их оценку. Тетя Хелена запретила к ним даже прикасаться.

Я бросила взгляд через холл в сторону комнаты, которая, очевидно, была столовой. Там висел большой пейзаж, изображающий вазу с фруктами, а его окружали едва заметные на фоне стены пустые прямоугольники, где, очевидно, когда-то висели другие картины.

– Время от времени она перемещает картины, некоторые снимает и вешает вместо них другие или вообще оставляет эти места пустыми. В детстве я практически каждое лето наблюдал, как она это делает, но, представьте, мне никогда не удавалось упросить ее рассказать об этих картинах. В конце концов я оставил эти попытки, решив, что причиной всему ее эксцентричный нрав.

Я удивленно подняла брови. С «эксцентричными» людьми мне еще не приходилось сталкиваться.

– Но, смею вас заверить, эта эксцентричность ее нисколько не портит. Напротив, моя тетя очень мила.

Я чуть не рассмеялась, настолько забавно было слышать из его уст такую характеристику.

– А как насчет Бернадетт? Может быть, она рассказывала что-нибудь о картинах?

Он покачал головой.

– Хелена была старшей из сестер, и Бернадетт во всем полагалась на нее. Думаю, если бы старшая сестра умерла первой, все произошло бы точно так же, как сейчас. Как Хелена не хотела жить без сестры, так и Бернадетт не видела бы смысла своего существования без нее. – В глубине его глаз промелькнуло какое-то неясное выражение. – Я их обеих любил, но Бернадетт почему-то казалась такой… сломленной, что ли…

Он внезапно замолчал, словно поняв, что высказал свои тайные мысли, и тут же пожалел об этом.

В этот момент нас заставили обернуться звуки шагов, приближающихся к нам из глубины дома.

Рыжеволосая женщина средних лет в ярком цветастом платье и удобных туфлях вошла в комнату и теперь стояла у подножия лестницы. Она была небольшого роста, довольно полная, и ей пришлось поднять голову, чтобы разглядеть нас. Ее лицо просияло, когда она узнала Финна.

– Мне показалось, что я услышала голоса. Мистер Бофейн, как я рада вас видеть. – Она вдруг нахмурилась, и между бровями появилась глубокая треугольная морщина. – Боюсь, мисс Хелена сегодня не слишком хорошо себя чувствует. – Она перевела на меня взгляд, полный упрека. – Не думаю, что она готова принимать посетителей.

– Тетя Хелена в последнее время постоянно себя плохо чувствует. Думаю, настало время это изменить, правда?

Он жестом пригласил меня выйти вперед.

– Сестра Кестер, это Элеонор Мюррей. Она будет находиться с мисс Хеленой и делать все возможное для ее скорейшего выздоровления, чтобы вы с сестрой Уэбер могли иметь время для отдыха.

Он улыбнулся, но на сей раз его улыбку нельзя было назвать приятной. Скорее это была улыбка человека, который привык к повиновению окружающих. Или ведущего ток-шоу, который уже знает, что находится за кулисами. Он снова стал боссом, которого я знала на работе.

– Если только, – продолжал он, – ее состояние не ухудшилось и не случилось ничего непредвиденного, о чем мне не сообщили.

Сестра Кестер покраснела.

– Что вы, сэр. Она просто отказывается общаться и не хочет есть. Но сейчас она наконец уснула.

Финн кивнул.

– Давайте дадим ей немного отдохнуть, а я пока покажу Элеонор дом. Пожалуйста, дайте мне знать, когда она проснется.

Сиделка ушла, а мне безумно захотелось отдернуть шторы. Моя душа жаждала света. Так было всегда, с самого детства. Может быть, потому, что я выросла на побережье бескрайнего Атлантического океана, где мы первыми на континенте каждое утро встречали солнце, и отраженный водой солнечный свет постоянно заливал наш мир, как будто тьмы не существовало вовсе.

– Я нанял двух сиделок, которые находятся с ней круглосуточно, они выстраивают свой график таким образом, чтобы одна из них всегда была здесь. Там, за кухней, есть бывшая комната для прислуги, которую мы переоборудовали в маленькую спальню, где они могут спать по соседству с Хеленой. Боюсь, она не даст им расслабиться. А теперь позвольте мне показать вам дом.

Напротив переднего входа располагался короткий коридор, из которого вышла сестра Кестер, он вел на кухню и в заднюю часть дома. Далее располагалась столовая, а напротив – еще одна комната со входом в виде арки с каннелюрами, покрытой ослепительно-белой краской. С места, где я стояла, были видны задние ножки деревянной скамьи с мягким сиденьем, при виде которой по моей спине побежал легкий холодок.

Тут зазвонил мобильный телефон, и Финн, извинившись, отошел, чтобы ответить на звонок, предоставив мне передвигаться по дому самостоятельно. Я остановилась на пороге той самой комнаты, испытывая нестерпимое желание отдернуть шторы, чтобы впустить в нее свет. Стены были покрыты обоями с кроваво-красным цветочным орнаментом, отчего комната казалась еще темнее. С высокого потолка свешивалась большая хрустальная люстра. Я нащупала на стене выключатель и включила свет. Лампочки слабо светились сквозь сверкающие разноцветными огоньками хрустальные капельки, и, когда их неяркий свет развеял темноту, я увидела на стене несколько картин, кое-как вставленных в рамы. Но я не стала предаваться изучению произведений искусства, мое внимание было привлечено огромным роялем, который безраздельно царил в комнате.

Холодок, начавшийся от основания спины, побежал вверх до самых кончиков пальцев, словно река, выходящая из берегов. Рояль был из полированного черного дерева, как когда-то и наш инструмент, длиной более шести футов. Изящные ножки заканчивались внизу медными колесиками. Он величественно стоял на персидском ковре, постеленном, несомненно, для того, чтобы защитить деревянные полы от тяжелого инструмента, но остальное пространство пола было открыто. Я лишь могла представить, какие божественные звуки он издает в комнате с высокими потолками и практически без мебели, за исключением пары небольших стульев и диванчика на двоих.

Но крышка клавиатуры, как и верхний щит, были закрыты, и, несмотря на то что на рояле не было пыли, лишенный музыки, он казался заброшенным и как будто скорбел о чем-то. Я подумала о пожилых леди, которые здесь жили, о смерти Бернадетт, о Хелене, которая чуть не последовала за сестрой в мир иной, и вдруг осознала, что весь дом вместе с роялем был в глубоком трауре. Когда умер отец, я тоже закрыла крышку своего пианино, и в нем навсегда остались невысказанные слова прощания. Я не прикасалась к нему, и когда мы переехали в Чарльстон, пока новые владельцы не увезли его на большом грузовике.

– Когда состояние Хелены улучшится, уверен, ей понравится, если в доме снова зазвучит музыка.

Я обернулась, вздрогнув от голоса Финна за спиной. Я кивнула, настолько переполненная воспоминаниями, что ничего не могла сказать в ответ, и застыла на месте, не в силах идти дальше. Мне казалось, если я сделаю это, рояль растает в воздухе, как будто его там никогда и не было. Ведь так происходило со всем, что было мне дорого. Я сглотнула и с трудом произнесла:

– А Хелена умеет играть на фортепьяно?

Казалось, серые глаза Финна смотрели на меня оценивающе, и я обнаружила, что мне трудно в них смотреть. Складывалось такое впечатление, будто он знал что-то, что было мне неизвестно, и раздумывал, сказать мне об этом или предоставить выяснить самой.

– Когда-то она на нем играла, – сказал он. – Они с Бернадетт были весьма одаренными в музыкальном отношении. Они занимались вокалом и играли на фортепьяно. Но Хелена превосходила сестру в этом искусстве, хотя это и сложно представить сейчас. – Он на мгновение замолчал, думая о чем-то. – У Бернадетт была безупречная техника, но Хелена словно сливалась с музыкой, когда играла.

Я отвела от него взгляд, смущаясь от того, что глаза мои невольно наполнились слезами. Дело в том, что отец говорил то же самое обо мне. Он утверждал, что можно научить всем техническим тонкостям исполнения, но совершенно невозможно научить так чувствовать музыку, как чувствовала я.

– Может быть, она захочет что-нибудь сыграть для меня? – с трудом выдавила я из себя.

Он покачал головой.

– Нет, дело в том, что она страдает от ужасного артрита. Уже годами не подходит к инструменту. Я привык считать этот рояль инструментом Бернадетт, так как, сколько себя помню, на нем играла именно она. Возможно, она и не была такой одаренной, как Хелена, но беззаветно любила музыку.

Я оглянулась на безмолвный рояль с опущенной крышкой, думая о том, что он, наверно, видел на своем веку не меньше прощаний, чем мой бывший инструмент.

– Пойдемте дальше, – произнес Финн, слегка касаясь моего плеча. – Я хочу показать вам оставшуюся часть дома.

Я последовала за ним, спеша покинуть комнату с роялем и не предаваться иллюзиям по поводу связанных с ней надежд.

Особняк был огромным – с четырьмя спальнями, большой столовой, музыкальной комнатой и просторной кухней, видимо, недавно оснащенной самым современным оборудованием и утварью.

В северо-западном углу дома была устроена застекленная терраса с видом как на реку, так и на бухту, на террасу можно было пройти через кухню. В детстве эта комната всегда привлекала мой интерес, и я украдкой разглядывала ее из своей лодки, представляя, каково это – находиться в помещении со стеклянными стенами. Два весьма потрепанных жизнью кресла были развернуты в сторону реки. На столике между ними в беспорядке валялась целая куча книг. Книги были навалены и на кушетках с выцветшей обивкой в тон креслам, причем одна из них была открыта и лежала корешком вверх.

Это помещение тоже казалось заброшенным, но тем не менее создавалось такое впечатление, что обитатели только что положили книгу на кушетку, собираясь скоро вернуться. На низкой полке тикали небольшие бронзовые каретные часы с ручкой, отмеряя время неизвестно для кого. На стене, в которой была дверь – единственной не застекленной, – почти до потолка тянулись полки с книгами, различными безделушками и целой коллекцией соломенных корзинок. Из всех комнат, которые я уже успела увидеть, эта понравилась мне больше всего. На одной из полок стояла низкая овальная корзинка, и когда я огляделась, то обнаружила, что не только полки, но и все пространство было заполнено корзинками всех форм и размеров. Несколько больших корзин попадались и в доме, но здесь они просто заполонили все пространство.

– Их собирала тетушка Бернадетт, – объяснил Финн. – Каждый раз, проезжая по Семнадцатому шоссе, тетя не могла не остановиться, чтобы не купить парочку у местных торговцев. И во время походов на рынок в Чарльстоне она не в силах была удержаться от искушения. Ей нравилось поверье о том, что в каждую корзинку вплетена своя история, своя тайна. – Он взял в руки маленькую круглую корзинку с крышкой и принялся ее рассматривать. – Они теперь, наверное, ничего не стоят, но сомневаюсь, что тетя Хелена когда-либо захочет от них избавиться.

Я прикоснулась к глубокой круглой корзине, наполненной старыми каталогами, которая стояла в самом центре веранды.

– Мать и бабушка моей подруги Люси держали лавочку как раз на Семнадцатом шоссе. Я любила наблюдать, как они плетут свои корзинки, мы с Люси пытались запомнить узоры и угадать, какой именно они используют. А потом я переехала… – Мой голос замер, потому что я подняла глаза и увидела, что Финн пристально смотрит на меня. Я прошла мимо него и вышла из комнаты, делая вид, что мне не терпится продолжить осмотр дома.

Все спальни располагались наверху, однако находившаяся на первом этаже гостиная, в которую можно было попасть из столовой и кухни, была превращена в комнату для Хелены. Мы тихо прошли мимо закрытых дверей, и Финн провел меня к лестнице, ведущей на второй этаж.

– Скорее всего вам не понадобится бывать здесь часто, если только не придется остаться на ночь в случае необходимости. Я нанял экономку, миссис Адлер, которая приходит три раза в неделю, готовит, убирает комнаты и наполняет холодильник едой, поэтому на кроватях всегда чистые простыни. У моей дочери здесь тоже есть своя комната с тех пор, как она стала приезжать погостить к тетям, но в последнее время она делает это нечасто.

Я заметила, что при этих словах он нахмурился. Мы поднялись по лестнице и пошли по коридору мимо четырех дверей, три из которых были закрыты.

– Спальня для гостей находится в конце коридора. Это была комната Хелены, но пять лет назад, когда ее совсем замучил артрит в колене, нам пришлось перевести ее вниз. Спальня Джиджи находится рядом. – Он остановился рядом с последней закрытой дверью. – А это была комната Бернадетт. Хелена не хочет, чтобы сюда кто-нибудь заходил.

Я кивнула, вспоминая, как сама хотела превратить кладовку в задней части дома, где отец хранил рыбацкие куртки и сапоги, в некое подобие святилища и никого туда не пускала. Однако именно из этой комнаты в первую очередь выгребли весь скарб, когда мать решила, что нам необходимо переехать.

Я сделала несколько шагов и остановилась перед открытой дверью.

– А здесь что?

Финн остановился прямо за моей спиной, я чувствовала его теплое дыхание на своей шее.

– А здесь хранятся реликвии прошлого.

Я приоткрыла дверь пошире и остановилась на пороге, рассматривая то, что предстало перед моими глазами.

Низкая односпальная кровать на ножках была покрыта темно-синим стеганым покрывалом с изображениями небесных тел, любовно вышитых яркими разноцветными нитками. Все стены покрывали звездные карты и фотографии космических кораблей, а потолок был усеян маленькими крючочками, на которых на рыболовной леске были подвешены летательные аппараты – модели ракет, военных и пассажирских самолетов, а также планеты Солнечной системы и искусно сложенные бумажные самолетики. Я повернулась к Финну, не в силах сдержать улыбку.

– Так это была ваша комната!

Его лицо оставалось непроницаемым.

– Вы угадали. Я жил здесь каждое лето с тех пор, как мне исполнилось девять, и до самого поступления в колледж. Тетушки не видели причин менять здесь обстановку. Для них я всегда оставался ребенком.

Я попыталась примирить образ человека, с которым общалась сейчас, с маленьким мальчиком, который жил в этой комнате, собирал модели самолетов и ракет и мастерски складывал бумажные самолетики, но у меня ничего не получилось. Тот мальчик давно исчез, и я подумала, что, может быть, он тоже видит зияющие дыры на лице, когда смотрит на свое отражение в зеркале.

– Понимаете, я хотел стать астронавтом, – тихо произнес он, и по выражению его лица я поняла, что он и сам удивлен своим признанием не меньше меня. Я пристально посмотрела ему в лицо.

– А я однажды вас видела. Вам тогда, наверное, было лет двенадцать. Может быть, я встречалась с вами и раньше, но именно тогда в первый раз я догадалась, что вы и есть тот самый мальчик, который приезжал на лето в дом двух пожилых леди и которому не разрешали с нами играть. – Тут я покраснела, осознав, что только что ляпнула. Я продолжала говорить, чтобы скрыть смущение. – Вы играли с бумажным самолетиком и бросили его в воздух над бухтой, но он завертелся и упал на песок на берегу. На следующий день я специально пошла туда, чтобы разыскать его, и мне это удалось.

– Знаю, – мягко сказал он. – Я вас видел. С нашего причала. Дальше этого места тетушки не разрешали мне ходить.

Теперь уже настал мой черед нахмуриться.

– Значит, вы знали, кто я? Я имею в виду, когда принимали меня на работу?

Он покачал головой.

– Нет. Не знал до того самого момента, как встретил вас в этом ужасном баре и вы сказали мне, что выросли на Эдисто. Только тогда я понял, кто вы на самом деле. Помню, видел вас как-то с матерью и сестрой в церкви.

«Да нет, – хотела сказать я, – вы запомнили вовсе не меня, а Еву». Во время всех субботних богослужений я всегда была одета в одни и те же юбку с блузкой – единственную одежду на выход, которая у меня была, а Еву мать всегда наряжала, словно на конкурс красоты. Меня никто никогда не замечал, если сестра была рядом.

– Да, мир тесен, – сказала я, снова выходя в коридор, прочь от маленького мальчика, который все еще жил в этой комнате.

Он не ответил, лишь резко захлопнул за нами дверь. На верхних ступенях лестницы в конце коридора появилась сестра Кестер.

– Мистер Бофейн, мисс Хелена проснулась. Я сообщила ей, что вы здесь с мисс Мюррей, и она притворилась, что снова уснула.

Финн посмотрел мне в глаза и невозмутимо спросил:

– Ну как, вы готовы к встрече?

Я не могла понять, готова я или нет, но, похоже, мне не оставили выбора.

– Да. Готова.

Я пошла вслед за ним и сестрой Кестер вниз по лестнице, все время чувствуя рядом призрачное присутствие мальчика, который когда-то мечтал стать астронавтом. И еще меня не покидали мысли о рояле, терпеливо ждущем, когда же из его недр снова зазвучит музыка.